Опасное знание

10. Турин

Мы были вдвоем — Йозеф Хеллер и я. И виноват во всем был отнюдь не Хеллер. Он написал великолепную книгу, всю построенную на парадоксах. С огромным наслаждением я читал ее до самого вечера. Виноват во всем был я. Мне не удалось усидеть на месте за книгой. Около одиннадцати я отложил книгу, надел пальто и вышел на улицу. Сначала я даже не понимал, куда меня несет нелёгкая. Потом понял. Я двинулся по Гропгрэнд, пересек Эфре-Слотсгатан и вышел к Епископскому переулку. Снег совсем прекратился, небо очистилось от облаков. Оно было усыпано звездами, которые сверкали и переливались разноцветными огоньками. Ветер утих, и я почти не ощущал холода. Но температура, возможно, упала еще на несколько градусов. Я миновал Густавианум и кафедральный собор. Дойдя до площади Фюристорг, повернул за угол и вошел в бар. Гардеробщик, худощавый старик, сидел на стуле и читал газету. Заметив меня на лестнице, он встал, сложил газету и положил ее на стул.

— Добрый вечер, — сказал он, слегка кланяясь и принимая у меня пальто.

— В баре много народу? — спросил я.

— Не очень, — ответил он, подавая мне номерок. — Свободных мест более чем достаточно.

Бар был заполнен примерно наполовину. Я остановился у дверей и скользнул взглядом по залу. Знакомых не было. У стойки сидело четыре человека. Я занял самый крайний стул. Посетителей обслуживал новый бармен. Я не знал его. Перед рождеством здесь был другой бармен. Впрочем того я тоже не знал. После рождества я пришел сюда впервые.

— Виски со льдом, — сказал я.

Новый бармен был небольшого роста, узкоплечий, темноволосый. Волосы он смазывал бриолином и зачесывал назад. Глядя на него, я решил, что он уроженец юга. У него было красивое, немного женственное лицо. На его белой куртке темнело большое свежее пятно. Оно было на уровне сердца, только с правой стороны.

Бармен поставил передо мной виски, и я стал прихлебывать его небольшими глотками. Время от времени я поглядывал на экран телевизора, стоявшего на полке за стойкой. Передавали репортаж о хоккейном матче. Это была скучная и суматошная игра. А кроме того, изображение все время искажали помехи.

— Нельзя ли как-нибудь настроить телевизор? — спросил я бармена. — Все время помехи.

— Дело не в настройке, а в погоде, — ответил бармен.

Ничего не поделаешь…

Атлетического сложения парень с рыжей шевелюрой и маленькой нелепой бородкой подошел и сел через два стула от меня. Я узнал его. Это был новый редактор «Эрго». Он кивнул бармену, как старому знакомому, и бармен тоже кивнул ему, как старому знакомому, склонившись над стойкой.

— Чистое виски, как всегда? — спросил он.

Рыжий утвердительно кивнул. Есть люди, которым доставляет удовольствие быть с барменом на короткой ноге. Сначала нам всем доставляет удовольствие быть с барменом на короткой ноге. У каждого из нас есть свой первый бармен, и его мы не забудем никогда. И в этом нет ничего удивительного. Но некоторым не надоедает играть в эту игру всю жизнь. С каждым новым барменом, которого они встречают, им надо быть на короткой ноге, надо называть его по имени, обучить приготовлению своих любимых напитков и так далее. Судя по всему, рыжий принадлежал к этой категории людей. Возможно, конечно, что этот маленький бармен был его первым барменом. Это не исключено, но маловероятно. Наконец перед ним поставили чистое виски.

— Трудно? — спросил бармен, вытирая тряпкой стойку.

Рыжий кивнул и сделал глоток виски. Нельзя сказать, чтобы он совсем не осознавал, сколь важный пост он занимает. Напротив, он весь был преисполнен сознанием своего величия.

— Очень трудно, — подтвердил он.

Он сделал еще глоток виски.

— Так всегда бывает вначале, — добавил он.

Он вытащил из жилетного кармана пачку сигарет, вынул одну из них и сунул в рот, чтобы выглядеть еще внушительнее. Этот жест отлично отработан в американских фильмах.

— Пока как следует не войдешь в рабочую колею, — закончил он свою мысль.

Он зажег сигарету и бросил взгляд на бармена, который понимающе кивнул в ответ.

— Так бывает всегда, когда поступаешь на новую работу, — очень серьезно сказал бармен.

— Пока как следует не войдешь в рабочую колею, — повторил рыжий. — И прежде всего это касается редакторской работы.

Больше я не мог выдержать. Меня чуть не стошнило. Я взял стакан и сел за свободный столик в углу зала. Потом зажег сигарету и сделал несколько длинных глубоких затяжек.

Это произошло перед самым закрытием бара. Уже началась уборка. Я как раз допил свое виски и собирался уходить, когда в дверях появился Хильдинг Улин. Он окинул взглядом зал и сразу же заметил меня. Кивнув мне, он подошел к моему столику.

— Привет, — сказал он. — Можно присесть возле тебя?

Хильдингу Улину лет тридцать пять; он крепкий, коренастый, невысокого роста. Хильдинг довольно красив: широкое лицо, волнистые, зачесанные назад темные волосы и седые виски. Двигается он легко и свободно. На мизинце носит кольцо с печаткой, и в любое время дня и ночи от него исходит легкий запах одеколона. Я познакомился с ним всего полгода назад.

Он играл в студенческом театре и писал сатирические стихи. Его куплеты пользовались известным успехом, хотя свое последнее ревю он написал уже несколько лет назад.

— Поспеши, — сказал я. — Они собираются закрывать свою лавочку.

Он сделал знак бармену, и тот кивнул ему в ответ.

— Я вижу, что твой стакан уже пуст, — сказал Хильдинг. — Разреши угостить тебя чем-нибудь повкуснее.

— Если ты настаиваешь, — ответил я.

— Ты будешь пить то же самое, что и я, — решил он.

Хильдинг показал бармену два пальца, и тот снова кивнул. Потом он достал портсигар из чего-то вроде змеиной кожи и протянул мне.

— Спасибо, но я предпочитаю сигареты, — сказал я.

Я достал свою пачку. Между тем Хильдинг вытащил толстую светлую сигару, осторожно снял поясок и обрезал сигару. Он обрезал ее не одним движением, а сделал два косых надреза. Потом он вынул из кармана красивую позолоченную зажигалку, и не успел я оглянуться, как моя сигарета уже горела. Спрятав зажигалку, он чиркнул спичкой, дал ей как следует разгореться и лишь после этого зажег сигару. Это был целый ритуал, настоящий маленький спектакль. У него был чрезвычайно довольный вид, когда сигара, наконец, разгорелась. Он с наслаждением посасывал ее, время от времени выпуская клубы дыма.

К столу подошел бармен и поставил стаканы. Хильдинг тут же расплатился, и бармен, словно крадучись, вернулся за стойку. Это был гимлит. Лимонный сок придавал ему бледный золотисто-зеленый оттенок. Я попробовал. Он был мягкий и крепкий в одно и то же время.

— Гимлит? — удивился я. — Какой приятный сюрприз!

— Здесь никто не знает, как надо смешивать настоящий гимлит, — сказал Хильдинг. — То, что они называют гимлитом, — это просто лимонный сок с джином и сахаром и еще несколькими каплями ангостуры. Настоящий гимлит — это полстакана джина на полстакана лимонного сока и ничего больше. И ничего общего с «мартини».

— Я не большой знаток спиртных напитков, — ответил я. — Но мне кажется, что здесь не обошлось без «мартини».

— Это кажется не только тебе, — рассмеялся Хильдинг, демонстрируя свои ровные белые зубы. — Кстати, не думай, что к гимлиту меня приохотил Терри Леннокс — сказал Хильдинг. — Не Терри Леннокс, а Мэрта Хофстедтер.

Он умолк на секунду и затянулся сигарой.

— Как мало здесь сегодня народу, — заметил он.

— Да, могло бы быть больше, — ответил я.

Мы снова замолчали. Я взял из блюда, стоявшего на столе, щепоть пшеничных хлопьев.

— Как прошел следственный эксперимент? — спросил я, прожевав пшеничные хлопья.

— Следственный эксперимент? — переспросил Хильдинг. — Ах да, этот милый спектакль! Ну что ж, все это было весьма любопытно. Забавный народ эти сыщики. Они все делают очень основательно и с такой трогательной серьезностью. Но в конце концов они начинают действовать на нервы.

— Никаких результатов? — спросил я.

— Никаких результатов, — ответил он. — Но их, надо полагать, никто и не ожидал. Кроме брата Эрнста, наверное.

— У него есть брат? — удивился я.

— Харальд Бруберг, — ответил Хильдинг. — Он прокурор. Он и ведет расследование.

Хильдинг вдруг рассмеялся.

— Я прошелся сегодня вечером с Мэртой, — объяснил он. — От филологического факультета до «Каролины». Она сказала, что Харальд Бруберг похож на тапира. Неплохо подмечено. Ведь он действительно похож на тапира. Черт меня побери, если я хоть раз в жизни видел человека, похожего на тапира!

Он сосал свою сигару, и вид у него был бесконечно довольный.

— Лично я не думаю, чтобы Манфреда кто-нибудь отравил, — сказал он. — Уверен, что он покончил с собой.

Он усмехнулся. Не успел я решить, уместна или неуместна была в данном случае его шутка, как он снова заговорил. И говорил на этот раз совершенно серьезно.

— Жизнь Манфреда была невероятно скучна и уныла, — сказал Хильдинг. — И в один прекрасный день ему это надоело. Ведь Анна-Лиза тоже может нагнать тоску. Я не выдержал бы так долго, как он. Но Манфред был человек долга. И он боролся до конца.

— Sans blague, — сказал я.

— Honour bright, — отозвался Хильдинг, отдавая честь.

И тут же лицо его расплылось в широкой улыбке. Оказывается, он просто морочил мне голову.

— Признайся, был момент, когда ты принял мои слова за чистую монету, — сказал он, сияя от восторга.

— Ну, а если говорить серьезно, — сказал я, пытаясь взять быка за рога, — кто же мог его отравить?

— Не знаю, — ответил Хильдинг. — Для меня это совершенно непостижимо.

Он затянулся и посмотрел на меня сквозь маленькое голубоватое облачко дыма.

— А кроме того, мне это совершенно неинтересно, — добавил он.

Сделав последний маленький глоток, он допил свой стакан. Но я еще не допил своего.

— Был ли какой-нибудь повод для убийства? — спросил я.

— Насколько мне известно, такого повода не было, — ответил Хильдинг.

— Ошибаешься, — заявил я.

— Что ты хочешь сказать? — удивился он.

Этот вопрос он задал довольно безразличным тоном. Потом стряхнул пепел с сигары.

— Ведь он был ревизором в благотворительном обществе Бернелиуса, — сказал я осторожно.

Я пристально смотрел на него. Мои слова не произвели на него впечатления разорвавшейся бомбы. Он только прищурил глаза под густыми бровями и быстро взглянул на меня. Но не двинул и пальцем. И ни один мускул не дрогнул на его лице. Между тем рыжеволосый редактор «Эрго» оторвал наконец от стула свой зад и направился к выходу. Бармен показался мне вдруг бесконечно одиноким.

— Я полагаю, что ты не пытался дерзить? — спокойно спросил Хильдинг.

— Отнюдь нет, — ответил я.

— Я совсем забыл, что ты бываешь в семействе Бринкманов. Твоя тетка уверена, что я последний негодяй. Но неужели она обвиняет меня в расхищении денег?

Я понял, что сморозил глупость. Надо же быть таким идиотом!

— Спроси у нее, — ответил я сердито.

— Непременно спрошу, — заверил он меня.

— Но старик относится к тебе с большой симпатией. Ведь у него сердце находится в желудке. И он до сих пор не может забыть про обед, на который ты пригласил его в ноябре. При одной мысли о том обеде у него текут слюнки.

Хильдинг расхохотался.

— Старик — прелесть. И он свалял большого дурака, женившись на этой старой карге.

Он выпустил небольшое облачко дыма и поднял брови.

— А что собой представляет дочь? — поинтересовался Хильдинг.

— Хорошая девушка, — ответил я.

— Настоящая валькирия, — заметил он.

Теперь Хильдинг испытующе посмотрел на меня. Но я спокойно выдержал его взгляд. Никаких причин смущаться у меня не было.

— Не бери меня на пушку, — посоветовал я Хильдингу.

Некоторое время мы снова сидели молча. Я взял еще щепоть пшеничных хлопьев. И все жевал и жевал.

— В кассе благотворительного общества все деньги целы, до последнего эре, — сказал он. — Передавай привет тетушке Эллен.

Его голос звучал спокойно и сурово.

— Передавай сам, — ответил я. — Я тебе, черт возьми, не почтальон.

Итак, наши стаканы были наконец пусты. Мы встали и вышли из бара. Когда мы уже были на площади Фюристорг и собирались разойтись в разные стороны, Хильдинг наклонился ко мне и сказал:

— Что, собственно, творится с прекрасными валькириями?

Он перешел улицу и направился к стоянке такси. Я некоторое время смотрел ему вслед. Вдали расплывалась коренастая фигура в пальто, узких брюках и ботинках на каучуковой подошве. У него было кольцо с печаткой на мизинце и ровные белые зубы, и от него в любое время дня и ночи исходил легкий запах одеколона.