Опасное знание

14. Бруберг

Когда Биргит вернулась домой после занятий в семинарии, она сказала:

— Сегодня тебе придется пообедать одному, Эрнст. А я пойду к Анне-Лизе.

— В таком случае я пойду в ресторан, — ответил я.

— Не наешься там какой-нибудь дряни и не пей слишком много!

— У меня нет никакого желания пить, — ответил я. — По крайней мере сегодня!

О том, что Биргит пойдет к Анне-Лизе Лундберг, они договорились заранее. Биргит сама предложила ей свою помощь, так как перед похоронами всегда нужно успеть сделать массу всяких неотложных дел. Вечером она сошьет для Анны-Лизы траурное платье. Биргит любит шить. Как правило, она шьет себе платья сама, а нередко обшивает и своих подруг. И надо сказать, весьма успешно.

Квартира Лундберга находилась в новом доме на Лютхагсеспланаден. Анна-Лиза была дома одна. Детей она отправила к своим родителям. У нее был измученный вид, но держалась она очень хорошо. Анна-Лиза Лундберг была не из тех, кто любит говорить о своем горе. Она настояла, чтобы я остался и выпил кофе. Биргит помогла ей накрыть на стол. Тем временем я зашел в кабинет Манфреда. Вдоль стен тянулись рядами книжные полки, на которых стояли главным образом книги по юриспруденции. Ведь Анна-Лиза тоже получила юридическое образование. На огромном письменном столе царил идеальный порядок. По обеим сторонам стола лежали аккуратные кипы бумаг примерно одинаковой высоты. На одной из них я заметил папку с надписью: «Благотворительное общество Андреаса Бернелиуса. Отчет о результатах ревизии». Единственное, что нарушало этот образцовый порядок, была толстая книга в роскошном синем переплете. Ее положили как-то небрежно, наискосок, и она никак не вписывалась в симметричное расположение остальных предметов, лежавших на столе. На переплете было написано: «Долговое право. Исследование профессора Хайнца-Вернера Шауна». Именно об этой книге Манфред и говорил с Эриком в кафе «Альма».

В дверях появилась Анна-Лиза и сказала, что кофе готов. Я сообщил ей о том, что поведал мне Эрик. Вдруг на письменном столе Манфреда зазвонил телефон. Анна-Лиза сняла трубку. Разговор был совсем короткий.

Это комиссар Бюгден, — сказала она. — Он хочет прийти и задать мне несколько вопросов. Пусть приходит, конечно. Я только не представляю себе, какие еще сведения ему могли понадобиться.

— Галоши, — вспомнил я и рассказал ей все, что было связано с галошами Манфреда Лундберга.

Мы сели за стол. Анна-Лиза подтвердила, что, когда Манфред ушел из дому во вторник, на нем были галоши. Польше мы на эту тему не говорили. Анна-Лиза стала рассуждать вслух. Она сказала, что Манфред был крайне озабочен тем, как велась отчетность в благотворительном обществе Бернелиуса. В данном вопросе, как и по многих других, Манфред всегда мог рассчитывать на помощь и содействие своей жены. Она сама видела подчистки в бухгалтерских книгах. А кроме того, не хватало многих документов, подтверждающих те или иные расходы. Правда, Улин говорил Манфреду, что подчистки были результатом описок, а документы с подтверждением расходов он обещал разыскать. Но у Манфреда все-таки оставались кое-какие сомнения на этот счет. Денежной недостачи в кассе общества, по-видимому, нет, тем не менее Манфред попросил прислать опытного ревизора, чтобы проверить всю отчетность за десять лет.

— Смерть Манфреда для Улина очень кстати, — горько сказала Анна-Лиза.

Очевидно, она недолюбливала Хильдинга Улина.

— Но если денежной недостачи нет, то Хильдингу, вероятно, нечего бояться, — заметила Биргит.

— Растрата есть растрата, — заявила Анна-Лиза. — Нельзя купить себе избавление от наказания, вернув украденное.

— Я посоветую Эллен Бринкман назначить тебя ревизором вместо Манфреда, — сказал я Анне-Лизе.

Она коротко поблагодарила меня. Ей очень хотелось бы внести ясность в это дело и таким образом завершить работу, начатую Манфредом.

Они взялись за шитье, а я откланялся и ушел. На лестнице я встретил Бюгдена и еще одного полицейского. Мне показалось, что Бюгден смотрит на меня немного насмешливо.

— Я только что от швейной машины, — пошутил я.

Комиссар Бюгден ухмыльнулся и пробормотал не очень внятно: «Да ну…»

Вернувшись домой, я попытался работать. Но для меня не было открытием, что я не умею, как Герман Хофстедтер, сосредоточиться именно в тот момент, когда это необходимо. Примерно через полчаса в дверь позвонили. Я с облегчением отложил перо и пошел открывать. Это был Ёста Петерсон.

— Здравствуй, брат, — сказал он. — Можно к тебе? А я как раз проезжал мимо.

Я объяснил, что совсем недавно выпил кофе, и предложил ему виски. Но от виски Ёста отказался. Он был за рулем. Тогда я выпил один. Мы заговорили о событиях, происшедших за эту неделю. Ёста сразу же изложил суть дела, которое привело его ко мне.

— Сегодня меня допрашивали, — сказал он. — Допрашивал комиссар Бюгден.

Я признался, что уже знаком с комиссаром Бюгденом, и предложил Ёсте сигарету. Но он предпочитал курить свои сигары.

— Ты не помнишь случайно, — спросил он, выпуская кольцо дыма, — какие на мне были во вторник ботинки? Бюгден спрашивал меня об этом.

Я попытался припомнить, но тщетно.

— Нет, — сказал я наконец, — абсолютно ничего не помню.

— А если я покажу тебе эти? — спросил он, вытягивая ноги и рукой показывая на ботинки. — Вспомни, пожалуйста, Эрнст! Может быть, я был в них!

Он с надеждой поглядел на меня. Ботинки были на толстой каучуковой подошве. На такие ботинки не налезли бы никакие галоши. И я ни минуты не сомневался в том, куда клонит Ёста.

— Нет, — ответил я. — Все равно не помню.

Жаль, — сказал Ёста, выпуская еще одно кольцо. — Я думал, что ты сможешь подтвердить мои показания. Ну ладно, потом, может быть, все прояснится.

— Прости за любопытство, — начал я, — но о чем тебя спрашивал Бюгден?

Ёста, прищурившись, посмотрел на меня.

— Пожалуйста, — ответил он. — Бюгден спрашивал, что мне известно о мортофине, или как он там называется, этот крысиный яд. Конечно, я сказал, что мне ничего о нем не известно и, кроме того, я член общества защиты животных и принципиальный противник всяких ядов.

— А у тебя есть алиби на вчерашний вечер? — спросил я.

— Да, надеюсь, — ответил он добродушно. — После следственного эксперимента я поехал к Левисону.

У профессора Левисона была вилла в Кобу.

— А ты не подвозил Мэрту? — спросил я. — Ведь ей надо было ехать в том же направлении.

Ёста поджал губы и выразительно посмотрел на меня. И сразу стал гораздо менее добродушным.

— Очевидно, ты говорил об этом с Бюгденом? — сказал он холодно.

— Да нет, меня просто вдруг осенило, — заверил я его.

— Правда? — спросил он насмешливо. — У тебя блестящая интуиция.

— Значит, Мэрта ехала с тобой? — допытывался я.

— Со мной, — ответил Ёста. — От переулка Осгрэнд до филологического факультета. Погода все еще была неважная. Возле здания факультета мы расстались. К сожалению, ее угораздило забыть в машине перчатку. Я ее не заметил, но Бюгден сразу все разнюхал. Под тем предлогом, что хочет помочь мне исправить карбюратор, он облазил всю машину и, конечно, нашел эту несчастную перчатку.

Ёста сделал короткую затяжку и свирепо засунул сигару в пепельницу. Потом откинулся на спинку кресла, а руками обхватил подлокотники.

В дверь опять позвонили. На лестнице стоял репортер, который хотел узнать, что я думаю об этих убийствах. Я снова вернулся к Ёсте.

— Кто это приходил? — спросил он. — Полиция?

— Нет, пресса.

— А! Ну и черт с ней, — сказал он презрительно.

Он зажег новую сигару и согласился выпить стакан соку.

— Но надеюсь, никому не кажется подозрительным то, что ты довез Мэрту до филологического факультета? — спросил я.

Ёста снова поджал губы.

— Само по себе это не может показаться подозрительным, — ответил он. — К сожалению, я забыл об этом сказать до того, как Бюгден нашел перчатку.

— Значит, сначала ты сказал ему, что ехал в машине один?

Ёста изобразил улыбку.

— Вот именно, — подтвердил он. — Я думал, что не стоит рассказывать все как было. Ведь это могло дойти до Германа. А он ужасно подозрительный. О том, что я посадил Мэрту к себе в машину, никто не знал. А мы ведь даем показания не под присягой. Вот я и влип.

«Сам виноват», — подумал я.

— Так, — сказал я. — Но если у тебя есть твердое алиби, то тебе нечего беспокоиться.

— Абсолютно твердым я бы его не назвал, — ответил Оста. — И этот Бюгден не успокоится до тех пор, пока не разнесет его в прах.

— Не понимаю.

— Видишь ли, я просидел у Левисона примерно до половины десятого. В половине десятого он дал понять, что аудиенция окончена. Я сел в машину и уехал.

Зазвонил телефон. Я встал и снял трубку. Это был Харальд. Он хотел прийти к нам пообедать. Я объяснил ему обстановку, и мы договорились встретиться в баре «Гилле» около восьми часов.

— Прости меня, — сказал я, вернувшись к Ёсте. — Итак, ты сел в машину и поехал.

Да, но проехал я не больше двух кварталов, — сказал он. — Дело в том, что у меня с собой было предложение о пересмотре порядка сдачи экзаменов. Этот вопрос сейчас рассматривается на факультете, и я решил передать свое предложение Улину. Я долго звонил у ворот его виллы, но в окнах света не было, и мне так никто и не открыл. Пришлось возвращаться домой.

— А почему ты не оставил свое предложение в почтовом ящике? — удивился я.

— Да потому что это довольно толстый пакет, — отметил Ёста. — И он не пролез в узенькую щель.

— В котором это было часу?

— Думаю, что примерно без двадцати пяти десять. Я сел в машину и поехал домой. Возле «Каролины» мне пришлось резко затормозить, чтобы не переехать одного малого на мопеде, который повернул в Английский парк. И естественно, это произошло.

Я взял стакан с соком и сделал солидный глоток.

— Что произошло? — спросил я.

— Заглох мотор. И сколько я ни пытался его завести, ничего не получалось. Я застрял на самой середине улицы, но потом постарался кое-как подкатить машину к «Каролине». К счастью, здесь был небольшой уклон, и мне удалось сдвинуть ее с места. Потом я еще несколько минут возился с мотором, но все было напрасно.

— А ведь это были как раз те самые роковые минуты, — заметил я.

— Да, возможно, именно тогда Мэрту и убили, — сказал Ёста. — И кажется, я видел убийцу.

Я недоуменно посмотрел на него.

— Как, ты видел убийцу? — спросил я.

— По-моему, да, — сказал Ёста. — Понимаешь, мне ничего не оставалось, как бросить машину на произвол судьбы. Я пошел по Эфре-Слотсгатан. И вот тогда-то я его увидел.

— На улице?

— Нет, возле «Каролины», с северной стороны. Только не у самой библиотеки, а там, где находится читальный зал. Он шел вдоль стены.

— Ты разглядел, кто это?

Ёста рассмеялся.

— Нет, было слишком темно. Я только разглядел, что это мужчина. И естественно, подумал, что судьба послала мне ночного сторожа.

— Может быть, это действительно был ночной сторож?

— Нет, едва ли. Я стал звать его, кричал ему «эй» или что-то в этом роде. Понимаешь, мне надо было оставить машину на всю ночь, и мне хотелось, чтобы за ней кто-нибудь присмотрел. А кроме того, я подумал, что, быть может, он разбирается в моторе.

— Он услышал, что ты его зовешь?

— Должно быть, услышал, — ответил Ёста. — Мне даже показалось, что он вздрогнул. Но потом он припустился со всех ног по парку.

— Ну а ты?

— Видишь ли, вчера вечером я еще ничего не знал об убийстве. Я пожал плечами и подумал, какие странные бывают люди на свете. Потом я направился к бензозаправочной станции возле… Гропгрэнд — по-моему, так называется этот переулок.

— Да, но эта станция закрывается на ночь, — сказал я.

— В этом я скоро убедился, — ответил Ёста. — И пошел к стоянке такси на Бругатан. Мне все-таки не хотелось идти домой пешком. Однако на стоянке не было ни одного такси, и мне пришлось прождать довольно долго, прежде чем появилась машина. Ты знаешь, я человек разговорчивый и, как только очутился в такси, тут же поведал шоферу о своих злоключениях. У него Пыла добрая, отзывчивая душа, и он сказал, что охотно осмотрит мою машину. И вот я снова подъехал к «Каролине». На этот раз на такси.

Он откинулся на спинку кресла и насмешливо обозрел свой стакан.

— И что же, ты думаешь, произошло? — продолжал Ёста. — Едва мой шофер дотронулся до стартера, как двигатель заработал. Он, естественно, рассмеялся мне прямо в лицо. Очень дружелюбно, вовсе не желая меня обидеть. И конечно, я заплатил ему за труды… После этого я без всяких осложнений доехал до дому.

— У тебя нет никаких соображений насчет того, кто бы это мог быть? — спросил я.

— Никаких, — ответил Ёста задумчиво. — Поскольку он бежал очень быстро, я полагаю, что он еще не старик. А вообще это мог быть кто угодно.

Ёста прикусил верхнюю губу, наклонил голову набок и испытующе посмотрел на меня.

— Это мог быть даже ты, — добавил он и рассмеялся недобрым смехом.

Скоро он уехал домой. Около восьми часов я вошел в бар. Харальд уже был там. Он занял уютный столик в укромном месте возле самой стены. Но и здесь его тотчас же атаковали два журналиста.

— Обратитесь к комиссару Бюгдену, — сказал Харальд немного раздраженно.

— Можно ли отсюда сделать вывод, — спросил один из газетчиков, — что следствие пока еще не располагает достаточно серьезными уликами против какого-нибудь определенного лица?

Харальд милостиво кивнул, словно учитель, который неожиданно услышал хороший ответ от не слишком способного ученика.

— Конечно, — сказал он. — И комиссар Бюгден продолжает вести расследование.

Ж урна листы удалились. Я сел за стол. Харальд положил передо мной меню.

— Я бы заказал морской язык а-ля Валевска, — сказал Харальд.

— Здесь тебе не ресторан «Хенриксберг», — возразил я. — Так ты говоришь, не занимаешься сейчас расследованием?

— До тех пор, пока нет серьезных улик против какого-нибудь конкретного лица, расследование ведет полиция. Убийство — это, конечно, исключительный случай, и тем не менее я передал Бюгдену право принимать любые решения, какие он сочтет нужными. Другое дело, что обычно он предварительно советуется со мной.

— Но ведь и ты носишься по всему городу, разыскивая убийцу, — заметил я.

— Я никогда не был формалистом, — ответил Харальд. — И если мне удастся помочь Бюгдену, наше общее дело от этого только выиграет. А кроме того, для меня чрезвычайно важно пораньше заполучить вещественные доказательства. Разумеется, любые свои действия я согласовываю с Бюгденом. У нас с ним полное взаимопонимание. И вообще, с ним удивительно легко работать. А кроме того, мы оба заинтересованы в том, чтобы распутать это дело как можно скорее.

Мы заказали филе из судака «soto mayor» и по стакану «амстеля». У официанта при этом был такой глубокомысленный вид, будто он высчитывал движение курсов на бирже.

— Итак, что ты успел сделать за сегодняшний день? — спросил я.

— Мы с Бюгденом решили разделить всех, кого надо было допрашивать, на две группы. Себе я взял Хофстедтера, Улина и Рамселиуса, а Бюгден — Петерсона, Берггрена и Анну-Лизу Лундберг.

— Что рассказал тебе Улин? — спросил я.

— М-да, — произнес Харальд задумчиво, — не так уж много. Он утверждает, что сразу же после следственного эксперимента отправился домой ужинать. Дома он просидел до десяти минут одиннадцатого, после чего, влекомый неодолимой силой привычки, пришел сюда, в бар «Гилле».

— Ну, вообще-то Хильдинг не слишком любит сидеть по вечерам дома с хорошей книгой в руках, — заметил я.

— Это мне известно, — сказал Харальд. — И его показания не согласуются с утверждением Ёсты Петерсона, что Улина не было дома примерно в двадцать один час тридцать пять минут. Но мы еще поймаем его на этом.

— Он ушел один?

— Да, уехал домой на своем огромном «мерседесе». Ты, вероятно, помнишь, что Улин раньше всех ушел со следственного эксперимента. Но есть еще одно обстоятельство, которое не согласуется с показаниями Улина. И обстоятельство это, пожалуй, еще серьезнее.

— Что же это такое? — спросил я.

— Видишь ли, — начал Харальд, — есть один студент, которого зовут Турин…

— Я знаю его, — перебил я Харальда. — Он ухаживает за дочерью Бринкмана.

— Совершенно верно, — продолжал Харальд. — И он, кстати, тоже ссылался на знакомство с тобой. Так вот, этот самый Турин, с которым мы познакомились после того, как он нашел труп госпожи Хофстедтер в «Каролине», утверждает следующее: вчера вечером около половины двенадцатого он встретил в этом баре Улина.

— Ну что ж, это согласуется с тем, что говорил сам Улин, — возразил я.

— Дело не в этом. Турин утверждает, что Улин сказал, будто вчера вечером он провожал Мэрту Хофстедтер от здания филологического факультета.

Пожилая официантка принесла нам наш «амстель».

— Вы заказали филе судака? — спросила она.

Мы ответили, что действительно заказали филе судака. Тогда она доверительно наклонилась над столом.

— Должна вам сказать, что судак сегодня неважный, — призналась она. — Многие гости уже выражали недовольство.

— Вот тебе и на! — огорчился я. — Что же нам взять вместо судака?

— Лучше всего белую куропатку, — посоветовала она. — Куропатки у нас прекрасные.

Мы поблагодарили и заказали белую куропатку. А Харальд продолжал свой рассказ.

— Так вот, Улин утверждает, что Турин был немного навеселе и неправильно его понял. Он якобы сказал только, что встретил Мэрту вчера во время следственного эксперимента.

— Но если Турин не ошибается, то, по-видимому, Улин был последним, кто видел Мэрту до убийства? — сказал я.

— Насколько нам известно, это так, — ответил Харальд задумчиво. — Но я еще не все тебе рассказал. Когда Бюгден возвращался от тебя вчера вечером, он увидел, что в канцелярии у Улина горит свет. Разумеется, это его заинтересовало.

— От взгляда Бюгдена ничто не укроется, — заметил я.

Харальд утвердительно кивнул головой.

— Густав свернул и поставил машину в переулке Осгрэнд, а сам вылез и стал наблюдать. С южной стороны здания, на лестнице, засыпанной снегом, он увидел совсем свежие следы.

— Но возможно, это прошла уборщица? — предположил я.

— Это были следы мужчины, — возразил Харальд. — С очень характерным узором. И очевидно, в подошву левого ботинка воткнулась кнопка.

Я не мог скрыть свое восхищение.

— Бюгден превосходно разбирается в следах, — сказал Харальд.

— Тогда ни о какой уборщице не может быть и речи, — сказал я.

Харальд кивнул головой.

— Кстати, они убирают чаще всего утром, — сказал он.

Официант провел через весь зал человека, похожего на торговца, и его жену и посадил их за столик позади нас. Он посоветовал им заказать филе судака.

— Улин признает, что дома у него был харофин, — сказал Харальд, понизив голос. — Но при этом утверждает, что попросил Берггрена посоветовать ему какой-нибудь яд против крыс, и Берггрен рекомендовал именно харофин.

— Это уже интересно, — сказал я. — А что говорит Эрик?

— По словам Бюгдена, он признал, что все это соответствует действительности. А ты ведь можешь подтвердить большую часть показаний Берггрена.

— Да, кажется, могу. Но я не знаю, что он делал до встречи со мной.

— Судя по его словам, ничего особенного он не делал. Вернулся домой и немного выпил. Дома он пробыл до двадцати минут десятого. Почему он разжигает камин книгами своего отца?

— Бюгден обратил внимание и на это? — спросил я.

— Бюгден — превосходный следователь, — отметил Харальд. — Он всегда смотрит в оба. Итак?

— В какой-то мере Эрик все еще находится в том возрасте, который мы называем переходным, — ответил я. — Чисто детское упрямство, болезненное самолюбие и тому подобное. Его отец предъявлял к нему слишком большие требования. Очевидно, старый Элиас полагал, что его сын станет по крайней мере генеральным секретарем ООН. А как насчет галош?

— Берггрен говорит, что пришел во вторник в галошах и не расставался с ними ни на один час. Он показал их Бюгдену. Он носит обувь сорок первого размера. Бюгден все еще ломает голову над решением этой загадки.

— Меня немного удивляет, почему вы придаете такое значение истории с галошами, — сказал я. — Итак, Рамселиус надел галоши Манфреда. Если же галоши Рамселиуса надел убийца, то отсюда следует, что он заходил в преподавательскую. Что ему было там делать?

— Мы уже думали об этом, — сказал Харальд.

— А таксист, который довез Ёсту до «Каролины»?

— Бюгден все еще разыскивает его.

Официантка принесла белую куропатку. Она оказалась права. Куропатка действительно была великолепна. Мимо проплыл официант и посмотрел на нас кисло-сладким взглядом.

Мы принялись за еду. К кофе мы заказали себе немножко «реми мартэн». Харальд набил трубку черным табаком «флор де бразиль» и зажег ее. А я закурил сигарету.

— А что рассказал Юхан-Якуб? — спросил я.

— Очень немного. Он просидел в своем кабинете до часу ночи. Ничего не видел и ничего не слышал. Ночной сторож тоже ничего не видел. Зато к нам пришла уборщица и рассказала, что по утрам в «Каролине» она видела иногда на полу следы босых ног.

— Неужели Мэрта устраивала там свои любовные свидания? — удивился я.

— Полагаю, что при желании она могла бы найти и более удобное и более чистое пристанище, — ответил Харальд.

Я рассмеялся и поднял голову. В дверях стоял высокий блондин лет двадцати двух. Он осмотрел зал и увидел нас. И не колеблясь он направился к нашему столику.

— Ну вот, у нас гости, — сказал я Харальду.

Студент юридического факультета Урбан Турин подошел к нашему столику и небрежно поздоровался. Он был крепкий и мускулистый, но еще по-юношески стройный и тонкий в талии. Такие мускулы, как у него, формирует не физическая работа, а теннис и легкая атлетика. Если бы он не следил за собой, то через несколько лет стал бы похож на откормленного, как поросенок, американского студента. У него было широкое лицо с прямым носом и упрямым подбородком и светлые маленькие усики, которые поначалу производили впечатление глупого и неуместного кокетства. Он посмотрел на нас холодными серыми глазами.

— Ну как идет расследование? — спросил Турин. Он протянул назад руку и взял стул, который стоял за соседним столиком. Потом повернул стул и сел, не ожидая приглашения, за наш стол.

— Спасибо за внимание, — сухо ответил Харальд.

Некоторое время Турин возился с пачкой сигарет. По-видимому, он уже немало выпил.

— А вы все топчетесь вокруг да около, и никакого толку, — сказал он нетвердым голосом. — Я бы на вашем месте вызвал экспертов из Стокгольма. А Блюгдена отправил бы в монастырь.

Он явно был очень доволен своей шуткой. Говорил он совсем другим тоном, нежели у дяди Филипа и тетушки Эллен.

— Не Блюгден, а Бюгден, — поправил его Харальд.

Пока Турин зажигал сигарету, мы молчали.

— Вы хотите сообщить нам что-нибудь важное? — холодно спросил Харальд.

Турин ухмыльнулся.

— Разумеется, — сказал он. — Я забыл сказать вам об этом сегодня утром. Кажется, я видел убийцу.

— Да-а? — удивился Харальд. — Когда, где и как?

— Когда: примерно без двадцати десять вчера вечером. Где: в Английском парке, он бежал от «Каролины». Как: своими собственными глазами.

Язык у него слегка заплетался, голос звучал хрипло и невнятно. Появилась официантка.

— Что вам еще принести? — спросила она.

— Мне чистого виски, — сказал Турин. — Но я тороплюсь. Мне надо успеть в бар до половины двенадцатого.

Официантка больше не улыбалась. Но Харальд немного смягчился.

— Вы могли бы описать человека, которого видели? — спросил он.

— Я видел только, что это мужчина и он очень быстро бежал, — ответил Турин. — В это время все еще шел сильный снег. Сначала он бежал прямо на нас, а потом свернул к химическому факультету. Мы о нем быстро забыли.

— Мы? — спросил Харальд.

— Да, там была еще одна пара глаз, — объяснил он. — Госпожа Ульрика Бринкман может подтвердить мои показания. Мы прогуливались по Кладбищенской улице. И прошли немного по Английскому парку, а потом повернули назад и отправились ко мне домой.

— Где вы живете? — спросил Харальд.

— Прокурору следует иногда перечитывать полицейские протоколы, — заметил Турин. — Это освежает память. Я уже дважды сообщал сегодня полиции свой адрес. Я живу в переулке Гропгрэнд.

— Ах так, — сказал я. — Значит, мы почти соседи. Уж не вас ли встретил я в тот вечер, когда вы свернули в Гропгрэнд? Вы шли в обнимку?

— Вполне возможно, — ответил Турин. — Но точно я не помню.

— Вы никого не видели в Гропгрэнде? — спросил Харальд.

— Нет, — ответил Турин. — А кого я должен был увидеть?

Харальд не ответил. Зато я сморозил глупость.

— По-видимому, все это согласуется с тем, о чем рассказывал Ёста Петерсон, — сказал я.

Турин повернул голову и посмотрел на меня. Сейчас глаза его были совершенно ясными. Движением бровей Харальд выразил мне свое неудовольствие. Турин усмехнулся.

— Ёста Петерсон тоже видел парня, который бежал по Английскому парку? — спросил он.

— Н-да, — ответил я уклончиво. — Похоже на то.

— Так, может быть, он сам и бежал? — предположил Турин, небрежно откинувшись на спинку стула.

— Есть ли у вас какие-нибудь основания считать, что человеком, бежавшим по парку, был прецептор Петерсон? — строго спросил Харальд.

— У меня? — рассмеялся Турин, изобразив на лице удивление. — Нет, таких оснований у меня нет.

— Но вы намекнули, что это мог быть он? — продолжал Харальд.

— Это был просто добрый совет полиции, — сказал Турин. — Ведь в наше время никогда не знаешь, чего ждать от своего ближнего.

Парень становился наглым. Он поправил свой белый галстук. На нем была черная рубашка и белый галстук.

— Еще один вопрос, — сказал Харальд. — Вы уверены, что секретарь факультета Улин сказал вам вчера вечером, будто провожал госпожу Хофстедтер от здания филологического факультета?

— Конечно, — ответил Турин. — А как же иначе? Или он утверждает, что все было не так?

Харальд уже не мог справиться с раздражением, которое постепенно охватывало его.

— Улин утверждает, будто он сказал вам, что встретил госпожу Хофстедтер во время следственного эксперимента. Но вы были немного навеселе и потому, возможно, неправильно поняли его.

Турин был оскорблен до глубины души.

— Неужели Хильдинг мог это сказать? — возмутился он. — Нет, настолько пьян я не был.

Наконец официантка принесла ему виски. На это у нее ушло слишком много времени. Турин был недоволен. Он посмотрел на часы.

— Пожалуйста, счет, — сказал Харальд.

Официантка это предусмотрела. Счет у нее был уже готов, за что она получила щедрое вознаграждение. Мы поднялись и оставили Турина допивать его виски. Едва мы сделали несколько шагов, как он встал и пошел следом за нами.

— Иду в бар, — сказал он, словно это могло нас заинтересовать.

— Итак, вы настаиваете на своих показаниях по поводу разговора с Улином вчера вечером? — спросил Харальд.

— Я подумаю, — ответил Турин.