Опасное знание

20. Турин

Когда я вернулся к вилле Хильдинга, было уже начало третьего. Я остановился на тротуаре возле изгороди и стал смотреть на дом. Мне надо было убедиться, что в данный момент никто не уходит. В гостиной горел свет, но в передней было темно.

Я проскользнул в ворота, быстро дошел до лестницы, ведущей к входной двери, повернул налево и прокрался вдоль стены за угол. Я занял позицию у окна, возможно, того самого окна, через которое Герман Хофстедтер смотрел в конце сентября на Хильдинга и Мэрту. В гостиной было четыре человека. На диване сидели Эрнст Бруберг и Ёста Петерсон, а в креслах — Хильдинг и Эрик Берггрен. Говорил Хильдинг. И при этом размахивал толстой светло-коричневой сигарой. Берггрен пил небольшими глотками минеральную воду. Петерсон сидел, подавшись вперед, и созерцал не то Хильдинга, не то какой-то — предмет у него за спиной. Эрнст, откинувшись на спинку дивана, смотрел в потолок. У него был такой вид, словно мысли его витают где-то очень далеко.

Затем я снова двинулся вперед и подошел к задней стене дома. Шторы перед балконной дверью были задернуты, но между ними остался довольно широкий просвет. Отойдя к живой изгороди, я спрятался за кустами и стал наблюдать за тем, что происходит в гостиной. Я стоял таким образом, что видел спины Хильдинга и Берггрена, а между ними на диване — Петерсона. Теперь мне оставалось только ждать.

Ночь была тихая-претихая. В воздухе отчетливо слышался каждый звук. Небо по-прежнему затягивали облака, тьма была кромешная. Немного потеплело, и из-за туманной мглы стало хуже видно. Я различал лишь предметы, которые находились не дальше нескольких метров от меня. Белел снег. Было градусов мять мороза, когда стоишь неподвижно, этого вполне достаточно, чтобы окоченеть. Прежде чем вернуться сюда, я успел забежать домой и надел толстый шерстяной свитер. Чтобы хоть как-то согреться, я делал приседания, сгибал и разгибал корпус.

Время тянулось бесконечно долго. Наконец минут через пятнадцать гости начали подниматься. На прощание они пожали друг другу руки, Хильдинг вышел в переднюю вместе с Петерсоном и Берггреном, а Эрнст остался и стал ходить взад и вперед по комнате. Потом он подошел к балкону, отодвинул штору и посмотрел во двор. Он стоял на том же месте, где прошлой ночью стоял я. Вдруг я услышал, как за угол поворачивает машина, и в тот же миг плашмя упал на снег. Свет автомобильных фар прорезал изгородь у меня над головой, полоснул по стене дома и снова погас. Машина пронеслась дальше.

Я поднял голову. Эрнст все еще стоял возле балконной двери и смотрел во двор. Меня он не заметил. Он постоял еще немного, а потом повернулся, подошел к дивану и сел. Просвет между шторами стал шире. Теперь я видел всю комнату до самой передней. Мне можно было снова подняться на ноги. Входная дверь отворилась, и до меня донеслись голоса Хильдинга, Петерсона и Берггрена. Потом дверь захлопнулась, и я услышал, как Петерсон и Берггрен направляются к воротам. Они о чем-то говорили, но слов разобрать я не мог. Потом захлопнулась дверца автомобиля, и заработал мотор. Видимо, это был «порше» Берггрена. Он стоял у ворот. Затем я услышал, как кто-то заворачивает за угол и идет по тротуару. Я осторожно подобрался к самой изгороди, чтобы лучше видеть улицу. Это был Ёста Петерсон; он прошел мимо меня и скоро исчез из виду. Я вернулся на прежнее место и снова посмотрел на дом. В просвет между шторами и увидел Эрнста Бруберга, сидящего на диване, и спину Хильдинга — в кресле. Мне больше ничего не оставалось, как ждать. Прошло еще полчаса.

А потом начали развертываться события. Хильдинг встал, направился в переднюю и исчез за дверью. Эрнст остался сидеть на диване. Прошла минута или две. Вдруг у меня появилось неприятное ощущение, будто в этой кромешной тьме я больше не один. Возможно, слух мой уловил какие-то звуки, в которых еще не разобралось сознание. Я попытался рассмотреть хоть что-нибудь в окружающей меня мгле, но не увидел ничего. С таким же успехом можно ночью в погребе искать иголку. Я затаил дыхание. Царила мертвая тишина, не было слышно ни звука. Потом где-то неподалеку открылось окно и во мраке загрохотала музыка. Это продолжалось от силы полминуты. Музыку приглушили, и окно снова закрылось. Было совершенно тихо, только снег поскрипывал у кого-то под ногами. Неизвестный осторожно двигался в моем направлении наискосок через двор. Все ближе и ближе подходил он к моему убежищу. Я медленно опустился на корточки и стал вглядываться в тьму. Снова стало совсем тихо, не было слышно ни звука, даже снег больше не скрипел. Я быстро взглянул на балконную дверь. В комнате ничего не переменилось. Эрнст по-прежнему сидел один. Тогда я посмотрел в другую сторону, но ничего не увидел. Я медленно поднялся во весь рост. Через несколько секунд я услышал, что неизвестный снова начал приближаться ко мне. Насколько я мог судить по звуку, он шел прямо на кустарник. Если я ничего не сумею предпринять, скоро он будет позади меня.

Тогда я окажусь между ним и балконной дверью, и он меня сразу увидит.

Снег тихо поскрипывал у него под ногами. Он уже был в каких-нибудь шести-семи метрах от меня. Я слышал его дыхание, но пока еще не мог определить, где он находится. Через несколько секунд мы увидим друг друга. Надо было соображать и действовать быстро. Преимущество моего положения заключалось в том, что я стоял неподвижно и меня не было слышно. Между тем он все время двигался и не знал, что я нахожусь в двух шагах от него. Я сжал кулаки и весь напрягся, как пружина. И вдруг за угол снова повернула машина. Либо она подъехала совершенно бесшумно, либо я был слишком поглощен происходящим, чтобы прислушиваться к посторонним звукам. Неожиданно свет автомобильных фар пронзил изгородь и скользнул по моему лицу. На фоне кустарника возник черный силуэт неизвестного. Я успел только заметить шляпу, низко надвинутую на лоб, и бросился на него. Я почувствовал, что мой удар достиг цели. Очевидно, он попал ему по лицу. И тут же последовал встречный удар. Меня ослепил свет фар, и лишь по чистой случайности мне удалось закрыться от этого удара левой рукой. Потом я нырнул, чтобы уйти от следующего удара, но было уже поздно. Это был мощный сокрушительный крюк, нанесенный с близкого расстояния, и он попал мне по левой стороне шеи как раз и тот момент, когда я пригибался. Перед глазами у меня засверкали молнии, и я упал навзничь. Неизвестный сел на меня, уперся коленом в пах и нанес короткий сильный удар по подбородку. Мне показалось, что кто-то забил мне в череп раскаленный добела гвоздь.

Итак, со мной было покончено. Казнь совершилась. Всё покрылось мраком. И я провалился в черную бездну.

Когда я снова пришел в себя, оказалось, что я лежу, уткнувшись лицом в снег. В голове гремело так, будто тысячи органов вдруг заиграли в унисон, а с левой стороны шеи меня словно били молотом. Я пощупал это место и застонал от боли. Здесь уже вырос небольшой желвак. Больше я к нему не прикасался.

Меня вдруг охватило беспокойство. Сколько времени я так пролежал? Может быть, секунды, а может быть, и несколько минут. Пора было подниматься. Сначала я встал на четвереньки, а потом мне кое-как удалось принять вертикальное положение. Я попытался приглушить как-нибудь тысячеголосое пение органов, и мне это тоже удалось. Органы замолкли, и остался лишь глухой шум в ушах, который скоро превратился в легкий свист. Это уже было не так страшно. Я почувствовал себя почти хорошо. Зато с ногами дело обстояло неважно. Они были как желе. Я сделал несколько приседаний; было больно, но я почувствовал, что снова могу ходить.

Я бросил взгляд на балконную дверь. Шторы были полностью задернуты, не осталось ни щелочки. Зато теперь горела лампа над черным входом. Раньше там было темно.

Слегка пошатываясь, я направился к дому, как вдруг опять услышал шаги на другом конце сада. Теперь мой противник шел, не соблюдая никаких мер предосторожности. Он, видимо, полагал, что я надолго потерял сознание и проваляюсь в снегу всю ночь. А сад теперь в полном его распоряжении. Я почувствовал, как во мне закипает священная ярость. Теперь настала моя очередь. Судя по шуму его шагов, он двигался от черного хода к изгороди. Возможно, он уже побывал в доме, сделал то, что ему было нужно, и собирался преспокойно уйти? Что там произошло? Сколько же времени я пролежал в беспамятстве? Надо было действовать как можно быстрее. Отбросив всякую осторожность, я побежал по снегу и отрезал ему путь, ведущий к проходу в изгороди. Если мне удастся сделать так, чтобы он очутился между мной и довольно мощной лампой над черным ходом, то я получу очень четкий силуэт с более надежным освещением на заднем плане, чем автомобильные фары. Я стоял на дорожке, которую Хильдинг расчистил между черным ходом и изгородью.

Шляпа у неизвестного была все еще надвинута на лоб. Почти наткнувшись на меня, он вздрогнул и недоуменно остановился. Но я не стал ждать, чтобы он извинился за то, что так основательно отделал меня. Я нанес сильный удар справа по подбородку. Мой противник был очень удобной мишенью. Он покачнулся и поднял правую руку каким-то рефлекторным движением, выражающим крайний испуг. Потом он толкнул меня в грудь, как бы желая удержать на расстоянии. Но это был не удар. Я его даже не почувствовал. Отбросив его руку, я провел серию ударов справа и с лева в живот, после чего он согнулся пополам. Бой я закончил коротким, как укус, ударом справа по лицу. Он застонал, рухнул на снег и остался так лежать, широко раскинув руки. Вероятно, я ошеломил его своим неожиданным нападением. Он совсем не оказал сопротивления.

Я наклонился, взял его за шиворот, подтащил к черному ходу и с любопытством заглянул ему в лицо. Но увидел совсем не того, кого ожидал. Передо мной лежал Эрнст Бруберг.

Из носа у него текла кровь. Все лицо было как кровавый бифштекс. Шляпа свалилась. Я снова пошел к месту боя, нашел шляпу, вернулся и нахлобучил ему на голову. Чувствовал я себя неважно. Взяв Бруберга под мышки, я дотащил его до черного хода. Дверь на кухню была открыта, и я потащил его дальше, через столовую и маленькую переднюю, в гостиную. Здесь я поднял его и положил на диван. Он застонал, но глаз не открыл. Я снял с него шляпу и бросил на стол. Потом достал из кармана носовой платок и вытер ему лицо и рубашку. Виной всему была моя проклятая несдержанность. «Как я его отделал», — думал я, уныло глядя на свою жертву. Взяв бутылку с виски, я стал искать стакан, из которого Бруберг пил раньше. Это было знаком внимания с моей стороны. Я уже догадался, что Эрнст был не из тех людей, которые пьют из чужих стаканов, хотя бы и виски. Я поднял ему голову и влил немного жидкости. Он снова застонал и, открыв глаза, посмотрел на меня. Нельзя сказать, чтобы лицо его при этом озарилось радостью. Потом он опять закрыл глаза. Очевидно, ему не доставляло особого удовольствия лицезреть меня.

Я взял со стола стакан и налил себе капельку виски. Мне казалось, что я ее заслужил. Я сел в кресло, выпил виски и посмотрел на Бруберга. Живительная влага слегка обожгла гордо и наполнила желудок сладостным теплом. Я начал постепенно оттаивать. Между тем Бруберг снова открыл глаза.

— Что случилось? — пробормотал он.

— Обрушился потолок, — ответил я.

Он устало взглянул на меня и опять закрыл глаза. У него был такой вид, будто он смежил их навеки. Я вытер салфеткой лопаточку для пирожных и посмотрелся в нее, как в зеркало. Желвак на шее был большой и красный. Подбородок принял красновато-синий оттенок. Зрелище было не из приятных. Когда-то я был немного красивее. Отложив в сторону лопаточку, я попытался собраться с мыслями. Но это было не так просто. В голове у меня свистел ветер со скоростью двадцать метров в секунду, а по желваку на шее бил тяжелый железный молот. Я уже начал догадываться, что, видимо, обознался в темноте. И набросился совсем не на того, кто меня так разукрасил. Ведь когда меня самого били в саду, Эрнст сидел в комнате. Но какого черта ему понадобилось выходить в сад? И куда девался Хильдинг?

— Где Хильдинг? — спросил я Бруберга.

Он даже не попытался ответить. Только тяжело дышал и изредка постанывал. Я подошел к нему, приподнял его голову и влил ему в рот немного виски.

— Куда исчез Хильдинг?

Но он уже не имел никакого представления о том, кто такой Хильдинг. Это было слишком очевидно.

— Что тут произошло? — спросил кто-то.

Я выпрямился. В дверях стоял Хильдинг с бутылкой в руке. Он подошел к дивану и посмотрел на Эрнста. Потом поднял брови и перевел взгляд на меня.

— Ты опять подрался? — спросил он.

Он стоял совершенно неподвижно с бутылкой в руке и удивленно глядел на Эрнста.

— Однако он весь избит, — сказал Хильдинг.

— Куда ты, черт возьми, запропастился? — спросил я.

— Я? — переспросил Хильдинг, словно пытаясь проникнуть в тайный смысл моих слов. — Я ходил в погреб вот за этим.

И он помахал в воздухе бутылкой, которую все еще держал в руке. Потом несколько неуверенно взглянул на меня.

— Что он делал во дворе? — спросил я, показывая на Эрнста.

— Не знаю. Когда я пошел в погреб за бутылкой, он еще был здесь. Наверное, он захотел подышать свежим воздухом.

— Вполне возможно, — согласился я.

— За что ты его изувечил? — спросил Хильдинг.

— Здесь спрашиваю я, — насмешливо ответил я.

Этому я научился у полицейских.

— Откуда вход в погреб?

Хильдинг подозрительно посмотрел на меня.

— Из кухни, — ответил он. — Дверь возле кладовой.

— Эрнст вышел с черного хода, — сказал я. — Ты ничего не слышал?

— Погреб большой и глубокий, — ответил Хильдинг.

Он снова взглянул на Эрнста. Я бы не сказал, что в его взгляде совсем не было злорадства.

— А ведь тебе может влететь, — заметил Хильдинг. — Ты его просто изуродовал.

— Ты уже говорил об этом, — вспылил я. — Не болтай чепухи. Лучше давай подумаем, как ему помочь!

— А за что ты его так отделал? — спросил Хильдинг.

Я в двух словах поведал ему, что произошло во дворе. Показал огромный желвак на шее и живописный кровоподтек на подбородке.

— Что делал этот негодяй в моем саду? — вдруг возмутился Хильдинг.

Я рассказал ему о том, что видел прошлой ночью, когда фары машины на миг осветили изгородь. И высказал мнение, что, очевидно, этому человеку что-то нужно от хозяина виллы.

— Кто же это мог быть? — спросил Хильдинг.

— У меня есть на этот счет свои соображения, — ответил я.

Этой фразе я тоже выучился у полицейских.

— Это Герман! — закричал Хильдинг. — Он думает, что я убил Мэрту. И хочет мне отомстить.

— Это его право, — возразил я.

Хильдинг принес аптечку и принялся хлопотать вокруг Эрнста Бруберга. Я сказал ему, что теперь он может угостить меня одной из тех толстых сигар, которыми так любит размахивать. Вооружившись сигарой, я сел наконец у телефона, хотя должен был сделать это значительно раньше. Прошло ведь минут двадцать-тридцать, и я, конечно, уже опоздал. Но почему не попытаться?

Я снял трубку и позвонил Эрику Берггрену, Ёсте Петерсону и Герману Хофстедтеру. Услышав ответ, я снова клал трубку на рычаг. Всех троих это порядком взбесило. И больше всех — Германа. Он кричал, ругался и проклинал бездельников, которые названивают к нему среди ночи. Потом обозвал меня хулиганом и другими не менее приятными словами. Поскольку он все равно никогда бы не узнал меня по голосу, я послал его к черту и бросил трубку. Теперь ничего больше не оставалось, как ждать утра.