Опер Крюк. Вор вне закона

ГЛАВА 13. ЗОНА

Кум "Силикатной" капитан Храпов пересекал жилую зону. Навстречу ему попался повар-фуфломет Чушка. Его жирную рожу Храпов заметил и узнал издалека.

"Интересно, — думал Храпов, — почему на холявных должностях и в теплых местечках — в столовке, санчасти, в каптерках-биндюжках, всегда работает жулье? Наверно с ними проще и легче. Честного поставишь — его свои тут же обдурят. Интриги начнутся. К тому же у честного принципы. Кто знает, чего от него ждать? А с подонками все ясно. Ты знаешь, что они хотят — украсть побольше, они знают, чего от них хотят — чтобы крали поменьше. В результате — полный консенсус при обоюдной выгоде".

Храпов начинал службу на собачьей должности мальчика для битья — начальником отряда. Потом должность режимника и вот теперь зам нач по оперчасти. У "кума" служба хлопотная, но уважаемая. Вон как жирномордый повар издалека шапку ломает. Это тебе не беспонтовая должность, на которой, будь хоть генералом, зеки тебя в упор не замечают.

Храпов зевнул во вест рот. Выспаться так и не удалось. Всю ночь зона стояла на ушах. Вчера с предзонника при возвращении с "промки", рабочей зоны, заломил рога один из петухов. В локальных секторах отрядов всю ночь шел шмон. Людей то строили, то распускали по шконкам, чтобы спустя полчаса поднять снова.

В принципе, Храпов за годы службы привык к бессоннице и к бардаку. Да и работа у него была на сегодня несложная. Выдернуть из пришедшего этапа нескольких авторитетов и запереть до времени в "кондей" — штрафной изолятор. А там можно и спать идти.

Ворота предзонника распахнулись, но это был не этап. После охоты за беглецом с триумфом возвращался главный "чекист" зоны — начальник отдельного батальона охраны капитан Жук по прозвищу Канарис… Храпов, как и любой "внутренний" сотрудник колонии, терпеть не мог "чекистов", внешнюю охрану, хотя и пил иногда с Жуком конфискованную у солдат и зеков водку. Судя по довольному виду Канариса, беглеца они взяли. То ли живым, то ли мертвым.

Комбат гордо возвышался в кузове грузовика. Храпову махнул рукой:

— Привет профсоюзникам! Можешь поздравить — почти со ста метров снял. От Канариса не уйдешь!

— Башку ему отпили и у себя в кабинете над столом прибей, — раздраженно посоветовал Храпов.

Про Канариса говорили, что он потомственный сторожевой пес. Еще дед его был зоновским егерем — охотником за побегушниками. В народе ходила шутка, что Канарис плакал только один раз в жизни, на поминках своей матери, когда заглянул на кухню, где жена чистила лук.

Сейчас Храпов был очень зол. Ясный пень — Канарис плюс поймал, а он, Храпов, минус. Пожалуйте, товарищ Храпов за звездюлями. Не углядел, не предотвратил. А что тут углядишь? И слепому видно, что беглец от порванной на фашистский знак жопы в лес рванул. В прошлом году двое таких же петухов на конвой с заточками кидались. А он, Храпов, виноват. И так из петухов отдельный отряд собрали, так всех же в одну кучу не сгребешь! Все равно в каждом отряде этого добра хватает, а не хватит — новых наделают. Было бы желание.

Кстати, до прихода Храпова на "Силикатной" вообще царил полный беспредел. Большинство зоновских петухов, числом с полсотни задниц, жили… в большом деревянном сортире. Спали стоя, а если заходил справить нужду кто из блатных или мужиков, петухи опасливо жались к стенам, чтобы ненароком кого из них не "зашкварить". Предшественнику Храпова на это было наплевать. И более-менее сносными условиями жизни Силикатная обиженка была обязана именно ему, Храпову.

В поле зрения капитана снова возник повар Чушка.

"Интересно, — подумал опер, — а наверху, в правительстве, насчет кадрового вопроса аналогично рассуждают? Судя по всеобщему бардаку в стране, так оно и есть".

В ворота предзонника въехала машина с пополнением. У Храпова было предчувствие, что с этим этапом спокойная жизнь у него кончится. Он поежился — обычно предчувствия его не подводили.

Ломать воров, как и перевоспитывать, Храпов считал делом бесполезным. А вот изолировать их пожизненно, чтобы на воле не гадили — дело святое. И гнобить потихоньку. Да они и так, по большей части, не жильцы — туберкулез и наркота жизни не продлевают.

Он затянулся в последний раз и затоптал окурок в асфальт. Предстояла привычная работа.

Лешка стоял среди прибывших зеков и озирался по сторонам. Эх вы, степи оренбургские! Век бы вас не видать! Лешка заметил, что многие арестанты отдыхают, сидя на корточках. Попробовал присесть — не тут-то было. Ноги быстро затекли, об отдыхе и речи быть не могло. Видимо для того, чтобы расслабиться в подобной позе, требовался немалый опыт или сноровка йога.

Подошедший востроглазый капитан, взгляд, что твой ножик, безошибочно вычислил среди прибывших пятерых авторитетов, в том числе и Яхонта. Их подняли и погнали в зону.

— Куда их? — спросил Лешка.

— Известно куда, в крякушник. В ШИЗО, — пояснил белобрысый парень, удобно сидевший на корточках рядом с ним. — Чтобы воду не мутили. А нас в этапку загонят. Там, говорят, дневальный заправляет — та еще сука. Кликуха — Митя Жуть. Для него арестанту башку проломить — что два пальца обсосать. У них здесь без козлиного косяка на рукаве на зону не поднимешься. Либо замордуют, либо в крякушнике сгноят. Но по мне лучше хвоста нарезать, чем ссучиться. Я пацан и пацаном помру. Слышь, корешок, давай кентоваться. Я видел, Паша Яхонт на тебя глаз положил, а он человека насквозь видит. Мое погоняло Сынок. Я с малолетки иду. А тебя как?

— Ляхом меня кличут, — ответил Лешка. — Вот что, братуха. Паша говорил, если жить хотим, надо в ШИЗО подаваться. Только как?

— Легче легкого. Только не торопись и раньше времени не высовывайся, а то без башки останешься.

В помещении "этапки", стоявшей на отшибе, их выстроили в очередь. Дневальный Митя, ростом под два метра и с руками гориллы, вполне оправдывал свою кликуху "Жуть".

Перед ним лежали бушлаты с намертво пришитыми к рукаву ромбиками — "косяками". Буквы на ромбиках были разные. Чаще попадались "СВП", что означало "секция внутреннего правопорядка". Зеки, большие любители и знатоки аббревиатур, расшифровывали это как "сука вышла погулять" или "сука выпрашивает половинку", то есть досрочное освобождение. С ней перекликалась "СПП" — секция профилактики правонарушений. Были ромбики "СКРМ" — секция культмассовой работы, "СОКГМ" — секция общественных корреспондентов многотиражных газет, "СФСР"- физкультурно-спортивной работы, "СБС" — санитарно-бытовая секция. Но все они значили одно — надевший такой клифт становился козлом, сукой, продавшейся ментам. И обратной дороги в честные арестанты ему нет.

Сынок на всякий случай перелопатил всю одежку, но чистого клифта так и не нашел. Дневальный Митя кинул ему первый попавшийся под руку бушлат.

— Надевай и в строй!

— Не надену, — Сынок презрительно сплюнул ему под ноги. — Я пацан, а не козел!

От удара в лицо Сынок покатился по натертому до блеска полу.

— В БУР его! — распорядился Митя.

Подскочившие козлы-помощники моментально уволокли Сынка в штрафной изолятор.

"Неужели это так просто"? — подумал Лешка.

Но оказалось не так. Следующий в очереди также отказался надевать клифт с косяком. На этот раз одним ударом не обошлось. Митя Жуть долго и тщательно долбил протестанта начищенными не хуже чем пол хромовыми сапогами. Этого пришлось тащить в санчасть. Митя Жуть рычал и сопел как буйвол. Было ясно, что следующего отказника он просто убьет. Следующим был Лешка. Он молча взял протянутый ему бушлат и отошел к окну, где стояла банка с белой краской, который зеки изнутри надписывали одежду.

Митя Жуть посмотрел ему вслед пристально и недоверчиво, но ничего не сказал. Дальше в очереди шли бытовики — кухонные боксеры и насильники. Им что в мужиках, что в козлах срок тянуть, без разницы. С этими раздача косяков прошла без восстаний и выступлений.

Но Митя Жуть не ограничился малым. Каждому надевшему бушлат с косяком он вручал то грабли, то швабру, то лопату и отправлял на позорные работы — убрать территорию, разгрести помойку. После такого надругательства над правильным арестантом дорога в авторитеты и отрицаловку была для него навеки заказана.

Лешке Митя вручил грабли.

Прочешешь запретку, — велел он.

Работать в запретке для зека — хуже, чем парашу выгребать. Этим только петухи занимаются.

— Не пойду, — Лешка бросил грабли.

— Что, западло? — зловеще усмехнулся дневальный. — Да ты у меня сейчас не граблями, а языком всю запретку вокруг зоны лизать будешь!

Митя и его прихлебаи взяли Лешку в кольцо. Он уже примерился, кого ударить первым, когда услышал за спиной голос.

— Дневальный, что тут у вас происходит?

К ним подошел давешний востроглазый капитан.

Митя вытянулся и сорвал с головы кепку-пидорку:

— Гражданин капитан, осужденный отказывается выполнять порученную работу!

Храпов внимательно посмотрел на Лешку.

— Ты что, парень, в отрицалово нацелился? Авторитетом мечтаешь стать? Добро. В нашем профилактории как раз от этого лечат.

Но Лешка ушел от темы.

— Гражданин капитан, дневальный посылает меня ровнять запретку. А в правилах написано, что заключенный не имеет права приближаться к запретной полосе. Может дневальный с часовым скентовался. Тот меня в запретке пристрелит, с понтом — я в побег рванул. Часовой в отпуск поедет и дневальному мешок чая привезет. А мне кротов пасти и снизу любоваться как травка корешки пускает? Вот уж хрен. Прикажите дать бумагу, я прокурору заяву писать буду!

Храпов покачал головой.

— Ладно, отставить запретку, — и собрался было уходить, но вдруг замер. — Стоп! А это что такое?

Палец капитана указывал на рукав Лешкиного клифта. Взгляды зеков также устремились на аккуратный ромбик его косяка. На нем четкими белыми буквами было аккуратно выведено "СЛЖВ". Даже самый ушастый фраер знал, что эти буквы расшифровываются как "Смерть легавым, жизнь ворам".

— Так что это, я спрашиваю!?

Лешка изобразил лицом полное непонимание.

— Я такое получил. Это он мне дал, — указал он пальцем на дневального.

— В кандей его, чтобы в другой раз смотрел что дает! — распорядился Храпов.

Помощники подхватили донельзя изумленного Митю и, прежде чем он успел вымолвить хоть слово, уволокли в сторону изолятора.

— А с тобой мы еще побеседуем, — пообещал Храпов.

Лешка с невинным видом пожал плечами.

— Да разве я против? Как начальник скажет.

Храпов собственноручно сорвал с его рукава злополучный ромбик и посмотрел на свои испачкавшиеся свежей краской пальцы.

— Говоришь так и было?

— Так точно, гражданин начальник.

— Ну-ну.

Храпов решил, что сначала все же стоит выспаться, поскольку обработка столь дерзкого и грамотного зека скорой победы не обещала.

Прибывший этап быстро разбросали по отрядам. Комиссия в лице начальника зоны, зама по оперчасти Храпова, замполита, зама по режиму и доктора направила Лешку в отряд к худому майору предпенсионного возраста с усталым пропитым лицом.

— Пойдешь в третий, к майору Демченко, — напутствовал Лешку Храпов и тут же поздравил самого майора. — Принимай будущего вора, Игорь Альбертыч. Перевоспитывай. Тебе и флаг в руки.

Лешку провели в локалку — огороженное решеткой пространство вокруг отрядного барака. В самом бараке было не в пример просторнее, чем в камере следственного изолятора. Шконки не в три, а в два яруса, у каждого своя тумбочка.

В дверях Лешку встретил шнырь-дневальный.

— Новый пассажир? За койку — пятерка. Не хочешь, спи на полу.

— Кого лечишь, козлина? — Лешка коронным ударом в нос с грохотом сбил его на пол, переступил и пошел вглубь барака-казармы. — Кто тут есть из авторитетных людей?

— А ты кто будешь? — донеслось из угла.

Лешка подошел. Он узнал Фому, которого видел однажды через окуляр телескопа в ограбленной квартире.

— Лях я. Работал помогалом у Волохи Призрака.

— Нету больше Волохи, — отозвался Фома. — Кого еще из правильных людей знаешь?

— Пашу Яхонта, Колю Писаря. С Корейцем на одной хате в СИЗО пайку ломали.

Фома удовлетворенно кивнул.

— Авторитетные люди. А как на этапе жил? На транзите не процветал?

Обычно на этапах и пересылке администрация старалась создать своим ссученным стукачам особые, льготные условия, чтобы их не порвали правильные арестанты.

— Я этапом с Пашей Яхонтом шел, в случае чего он слово скажет, — ответил Лешка.

Фома снова кивнул.

— Эй, гумозник! — позвал он дневального. — Устрой человека соответственно. Это правильный пацан, так что его слово для тебя — закон.

Потом он снова обратился к Лешке.

— Ты извиняй, Лях, в свою кентовку пригласить не могу. Вот Чингиз, пацан авторитетный, против. Не нравишься ты ему, — Фома кивнул на сидящего по соседству чернявого знакомца Ляха.

Тот злобно сверкнул глазами, но промолчал. Лях удивился. Увидеть Чингиза на зоне он никак не ожидал. Он понял, что жизнь его теперь сильно осложнится.

— Ничего, ты, я гляжу, пацан духовитый. Свою семью сколотить можешь. Тут пацанов нормальных хватает, и мужики правильные есть.

Лешка в ответ только спросил, кому следует отстегнуть деньги на общак. Фома принял их сам.

— И вот что, — добавил он. — тут порядки козлиные, насчет работы строго, всех выгоняют. Так что с бугром улаживай сам.

Лешка не стал интересоваться, почему в таком случае сам Фома и его шестерки не на промке, а валяются на койке в жилой зоне.

С бугром — бригадиром — он разобрался на следующий же день. Сначала, когда тот попытался проучить обуревшего новичка, Лях немного погонял его среди бетонных блоков. Потом выпил с ним в биндюжке — каптерке — по замутке чифира и предложил отступного. В цене сошлись. Отныне производственную норму за Ляха должны были частью давать работяги-мужики, частью — приписывать сам бугор. Но это были уже его проблемы. Ляху же предстояло найти средства для будущих выплат.

Пришедшие вскоре малявы подтвердили положение Ляха. В отряде он не вошел ни в одну семью, а сколотил свою. Получилась она небольшой, но крепкой и надежной. Все в ней, кроме него, были мужиками, то есть в авторитеты не лезли и спокойно работали на производстве.

Лях на промку ходил только затем, чтобы варить чифир и играть в карты. Играл он осторожно, при желании выигрывал. Он не забывал отстегивать с выигрыша на "общее" и честно отправлял в ШИЗО Яхонту его долю. "Верха" старался не задирать, обыгрывал "низы". Но однажды напротив него уселся Чингиз.

— Ну что, стирогон, пошпилим?

Чингиз считался опытным шулером. Играл грязно, передергивал в наглую. К проигравшим был беспощаден. И если бы не покровительство Фомы, с ним давно бы разобрались.

Лях догадался, что Чингиз собирается не просто выиграть у него, а разгромить. Обыграть так, чтобы Лях не смог отыграться и вовремя расплатиться. Загнать в фуфлыжники, а потом и в обиженку.

Лях имел талант к игре. Он с феноменальной точностью мог запомнить особенности любой "заряженной" разными примочками колоды. И карты, предложенные Чингизом, узнал сразу. Ему уже приходилось ими играть.

По рубашкам он хорошо видел, какие карты у Чингиза, какие в прикупе. Чингиз грубил, явно нарывался на ответ. Но Лях помнил закон игры. Все разборки — после. Даже если видишь, что соперник шельмует, сделать ему предъяву можно только после окончания игры.

Лях давно заметил у себя за спиной невзрачного урку с зеркалом. Тот ползал по верхним шконкам, пытаясь донести до Чингиза изображение ляховых карт. Но Ляху было достаточно лишь наклонить свои карты немного в сторону, как корректировщику приходилось, кряхтя, переползать по верхушкам шконок на новую позицию.

Лях знал, что заигрывать с Чингизом опасно. Поэтому он отказался от обычной тактики — заманивать противника в игру, проигрывая ему время от времени. Он выигрывал у Чингиза одну партию за другой. Тот скрипел зубами, матерился, но игру не бросал, чтобы не потерять лица.

Лях долбил противника хитрыми примочками и все увеличивал ставки. Вопреки правилам, он не требовал от Чингиза засветить деньги. Наоборот, ему было бы выгодно, если бы отморозок не сумел ответить и попал к нему в должники.

По рубашкам карт, оказавшихся в прикупе, Лях определил — пора. Он дал лазутчику вдоволь налюбоваться своим набором, затем скинул все свои карты, среди которых был неплохой расклад, и забрал пять карт из прикупа. Он не ошибся. Четыре туза — рамс. Он открыл карты и списал всю свою запись.

— С тебя две штуки, — сказал он побледневшему Чингизу. — Сразу отдашь?

— Через час рассчитаюсь, — пообещал Чингиз.

Лях догадался, что деньги будут из общака. Так и получилось. Когда Чингиз отсчитывал деньги, за его спиной маячил Фома. Следил, не наколол ли его верный помощник.

Лях отмусолил от пачки полученных денег стопку купюр и протянул их Фоме.

— Это на общее.

Потом помахал оставшимися и предложил Фоме.

— Короля за бороду не хочешь потянуть?

И тут же просадил ему в очко весь свой выигрыш. Денег было не жалко. Радовало то, что ему удалось с честью выйти из критической ситуации. И Чингиза раздавил, и с "верхами" отношений не испортил. По крайней мере на какое-то время.

Лях принялся создавать свою семью. Первым, с кем он скентовался, был насильник Игорем Каратеев, который также как и он когда-то занимался боксом, а позже, как и многие, увлекся каратэ.

— Куда же было деваться, раз у меня фамилия такая? — пошутил он.

Игорь был парнем спокойным и жизнерадостным. Блестящие внешние данные обеспечили ему срок — в изнасиловании его обвинила брошенная им подружка — и кличку Купидон. На зоне кое-кто из авторитетов безуспешно пытался посулами и хитрыми "прокладками" перевести Купидона в "машки" — привилегированную прослойку педиков для узкого пользования. Дело рано или поздно должно было кончится насилием, тут не помогло бы и знание приемов. Кентовка с Ляхом такую опасность исключала.

Третьим членом семьи стал чеченец Ваха. Год назад на "Силикатную" пригнали большую партию чеченцев, осужденных большей частью за грабеж и разбой. Потом всех их этапировали на Северный Урал, а Ваха, лежавший тогда на больничке, остался. У чеченцев осталось много недоброжелателей, все они могли теперь отыграться на Вахе. Лях и ему обеспечил спокойную жизнь.

Четвертым стал гигант — хохол Тарас по прозвищу Сало. До прихода в отряд Ляха он жил "один на льдине". Других не трогал, но и себя в обиду не давал. Узнав, что Лях москвич, сам попросился в семью. На вопрос, зачем ему это надо, ответил:

— Одному дуже скушно.

В подтверждение этого каждый вечер Сало до хрипоты спорил с Лешкой о правопреемстве русских и украинцев на Киевскую Русь и гнусавил:

— Ще нэ вмэр Степан Бандэра, ще живы герои!

Ще нэ довго москалеви спаты у спокое!

Но при этом готов был поделиться с семейником-москалем последним куском сала.

Семья обзавелась и персональным шнырем. Должен же кто-то был стирать носки и выполнять другую хозяйственную работу. Шныря звали Кишкой за то, что он был вечно голодным. Кишка мог сожрать зараз бачок картошки на десять человек и закусить килограммовой буханкой черного хлеба. Если бы не материально обеспеченная Ляшская кентовка, ему, с таким его аппетитом, была бы одна дорога — в крысы, а оттуда в гроб или в опущенные. Кишку подозревали в тяжком преступлении — поговаривали, что однажды он сожрал кота. В отличие от собак, ценившихся на зоне как деликатес, жрать кота считалось западло.

В поисках пропитания Кишка успел перезнакомиться со всем населением зоны и знал все, что происходит внутри охраняемого периметра и за его пределами. Он и принес Ляху новость.

— Завтра воры выходят из штрафного изолятора. Суки назначили рубиловку.

На практике почти не встречается "черных", воровских или "красных", сучьих, козлиных зон в чистом виде. Так и на "Силикатной", козлиной зоне, третий и четвертый отряды считались "черными". Яхонта в зону не пустили, отправили обратно в централ.

Остальных же пришедших с этапом блатных и отрицал распределяли по этим отрядам. Их локалки — огороженные отрядные территории — находились рядом. Выйти из локалки можно было через калитку, запирающуюся на электрозамок. Отпирал и запирал его зек-локальщик из козлов. Надеяться на его помощь не приходилось и в разделяющей зоны решетке сделали пропил, который затерли металлическими опилками и грязью.

В день накануне рубиловки все авторитеты в полном составе проследовали на промку, где запаслись ломами, арматурой и пиками из заточенных электродов.

Среди ночи в казарму третьего отряда ворвались вооруженные таким же оружием суки и заорали:

— Ворам подъем! Мужикам и пидорам лежать!

Каждый не поднявшийся автоматически лишался блатного звания и в дальнейшем мог оставаться, в лучшем случае, мужиком.

Урки давно ждали нападения и встретили противника во всеоружии. Но численный перевес оставался за козлами.

Семейников Ляха никто не беспокоил, они могли спокойно отлежаться в койках. Но все они, и даже Кишка, вскочили вместе с Лешкой и плечом к плечу врубились в строй врага.

Основной удар нападавших был направлен на козырный угол, где располагался Фома с семьей и пристяжью. Тем пришлось туго. Их зажали с двух сторон и ряды их таяли на глазах.

Лях, орудуя ломом, шел в голове клина. Ваха и Купидон прикрывали его с флангов. Сало с высоты своего роста орудовал над их головами длинной стальной арматуриной. Кишка за спинами семейников пятился задом наперед, держа в каждой руке по заточенному электроду. Он беспорядочно тыкал и махал ими перед собой, что надежно гарантировало отряд от нападения с тыла.

Лях пробился к Фоме как раз вовремя. Здоровенный козлина — целый бизон, а не козел — из культурно-воспитательной секции сбил Чингиза и уже успел заехать самому авторитету по балде железным прутом с ошметком бетона. Лях отшвырнул его под удар Вахи, а сверху на массовика-затейника обрушилось грозное орудие сторонника самостийности и незалежности.

Но положение блатных продолжало оставаться близким к краху. Суки уже одолевали, как вдруг со стороны входа в барак послышался боевой клич:

— Дави козлов и легавых! Смерть сукам, жизнь ворам!

Это арестанты четвертого отряда проникли через разделяющий отрядные локалки забор и ударили в тыл врагу.

Поражение сук было полным. Они бежали в полном беспорядке, давя друг друга в узких локальных калитках. На плечах противника блатные овладели всей зоной. К ним присоединились сочувствующие, имевшиеся даже в самых козлиных отрядах. Козлы закрылись в штабе зоны и помещениях ШИЗО и БУРа. Штурмовать их урки не стали, чтобы администрация не расценила это как бунт.

Тем не менее наутро чекисты вошли в жилую зону, устроили общий шмон, но так ни с чем и вышли. С десяток стукачей и активистов расстались в ту ночь с жизнью. Дело было сделано, зону разморозили.

Капитан Храпов вызвал к себе Фому. Тот явился в кабинет кума как к равному. Понимал, что с этого дня он, Фома, стал для администрации очень нужным человеком.

— Звал, начальник?

Храпов сел напротив вора и бросил на стол пачку сигарет.

— Кури.

— Покупаешь, начальник?

— Еще нет. Да разве Фому за пачку сигарет купишь? — польстил он авторитету. — Поговорить с тобой хочу по серьезному.

— Знаем мы эти разговоры, — отмахнулся Фома. — Все они крякушником заканчиваются.

— Если правильно себя вести, и в карцере жить можно, — возразил капитан. — С хорошим гревом и в кондее не замерзнешь.

— Так ты, начальник, меня все-таки покупаешь или запугиваешь? Я что-то никак не въеду, — развел руками Фома.

— Ни то, ни другое. Вот спросить тебя хочу. Ты же не дурак. Понимаешь, хоть власть на зоне поменялась, но производственный план нам никто не отменял. Так?

— Ясный пень. Мужику на зоне работать положено, петуху — жопу подставлять, а вору — за правду страдать.

— Не волнуйся, страданиями я тебя обеспечу, — успокоил авторитета Храпов. — А мужиков работой. Значит я так смекаю, что мы друг друга поняли.

— А что тут не понять? За план, начальник, не переживай. Будет план. Только вот такое дело, — Фома замялся. — Та братва авторитетная, что с этапом пришла… Боюсь, с ними так легко не договоришься.

— Это моя забота, — ответил Храпов. — Отправлю за Яхонтом. А что за пацан тут объявился? Лях, что ли? Он тебе как, не мешает?

— Пока нет. А если и помешает, я с ним сам разберусь. Ладно, начальник, зови своих архаровцев, пусть меня в кандей ведут суток на пятнадцать. Без этого мне назад в барак ходу нет. И грев не забудь, по ходу, подогнать.

Через неделю четверо блатных авторитетов, прибывших, чтобы разморозить зону, и представлявших для власти Фомы серьезную конкуренцию, были этапированы на Северный Урал. Сынок, и еще несколько проявивших себя отрицал, отправились с ними.

Как-то после ужина Кишка отозвал Лешку в сторону.

— Есть новость. Фома завел из мужиков "машку" для себя и своих прихвостней. Тот к нему тайком вафлить ходит. И никто не знает, что он опущенный.

— Быть не может, — усомнился Лях. — Он же так весь отряд зашкварит.

— А Фоме что с того? Большую он власть забрал, — продолжал Кишка. — Общак у него, рамсы разводит, что твой судья. Только люди говорят, что он свое решение за дозу марафета изменить может.

Лях нахмурился.

— Косяк серьезный. За такое не жопой — головой отвечать придется.

— Вот и я говорю, — согласился Кишка. — Надо бы доказательств побольше нарыть.

— А тебе-то это зачем? — спросил Лях.

— Как зачем? Если тебя смотрящим над зоной поставят, мне разве плохо будет?

— Губы подбери, размечтался, — охладил его фантазии Лях. — Тут и авторитетнее меня люди найдутся.

— Хошь верь, хошь не верь, а быть тебе законником, — заверил Ляха Кишка.

— А это я и без тебя знаю. Короче, шпионь, только аккуратнее.

Утром сведения, полученные от Кишки, оказались еще невероятнее.

— Ссучился Фома, — уверенно заявил Кишка. — И заварка у него в кружке — от хозяина.

— За базар отвечаешь? — не поверил Лях. — Нужны доказательства.

— Завтра будут, пообещал Кишка.

На следующий день Кишка на утреннюю проверку не вышел. После долгих поисков его нашли повешенным в старом заколоченном сортире, где когда-то жили петухи.

А еще через день Ляха выдернули на больничку. Это означало разборку.

Сало пошукал среди земляков в других отрядах и принес ошеломляющую весть.

— Тебе хотят предъявить, что ты Призрака завалил.

— Что?!

Такой бессмысленной подлости Лях никак не мог ожидать.

Кенты провожали его до самого забора локалки.

— Это Фома на тебя бочку катит, больше некому, — сказал Купидон.

— Если это так, я Фому на куски порежу, — пообещал Ваха.

— Вы вот что, братухи, держитесь вместе и ждите меня. Я вернусь, зуб даю. А с Фомой придет время — поквитаемся.

Перед вечерним построением Сало отозвал Ляха в сторону.

— Я тут кое-что узнал насчет Кишки. После отбоя сходим в одно место, покажу.

Лях видел, что хохол о чем-то недолго шептался с Чингизом. После отбоя Лешка долго ждал своего семейника, но тот словно сквозь землю провалился. А утром зону подняли на час раньше по тревоге.

Посреди плаца на рваной брезентовой плащ-палатке лежал мертвый Тарас. Рядом гордо прохаживался Канарис. Из его выступления заключенные узнали, что Сало ночью пытался бежать и был застрелен лично им, Канарисом, в запретной зоне.

— Не мог Сало на рывок пойти, пурга это, — уверенно сказал друзьям Лях. — Гадом буду, Фома воду мутит.

С таким тревожным чувством он и отправился на больничку.

В палате Лешку положили не у окна, но и не у двери. Так, серединка на половинку. Воры заехали тем же вечером, но расположились в другой палате. Лешка из них никого пока не видел и мог только гадать, чью сторону возьмет сходка.

Он вышел в коридор. На полу в коридоре лежал окровавленный парень лет двадцати. Из каптерки высунулся дневальный и прикрыл лежавшего с головой грязной простыней. Так накрывают трупы. Простыня вмиг пропиталась кровью.

Лешке показалось, что лежавшее на полу тело застонало. Он не ошибся. Дневальный также услышал стон и несколько раз с силой ударил раненого ногой. По поверхности простыни пробежала судорога, тело вытянулось и затихло, теперь уже навсегда.

— Кто это? — от удивления и ужаса Лешка не сразу обрел дар речи.

— А, так, — дневальный презрительно махнул рукой, словно только что прихлопнул докучливую муху. — Ибанашка один тормозной, с тараканом в котелке. Из мужиков. Ему кореша с воли децал ганжибаса покурить подогнали, а он его толкнуть решил. А ведь это только блатным разрешается. Вот и разобрались.

— Что с ним?

— Известно — сердечная недостаточность, — усмехнулся шнырь. — Тебя-то зачем на больничку выдернули? Разборка светит? А за что?

— Гонят, что я вора убил. Только пурга это.

Шнырь изобразил сочувствие.

— Если докажешь что это, в натуре, пурга, твое счастье. А если нет, то так легко как этот, — он кивнул на покойника, — не отделаешься.

Первым вопросом сходки было коронование козырного фраера, доставленного на больничку с соседней зоны строгого режима. Это была его третья отсидка, он пользовался авторитетом и был смотрящим у себя на зоне.

Процедура посвящения в законные воры показалась Лешке чем-то средним между школьным комсомольским собранием (в комсомоле он не состоял, но на собрания ходить был обязан) и советом волчьей стаи из книжки про Маугли.

— Смотрите, урки, хорошо смотрите. Ваш приговор обжалованию не подлежит! — громко и хрипло выговаривал с кавказским акцентом один из воров.

Кандидату в законники не повезло. При безукоризненном поведении у него в биографии нашлась сомнительная страничка — то ли успел в армии неделю прослужить и только потом закосил, то ли по молодости фуфло засадил — карточный долг не отдал. Но с коронованием решили децал повременить. Следующим вопросом рассматривалось персональное дело Ляха.

В палате он увидел троих старых воров, покрытых, как индейские вожди, замысловатыми татуировками и с радостью узнал среди них Пашу Яхонта.

Следом в палату вошел Фома. Это Лешку не удивило. Паша представил Лешку, потом назвал имена воров. Это были Реваз Старый и Никодим.

Слово взял Реваз Старый.

— Уважаемый человек, — Реваз кивнул на Фому, — предъявляет тебе очень серьезное обвинение. Он считает, что ты убил законного вора Волоху Призрака. Если бы ты не успел проявить себя во всех отношениях как правильный арестант, тебе давно сунули бы пику под ребро и сбросили в сортир.

— Как Кишку? — Лешка в упор посмотрел на Фому и тот вздрогнул.

— Не перебивай, — рассердился Реваз. — Если есть что сказать по делу, говори.

Лешка встал.

— Не мог я Волоху убить, никак не мог. В ментовке я тогда обретался. А когда утром вышел, Призрака уже в живых не было. Я точно знаю, мне их эксперт сказал, что у Волохи за щекой мойка осталась. Только одна. А он всегда по лезвию за каждой щекой носил. Значит другая у кого-то в горле или на роже след оставила, если тот, конечно, не загнулся. Я думаю, если убийца жив, его по шраму искать надо.

Никодим покачал лысой головой:

— Откуда мы знаем — в ментовке ты кантовался или на воле процветал? Или мусора тебе справку состряпали?

— Дело не в том — парился Лях в тот день на киче или нет, — взял наконец слово Паша Яхонт. — Базар идет о том, завалил он законного вора Призрака или не завалил. Так вот, мы с Николой Писарем тому свидетели — Призрак незадолго до смерти отошел от дел. В прошляки подался. И мы это подтвердили малым сходом. Так что если даже Лях его и замочил, то уже не как вора законного, а как простого фраера. А за это пусть с него мусора спрашивают, если докопаются, а нам ему предъявить нечего.

Воры помолчали, обмозговывая сказанное. Наконец Никодим продолжил:

— Выходит, Фома, ты на правильного серьезного арестанта порожняк погнал? Предупреждали ведь тебя по-братски, не увлекайся марафетом. Он по мозгам бьет не хуже дубинала. Вот и довел до беды. Ты ведь не один раз короноваться пытался, да каждый раз у тебя какой-нибудь рамс выходил.

Фома такого хода не ожидал и не на шутку струхнул.

— Нет, братва, если что не так получилось, то не по злобе, а по непонятке…

— Был ли тут гнилой заход или по непонятке ты косяка упорол — это без разницы, — рассудил Реваз Старый. — Лях имеет полное право тебе предъявить. Есть возражения?

Яхонт и Никодим одобрительным ворчанием выразили свое согласие. Реваз Старый обратился к Лешке:

— По нашему воровскому закону ты, Лях, можешь спросить с Фомы за косяк как с гада или как с достойного. Выбирай, тебе решать.

Фома побледнел. На лбу его выступили капли пота. Если бы Ляха признали виновным в убийстве вора, его наверняка ждала лютая смерть. Но поскольку обвинение оказалось ложным, то и караться оно должно было со всей строгостью.

Лях медлил. Он мог тут же зарезать Фому. Больничные шныри мигом убрали бы все следы, а труп отправили бы в мертвецкую вслед за бедолагой из коридора. Он мог дать обидчику "по ушам", "заделать плотником", переведя Фому навеки в мужики, а то и в обиженку. Но Лях выбрал другой путь.

— Я хочу получить с Фомы как с брата.

Воры облегченно вздохнули. Фома подошел к Ляху и поклонился.

— Прости, братан. По непонятке на тебя наехал. Косяк упорол.

И замер в ожидании. Лях несильно, без размаха ударил его раскрытой ладонью по щеке, отчего голова Фомы мотнулась в сторону.

Фома старательно прятал глаза, но Лях на долю секунды успел перехватить его полный ненависти взгляд. Фома глянул, словно ножом ударил. Ляху стало ясно, что, рано или поздно, доброта выйдет ему боком. Точнее войдет в бок в виде заточки или пики. Но поступить сейчас по другому он не мог, не имел права.

Он не ошибся. Его отказ от личной мести показал его ворам с лучшей стороны как рассудительного и справедливого человека. Решением сходки Лях назначался смотрящим на "Силикатной". Фоме предложили раскрутиться и этапироваться куда подальше за новым сроком.

Через неделю Фома пошел к Храпову и взял на себя убийство Кишки. Его увезли на новое следствие. Смотреть над зоной остался Лях.

Лях имел долгую беседу с Храповым. Она значительно отличалась от договора между кумом и авторитетом. Это был скорее пакт о взаимном ненападении. Лях обязался навести на зоне порядок и покончить с беспределом. Храпов обещал не мешать и не вести подковерной интриги.

Первым делом Лях запретил самосуд. Отныне опускать провинившегося по своему усмотрению или решать вопрос поножовщиной запрещалось и каралось как беспредел. Виновных, в этом не опускали и не убивали, а только ломали. Покупка жратвы у повара приравнивалась к крысятничеству — краже у своих. За это также ломали и того, кто купил, и крысу-повара. Первым пострадал Чушка, что очень понравилось Храпову.

Затем Лях объявил — петухи тоже имеют свои права. Все споры с ними разбираются только через главпетуха, поскольку все виды общения с самими петухами, кроме сексуального, запрещались. Услуги петухов отныне оплачивались по жесткому тарифу, в основном чаем.

Прекратились поборы с мужиков. Раньше иной не успевал донести полученную посылку до отряда. Теперь отчисления в общак шли только деньгами, куревом и чаем.

Храпов только диву давался и чесал в затылке. С уничтожением системы беспредела резко сократилось число желающих служить стукачами. Но, с другой стороны, он понимал, что такое положение дел лучше сотни агентов страхует зону от волнений и беспорядков. Так в заботах и пролетел первый Ляхов срок.

На прощание, выписывая Ляху проездные документы до Москвы, Храпов признался:

— Знаешь, Лях, до встречи с тобой я ненавидел всех воров.

— А я ментов, — ответил Лях. — Менты убили моего отца.

— А моего отца убили воры, — сказал Храпов. — Десять лет назад они вломились в квартиру директора облторга Шамеса и вырезали всю его семью: его самого, жену, дочь, мать, брата.

— Что-то ты, начальник, не похож на родственника крутого цеховика, — недоверчиво скривился Лях.

— А я не был его родственником, — подтвердил Храпов. — Мой отец был участковым терапевтом и как раз в это время находился в квартире Шамеса. Выписывал сердечные лекарства его больной матери. Отца убили сразу, потому что понимали — он не может знать, где Шамес прячет свое добро. Остальных сперва долго мучили, потом тоже убили. С тех пор я ненавижу насилие.

— Здесь мы совпадаем, — согласился Лях.