Опер Крюк. Вор вне закона

ГЛАВА 17. ЛЯХ ПРОТИВ ЛОРДА

Согласно приговору, Лях получил за вымогательство по второй части "сто шестьдесят третьей" статьи нового уголовного кодекса максимальные семь лет и проследовал этапом к месту отбывания наказания. Главное же отличие от предыдущего приговора состояло лишь в том, что теперь Лях значился рецидивистом и для исправления был направлен в систему "Главного управления лесных исправительно-трудовых учреждений". А попросту — на лесоповал.

В стране началась очередная кампания борьбы с преступностью. Снова на полную мощность заработали комбинаты по развенчанию уголовных авторитетов: соликамский "Белый Лебедь", "Елецкая крытая" и другие "санатории" строгого и особого режима. Курс был взят на изоляцию рецидивистов и их полную перековку. Или, в просторечье, разворовку.

Одним из флагманов разворовки являлась Новоуральская пересыльная тюрьма, за творимый в ней беспредел широко известная как "Сучий транзит". Здесь дивным осенним вечером Ляха сняли с этапа и на ночь затолкали в тесный бокс, где его чуть не сожрали клопы. Не успел он забыться беспокойным сном, как его разбудил лязг отпираемой двери.

— Подъем, выходи с вещами!

— А поспать сначала нельзя?

Тем не менее он подхватил свой "сидор" и вышел в продол — коридор, куда выходили тюремные камеры. В душевой не было ни души. Не было и света. Вертухай захлопнул снаружи дверь раздевалки и помещение погрузилось в темноту.

Лях затаил дыхание. Ему показалось, что он не один. Он не ошибся. На его плечо легла рука. Лях скосил глаза и в потемках сумел рассмотреть, что на ней отсутствовал указательный палец.

— Не оборачивайся, — произнес неизвестный у него за спиной. — Лучше, если ты не будешь знать меня даже в лицо.

— Почему? — спросил Лях.

— Может быть дольше проживешь. За тебя серьезные люди поручились, так что слушай и запоминай. Ты знаешь, куда тебя этапируют?

— Понятия не имею.

— Зато я знаю. Тебя везут на "Елочку". Это строгая спецзона из ведомства "Лесных исправительно-трудовых" колоний. Лесоповал и строительство. Специализируется на "разворовке" — развенчании авторитетов и перековке отрицал.

Невидимый собеседник закашлялся, прочищая битые туберкулезом легкие.

Лях, воспользовавшись паузой, задал вопрос.

— Зона козлиная?

— Козлиная, хуже не бывает. Душняк страшнее, чем на "Белом Лебеде". От мусоров паханом на "Елочке" полковник Медведь. Отрицаловку гладит, что асфальтовый каток. И в смотрящие подтянул зверя. В смысле грузина, лаврушника. Есть такой, Важа Лордкипанидзе. Кликуха Лорд. Называет себя вором.

— Он законный или ерш? — уточнил Лях.

— Какое там, законный! Апельсин! Воровской сан за бабки купил. А гонору — на трех законников хватит. По жизни — чистая сука. Собрал вокруг себя козлятник и отморозков из шерстяных. Сам процветает, а братву щемит в угоду мусорам. Здесь на больничке сходняк был. Правильные люди Лорда гадом объявили. Так он теперь трясется. Боится, что по его душу гнилую палач с заточкой придет. Потому новичков, особенно тех, кто с "Сучьего транзита" идет, особо тщательно проверяет. За полгода на "Елочку" от нас двое смотрящих ушли. Одного суки еще здесь, на транзитке, на перо поставили. А второго тамошний кум велел по беспределу опустить. Крепко у Лорда все схвачено.

— А я-то тут при каких делах? — не понял Лях.

— Тебе придется "Елочку" разморозить.

— Мне?! — Лях был поражен.

Он помнил, как во время его первой ходки несколько авторитетов разморозили "Силикатную". Но, во-первых, их было несколько, а во-вторых там и ситуация была совсем другая. Чтобы в одиночку разморозить зону строгого режима. да еще специализирующуюся на разворовке, про такое Лях никогда не слышал.

— Ты будешь не один, — словно прочитал его мысли незнакомец. — там есть правильные пацаны и честные люди. Но они до поры затихарились. Ждали малявы с решением схода. На прошлой неделе наши честняки отправили курьера на "Елочку". Маляву он в "непаленом гашнике" вез. Да, видно, не дошел. Может здесь, на транзитке, суки перехватили, тут их власть. А может и на "Елочке" замочили. Ты должен дойти и маляву братве доставить.

— Они могут и меня замочить? — философски предположил Лях.

— Могут. Но не должны. На тебя вряд ли подумают. Эта ходка у тебя только вторая, срок небольшой. Таких как ты много, всех как следует не прошерстишь. Да и везут тебя аж из Москвы. Здесь, на транзитке был недолго, только ночь переспал. Утром отправят, этап уже собрали. Нет, сильно подозревать тебя не будут. Держи маляву.

Лях принял закатанную в целлофан бумажную трубочку размером чуть больше спички.

— Будут шмонать, хоть во рту спрячешь, хоть в очко затыришь. Можешь проглотить. Текст такой, ты должен знать.

И незнакомец стал на память читать содержание воровского послания.

"Час в радость, братва, и мир Нашему дому! Привет всем людям достойным и честным арестантам! Дошло до нас, что на лесной зоне, известной как "Елочка", творится полный беспредел. Правильных людей щемят и гнобят, а козлы и суки процветают. И виноват в этом пиковый апельсин и опомоенный ерш, отзывающийся на погоняло Лорд.

Лорд снюхался с мусорами и крутит вагранку. Грев по арестантам не разгоняет, а крысит для себя и своих шестерок. Правильную братву прессует на душняке.

Мы, Воры, не можем терпеть такого беспредела. Объявляем Лорда гадом. Посему каждый честный человек, до кого дойдет Наше послание, обязан беспредельной суке Лорду пустить квас, заломать хребет или мочкануть его каким другим способом.

С почтением к честным арестантам. Бродяги…", — дальше идут погоняла.

Незнакомец едва успел дочитать, как снаружи в дверь ударили чем-то тяжелым.

— Отворяй, мразь блатная! — крикнуло несколько голосов. — Мы знаем, что ты здесь!

Незнакомец выругался.

— А вот и суки пожаловали!

Он неожиданно сильно толкнул Ляха в плечо и тот влетел в узкий чуланчик. В нос ударило затхлой сыростью, за спиной хлопнула дверь. С разбегу Лях ударился головой во что-то твердое и отключился.

В себя Лях пришел не скоро. Было темно. Он пощупал сначала себя, потом вокруг себя. Голова здорово болела, но, кажется, была цела. Он лежал среди ведер и тряпок. Лях вспомнил обстоятельства, при которых здесь очутился, и испугался, что потерял маляву. Но записка оказалась крепко зажатой в побелевшем от напряжения кулаке. Он поднялся и наощупь выбрался из чулана. В раздевалке никого не было. Лях заглянул в душевую и замер.

В душевой горела одна тусклая лампочка. Но и ее света оказалось достаточно, чтобы разглядеть картину сучьей расправы. Возле дальней стены под проходящей у самого потолка трубой висел человек. Пол и стены вокруг него были залиты кровью. Лях всмотрелся и понял, что тот висит на собственных кишках, тянущихся из распоротого живота. На правой руке повешенного не хватало указательного пальца. Лях догадался, что убитый и был незнакомцем, передавшим ему маляву.

Пошатываясь, Лях вышел из бани в общий коридор. Издалека послышались торопливые шаги. Это был надзиратель. Получалось, что вертухай куда-то отходил и только теперь вернулся. Очень странно. Он посмотрел на Ляха равнодушным рыбьим взглядом.

— Ну что, помылся? Тогда вперед, в камеру.

И отвел его обратно в клоповник.

Столыпинский вагон был набит под завязку, поэтому Ляха сунули в карцер, где уже помещался пожилой арестант из категории ООР — особо опасных рецидивистов. Вероятно это было сделано для того, чтобы не разлагать "случайно оступившихся" первоходов — наивных убийц, насильников и бандитов. Карцер представлял собой располовиненное по вертикали железной стенкой купе, также сплошь обшитое железным листом.

Погоняло у старика было — дед Матвей. В дороге Лях вел с дедом Матвеем долгие разговоры на разные темы, но чаще всего речь у них заходила о правильных понятиях. Дед хоть и не был вором в законе, но считался уважаемым и авторитетным арестантом. Поэтому Ляха удивили его слова.

Правда и Лях давно уже не был лопоухим пацаном, который слово "понятия" произносит с восторгом и восхищением. Он видел как сплошь и рядом сами законные воры нарушают понятия и требуют их соблюдения только тогда, когда им это выгодно. Об этом и зашел разговор.

— Я считаю, что на зоне без понятий никак нельзя, — сказал Лях. — Иначе чистый беспредел будет. Вот ты сам посуди, дед Матвей. ты дольше моего зону топтал, всякого насмотрелся. Где порядка больше — на черных зонах, где урки верховодят, или на красных, козлиных?

Дед Матвей покряхтел, ворочаясь с боку на бок, и не спеша начал:

— Базара нет, на красных зонах чистый душняк и беспредел. Но вот сами понятия… Сколько нормальных пацанов дуриком, ни за что в обиженку загнали! А что, обиженные, не люди?

Вот один раз ехал я как-то со старым вором в "столыпине". Я сам тогда молодой был, как ты сейчас. Со жрачкой тогда у нас напряг серьезный был. А тут на нижней полке два зека харчи выкладывают.

"Извиняйте, — говорят, — что мы вас не угощаем, но это потому как мы — пидоры опущенные". А мой сосед, старый честняк, запросто так к ним подсаживается и заявляет: "А это еще доказать надо". Я тогда к ним не присоединился, а теперь вижу — дурак был, потому и голодный в тот раз остался.

— Так по твоему выходит, что понятия не нужны? — с недоумением спросил Лях.

— Почему не нужны? Без понятий нельзя, — убежденно заявил дед Матвей. — Только главное понятие — по совести жить и человеком быть. А все эти правила дурацкие братва со скуки сочиняет, чтобы от безделья на хате башкой не тронуться. Вот мусора и рады. Сам посуди, ведь если бы не козлятник и петушатник, из кого бы менты себе стукачей да актив вербовали? Воры сами себя под корень переводят, ментам и делать ничего не надо. Один раз блатной на работу вышел — сразу стал мужиком, другому елду за ухо положили — "плотником" заделали, третьего опомоили и опустили насильно по беспределу — вообще в обиженку загнали. Обратно в правильное сословие дороги нет. И куда такому деваться? Только в козлы идти и бывших корешей, которые его продали, щемить. Я потому в цветную масть и не лезу. С незаметного меньше спросу.

Лях долго молчал. Обдумывал сказанное дедом Матвеем. Наконец тому надоело играть в молчанку и он обратился к Ляху.

— Тебя куда везут?

— На строгий, — ответил Лях.

— Дело хорошее, — одобрил дед Матвей. На строгом порядка больше. На общем режиме, к примеру, кто в обед первым на "помойку", в столовку то есть, заскочил, тот самый жирный кусок и сожрал. А на строгом что зацепил не глядя половником, то и твое. И не дай бог заметят, что в чужую шлюмку "косяка давишь". Тут же у стола и припорют. Только бы не на "Елочку" к Медведю. Вот уж где и душняк, и канитель смертная.

"А я как раз туда и еду", — подумал Лях, но говорить не стал.

Так, слушая мудрые речи старого арестанта и добрался Лях до своей зоны.

Этап оказался небольшим, восемь человек. С этапки вновь прибывших первым делом загнали на медосмотр в санчасть. Лях удивился — с чего бы такая забота?

Прапорщик провел их больничным коридором и остановился у двери с табличкой "ЛОР", у кабинета врача "ухо-горло-носа". К табличке кто-то прилепил вырезанную из бумаги букву "Д". Получилось "ЛОРД". Лях понял, что тут и обитает главный авторитет зоны. Из-за двери слышалась веселая песня:

"На Кавказе мы живем, мы танцуем и поем!

Вай-вай-вай, как нам хорошо!

Мы грузынски вино пьем, русскы дэвушка ибом!

Вай-вай-вай, как нам хорошо!

Знайте, все мы кавказцы!

Вах, все мы кавказцы, на Кавказе живем!"

Последнюю строчку-припев спели два раза.

Прапорщик ударил в дверь кулаком и песня стихла. Из кабинета тенями прошмыгнули несколько только что воспетых людей-кавказцев, больше похожих на шнырей, чем на воровскую пристяжь. Прапорщик завел прибывших в кабинет.

Это был не кабинет, а палата. По тюремным меркам палата-люкс. В ней стояла только одна койка, пол был застлан ковром, в углу работал телевизор. При их появлении с койки поднялся грузин средних лет. В отличие от остальных зеков на нем были надеты спортивные штаны, свитер и черные лакированные туфли. Также, вопреки правилам, под носом у него щетинились густые усы. Пухлыми пальцами авторитет перебирал четки из черного камня.

— Я тут за вора, — представился он. — Поставлен над этой зоной. Погоняло — Лорд. Порядки у нас простые: даешь норму и ждешь конца срока. Отрицалы здесь долго не живут. Для непонятливых у меня тросточка имеется из железного дерева, — кивнул он на массивную трость, стоявшую в углу. — Поэтому, мужики, давайте жить хорошо. Вопросы есть?

— Где ты увидел мужика? — с вызовом спросил Лях.

Остальные промолчали.

Лорд повнимательнее посмотрел на Ляха.

— А ты кто будешь, э?

— Сам не видишь? Люди дразнят Ляхом.

Лорд скривился как от зубной боли.

— Ладно, брат, с тобой потом побазарим.

Их вывели в соседний кабинет, где их действительно ждал врач, гигант в небрежно накинутом на зеленый мундир белом халате.

После формального осмотра — никаких тебе "нагнитесь, раздвиньте ягодицы". Ляху показалось, что верзилу-врача больше интересуют сопроводительные документы.

Потом их вернули в этапку. На следующий день всех прибывших распределили по отрядам. Перед тем как распустить этапников, перед ними выступил сам начальник колонии, пахан зоны, полковник Медведь. Слово его было кратким, но выразительным:

— У нас "Тайга — закон, Медведь — хозяин". Будет план, будет и песня. Отказчикам — изолятор. Кто не работает, тот не ест. Передовикам усиленная пайка и досрочное освобождение. Для упрямых — указ "Один-восемь-восемь-три" — добавка в пять лет к сроку за систематическое нарушение режима содержания. Короче, каждый сам творец своего счастья. А сейчас все подойдут и распишутся.

— Что это? — спросил Лях, когда очередь дошла до него.

— Соцобязательства.

Лях глянул в листок. Там значилось, что он полностью осознал свои ошибки, обязуется выполнять производственный план, приказы начальников и постановления актива колонии, а также призывает других заключенных быть благоразумными и починяться требованиям администрации. Оставалось только поставить свою подпись. Лях плюнул под стол и отошел.

— Вы что, отказываетесь трудиться? — строго спросил Медведь.

— Почему? — не согласился Лях. — Я на любую работу согласен. Могу коньяк дегустировать, могу макароны продувать или черную икру в банки раскладывать,

— А красную не хочешь? — спросил Медведь. — Или, к примеру, лес валить?

— Лес валить не хочу, — признался Лях. — Деревья — это кислород. Если каждый дурак начнет деревья валить, скоро нечем дышать будет.

— Так, один отрицательно настроенный есть! — торжествующе объявил Медведь. — Прекрасно. На его отдельном примере мы покажем остальным, что их ждет в случае неповиновения. Для начала объявляю заключенному Воронцову пятнадцать суток штрафного изолятора. Тащите его в крякушник к Папе Карло.

Вертухаи подхватили Ляха и поволокли, окучивая по дороге ударами дубинок.

Десять камер штрафного изолятора и четыре камеры БУРа располагались в бараке, обнесенном высоким забором. Ляха привели в камеру ШИЗО.

Надзиратель обшмонал его наскоро, но дневальный, толстый носатый зек по кличке Папа Карло, не поленился нагнуться и вытащить у Ляха из носка несколько сигарет. Сам Лях не курил, но курево для карцерного общака с собой захватил.

Здесь Ляху выдали теплое белье, выкрашенное в черный цвет. Ботинки у него также забрали, а взамен швырнули чуни из обрезанных валенок. Его втолкнули в камеру размером два на четыре метра. За дверью находилась железная решетка.

Две откидные шконки были подняты и заперты на замок. Окно было закрыто решеткой, но лишено стекла. Температура в камере была явно ниже нуля. Стены покрывала корявая "шуба" — штукатурка с солью, вся в разводах плесени и изморози. Единственная неоштукатуренная стена под окном была украшена нарисованной прямо поверх кирпичей батареей парового отопления.

Лях сумел по достоинству оценить вертухайский юмор — типа очаг на куске холста в каморке Папы Карло. Жалко только, что никакой дверцы за картинкой не было. Обстановку камеры дополнял чан без крышки, выступавший в роли параши.

Первым делом Лях стянул с себя нижнюю, "холодную" рубаху, помочился на нее и плотно заткнул этой мокрой тряпкой разбитое окно. В камере стало немного теплее.

— Эй, начальник, почему матрас не дали? В ШИЗО матрас полагается и прогулка!

— Ага, сейчас! — послышался в ответ хохот дневального.

В пять утра Папа Карло поднял и запер шконку, в восемь подал завтрак. Кормили в карцере через день. К счастью, этот день был "рыбным", а не "пролетным" — когда давалась только вода и соль по вкусу.

Лях крепко сжал в руках кружку с кипятком. Он чувствовал как тепло медленно проникает в промороженный за ночь организм. Он вдыхал горячий пар и только иногда позволял себе сделать небольшой глоток.

Пока вода не остыла, Лях отщипнул кусок черного хлеба и скатал из него шарик. Этот шарик он долго сосал, гонял во рту и растирал языком по небу. Ляху все же удалось обмануть бдительность шныря и пронести с собой в камеру немного чеснока и сала. Эти крохотные дольки он также долго сосал и гонял во рту.

На обед подали отжатый через марлю суп и кашу, предварительно подержав их на морозе. На следующий, пролетный, день Лях не получил и этого. Только пайку хлеба утром и три кружки кипятка в течение дня. Все остальное время он старался спать или согревался бегом на месте и отжиманиями от цементного пола. И с каждым днем чувствовал как уходит жизнь.

Однажды утром дверь с лязгом открылась и вертухаи волоком втащили в камеру полубесчувственное тело. Когда арестант со стоном перевернулся на спину, Лях узнал его. Это был Сынок, с которым Лях во время первой отсидки познакомился в предзоннике "Силикатной". Тот тоже его узнал. Лях помог ему сесть. Сынок, судя по всему, был то ли болен, то ли сильно избит.

— Вот и свиделись. Откуда ты? — спросил Лях.

— С Новоуральской. С Сучьего транзита.

— И я оттуда. Люди говорили, человек с малявой шел, да не дошел. Это не ты был?

Сынок махнул рукой.

— Теперь уж что скрывать? Я.

Лях решил тоже открыться.

— Я тоже маляву принес. Только не знаю, кому отдать.

— Кому надо к тебе сам подойдет. Что в маляве?

— Прогон. В нем Лорда гадом объявили, — понизив голос, сказал Лях.

— И я с тем же. Здесь, на месте, убедился. Все верно. Он власть забрал. Грев, что на братву идет, на себя тратит. Сам апельсин-лаврушник, масть пиковая, и вся пристяжь у него из лаврушного зверья. Честных арестантов по кондеям щемит, с ментами снюхался. Одно слово, окончательно ссучился.

— Как же Медведь его терпит? — удивился Лях. — Он, похоже, мент крутой.

Сынок усмехнулся через силу.

— Медведь его и поставил над братвой. Ему лишь бы план из мужика выколачивать, а кто и как это сделает — без разницы. Кроме того, Медведь ГБшных стукачей боится. У самого рыло в пуху по самые гланды. А Лорд по своим каналам их отслеживает. Он и меня в ГБшники записал, потому Медведь и купился. Запрессовали в лучшем виде. Отхожу я, Лях. Не сегодня-завтра хвоста нарежу.

Лях снял валенок и подложил другу под голову.

— Где тебя так уделали?

— Сначала сам Лорд своей палкой окучил. Потом Папа Карло, сука, поработал. А с ним четверо отморозков из "шерстяных". Они у Лорда вроде быков в охране. Отмячили, твари. С верхней шконки, с пальмы, копчиком на цементный пол кинули. Все нутро отбили. Думали — маляву в непаленом гашнике везу. А она в кармане была, в пленку закатанная. Когда вшивник меняли, я ее в рот перекладывал. Вот она, сохрани…

Сынок отключился. Лях нащупал в его руке заклеенную в целлофан крохотную записку.

Ночью Сынок бредил. Потом разбудил Ляха и попросил:

— Ты только маляву доставь по месту. Я все одно не жилец. Меня эти суки опустили по полному беспределу, а опущенным я жить не буду.

А утром оказалось, что Сынок покончил с собой. Приподнял тяжелую шконку и опустил себе на голову, засунув ее предварительно в щель между шконкой и опорой.

Результатом более чем двухнедельного пребывания Ляха в карцере стала тяжелая пневмония. С этим диагнозом его поместили в санчасть.

— Еще пару таких ходок, и прощайся с почками, — пошутил его сосед по палате. — Злобный паралич обеспечен. К тому же доктора, лепилу нашего, замочили. Лечить, все одно, некому.

Сам сосед ожидал решения на отправку в областную больничку для проведения сложной операции — сведения татуировок. Сделаны они были на самых видных местах. На шее, чуть ниже затылка, красовалось: "Крови нет, менты попили". На лбу значилось: "Медведь — палач и фашист". Спину украшало письмо генеральному прокурору с перечислением фамилий и званий администрации зоны, а также все их преступления. Список дублировался на животе с припиской: "Пособники убийц". Что делать с этой ходячей галереей, не знал никто.

Лях время от времени впадал в забытье. Когда он очнулся в очередной раз, то обнаружил, что соседа уже увезли. На его койке сидели двое и разговаривали вполголоса. Лях узнал голоса. Один принадлежал Лорду, другой — полковнику Медведю.

— У меня на хате говорить опасно, у тебя тоже, а здесь никто не услышит, — объяснял Лорд.

— А этот? — начальник зоны подозрительно обернулся и поглядел на койку Ляха. Тот не подавал признаков жизни.

— Он неделю в отключке. Жар. Не сегодня-завтра загнется.

— Так ты выяснил, кто у нас засланный казачок? — прорычал Медведь. — Что это за агент "Зет" такой долбанный? Эх, не надо было доктора валить!

— Точно в цвет, начальник, — согласился Лорд. — С лепилой децал обфоршмачились. Кто же знал, что он таким крутым окажется? Длинный, нескладный. В натуре — Паганель голимая. Опять же Папа Карло твой перестарался. Но я и без него знаю, что на зоне готовится бунт.

Он понизил голос и Лях не заметил как и в самом деле заснул. Проснулся он почти здоровым. Отсутствие питания, покой и свежий воздух сквозняков позволили организму самому справиться с болезнью.

Поздно вечером в палату заглянул вислоухий звереныш из пристяжи и поманил Ляха:

— Эй, ара, пашлы со мной. Лорд зовет.

Лях поднялся с койки и направился в палату, занимаемую вором. За стенкой кто-то громко стенал.

— Что там? — спросил Лях у шестерки.

Тот только усмехнулся и махнул рукой.

— А, ерунда. Сегодня утром новый доктор одному петуху "капусту" с заднего "туза" срезал. Главный врач запретил на таких наркоз тратить. В воспитательных целях. Этот пидор во время операции орал как баран в лесу! На улице Медведь как раз развод проводил, так всю зону под окнами маршировать заставил, чтобы все слышали.

Лорд делал вид, что смотрит хоккей, хотя на самом деле с нетерпением ждал Ляха. Когда тот вошел, скороспелый вор обернулся к гостю и широко улыбнулся:

— Какие люди! Проходи, дорогой, присаживайся. Сейчас замутку чифиря сообразим. У меня чай — настоящая "индюшка". А можно и "росомахи" замутить, спирт имеется.

— Благодарю, только хреново мне еще. Ничего в горло не лезет.

Лях присел и молча стал ждать главного. Лорд завел базар ни о чем. В разговоре он все ходил кругами, пытался выяснить, что именно Лях знает о сходе. Но тот отмалчивался, делал вид, что плохо себя чувствует. Наконец Лорду надоело тянуть и он доверительно сообщил Ляху.

— Тут некоторые гонят, что Лорд ссучился. Пурга это. Я Медведю всю дорогу горбатого леплю. Он думает, что крутит мной, а на самом деле все наоборот. Я вижу, ты пацан надежный. Дело у меня к тебе будет.

— Какое? — равнодушно поинтересовался Лях.

— Зону поднять. Ты сможешь. Заодно и авторитет свой поднимешь. А я тебе потом помогу откороноваться.

"Знаем мы как ты поможешь. Петушиным гребешком наградишь", — с презрением подумал Лях, но виду не подал.

— Меня Медведь обещал в кондее сгноить, — сказал он.

— Не трухай, — вальяжно осклабился Лорд. — В следующий раз тебя отправят не в ШИЗО, а в БУР. Там жить можно. Гревом я обеспечу. В БУРе перезимуешь, а летом и карцер не так страшен. Ну что, подписываешься?

Лях все так же безразлично пожал плечами.

— Можно попробовать. А сейчас мне в койку пора. Лихорадит что-то.

Больше всего Лях боялся, что Лорд предложит ему почифирить и придется отказываться.

Известный старым арестантам БУР — барак усиленного режима — теперь именовался ПКТ — помещение камерного типа. В отличие от карцера здесь в камере имелись стол, скамья, деревянные полы. Нары днем не убирались и на них разрешалось лежать. Узнику полагалось иметь письменные принадлежности, продукты, сигареты и спички. Имелись и газеты "За честный труд", в просторечье — "Сучий вестник".

— Передовицы "Вестника" призывали равняться на активистов, в массе своей — объявленных козлов и петухов.

Из общака Лях получал грев — сигареты и чай. Лорд подбрасывал и жратвы с барского плеча. У него определенно имелись виды на Ляха.

Едва Лях вышел из БУРа, к нему подвалил арестант неопределенного возраста.

— Я Тимоха, угловой второго отряда. Смотрящего у нас нет. Если кого заподозрят, враз убьют. Пошли в магазин. Сейчас Земеля на смене.

Лях сначала не понял, о каком магазине идет речь. Направились они не к ларьку, а к караульной вышке. Тимоха перемигнулся с часовым и тот спустил на веревке бутылку водки. Затем они все-таки заглянули в ларек, где взяли плавленый сырок и копченую селедку. Присели за бараком на бревнах. Выпили и принялись жевать. Разговор пошел все о том же. Тимоха жаловался.

— Сам видишь, семей здесь нет, каждый за себя. Все знают, что Лорд общее крысит, но это еще доказать надо. У нас и свой, отрядный общак имеется. Мы его разбили понемногу, затырили по разным местам. Запрессовали нас тут — спасу нет. За невыполнение плана лишают пайки, в карцер спускают, мордуют. Кого они считают особо злостными отрицалами, лордова пристяжь ломает. Одного пацана недавно вообще убили. В "ванек", ларь для мусора, упаковали и сожгли.

Лях передал ему обе малявы, свою и сынка. Рассказал о его смерти. Тимоха прочитал и внимательно посмотрел на Ляха.

— Знаешь, что тут прописано?

— В курсе.

— И что делать будем?

Лях разлил остатки водки.

— Зону поднимать. Кстати, Лорд тоже этого хочет.

Тимоха с сомнением покачал головой.

— Свежо предание, да верится с трудом.

Началось все случайно. На промку завезли большую партию краски для ремонта. Тимоха тут же сообщил об этом в караульную роту Земеле. Чекисты из охраны внешнего периметра зоны традиционно конфликтовали с "внутренними" сотрудниками колонии. Солдаты батальона охраны систематически подворовывали с промышленной зоны — промки. Земеля с парой однополчан тут же снарядили экспедицию на промку. Краска в армейском хозяйстве всегда нужна.

О налете на склад Лях уведомил анонимным письмом начальника производства колонии. Караульного Земелю и его соратников взяли с поличным на месте преступления и препроводили в одну из свободных камер карцера.

Начальник батальона охраны расценил задержание своих бойцов как личное оскорбление и на следующий день закрыл жилую зону, оцепив выход вооруженными солдатами.

Зеки-работяги вышли из проходной жилой зоны, чтобы следовать на промку, но были остановлены. Теперь все стояли, переминаясь и ожидая указаний, каждый от своего начальства.

Лях подивился ладному обмундированию арестантов, их относительно сытому виду и крепкому сложению. В сравнении с ними солдаты конвоя выглядели грязными заморышами-чуханами. Ждали долго. Начальство между собой так и не договорилось и заключенных загнали обратно в бараки.