Опер Крюк. Вор вне закона

ГЛАВА 19. НОВЫЕ ВРЕМЕНА

Седой сидел в роскошном кожаном кресле за массивным столом. Перед ним стоял раскрытый футляр с искусственными глазами — от голубого до карего. Он захлопнул крышку футляра, взял из соседнего ящичка сигару и гильотинкой срезал у нее жопку.

Затем Седой понюхал сигару и обмакнул срез в большую, пузатую как лампочка Ильича рюмку с коньяком. Через секунду кабинет окутался клубами ароматного дыма. Седой развернул на столе номер газеты, еще пахнувший свежей типографской краской.

— Как это понимать? — спросил он сидевших напротив собеседников.

Заглавие на первой странице гласило: "Сделка века: русско-чеченский бартер — оружие в обмен на наркотики".

— Я перехватил это в последний момент, уже в типографии, — пояснил Седой. — Знаете, во сколько мне обошелся весь тираж?

— Я… — сидевший напротив него генерал Ниночкин побледнел. — Я все возмещу…

— Разумеется возместишь. И заплатишь штраф. Я позабочусь, чтобы он был большим. А также прямо сейчас объяснишь всем нам, где и как произошла утечка.

Генерал торопливо заговорил.

— Во всем виноват мой заместитель майор Мурашов. Согласно плану операции он должен был курировать охрану грузов. Ну и по пьянке разболтал знакомому журналисту.

— Встань, майор. Покажись народу, — попросил Седой.

Мурашов поднялся из кресла и встал, переминаясь с ноги на ногу как проштрафившийся школьник. Был он небрит, китель на нем сидел криво и лоснился от темных пятен. С тех пор, как после пожара в гостинице "Россия" он попал в немилость, Майор запил. Если бы не протекция со стороны бывшего подчиненного, Ниночкина, шагавшего по карьерной лестнице через три ступеньки, пьяницу Мурашова давно бы выперли в "народное хозяйство". Возглавив управление, Ниночкин назначил его к себе заместителем по оперативной работе.

— Как же это получилось? — благожелательно спросил майора Седой.

Тот был совершенно растерян.

— Это… Не помню. Вроде и не пьяный был. Это все Леня, журналюга, козел. Без мыла втерся. Я же ведь и книжку записную потом у него забрал… В которую он все записывал.

— Идиот, он ее для отвода глаз держал, а сам писал твой треп на диктофон. А ты блокнот спер и обрадовался! Короче, исправлять как будем?

— Да я бы этого писателя!… Своими бы руками!

Седой широко улыбнулся.

— У тебя сейчас появится такая возможность. Я рад, что предугадал твое желание. Пошли со мной. Мы ненадолго.

В подвале особняка у отверстого жерла печи лежал связанный журналист Леня. Рядом с ним маячили две тени. Один, что повыше, был просто страшен своим рассеченным глубокой бороздой лицом.

Седой указал майору на связанного журналиста.

— Вот он, твой злейший враг. Тот, кто воспользовался твоей наивностью и доверчивостью. Убей его, чего ждешь?

Мурашов замялся.

— Не могу…

Седой недобро усмехнулся.

— Ты хочешь, чтобы он сгорел живым? Я ведь не шучу. Просто не умею шутить. Приступай.

Майор достал табельный пистолет, долго мялся, но вдруг решился и выстрелил журналисту в голову.

Седой следил за ним со зловещей улыбкой.

— Молодец, ты искупил свою вину. Частично, — сказал он. — Поэтому умрешь легко…

Седой молнией выбросил руку с узким граненым стилетом. Клинок с хрустом вонзился майору в висок. Тот мешком рухнул на пол. Крови почти не было.

— Так редко выдается случай попрактиковаться с холодным оружием, — вполголоса пожаловался Седой самому себе, потом кивнул стоявшим в тени помощникам:

— Уберите здесь все. Шмотки в огонь. Журналиста подбросьте к нему домой, майора расчлените и киньте в лесу.

Наверху все застыли в напряженном ожидании.

— Где мой боевой зам? — попытался пошутить генерал Ниночкин.

— Он умер, — развел руками Седой.

Все опешили.

— Как?!

Седой глумливо оглядел гостей.

— Предателя замучила совесть, сердце не выдержало. А может быть он оказался жертвой мести уголовников, я еще не решил. И вообще, хватит заниматься ерундой! Главное в повестке дня — операция "Эльдорадо", как я ее называю. Писака не ошибся, это действительно сделка века, — Седой ткнул пальцем в сторону генерала. — Ты лично, своей бестолковой головой отвечаешь за сохранность товара.

— Один я не справлюсь, — захныкал генерал.

— Есть у меня для тебя помощник, — с гордостью сообщил Седой. — Матерый опричник, из тюремных палачей. Кличка — Канарис. У него на службе были неприятности, пришлось уволиться. Возьмешь его к себе замом. А как дела с ворами?

Из глубокого кресла приподнялся Фома.

— Колю Старого и Коркию убрали. Лях выходит завтра. Уже сегодня. Пока живой.

— Да, недоработали, — грустно вздохнул Седой. — Да и с остальным ворьем пора кончать. Не ссы, Фома, к тебе это не относится. Но теперь я сам лично займусь этим дельцем. У меня для этого есть квалифицированные специалисты. Вы их видели, они сейчас работают в котельной.

В подвале двое палачей заканчивали работу. Оба тела убитых уже горели в топке печи. Тот, что пониже, тронул высокого за плечо.

— Э, подожди, Квали. Зачем ментовской клифт жечь? Он мне пригодится. Давно разгоном не занимался.

Брезгливо, двумя грязными пальцами, он взял засаленный милицейский китель майора и внимательно его осмотрел.

— Он же в крови.

— Ерунда, совсем немножко капнуло. Этот лапсердак и без того весь в пятнах как камуфляж. Пятном больше, пятном меньше — никто не заметит.

Тюремная дверь распахнулась без скрежета и шума и Лях вышел на волю. Пели птицы, сияло солнце, по всенародно известной улице Матросская Тишина шли счастливые прохожие. Ляху вдруг жутко захотелось мороженого. Фруктового, за семь копеек. Сколько оно стоило теперь, он мог только гадать.

У ворот тюрьмы Ляха ждал Писарь. Он прохаживался взад-вперед возле белой иномарки. Какой именно, Лях не понял, так как совершенно в них не разбирался. Он быстро двинулся навстречу другу и наставнику.

— Такая честь, сам Писарь встречает!

Они обнялись. Писарь опирался на массивную тяжелую трость. Протянул ее Ляху.

— Это тебе сувенир. Узнал? Тросточка Лорда. Медведь прислал, просил передать.

Старый вор был так рад, что даже прослезился, но тут же заспешил.

— Извини, встреча будет скромная, без эскорта. Все давно на кладбище собрались, только нас ждут, — объяснил он. — Мы сегодня Пашу Яхонта хороним. Тебе не говорили, чтобы не расстраивать. Давай, Вальтер, гони, — велел он шоферу.

Руль у машины был справа, что Лях по незнанию расценил как редкое достоинство. Водила, молодой парень, но, судя по наколкам и доверию старого вора, уже сумевший попасть в авторитет, рванул с места. Мимо одноименного с тюрьмой дурдома они выскочили на Стромынку, а там свернули на набережную Яузы и погнали по ее изгибам.

Едва их машина скрылась за углом дома, к тюрьме подкатила черная "волга". Из машины выскочил человек в засаленной милицейской форме с погонами майора и бросился к дверям, из которых совсем недавно вышел Лях. Он вернулся почти сразу. Сунулся в настежь распахнутую из-за жары дверь машины и сообщил:

— Упустили. Пятнадцать минут назад вышел, сука!

Из салона "волги" донесся хриплый голос с кавказским акцентом.

— Мимо нас ни один ышак не проезжала, значит они вперед поехали. Садысь, сейчас дагоным.

— Кого? — рассердился человек в милицейской форме. — Ты хоть видел, на чем они укатили? Нет? И я не видел. А куда? Они могли на набережную выскочить, а могли по Стромынке двинуть, в центр или в Черкизово. А может он, в Сокольники, гад, рвется? Там есть где спрятаться…

— Ты мнэ кыно про Гылэба Жыглова нэ рассказывай! — оборвал его напарник. — Я зынаю, гыдэ его ыскат. На кыладбыще паэхали.

Человек в милицейской форме выругался, забрался в салон и черная "волга", развернувшись, понеслась по пустой в это время улице Матросская Тишина. Когда буквально через минуту черная "волга" выруливала с Большого Матросского на набережную Яузы, мимо нее в потоке машин пронесся белый "ниссан" с правым рулем. Но ни человек в милицейской форме, ни его кавказский напарник не догадались приглядеться к его пассажирам за тонированным стеклом. В противном случае история Ляха могла бы на этом закончиться.

В машине Лях не успел толком поговорить с Писарем. Узнал только, что Паша Яхонт был найден мертвым возле подъезда своего дома. На голове у него остался след от сильного удара. Но был ли этот удар нанесен убийцей или оказался результатом падения, осталось загадкой. Официальной же причиной смерти старого вора признали инсульт. Сначала умер, потом ударился головой. И никак не наоборот. В милиции не собирались вешать на себя сомнительное убийство. Судебная медицина не возражала.

Рассказав об этом, Писарь надолго замолчал. Ляху тоже не хотелось ничего говорить. Вальтер, казалось, был целиком занят дорогой. Наконец Писарь произнес:

— Знаешь, Лях, я все-таки уверен, что Пашу убили.

— Кто? — Лях знал, что на этот вопрос Писарь ему не ответит. И не ошибся.

— Не знаю, — буркнул тот. — Сам оглядишься, может разберешься. Я для всего этого бардака слишком стар.

— В чем я должен разобраться? — не отставал Лях.

Писарь устало провел ладонью по лицу, словно стирая с него гнетущий груз забот.

— Старый я стал, — повторил он. — Не поспеваю за событиями. На тебя вся надежда.

— Я на воле давно не был, — возразил Лях. — В нынешних делах плохо разбираюсь.

— Ты закон зоны знаешь — не верь, не бойся, не проси. Его и держись.

— Так то на зоне…

— А сейчас и на воле как на зоне, — вздохнул Писарь. — В Кремле и в думе по фене ботают, на законы кладут с прибором. Выступал тут один по телевизору, из тех, кто нам президентов делает. "Живем, — говорит, — не по закону, а по понятиям". Да только туфта это. Не по понятиям мы живем, а по беспределу. Вся страна — один сплошной голимый беспредел. А предъяву сделать некому. Мало нас, и сила не за нами. Жмут, суки. Щемят честных людей. И миром с ними не договоришься. Драться приходится.

Лях покачал головой.

— Ты же знаешь, Писарь, я не по этой части. В армии не служил, воевать не обучен. И крови не люблю.

— Зато спортом занимался. А сейчас половина отморозков — спортсмены. Тебе их легче понять.

— Зачем? У меня свое дело. Я их не трогаю, они меня не тронут.

— Тронут, Лях. Обязательно тронут. Это я тебе обещаю. Никуда ты не денешься, так, видно, карта легла. Война у нас со спортсменами. Они все молодые, отмороженные. У них девиз — "жить насрать" — и глаза завидущие. Вот и лезут во все щели, навроде монголо-татарского нашествия. На зонах, конечно, наш верх — был, есть и будет. А на воле теснят нашего брата уркагана молодые бандиты. Где это раньше было видано, чтобы воры с бандитами воевали?

— Было такое, — Лях откинулся на сиденье. — Я книжку старую читал. До революции. Тогда все тюрьмы каторжники держали. А были они сплошь бродягами да босяками. Отсюда и погоняло у воров нынешнее. Сидели они за ерунду, за барахло всякое. Всех делов — шапку с головы сорвать, да булку хлеба на базаре стянуть. На воле у них житуха была хреновая, голодная. Зато на крытке — сплошное процветалово. А серьезные крадуны — карманники, домушники, грабители, все, кто крупную добычу брал — садились редко и ненадолго. Часто откупались. Короче, на воле как сыр в масле катались, а как на зону попадали — тут им под каторжной шушерой ходить приходилось. С тех пор и пошло — одним на зоне лафа, другим на воле. Только теперь на зоне воры вместо каторжных стали масть держать, а на воле вместо воров бандиты пришли. Но соотношение осталось то же самое — правильные понятия против бабок. Или по другому можно сказать: кому в воровской жизни сам процесс нравится, а кому результат.

— Умно базаришь. Может оно и так, но от этого не легче, — проворчал Писарь. — Тормози, Вальтер. Приехали.

Вся дорога перед кладбищем оказалась запружена морем машин, в основном иностранных, и Вальтер с трудом нашел где приткнуться.

Ленинское кладбище, где хоронили старого родского вора Пашу Яхонта, находилось на юге Москвы. Оно отделяло район полуразрушенных хрущовок Ленино-Дачное от промышленной зоны и упиралось в высокую железнодорожную насыпь. Лях подивился расположившемуся на пологом кладбищенском холме некрополю. Его возраст, судя по свежести дат и глянцевой поверхности памятников, не превышал пяти лет. Улица антрацитово-черных и асфальтово-серых мраморных обелисков с портретами молодых парней и душещипательными надписями уходила, казалось, к самому горизонту.

В конце траурной улицы собрался народ, темнела сырой землей свежая могила. Писарь повел Ляха и Вальтера именно туда.

— Здесь наш Паша и упокоится, — сказал он. — Хорошая ему земля досталась. Сухая, с песочком. А вон и старые корешки толкутся, нас дожидаются.

В стороне от могил, прямо посреди газона, переходящего в пустырь, стояли накрытые столы. Все строго, без гастрономических излишеств и выкрутасов. Водка, кутья, блины, разумеется с икрой, другая закуска. Здесь собралась большая часть пришедших на похороны родского вора. Лях рассмотрел старых знакомых заслуженных воров — Калмыка, дядю Митю, Рыбака, Бивня и других. Все стояли с поднятыми стаканами.

— Что за дела? — возмутился Писарь. — А где же Паша? Они что, уже его закопали? И нас не дождались? Вот это кореша, чтоб вас разорвало!…

Он не договорил. Огромной силы взрыв поднял в воздух и разметал столы с закуской и выпивкой, а также расположившихся вокруг них людей. Писарь, Лях и Вальтер замерли.

— Оба-на! — выговорил наконец Вальтер. — Говорили же старые люди — не устраивай жрачку рядом с покойниками. Всех накрыло, бля буду!

С неба как в замедленной съемке падали комья земли и разорванных человеческих тел.

Вечером того же дня Лях сидел в небольшой квартирке Писаря. Менты и следаки из прокуратуры продержали их долго. Допрашивали, проверяли и перепроверяли алиби — в котором часу Лях вышел из тюрьмы и сколько времени они с Писарем потратили на дорогу до кладбища. Потом их отпустили. Сейчас они сидели на кухне. Перед каждым стоял наполовину налитый стакан водки. Третий стакан ждал Вальтера, который уже с час висел на телефоне в прихожей. Наконец он появился и прошел на свое место.

— Помянем братву, — Писарь взялся за свой "хрусталь".

Остальные последовали его примеру. Выпили. Писарь повернулся к своему помощнику.

— Ну что там? Кто погиб, кто живой?

— Многие погибли: Рыбак, дядя Митя, Калмык, Гулливер, Перо…

Вальтер перечислял имена погибших или попавших в реанимацию воров, а Писарь, полуприкрыв глаза, медленно кивал головой.

— Так я и думал, — проговорил он, когда Вальтер закончил перечислять свой скорбный список. — Почти все наши, староверы, кто новых порядков признавать не хотел. А что, из лаврушников никто не погиб?

— Нет, — ответил Вальтер. — Зверье пиковое сразу укатило, еще до взрыва. А с ними Фома и еще несколько воров из новых, переметнувшихся. И тут банк сорвали. В натуре, что ли, чутье у них звериное?

— Как думаешь, чьих рук дело?

— Кто их знает? Бомбу заложить и чеченцы могли, и из спортсменов отморозки. Эх, такие люди ушли, земля им пухом!

Вальтер опрокинул новую дозу водки и снова ушел звонить. Писарь печально посмотрел в глаза Ляху.

— Ну что, видал дела наши скорбные? Не пожалел, что на волю вышел? Приехали бы чуть пораньше, и нас бы там накрыло. В нашем шалмане нынче жизнь — копейка.

Лях тщательно пережевывал кусок копченой колбасы.

— А на зоне — медный грош, — отозвался он. — Так что шило на мыло махнуть — не велик убыток. Я вот только до сих пор не въеду — зачем меня с кичи вытащили?

Писарь вздохнул.

— Об этом мы с тобой после похорон базарить собирались. Да только базарить-то теперь, считай, не с кем. Ты да я остались, да и то случайно. И, может быть, ненадолго. Про эту хату мало кто знает, но и тут нам долго задерживаться не с руки. В покое нас они не оставят.

— Кто они?

— Эх, — усмехнулся Писарь. — Знал бы прикуп — жил бы в Сочи! Ты, Лях, слушай внимательно и запоминай. От хозяина тебя вытянули по общему решению. Так сходка постановила. Стало быть и отвечать тебе перед всем народом. Сам видишь, какой беспредел творится. Кончать с ним надо.

— За чем же дело стало?

— Люди, — а под "людьми" Писарь понимал исключительно представителей воровского сословия, — в разброде. Одни старых понятий придерживаются, другие в бизнес ударились, кто-то на барыг охраной работает за долю. "Крыша" называется. А то другая напасть — сопляки отмороженные, дембеля безбашенные, чеченцы дикие. Все с оружием и у всех в башке тараканы вместо масла. Сейчас-то немного утихло. Люберецких побили, Ореховские сами разбрелись, чеченцев война поела, а Коптевских менты проредили. Две банды остались особенно опасные: "Динамовцы", из спортсменов, и бывшие менты Гайдука.

— И в чем моя роль?

— Ты должен распоряжаться общаком. Это я говорю от имени всех, кто сегодня погиб на Ленинском. Вся козырная братва так порешила. А для поддержки тебе своя бригада нужна, иначе и двух дней не проживешь.

— А как же авторитет воровской? — прищурился Лях. — Или слово вора уже ничего не значит?

Писарь рассердился на непонятливость собеседника.

— Говорю же тебе — времена поменялись! На одном авторитете далеко не уедешь. Сила нужна.

— Я ведь вор и ничего кроме как воровать не умею. Вот ты мне предлагаешь бригаду собрать, а почему сам-то не соберешь? Авторитета для этого у тебя — на троих хватит.

— Я уже старик. Мне переучиваться поздно. И общак теперь не как раньше: "собрал — раскидал". Его в дело пускать нужно, иначе молодые на повороте обойдут. Нынче бабки — большая сила. Но и совесть надо иметь. Не забывать, что общак — благо общее, а не лично твое.

Лях встал и прошелся по комнате.

— Значит ты, Писарь, предлагаешь мне самому стать типа барыгой или бухгалтером при общаке? Нет, не пойдет такое дело. Я не против того чтобы отстегивать долю, это святое. Я даже согласен держать общак, получать с братвы что положено и отправлять грев на зоны. Но стать банкиром — никогда. Я для этого не гожусь. Не мое это.

Писарь покачал головой.

— Никогда не говори "никогда". Пойми, Лях, времена сильно изменились. По старому сейчас не проживешь. Барыги ушли под крыши. Если кого из них помоешь, то не с мусорами, а с бандитами разбираться придется. Да ты уже это знаешь. Так что все, на что ты можешь рассчитывать со своим талантом крадуна — это читать лекции в какой-нибудь шпионской школе о том как незаметно войти в закрытое помещение. Или на первом же скачке сгоришь.

— Ну это вряд ли, — усмехнулся Лях. — Я школу Призрака прошел, следов не оставляю.

— Не оставлять следов — уже след. По нему тебя и вычислят. А эти ребята не менты и не прокурор. Им доказательства собирать не надо, достаточно подозрения. Остальное ты им сам скажешь. Есть у них средства для освежения памяти — гестапо позавидует. И что дальше? А дальше закопают тебя в ближайшей лесопосадке со всем твоим авторитетом, если нет за тобой конкретных пацанов, которые в эту тему готовы вписаться и войну из-за тебя начать. Надежная братва за спиной — это сейчас единственная защита от беспредела.

— Видел я сегодня на кладбище, какая это защита. Хочешь сказать, за Калмыком и Дядей Митей никто из братвы не стоял? Только им теперь от этого не легче!

Писарь нахмурился.

— Здесь совсем другой базар. Боюсь, их для того и взорвали, чтобы войну начать. А сил у нас — один Чингиз со своими людьми. Остальные гроша ломаного не стоят. Всех забот — уколоться и забыться. Да, совсем братва испортилась.

— А ты не думаешь, что бомбу заложить мог кто-то из своих?

— Окстись, Лях! Что ты такое несешь? Чтобы честняк на своих руку поднял? Да на такое даже лаврушники не способны!

— Честняк не честняк, а только я думаю, что, может, и Пашу убили только для того, чтобы всех нас в одном месте собрать и вслед за Пашей "в Сочи" отправить.

Писарь совсем сник и только пробормотал в ответ:

— Ладно, время покажет, кто прав. А сейчас оставлю тебя в покое. Оглядись хорошенько. Сам поймешь — что к чему. Только бы поздно не было. На вот, возьми, — Писарь протянул Ляху завернутый в тряпку тяжелый предмет.

— Что это? — Лях принялся разворачивать сверток. — Волына?

Он не ошибся. Внутри свертка оказался блестящий хромом небольшой пистолет.

— Красивая игрушка, — покачал головой Лях. — Только мне ствол без надобности. Я вор, а не мокрушник.

— Это вроде микрокалькулятора, машинка для быстрых расчетов, — ответил Писарь. — Сейчас этим все пользуются. Возьми, авось пригодится.

— Нет, благодарю, — Лях протянул ему подарок обратно. — Я уж как-нибудь по старинке, перышком отмахаюсь. Мне Вальтер в подарок к выходу свою выкидуху подогнал.

Писарь недовольно проворчал.

— Ладно, тебя все равно не переупрямишь. Читал я в молодости книжку с картинками про одного такого. "Дон Кихот" называется. Гляди, чтобы не пожалеть. Куда ты сейчас?

— Прошвырнусь по старым адресам, раз такое дело. Если серьезное рубилово начнется, тут не одна лежка понадобится.

— Тогда до завтра, — Писарь протянул Ляху руку. — Вальтер, проводи!

К ночи похолодало. Лях медленно брел вдоль набережной Москвы-реки. События прошедшего дня обрушились на него как шквал. Он не был готов к такому развороту событий и теперь пытался их осмыслить.

Правильно ли он поступил, отказавшись от предложения Писаря и погибших воров возглавить правильных пацанов, оставшихся верными босяцким понятиям и не ступивших на соблазнительно-легкий путь беспредела? Не был ли его выбор простой боязнью ответственности за людей и общие деньги?

К тому же — легко сказать — возглавить! Как можно возглавить людей, не способных подчинять свое поведение даже самому элементарному принуждению или дисциплине? Поэтому урки всегда будут проигрывать сплоченным кодлам спортсменов, вояк или нацменов.

На зоне другое дело, там поневоле живешь по понятиям. И не захочешь, так заставят. Деваться-то некуда. На воле же все иначе. Не зря существует правило — за вольные косяки предъявы не делают. Трудно жить на воле. И опасно.

Размышления Ляха прервал резкий визг тормозов. Он находился под сводами метромоста. Сверху как раз грохотал колесами проходящий поезд. А прямо перед Ляхом, выскочив передними колесами на тротуар, остановилась черная "волга".

Из машины выскочили двое и бросились к Ляху. Первым бежал человек в милицейской форме в погонах майора. Второй вылез из-за руля и ему пришлось обегать машину вокруг. Оба были при стволах. Щелкнув кнопкой, Лях открыл клинок выкидного ножа.

"Memento mori", "Помни о смерти", — было написано на рукоятке вальтерова подарка, но Лях в этот момент не думал ни о чем. Действия его были автоматическими. Он прыгнул навстречу первому, тому, что в ментовском клифте. Ляху было наплевать — настоящий он мент или прикидывается. Тот неверно оценил дистанцию и Лях подошел почти вплотную. Стрелять было поздно. Увидев перед глазами сверкнувший клинок ножа, убийца в милицейской форме перетрухнул и заорал:

— Мочи его, Квали! Мочи на х…! Он меня завалит!

Он не договорил. Его напарник наскоро прицелился и выстрелил несколько раз подряд. Из четырех пуль одна досталась Ляху, остальные угодили в обтянутую милицейским кителем спину лжемайора.

Лях почувствовал резкую боль в левой руке. Тем не менее он подхватил падающее на него тело и толкнул его на второго. Тот невольно попятился. Лях отметил его темное лицо с глубоким рваным шрамом.

Убийца со шрамом снова вскинул пистолет, но по инерции сделал еще шаг назад. В этот момент опять раздался пронзительный визг тормозов и удар. Отброшенный крылом проезжавшего автомобиля человек со шрамом покатился по асфальту. Пистолета из рук он при этом не выпустил. Послышалась яростная брань.

Лях, прячась за опорой моста, бросился через дорогу и через секунду скрылся в кустах.

Лях замер и огляделся. Погони, похоже, не было. Вероятно парню со шрамом было сейчас не до него. Что же, Писарь оказался прав. Что-то в этом мире меняется и не в лучшую сторону. Сегодня воры с пистолетами, завтра менты с обрезами, послезавтра школьники с гранатометами.

Он вспомнил последние слова, сказанные ему Писарем при расставании. А ведь и в самом деле он со своими понятиями похож на дон Кихота. Устроил, понимаешь, поединок века — боксер против пулеметчика.

Лях ощупал левую руку выше локтя. Пуля лишь задела ее, но кровь шла сильно. Весь рукав промок. Лях вынул брючный ремень и правой рукой с помощью зубов наложил жгут. Кровотечение прекратилось, но он знал, что долго так не проходишь. Лях окинул взглядом двор, в который забежал. Тот показался ему знакомым. Точно, он его узнал. Когда-то в этом доме жила Надя. Ноги сами понесли Ляха к нужному подъезду. На его счастье кодовый замок не работал и он вошел внутрь.

Он стоял, прислонившись лбом к холодной двери лифта. События десятилетней давности нахлынули — словно все было вчера. Вспоминался сказочный вечер, начавшийся в "Метрополе", а закончившийся здесь, в квартире на седьмом этаже. В ушах звучала музыка Тото Кутуньо в обработке Джо Дассена.

"Где же ты, и где искать твои следы?

Как тебя найти? Никто не может мне подсказать.

Лишь во сне порой приходишь ты ко мне,

Чтоб уйти под утро опять"…

Меньше всего ему сейчас хотелось предстать в таком виде перед Надей. И все же он поднялся. На седьмом этаже он остановился перед мощной бронированной дверью. Так же грозно выглядели и двери соседей. Когда его посадили в последний раз, такого поветрия в Москве еще не было. Впрочем, открыть такую дверь для него было бы не намного труднее обычной. От кровопотери Лях ощущал легкое головокружение. Наконец он решился и нажал звонок.

На двери не было глазка, но Лях был уверен, что его разглядывают. Не сразу в небольшой трещине над дверью он разглядел зрачок видеокамеры. Такого раньше тоже не бывало.

Дверь открыла женщина. Нет, это была не Надя. Перед Ляхом предстала сравнительно молодая брюнетка, этакая красавица южного типа. Впрочем, женщины этого типа никогда не были в его вкусе. Ее лицо показалось Ляху знакомым. Он вспомнил, что когда-то видел ее портрет на рекламе "Кара-банка".

— Вы к кому? — спросила она.

— К Павловым. К Надежде… хотя по мужу у нее, возможно, другая фамилия.

— Вы ее родственник? Друг? А они давно уехали, — сообщила женщина. — То ли в Америку, то ли в Германию. Что с вами? Вам плохо? Заходите скорее!

У Ляха действительно сильно закружилась голова и ослабли ноги. Женщина помогла ему пройти в квартиру и присесть на диван.

— Осторожнее, я грязный, — предупредил ее Лях, опускаясь на дорогое покрывало.

— Пустяки, тряпку и заменить недолго. Что с вами? Вы ранены?

— Так, зацепило шальной пулей. Слышали стрельбу на улице? Я сейчас немного отдышусь и уйду.

Хозяйка строго покачала головой, отошла к уставленному бутылками сервировочному столику, налила полный фужер коньяка и протянула Ляху.

— Никуда вы не пойдете. Во-первых вы больны. А во-вторых вас может зацепить еще одна шальная пуля.

Лях медленно выпил терпкую ароматную жидкость и внимательно посмотрел ей прямо в глаза.

— А если я останусь, шальная пуля может залететь и сюда.

Хозяйка презрительно усмехнулась.

— Это не так просто. Меня зовут Карина, если это вам что-то говорит.

— Ничего не говорит, — признался Лях. — Меня обычно зовут Ляхом и я сегодня первый день на свободе.

Он почувствовал, что его неудержимо клонит в сон и отключился.

Лях проснулся от пронзительного звонка в дверь, когда было совсем светло. Он посмотрел на руку — забинтована.

Лях огляделся. Он лежал в комнате, половина которой представляла собой спальню, а другая, задняя часть, походила скорее на склад или ломбард и была заставлена коробками и тюками.

В комнату заглянула Карина.

— Проснулся? Живой? Просто замечательно! Лежи и не вставай, пока не скажу. Это ко мне. Подруга.

Из прихожей, а затем и из гостинной послышались тяжелые шаги гостьи и рыдания. Пришедшая перемежала частые всхлипывания басовитыми репликами.

— Кариночка, золотко, у нас такая беда, такая беда! Если бы ты знала! Обокрали нас шакалы, чтоб им гореть и не пригорать! Обокрали, пидоры вонючие, чтобы их и на том свете драли во все дырки! Все вынесли, ну буквально все! Оставили как есть нагишом. В приличный кабак ну буквально не в чем пойти, чтобы хоть как-то забыться, на хрен! Да и не на что.

Лях слышал как Карина успокаивает подругу.

— Ну что ты, Софа! Зачем так убиваться? Тряпки-шмотки, это все ерунда! Главное здоровье.

Но та не унималась.

— Слушай, о чем ты говоришь, какое тут здоровье? Представляешь, все вынесли, все! Телевизор, ты помнишь, какой у меня был телевизор? Как "Анкл Бенкс"… Бенг и этот, как же, мать его? Олафсон. У людей тачки дешевле стоят. Ведь только купили, гарантия еще не кончилась. Экран — метр по диагонали!

Взгляд Ляха задержался на замотанном в простыню предмете, который, будучи развернутым, вполне мог оказаться большим телевизором с диагональю экрана около метра.

Стенания за стеной не утихали. Так, вероятно, горюет крупная птица, у которой украли последние яйца.

— А ковры! Три настоящих бухарских! Из коллекции этого, алкаша с моржовыми усами, Максима Горького.

Три больших рулона, сваленных на пол рядом с предметом, похожим на телевизор, вполне могли оказаться бухарскими коврами.

— И даже маленький коврик — "Шишкин на отдыхе" уволокли! — продолжала причитать подруга.

Из-под свернутых рулонов выглядывал уголок даже не ковра, а скорее толстого пледа или одеяла, рисунок которого явно напоминал нетленных шишкинских медведей.

Лях неловко перевернулся и уронил с тумбочки массивную бронзовую пепельницу. Рыдания мигом смолкли.

— А кто там у тебя? — эхом отозвалась потерпевшая.

— Любовника прячу, — сообщила Карина. — Такого кадра на днях словила — закачаешься!

— А можно одним глазком посмотреть?

— Только аккуратно. Он спит.

Дверь осторожно приоткрылась. Узкий угол обзора не позволял жертве квартирной кражи увидеть собственных вещей. Да она и не стремилась увидеть ничего кроме таинственного любовника. Лях изобразил спящего.

— А что с ним? — шепотом прошипела Софа.

— Да ничего страшного. Киллер подстрелил, дело житейское, — пояснила Карина.

— Уй, как интересно!…

Дверь захлопнулась. Лях так старательно изображал спящего, что и в самом деле заснул. Разбудила его Карина.

— Проснулся? Хороший сон — первый признак выздоравливающего. Второй показатель — аппетит. Сейчас будем завтракать и проверим.

— А какой третий показатель? — поинтересовался Лях.

— Потенция. С этим чуть позже. Так ты встанешь или кофе в постель подать?

— Лучше в чашку. Не люблю мокрым лежать, — признался Лях и вылез из-под одеяла. — Может дашь мне одеться?

— А ты что, стесняешься? Так все интересное я у тебя уже видела, когда вчера укладывала.

— Ну и как?

— Не впечатляет. Средне.

И Карина гордо вышла из комнаты с видом победителя.

Ляха ожидал легкий завтрак. Кофе, лососина, сыр и фрукты.

— А хлеб? — спросил он.

— Современная медицина не разрешает есть белки с углеводами, — заявила Карина, но все же поставила на стол пачку пресных галет.

За столом Лях обратил внимание на детали, не замеченные им вчера. На полке резного буфета стояла фотография молодого парня.

— Кто это? — спросил Лях.

— Сын Карик. Ему скоро восемнадцать.

— А где же он? Живет отдельно?

— Можно сказать и так. Мотает срок на малолетке под Можайском, скоро должен выйти. Сел за убийство в драке. Их было трое, Карик взялся за нож. Ну и…

Лях покачал головой.

— Потом скажешь адрес, я маляву кину, чтобы приглядели за ним. На малолетке порядки — на дай Бог. А сама не парилась?

Карина усмехнулась.

— Господь уберег, хотя по краю не раз ходила. А ты почему спросил? Барахло сонькино разглядел?

Лях в ответ тоже усмехнулся.

— Было дело. Круто ты с подругой-то.

Карина возмущенно всплеснула руками, едва не опрокинув кофейник.

— Тоже мне, подруга нашлась. В школе в одном классе учились, а теперь живем в соседних домах. Ты не знаешь, что мне эта сука сделала. Это она сейчас такая добрая и несчастная. А попадись ей в другом месте и в другое время!… Ничего, она еще наворует. Ладно, забудем. Как рука? Повязка, не беспокоит?

— Благодарю, уже гораздо лучше. Здорово у тебя получается. Грамотно ты меня замотала, — указал Лях на бинты.

Карина подошла и проверила повязку.

— Я когда-то медицинское училище заканчивала. Только это было давно, в другой жизни. Потом в косметички подалась. Через передок, естественно. Потом администратор КПЗ — Киевского пивного зала. А дальше — чем только ни занималась! А у тебя какая специальность?

Лях пожал плечами.

— Да никакой, собственно.

— А срок мотал за что?

— Банальная квартирная кража. Так что мы с тобой почти коллеги.

Карина замерла вдруг и глаза ее загорелись.

— Слушай, ты серьезно?

— Век воли не видать!

— Тогда ты-то мне и нужен.

— Вряд ли смогу помочь, — возразил Лях. — Я не грузчик, ковры, телевизоры и прочее барахло не таскаю. Мне тяжелее лопатника ничего поднимать нельзя.

— А ничего брать и не надо. Все уже украдено. Нужно только войти и выйти. И чтобы следы остались. Как будто залетные поработали. Ну и еще пару квартир в подъезде потревожить — в замке что-нибудь провернуть или дверь открытую оставить.

Лях усмехнулся.

— Это не проблема. Меня учить не надо. Наколку давай.

Лях имитировал по просьбе Карины квартирную кражу в одном из престижных домов столицы. Это развлекло его и заняло каких-нибудь пару часов. Затем он отправился на стрелку с Писарем. На старом месте того уже не было. У подъезда Лях приметил знакомую белую иномарку с правым рулем. В салоне за опущенным стеклом он разглядел Вальтера и подошел.

— Дежуришь?

— Вас жду. Куда двинем?

— Давай на "ты", — Лях уселся на заднее сиденье. — Едем к Писарю. Где он там затихарился?

— Ночью гости были. Еле отбились от них, — сообщил Вальтер. — Писарь на дно залег. Про это место только я и он знаем. Вы… ты третьим будешь.

Они долго нарезали круги по Москве прежде, чем подъехали к большому сталинскому дому в самом центре.

— Третий этаж квартира сто четыре. Звонить два длинных, три коротких, — сообщил Вальтер Ляху и тут же отъехал.

Дверь открыл сам Писарь.

— Без шестерок хлопотнее, зато спокойнее, потому я тут в одиночестве и кукую, — пояснил он Ляху. — Пожрать и выпить Валек привез, а девок мне и даром не надо. Ты-то как? Устроился? А то могу на кухне раскладушку поставить.

— Благодарю, — по глубоко въевшейся тюремной привычке Лях не употреблял слово "спасибо". — Я нашел угол. Незасвеченный.

— А мою берлогу какая-то сука спалила, — Писарь зашаркал шлепанцами по коридору. — Едва живым ушел. И ты живой, значит? Ну и слава Богу! Не хочу накаркать, но думаю, что на тебя сейчас тоже где-то заказ оформляют.

— Уже оформили. Встретили меня вчера двое. Один старый друган в ментовском клифте.

— Это, наверно, из бригады Гайдука, у него мусора бывшие, а, может, и не бывшие.

— А другой — зверина, — продолжал лях. — Метра под два ростом, шрам у него через всю морду, глубокий и рваный как борозда. Погоняло у него какое-то странное — вроде "Ткемали". Не пойму, какого хрена лаврушникам от меня надо?

Писарь опустился в продавленое кресло, пригласив Ляха располагаться на диване.

— Зверь, говоришь? В смысле кацошник, с бороздой поперек морды? Знаю такого. Квали его кликуха. Квали, а не Ткемали. По грузински "Квали" и значит — борозда. Но он не на лаврушников работает. Ты Нодарика знаешь?

— Как не знать? По молодости приходилось сталкиваться. А он с кем?

Глаза Писаря недобро прищурились.

— Нодарик — наш враг номер один. Со своими земляками, пиковой мастью, он не корешится. Бандитами руководит. Статья у него, если ты помнишь, неавторитетная была. Прямо-таки позорная была статья — лохматуха мохнорылая. Правда в обиженных ходить ему не довелось, закосил под дурака. Так он сейчас вроде прокладки — и с легавыми дружит, и отморозками заправляет. В политику, гад, рвется. Бойцов под ним немало ходит, все больше из бывших ментов и спортсменов. Так что если война начнется, он у них прокатит за фельдмаршала. Выходит по всему — он на тебя охоту открыл. А с чего вдруг? Вспомни, ты с ним не пересекался?

— Я в полной непонятке, — развел руками Лях. — У Нодарика, помнится, братан имелся. Автандил, кажется. Я с этим Авто как-то неделю на одном кандее парился. Тогда у нас с ним полное взаимопонимание было.

— Авто пацан правильный. Из щипачей. Он с Нодариком не то чтобы совсем в контрах, но не ладит. Тебе бы с ним встретиться не помешало.

Лях покачал головой.

— Попробую. А сам-то как маракуешь, кому я понадобился?

— Всем, — рубанул Писарь. — Мешаешь ты сильно. Ситуация сейчас обострилась — дальше некуда. Все на нерве. Как ты поведешь себя, неясно. Гнуть тебя бесполезно, замочить дешевле. А вреда от тебя кое-кому немало может быть. Особенно если до общака доберешься.

— Как это? — удивился Лях. — Я думал вы меня с кичи потянули, чтобы я этот общак в руках держал, а до него еще добираться надо?

— Все верно, — кивнул Писарь. — Общачок-то наш того, найти сперва требуется. А уж потом и распоряжаться им по уму да по совести. В соответствии с правильными воровскими понятиями. Что это ты приуныл? Не по Сеньке шапка? Слабину в себе почуял?

Лях тряхнул головой, словно отгоняя наваждение.

— Слабину, говоришь? Нет, дядя, не угадал. Наоборот, теперь я с чистой совестью в эту тему впишусь. Не люблю, знаешь ли, не заработанное хавать. Так где наше благо потерялось? У какого отморозка на святое клешня поднялась?

Писарь состроил хитрую улыбку. Он своего добился.

— Нравишься ты мне таким, Лях. Век воли не видать! Сразу Призрака покойного вспоминаю. Хоть и не было между вами кровного родства, а ты — весь в него. И обличьем, и нутром. Как родной. Так вот слушай.

Лях уселся поудобнее. Рассказ, похоже, предстоял долгий. Писарь прокашлялся, сделал большой глоток чифиря из эмалированной кружки и начал:

— Как ты помнишь, хранилось благо воровское у меня, да у Паши Яхонта. В тот раз, когда мы с тобой впервые свиделись, мы его Призраку ненадолго подбросили. Передержать нужно было, потому что пасли нас с Пашей. Потом Леху замочили, суки рваные. Потом Паша сел надолго, Царствие им обоим Небесное. На бабках я один остался. Братва мне верила, да и сейчас верит, но времена стали меняться. То один кентуха подвалит, то другой, все с предложениями. Крутить, дескать, бабки надо. А то мало проку братве. Но я, сам знаешь, не той закваски.

"Не нравлюсь, — говорю, — ищите другого на замену".

Собралась братва на сходку. Лаврушники верх взяли. Надо, говорят, общак передать кому-то, кто по-современному, блин, мыслит. А я, выходит, пенек замшелый. Тут как раз Циркуль с зоны откинулся. Из наших, староверов, его многие поддержали, особенно Фома вылезал. Пиковые, ясное дело, за него поголовно выступили. Я не возражал, Циркуль вор правильный, косяка не упорет. А мне эта суета уже поперек горла. Циркуль филки пристроил в одно место. "Кара-банк" оно называлось. Навар с них поначалу шел неплохой. И на зонах братва не жаловалась, и Циркуль себе с этого трехэтажные хоромы отгрохал. Только в один прекрасный день один хозяин "Кара-банка" повесился на оконной раме своего кабинета, так что ноги на улицу свисали, другого, Бобром его звали, забили в тюряге, а Циркуля менты в тот же день захомутали и через неделю удавили на Лефортовской крытке. С тех пор про общаковые бабки никто ничего не слышал.

— И много там этих бабок было? — поинтересовался Лях.

— Приблизительно лимонов полтораста. В долларах. За такую сумму, сам понимаешь, есть смысл начать войну. Да такую, что не только одно кладбище взорвать, а пол-Москвы в кладбище превратить — как два пальца обсморкать.

— Значит война дело решенное? — спросил Лях.

— Она уже идет, — подтвердил Писарь. — Наша главная ударная сила — Чингиз и его братва. В основном шпана, хулиганы, гопники, насильники. Но других нет. Есть еще небольшая бригада Бычи, но те сами по себе.

— Знал я его в детстве. Ненадежный пацан, — нахмурился Лях.

— Так он на твоем авторитете и поднялся, — отозвался Писарь. — Всем показывает клык, который ты ему в восьмом классе выбил. Ты сейчас в какую сторону собираешься?

— На разведку. Хочу с Авто встретиться, перетереть — чем я его брату помешал и зачем тому война понадобилась.

— Вообще-то дело это нужное, — неуверенно протянул Писарь, — но лучше тебе туда не соваться. Твоя задача искать общак. И возьми с собой людей. Хотя бы пару человек. Я тебе сейчас вызову.

— Не надо, — остановил его Лях. — Помочь они все равно не смогут, а засветят как Чарли Чаплина. Одному мне надежнее. Скажи лучше, где мне Авто найти.

— Вальтер тебя подбросит, он знает куда, — ответил Писарь.

Простившись с ним, Лях вышел на улицу.

— Слюшай, ни в какую дырку не лезет. В ухо, что ли, попробовать?

Автандил Картлишвили, известный в преступном мире как законный вор Авто, пыхтел на обширной постели-сексодроме в спальне своего особняка на Рублевке. Он безуспешно пытался совокупиться с пышнотелй блондинкой, пристраиваясь к ней с разных сторон. Такие несколько нетрадиционные приемы секса объяснялись толстым слоем гипса, покрывавшего ногу и туловище Авто от колена до пояса.

Наконец он отказался от безнадежных попыток, в ярости схватил трубку мобильного телефона и набрал номер, раздражавший его не меньше, чем медицинская конструкция на нижней части туловища.

— Алло, это "БМВ-банк"? Дэвушка, слюшай, управляющего хочу! Передай, Авто говорит. Алло, Хорь? Как дела, как жизнь молодая? С телками проблем нет? Все окей? А у меня вот не все окей. Гипс мешает. Так что ты надумал? Не слышу! Вы решили принять мое предложение? Опять не слышу, говори громче! На все согласны? Вот теперь хорошо слышу. Теперь другой разговор. Приятно, слюшай, гаварыть с умным человеком. Но теперь условия буду ставить я. Так вот запомни, дела я буду вести только с тобой, а твоих кентов-шакалов чтобы и близко не было. Что мой брат на это скажет? Слюшай, а это не твое дело. С Нодаром я сам как-нибудь разберусь. Ты опять согласен? Что-то ты сегодня слишком добрый, мне даже страшно становится. Это шутка юмора такая. Страшно тебе будет, если снова крутить начнешь. Это опять шутка юмора. Я сегодня ужасно веселый. Значит приезжай через час, мы с тобой быстренько перетрем все детали. И бабки привози. Хоп, договорились. Пока, дарагой!

Авто нажал кнопку отбоя и его лицо исказила презрительная усмешка.

— Я же говорил, что будет по-моему! — воскликнул он. — Подожди, вы, козлы, у меня еще не так запоете!

Жестом он поманил подружку.

— Эй, кукла, а давай, слюшай, попробуем так: ты ляжешь поперек, а я…

Изложить до конца свою задумку ему помешало пиликанье мобильника. С гримасой недовольства Авто взял трубку. Но лицо его быстро просияло.

— Да, я это. Слюшаю, дарагой, что хочешь? Кто говорит? Лях?! Здорово, братуха! Сколько же лет не видались? А ведь в одном кандее загибались. Слюшай, ты помнишь как зимой обоссаной рубахой разбитое окно занавешивали, чтобы не так морозило? Ты давно откинулся? Нет, я сейчас не могу приехать. Подстрелили меня немножко. Слюшай, стыдно кому сказать, в жопе новый дырка сделали. Нет, срать как раз могу, а вот ыбаться неудобно. Да так, с чичами друг друга недопоняли, но теперь полный порядок. А что у тебя за тема? На тебя охотятся люди Нодара? Нет, бичо, это исключено. Я за Нодара зуб даю, сукой буду! Не его это припарки! Ему сейчас война никак не нужна. Он в депутаты-шмепутаты лезет, чистеньким хочет быть. Слушай, генацвале, у меня тут стрелка намечается с одним козлом-банкиром. Хорь его кликуха, слышал такого, нет? Так что ты подгребай немного попозже. Если сможешь, часа через два. Хоп, забито!

В машине ехали трое. Грузин с темным лицом, пересеченным глубокой бороздой. За рулем сидел мент в майорском кителе. Третьим был Сильвер.

— Слушай, Квали, скажи честно, это ты убил ту проститутку? — обратился он к попутчику.

Квали кивнул.

— Честно говорю — я. Не хотел, так получилось, э. Бывает.

— А подставили меня, — с угрозой проговорил сильвер.

Но Квали не смутился.

— Я тебя не подставлял, э. Убить ее — убил, но на тебя стрелки не переводил. Я и вторую соску замочить хотел. Нодарик не разрешил, велел ей тебя топить. С него спроси. Сейчас к его брату едем, можешь у него спросить. Если успеешь, э. Ты охраной займешься, остальное мы сделаем.

— А где мне найти самого Нодарика? — с вызовом спросил Сильвер.

— Скоро и к нему заглянем, э, — успокоил его Квали.

Спустя сорок минут Авто отослал не оправдавшую надежды подругу и велел своему начальнику охраны.

— Ара, сейчас Хорь подвалит, наверняка с кучей своих шестерок. Я эту жирную трусливую скотину хорошо знаю. Один он никогда не ездит. Так что возьми ребят и отруби его сопровождение. Мне с ним с глазу на глаз, тет на тет чисто конкретно побазарить надо, без посторонних. Хоп?

Хмурый коренастый телохранитель внимательно выслушал приказ и коротко отозвался:

— Без проблем, батоно Автандил, сделаем.

Он спустился по лестнице и Авто услышал как тот раздает своим людям приказы и оружие. Спустя пятнадцать минут у ворот послышался шум мотора. Приехали гости. Авто с трудом поднялся с постели и перебрался в кресло. Там он просидел еще десять минут. Гости не показывались. Авто поднялся и, ругаясь на чем свет стоит, заковылял к двери в дом.

— Эй, ара, ты где? Куда все пропали? Поубивали вас, что ли? — крикнул он в окно и замер.

Возле дома на дорожке лежал его начальник охраны с дырой во лбу. Из-под головы шефа безопасности расплывалось большое кровавое пятно. Рядом из кустов сирени торчали на редкость кривые ноги Арчила, одного из телохранителей. У самого крыльца валялись еще двое. Авто не сомневался, что и эти — его люди.

Дверь в дом распахнулась. На пороге выросли двое. Один в распахнутом, натянутом на бронежилет милицейском кителе с погонами майора, второй — земляк Автандила — высокий грузин с рваным шрамом на щеке. В руках у обоих были "калашниковы", снабженные глушителями.

— Гамарджоба, батоно Автандил! — криво усмехнулся земляк со шрамом. — Уважаемые люди просили тебе передать, что твое предложение не принято. Подохни, бичо! Да?

И выпустил в Авто длинную очередь.

Лях с Вальтером подъехали к особняку Авто спустя полчаса после бойни.

Вальтер заглушил двигатель и предложил:

— Я схожу осмотрюсь.

— Не надо, — Лях жестом остановил его. — Если хочешь помочь, последи лучше, чтобы у меня на хвосте было чисто.

Он осторожно приблизился к воротам. На входе никого не было. Это показалось Ляху странным. Он толкнул створку и та медленно, без скрипа, распахнулась. Не сходя с места, Лях окинул взглядом открывшийся двор.

Во дворе было чисто и убрано. Даже слишком чисто и слишком убрано. Похоже было, что обитатели дома повымерли. Возможно вымирание произошло естественным путем, но Ляху показалось, что уйти в леса счастливой охоты обитателям особняка кто-то помог.

Лях осторожно прошел в раскрытые ворота. В кустах тело. Чуть дальше за клумбой другое. Идти дальше не имело смысла.

Но и с возвращением возникли проблемы. За спиной у Ляха послышалось стрекотание "узи". Это стрелял Вальтер. В ответ раздались шлепки калашей с глушителями. Лях увидел внезапно возникший в кустах силуэт и невольно отшатнулся. Снова прыгать с ножом на автомат? Но противник не выстрелил. Он пригнулся и исчез в кустах. Ляху показалось, что он узнал Сильвера, но он не поверил собственным глазам.

Со стороны дороги послышался шум мотора. Стрельба прекратилась. Из-за дома показался Вальтер с автоматом "узи" в руках.

— Ты цел? — спросил он. — Кажется, я кого-то из них задел. Там кровь на листьях осталась.

Лях кивнул ему.

— Я в порядке. Нужно срочно отсюда сваливать.

И они бегом направились к своей машине.

Писарь с Фомой обедали в ресторане "Семь сорок".

— Что-то, Никола, тебя на кошерную кухню потянуло, — усмехнулся Фома.

В кармане у Писаря заверещал мобильный телефон. Он недовольно поморщился и взял трубку.

— Алле? Что?!

Он выслушал сообщение и тяжело опустил руку с мобильником.

— Авто замочили, — сказал он упавшим голосом.

— Кто? — изумление Фомы было почти искренним.

— А хрен его знает. Нодарик все равно стрелки на нас переведет. Он же не прокурор, долго выяснять и разбираться не будет.

Фома сжал кулаки.

— Выход один. Надо ударить первыми!

Писарь удрученно кивнул.

— Это ты в цвет попал. Ладно, давай Чингизу отмашку на войну. Но осторожнее, без лишнего шума. Сейчас не девяносто третий, большой драки менты не допустят, влупят по самые бакенбарды.

Они наскоро покончили с обедом и покинули ресторан.

Набравший большую силу бандитский авторитет Чингиз завалил, якобы по старой дружбе, к предводителю небольшой, но сплоченной криминальной группировки Быче. Тот не преминул угостить уважаемого друга стаканом "Джонни Уокера", правда с красным лейблом.

Хозяин изо всех сил пытался демонстрировать свою независимость. Чингиза это даже забавляло. Он откусил жопку сигары, сплюнул на пол, окунул сигару срезом в стакан с виски и небрежно сунул в рот.

Быча поморщился.

— Дешевые понты. И очки эти черные. Ты их хоть на ночь снимаешь? Я тебя в них вообще не узнаю. Где ты только этого набрался?

— Козел один научил. В прошлой жизни.

Чингиз выпустил дым колечками и картинно сбил пальцем нагоревший пепел.

— Ты на мудака смахиваешь, — проворчал Быча.

— Извини, братуха, не заметил. Ща возьму пепельницу, — осклабился Чингиз. — Короче, базар такой. Ты хотел вещевой рынок у "динамовцев" отбить? Сейчас самое время.

— Не учи, без тебя разберусь, — огрызнулся Быча.

Чингиз нахмурился. В последнее время ему все меньше стала нравиться бычина самостоятельность.

— Война, считай, началась, — продолжал гнуть свое Чингиз. — Чтобы победить, нужно ударить первыми.

— У меня людей мало.

— Дам своих. Но только с уговором — наши отношения не засвечивай. Я до поры в стороне буду, как бы не при делах.

— А что так? Ссышь? — презрительно усмехнулся Быча.

— Кто? Я?

Чингиз нисколько не изменился в лице. Его глаза прятались за темными стеклами очков. Он спокойно, но быстро выхватил из-за спины сверкающий хромом револьвер "кольт-питон", откинул барабан и вытряхнул на ладонь длинные остроносые патроны. Три он ссыпал в карман, а три других забросил обратно в барабан и прокрутил.

— Патроны "триста пятьдесят семь магнум". Пуля стальную плиту навылет пробивает, — пояснил он.

Чингиз схватил растерявшегося Бычу за длинные сальные волосы и рывком прижал его голову к своему виску. К другому своему виску он приставил ствол револьвера.

— Шансы — пятьдесят на пятьдесят. Пуля пройдет наши черепушки навылет и еще в обоях на стене дырку сделает. Гарантирую. Ставки сделаны! Играем?

И трижды нажал на спусковой крючок. Прозвучало три отчетливых щелчка. Затем Чингиз направил ствол в стену и нажал еще три раза. Оглушительно грохнули три выстрела.

Чингиз резко оттолкнул от себя бледно-зеленого, с трясущимися губами Бычу и встал.

— Так кто из нас обоссался? — презрительно спросил он, убирая револьвер. — Смотри, еще раз так не скажи! За базар спрошу как с негодяя, а не как сейчас. Короче, начинай войну!