Оперативная карта

РЕКВИЕМ СЕРЕЖЕ АНДРЕЕВУ

В июне 1920 года, только что принятый в партию, я принимал участие в Малоархангельской уездной партийной конференции как один из делегатов партийной организации Успенской волости, где я работал секретарем волкома РКСМ.

Сразу по окончании конференции руководителя успенских большевиков В. К. Шнырева ¹ и меня вызвал к себе секретарь укома партии В. В. Ченцов ².

Речь шла о том, чтобы забрать меня из Успенского на работу в Малоархангельск.

— Хотим ввести твоего парня в оргбюро уездной комсомольской организации, — сказал Ченцов, посматривая то на Шнырева, то на меня. — Как, подойдет?

Шнырев возражал:

— Мы его вырастили, пусть и дальше у нас растет…

Но судьба моя, видимо, была решена еще до нашего появления в кабинете секретаря укома. Ченцов внезапно обернулся к высокому голубоглазому юноше, рассматривавшему на стене карту Малоархангельского уезда.

— А твое мнение? — спросил его Ченцов.

Только тут я обратил внимание на незнакомого юношу, на конференции я его как-то не приметил, но зато он, видимо, все уже знал обо мне.

— Заберем, — коротко сказал он.

И тут я понял, что судьбу мою решил не Ченцов, а именно этот молчаливый юноша, протягивающий мне в этот момент свою руку.

— Андреев, — назвался он. — Предоргбюро…

И повлек меня наверх, на антресоли купеческого особняка, где помещалось уездное оргбюро РКСМ.

Работая в оргбюро, я все ближе знакомился с Андреевым.

Крестьяне Орловской губернии часто уходили на заработки в Донбасс, и семья Андреевых еще в начале века перебралась из-под Малоархангельска не то в Юзовку, не то в Горловку; отец Андреева работал на одном из металлургических заводов, там Сергей и родился и учился, а после революции вернулся вместе с родителями в деревню.

В деревне он и вступил, вернее, не вступил, а сам организовал одну из первых комсомольских ячеек в Орловской губернии и вскоре стал признанным вожаком уездной комсомольской организации.

Время было суровое, и именно под руководством Андреева молодежь по всему уезду поднималась на борьбу за хлеб и за культуру.

Часто выезжал Андреев в деревню и по партийным делам, выполняя ответственные поручения укомпарта.

Товарищем он всегда был превосходным, я не говорю уж о том, что его паек сразу по получении становился нашим общим достоянием, но вообще не было такой беды, которую бы он не принял близко к своему сердцу…

В августе мы с Андреевым собрались в Орел на пленум губкомола.

По дороге, в поезде, Андреев поделился со мной мечтой побывать осенью на III съезде РКСМ; с непоколебимой уверенностью он предсказывал, что перед участниками съезда обязательно выступит Ленин…

На пленуме Андреев говорил кратко, но содержательно.

Оказывается, его знали во всей губернии, он был среди нас самым деловитым и требовательным и по отношению к другим и по отношению к самому себе. Докладывал он о положении в уезде без лишних слов, без хвастовства, как-то очень и очень по-деловому: то-то сделано, то-то надо сделать, нужна такая-то помощь…

Наутро нас ждала неожиданность. Секретаря губкомола Колю Кондрашова ³ срочно вызвали в губкомпарт, а через час он уже выступал перед нами:

— Внеочередное сообщение: получена телеграмма — Крымскому фронту требуется пополнение коммунистами, в том числе коммунистами-комсомольцами. Нам надо выделить десять человек. Решено не объявлять мобилизации, предложить записываться добровольно. Поэтому я обращаюсь к вам…

— А когда ехать? — спросил кто-то.

— Сегодня, — сказал Кондрашов. — Вечером пойдет специальный вагон с орловскими коммунистами.

На минуту воцарилось молчание, все почувствовали приближение грозы.

Первым нарушил молчание Андреев:

— Запишите меня…

Я ринулся вслед за ним, но тем, кому было меньше шестнадцати лет, дорога на фронт была заказана, об этом категорично говорилось в специальном постановлении ЦК РКСМ.

В тот же вечер Андреев уехал на фронт…

Мое знакомство с ним длилось менее трех месяцев, но вряд ли кто в те годы оказал на меня большее влияние, чем этот талантливый человек.

В сентябре 1920 года орловские комсомольцы выбирали делегатов на свой III съезд, и получилось так, что в Москву пришлось поехать автору этих строк.

Почему-то я очень надеялся встретиться на съезде с Андреевым. Я искал его по всем дортуарам бывшей Духовной семинарии, ставшей ныне 3-м Домом Советов, в нем были размещены делегаты съезда.

Увы! Андреева среди них не было…

В тот, же самый день, 2 октября 1920 года, когда Ленин произнес на III съезде РКСМ свою знаменитую речь о «Задачах союзов молодежи», он выступал и на съезде рабочих и служащих кожевенного производства. В этом своем выступлении, говоря о Пилсудском на севере и Врангеле на востоке, Ленин сообщил, что Врангель «взял Мариуполь, подходит к Таганрогу, угрожает Донецкому бассейну», и сказал, что необходимо «сделать так, чтобы предстоящее наступление на Врангеля, для которого мы готовим все силы, было бы произведено возможно более успешно и быстро»…

Эту речь я прочел еще в Москве, ее текст «Правда» опубликовала 8 и 9 октября, но я еще не знал, что именно в бою за Мариуполь, сдерживая натиск врангелевцев, погиб Сережа Андреев.

Лишь годом позже мне пришлось встретиться с двумя участниками боев за Мариуполь, причем один из них, как оказалось, находился в составе того самого взвода, которым непосредственно командовал Андреев, и, уже основываясь на их рассказах, можно сказать, рассказах очевидцев, я смог представить себе последний день жизни Сережи Андреева.

Накануне того дня, когда наши части оставили Мариуполь, взвод Андреева расположился на ночлег во дворе одного из домов на городской набережной. Потому что даже на фронте, даже в самом отчаянном положении иногда приходится спать. Противник наступает на Мариуполь, участь Мариуполя предрешена. Но каждый час сопротивления выматывает противника.

Перед тем Андреева вызвал командир полка.

— Вот что, Андреев, — сказал он в это последнее их свидание. — Враг теснит, Мариуполь будет завтра оставлен. Наш полк находится в арьергарде. Тактика уличного боя мало изучена, поэтому придется полагаться на собственную инициативу. Вам я поручаю порт. Нельзя допустить захвата нефти. В темноте вы только потеряете время на ориентировку. Дайте бойцам отдохнуть, выступайте перед рассветом. Проникните в порт, а там — глядя по обстоятельствам. С моря вас будут поддерживать канонерки…

Никаких канонерок, конечно, не могло быть. Это знали и Андреев и командир полка. Но так было сказано в штабе бригады, и командир полка обязан был это повторить.

— Действуйте, — сказал командир полка.

— Разрешите идти? — спросил Андреев.

— Да, идите…

Больше они не встретятся.

Андреев вернулся во взвод, выставил караул.

— Спать, ребята, спать. Квартир не искать, не расходиться. Здесь, в сарае…

Он бросил шинель у самых дверей, двери как ворота, а от земли пахнет сеном.

— Спать, спать, — настойчиво повторил Андреев, лег на бок и вдруг мечтательно сказал: — А в Москве собрались на съезд…

— Что? — спросил кто-то.

— Собрались, говорю, на съезд. Завтра открывается съезд комсомола.

Больше он не стал разговаривать, надо поспать и ему. Возможно, на мгновение в его памяти мелькнул Малоархангельск, чьи-то знакомые лица, может быть, даже мое…

Ранним утром они уже стояли на набережной, Андреев и его взвод, по прибытии на фронт его назначили политруком взвода, позавчера командира взвода убили, и теперь Андреев был и политрук и командир, теперь это был совершенно его взвод.

Они стояли на набережной и смотрели из-за пакгауза — и туда и сюда, потому что приходилось смотреть и туда и сюда, но больше на цистерну, на громадную цистерну, наполненную первосортной нефтью, привезенной в Мариуполь из Баку.

Врангелевцы наступали на Мариуполь, правильнее, они уже вступили в Мариуполь. Они уже заполнили город, борьба еще шла за вокзал, за порт, за телеграф. Отдельные роты и взводы продолжали борьбу, хотя Мариуполь был взят.

Андрееву приказали не отдавать врагу ни одной цистерны. Ни одной цистерны с нефтью! Пустые — пожалуйста, пусть берут…

Еще до того, как белогвардейцы ступили на набережную, ребята из взвода Андреева пробили в двух цистернах отверстия, и нефть из них жирной струей стекла в море. Но с третьей цистерной расправиться не удалось. Врангелевцы вошли в порт и обстреляли из английских карабинов все, что походило на людей.

Андреев со своими ребятами укрылся у самого берега за россыпью пустых бочек.

Пули постукивали о днища, точно камешки.

Тук… Тук… Тук-тук…

Андреев все посматривал на цистерну. Ему до нее ближе, чем врангелевцам.

— Ребята, рванем?!

Пули все постукивали. Не так чтобы часто, но постукивали.

— Рванем?!

Бочки пустые, сухие, просмоленные. Один из бойцов посмотрел на политрука. Вопросительно. И политрук понял. Утвердительно кивнул в ответ. Набрали щепок, паклю. Все делалось в считанные секунды. Запалили спичку. Еще. Поддули…

Бочки загорались медленно, дымно, но так, что уж не потушить.

Андреев побежал к цистерне.

— Скорее!

Он не смотрел, бежит ли кто за ним.

За ним следовал весь взвод.

Добежал, оглянулся. Никто ни о чем не сговаривался. Бойцы бежали с винтовками. Только у двух или трех в руках пылающие доски. Сговариваться нет времени.

Андреев стал, уперся головой о стенку цистерны. Кто-то вскарабкался ему на плечи. И еще кто-то… Ни дать ни взять партерные акробаты!

— Осторожно! Не бросайте доски, не топите! Кладите поверх, тогда загорится!

Поплыли кораблики, закачались…

— Бежим!

Теперь уже не уйти от врангелевцев. Уже видно их.

— К берегу!

Побежали…

Далеко ли убежишь по песку!

Фьюить!.. Закачало цистерну! Нет, не взорвалось… Черный столб метнулся вверх и повис в небе.

— Ребята, рассыпайся цепью…

Взвод уже у самой воды.

— Цепью!..

Кого-то уже нет…

Бойцы хорошо видны на берегу.

Позади огонь, впереди Азовское море…

Тут каждый обороняется как сможет, каждый сам по себе.

Из-за пакгаузов показались всадники. Казаки. С саблями наголо. На мгновенье скрылись и вот уже на берегу…

Скачут!

Друг ты мой единственный… Сережа! Сережа Андреев! Не видать тебе больше белого света! Не читать тебе больше книг, не произносить речей…

Обернулся, припал на одно колено, вскинул винтовку, прицелился…

По наступающему врагу!

Вот одного не стало. Кувыркнулся, гад…

И все. Сабля легко врезалась в плечо. Упал. Запрокинулась голова…

Спешились два казака.

— Кажись, дышит?

— В море его, пусть напьется…

Ты еще дышишь, Сережа, а тебя тащат к самой воде, и тебе даже легко становится на мгновение, и вот ты уже в воде, легкая волна покрывает твою умную, твою добрую голову, играет над тобой волна, убегает и набегает…

Вечный тебе покой, вечная тебе память!

С той поры прошло сорок семь лет… Полвека! Полвека, как перестало биться сердце Сережи Андреева…

Вот представляю я его себе, и его образ неуловимо тает в дымке времени…

Ты… Ты был первым секретарем укома, когда я вступал в комсомол, ты расчищал нам путь к будущему, и тебя давно уже нет, и твоя фамилия выцвела на старых комсомольских документах, и все-таки ты встаешь иногда передо мной, живой и близкий…