Оперативная карта

6

Все трепетало в лунном свете, все светилось ноч-ным волшебством: и листья кленов, и дома на пятачке, и дорога.

Мальчик перелез через забор, спрыгнул позади хаты Волковых, прислушался. Мерный шум несся точно из-под земли, наползал, предостерегал. То корова пережевывала свою жвачку в хлеву у Волковых, то сквозь стену слышался чей-то шепот. Или это показалось ему? Сам придумал шепот?..

Мертвенный зеленовато-молочный свет заливал площадь, исполком высился черной глыбой, окна посверкивали серебряным блеском, да поодаль белело здание бывшей питейной лавки.

У лавки стоял караул, деникинцы хранили в ней реквизированные продукты. Двое солдат сидели на ступеньках низенького крылечка, винтовки лежали перед ними прямо на земле, они курили. Цигарки вспыхивали красными точками, и гуще становилась возле солдат тьма.

Побежать?.. Обязательно остановят!

Его окликнули:

— Кто там?

— Я, — сказал Слава.

Кто ты?

— А у нас штаб стоит, — нашелся мальчик.

Один из солдат узнал его.

— Это тот пацан, что ходил с подполковником.

Слава сделал несколько шагов, его не остановили. Мальчик свернул к реке, вниз. Черт возьми, как хрустят ветки! На реке темно, хоть луна и высвечивает из-за облака. Перебегает запруду. Вверх, вверх, вот и лужайка…

«Пить-пить-пить! Пить-пить-пить!» Свисти, свисти, все равно никого… «Пить-пить!»

— Ой!

— Почему так поздно? Я уж хотел уходить.

— Откуда вы, Степан Кузьмич? Я просто так пошел, не думал, что вы здесь.

— Как не думал? Я велел Терешкину передать, чтоб ты как-нибудь вырвался.

— Даже не видел его.

— Что у вас?

Слава доложил — штаб, Шишмарев, машинка, — отдал захваченные бумаги.

— Молодец, — похвалил Быстров. — Завтра сюда опять, только пораньше, ночью не надо, лучше под вечер, когда светло, меньше подозрений.

— А увидят?

— Ну и пусть, пошел погулять.

Быстров крепко, по-мужски, пожал ему руку.

— А теперь спать, спать беги!

За стенкой спорили… Кто спорит? Как хочется спать! Раз, два, три! Слава вспрыгнул на подоконник…

Через минуточку в дверь:

— Можно?

— Входи, входи…

На него не обращают внимания. Астров сидит у машинки. Ряжский у телефона. Филодендрон задвинут в угол, загораживает киот, Шишмарев стоит у стола, а на столе, на краешке стола, сидит еще один офицер, круглолицый, голубоглазый, белолобый — есть такие скучные девки, на них долго никто не женится, а если женится, то умирает с ними со скуки.

Слава довольно скоро разбирается в споре. Тот, что на столе, настаивает собрать волостной сход, выбрать волостного старшину. Армия уйдет вперед, надо оставить свою власть, восстановить старые институты. Деникин, как известно, несет свободу и демократию, пороть будем потом, поэтому не нужно назначать, назначения никогда себя не оправдывают, пусть сами выберут, мы не позволим выбрать кого не надо, и откладывать с выборами не стоит, необходимо до ухода восстановить старые институты…

А полковник возражает:

— Ротмистр, нам не до выборов… — Ага, значит, тот, что на столе, ротмистр. — Поверьте, Кияшко, армию не следует отвлекать гражданскими делами… — Фамилия ротмистра Кияшко. — Да и кто гарантирует, Илья Ильич, что не выберут большевика?

Значит, тот, что на столе, ротмистр Кияшко Илья Ильич. Но… если он ротмистр, почему он сидит перед подполковником?

И как он хохочет, этот Кияшко, как самоуверенно и нагло. Что ты такое, ротмистр, если можешь хохотать прямо в лицо подполковнику?

— Мы выберем большевика?! Да я все уже знаю здесь, знаю, кто и чем дышит. У здешнего попа пять дочерей, так я уже знаю, какая с кем спит! Я собрал кое-какие данные, политический настрой населения вполне удовлетворительный, выберут того, кого им укажут, мы подготовим кандидатуру. Я прошу вас не игнорировать политические задачи движения, не заставляйте меня звонить генералу Жиженко.

Шишмарев смотрит на Кияшко, как на скорпиона. Почему скорпиона? Так кажется мальчику.

— Черт с вами, ротмистр. Созывайте сход. Но мне там делать нечего.

Кияшко смеется еще веселее:

— И мне. Сход проведет само население…

Они уходят. Шишмарев делает какие-то знаки Рижскому — мол, я скоро вернусь, — ему, видно, не хочется уходить, но очень хочется спровадить Кияшко.

— Кто это? — спрашивает мальчик Астрова.

— Недремлющее око, — фальцетом произносит Ряжский.

— А генерал Жиженко?

— Контрразведка, — на этот раз обычным своим голосом бросает Ряжский. — И вообще, мальчик, об этих людях лучше не говорить.

— А чем он командует? — Слава кивает в сторону двери, давая понять, что вопрос относится к Кияшко.

— Гм… — Ряжский озабочен, не сразу находится. — Мыслями. И при этом не своими. Твоими, моими, вот его…

Астров мотает головой, желая показать, что у него нет мыслей.

Слава задумывается — будет сход или нет, надо передать об этом Быстрову.

Он все время толчется поблизости от штаба, там идет своя жизнь, о войне, кажется, никто не помышляет, — сапоги, лошади, машинное масло, хлеб, хлеб, хлеб, бинты и спирт, гвозди, зачем-то мел, кто-то требует мела, — зачем армии мел? — рапорта, ведомости, реестры, — вот что в обиходе действующей армии.

К обеду является Терешкин.

— Виктор Владимирович просит всех, кто в драматическом кружке, собраться после обеда в нардоме.

Неужели Андриевский собирается угощать деникинцев спектаклем?

В нардоме оживленно, весь кружок уже в сборе: сестры Тарховы, почмейстерша, Терешкин, все переростки и недоростки, но особенно оживлен Андриевский. Он в сером люстриновом пиджачке и лимонных фланелевых брюках, прямо денди с Васильевского острова, не восседает, как обычно, за своим карточным столиком, а снует туда-сюда, поднимает у всех настроение: эх, ему бы в парламент, то-то бы получился депутат.

— Юному санкюлоту, — приветствует он Славу.

Слава подозрительно осматривается. Нет никаких Кияшко, вообще никаких посторонних.

— Па-а-прашу на сцену.

Андриевский за режиссерским столиком.

— Га-а-спада… — Все-таки «гаспада», а не «товарищи», впрочем, он всегда избегал этого слова. — Командование армии обратилось к местной интеллигенции с просьбой помочь провести выборы волостного старшины…

Все-таки не послушался, не понял Быстрова! Обрывать его бесполезно.

— Завтра здесь соберутся земледельцы со всей волости, надо провести собрание поимпозантнее, прошу не уронить себя лицом в грязь.

С какой бы охотой Слава уронил Андриевского — и не в переносном а в самом прямом смысле — лицом в грязь!

— Мы украсим зал. Речь, очевидно, придется произнести мне, затем спектакль…

— А выборы?

— То есть выборы, а затем спектакль.

Никого, кажется, не смущает, во имя чего состоится спектакль…

Слава на репетиции. Репетируют «Сцену у фонтана». Курносая Нина Тархова старательно задирает нос, Андриевский патетически декламирует:

Тень Грозного меня усыновила…

Прямо с репетиции Слава отправляется на облюбованную лужайку, докладывает Быстрову о предстоящих выборах.

— Отлично, — говорит тот. — Ключи от нардома при тебе? Давай их сюда. Никаких самостоятельных действий, до тебя еще очередь не дошла.

А вечером Кияшко сидел у полевого телефона, звонил по батальонам, приказывал пошевелить мужичков, поторопить их с утра. Выступить с речью поручили Андриевскому. Трезвый человек и услужливый, он даже посоветовался с ним, кого выбрать волостным старшиной. Тот рекомендовал Устинова, по мнению Андриевского, не стоило обращать внимания на то, что он был председателем сельсовета: мужик хитрый, уважаемый, умеет ладить со всякой властью, но по своему достатку ему с большевиками явно не по пути…

Кто-то шепнул Кияшко, что в исполкоме спрятано некое «сокровище»: в марте 1917 года портрет императора и самодержца Николая Второго, украшавший резиденцию волостного старшины, забросили на чердак: вдруг еще пригодится. Смотрели как в воду, он и пригодился, за неимением портрета более реального — Антона Ивановича Деникина.

Кияшко отрядил Гарбузу на чердак с приказанием «найти и доставить», и такая ищейка, как Гарбуза, нашла и доставила портрет будущему депутату будущего парламента Великой Единой и Неделимой, может быть, от того же Орловского округа, в который волею судеб занесло этого парламентария из Санкт-Петербурга.

Андриевский и Кияшко решили устроить нечто вроде открытия памятника, режиссер с помощью актеров подвесил портрет к колосникам и опустил перед ним задник, который и вознесется в должный момент, явив мужикам популярную физиономию.

Приготовления к торжеству шли в нардоме до поздней ночи.

Программу разработали полностью: сперва молебен, потом открытие «памятника», затем речь и затем уже избрание старшины с соблюдением всех демократических традиций дворянских собраний. По распоряжению Андриевского нардомовский сторож Тихон весь вечер катал у себя в хате глиняные шарики, окуная одни шары в черные чернила, а другие в разведенный мел.

Вечером в штабе Княшко доложил Шишмареву о подготовке схода, не доложил, вернее, а рассказал, похвастался портретом. Воплощение, мол, идеи, о которой будет ораторствовать адвокат из Петрограда, император повешен, скрыт кипарисами; как только священник попросит у бога победы над противником, портрет предстанет на обозрение.