ОПГ «Деревня» 3

Глава 14

Российская империя, апрель 1797 г.

В конце марта, в вербное воскресение, Павел Петрович прибыл в Москву, для участия в церемонии предстоящей коронации. Имея смутное представление о том, каким город станет в будущем — морщился при виде открывшейся неприглядной картины. Как-то не вязались глянцевые иллюстрации с величественными строениями с тем, что предстало его взору. Мартовское солнце подъело сугробы и на свет божий вылезли продукты жизнедеятельности как людей, так и гужевого транспорта. А разительный контраст между помпезными особняками знати и убогими лачугами горожан ещё больше погружал в уныние.

«Зато церквей, блядь, понастроили!» — негодовал император. Иногда накатывало бессилие — каким образом сдвинуть эту неповоротливую махину, под названием Российская империя с накатанного пути. Ведущего её в череду войн, гражданских противостояний, и если верить потомкам — под практически внешнее управление в будущем. А книги, предоставленные потомками — были фрагментарны, ясных и четких рецептов, как обустроить Россию — в них не было. Ещё и про него такое понаписали, что хотелось плюнуть на реформы и все силы бросить на создание репрессивно-карательного аппарата. И всех, тормозящих развитие страны, цепляясь за свои вольности и привилегированное положение — в лагеря. Как там эта фраза звучала — «На свободу с чистой совестью» кажется?

Павел Петрович сделал глубокий вдох, досчитал до десяти и выполнил простенький цикл дыхательных упражнений, чтоб успокоиться. Достал из кожаного портфеля в ногах увесистый том Дейла Карнеги «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» и мысли потекли в конструктивном направлении. Книга эта, несмотря на абсурдные практические ситуации, особенно для царственной особы — оказывала на него магическое воздействие. И кое что в ней оказалось полезным и активно применялось на практике. В особо критических ситуациях, не в силах справиться со вспышками гнева в общении с тупыми представителями знати — Павел Петрович лупцевал ей по головам нерадивых посетителей. «Надо отдать, чтоб в новый переплет одели», — поглаживая фолиант, подумал император: «поистрепалась вся…»

Несмотря на пессимизм — подвижки были. Учтя ошибки предыдущего правления, Павел подбирал команду, причем не покупая лояльность дорогими подарками, а в первую очередь ориентируясь на деловые качества. В чем ему немало помогала служба Макарова. И неожиданно в круг единомышленников вошли крупные землевладельцы, недавние посетители Шлиссельбурга. Естественно, о пришельцах из будущего в беседах с ними император не распространялся. Но свое видение развития событий, если ничего не менять — изложил.

Цвет империи, давший волю и землю крепостным в обмен на свою свободу — императора поддержал. А куда деваться, крестьянам выписана вольная, прежний хозяйственный уклад летел в тартарары, приходилось на ходу измысливать новые формы хозяйствования и взаимодействия с бывшими крепостными. Естественно, что существующее крепостное право у остальных дворян — вызывало у них праведное негодование. И желание как можно скорее установить справедливость по всей стране.

Больших трудов стоило умерить их рвение на пути реформирования. Договорились, что поначалу они покажут действенный результат в своих имениях, который затем осветят в прессе и горе непонятливым! Со своей стороны император обещал всяческие преференции и поддержку. От новых культур сельскохозяйственных и механизмов, до развития мануфактур. Один только проект производства сахара сулил такие прибыли, что ждали семян и технологии с нетерпением. «Добром одним ничего не сделаешь», — с мрачным удовлетворением наблюдал за ними государь: «а стоило прищемить хвост, эвона как засуетились!»

Помимо кнута в отношении землевладельцев — Павел Петрович применил и пряник. Кроме того, что они вошли в круг его общения и жадно внимали инсайдам, осторожно вбрасываемым императором — готовились войти в элиту управленцев империи. Император неприкрытым текстом говорил, что не намерен все рычаги управления властью держать в своих руках и готовит грамотных, а главное — компетентных людей. Приветливо посматривая при этом на собравшихся, добавлял: «Но за злоупотребления будем наказывать. Да-с, возможно — вешать!»

Близость к правящей особе большинство из них уже успели оценить. Нашумевшее расформирование столичной гвардии и отсылка её на Кавказ — наделало переполоху в обществе. Особенно последующая за этим компания в прессе, когда писаки неприкрыто издевались над «паркетными войсками», как прозвали гвардейцев. Не щадя «дезертиров», как с легкой руки газетчиков окрестили опрометчиво подавших в отставку. Лейб-гвардия во первых — по результатам прошлогодних военных учений в начале зимы оказались на последнем месте, во вторых, после указа императора об отсылке в действующую армию — многие офицеры массово стали подавать в отставку. Родственники землевладельцев, заблаговременно предупрежденные — приняли это со смирением и даже пытались воззвать к благоразумию сослуживцев.

Однако большинству аристократов оказалось невместно продолжать службу вдалеке от столицы и уж тем более — воевать. И тут Павел Петрович без всякого сочувствия и жалости — лишил всех отставников чинов, пенсий и гражданских прав. А отправляющимся на южные рубежи империи преображенцам и семеновцам на прощание сказал: «Геройствовать и искупать кровью не нужно, одно то, что вы остались на службе — дает надежду на то, что ваши полки возродят былую славу. И добудут новую! Это не отставка и не опала, как посчитали многие, поспешившие покинуть службу. Хочу видеть вас не при дворе, а прославляющих империю в боях!»

Поредевшие полки угрюмо и настороженно слушали речь императора, но после того, как по рядам поползли шепотки: «Казна полна, припасов отгрузили вдоволь, рекрутов будем брать и обучать с запасом!» — приободрились. А посвященные в происходящее — не скрывали надежд на повышение в чинах и наград за грядущие боевые действия…

В Москве Павел Петрович первым делом принял митрополита Гавриила, и в связи с предстоящей коронацией, и давно просил аудиенции. Оттягивал встречу сколько можно, слишком неоднозначное мнение сложилось у императора о русской православной церкви, в свете послезнания. Митрополит всем своим видом выражал неудовольствие, а государь с любопытством ждал, с чем же к нему пришел первенствующий член Синода. «Как хорошо, что не успел уравнять в правах духовенство с остальными сословиями! Будет о чем поторговаться!» — Размышлял государь, не выказывая никакого нетерпения митрополиту, хмурящему брови и не спешащему заговорить.

— Почто хулу на духовное сословие позволяешь, государь-император? — Не выдержал наконец Гавриил. — По всей стране этот гнусный пасквиль ходит, о попе и о работнике его Балде! В открытую насмехаются миряне!

— Так может есть с чего насмехаться? — Не поддержал Павел Петрович его негодование. — На каждый роток не накинешь платок, выводы надо делать и исправлять ситуацию, чтоб не было поводов для насмешек!

— С еретиками и язычниками уральскими стакнулся и сношения поддерживаешь! Оттуда вся крамола идет! — Не выдержал Гавриил и тут же прикусил язык, поняв что проговорился.

— Так, а вот с этого момента поподробней! — подобрался император.

Вырисовывалась неприглядная картина — церковь давно была в курсе непонятных и оттого привлекающих внимание движений на Урале. А учитывая, что в этом деле был проявлен интерес государя — наблюдение не ослабевало. И только вовлеченность в это дело Павла Петровича — удерживало церковных иерархов от опрометчивых и необдуманных шагов. Но руку на пульсе событий они держали, вернее — наблюдали с неослабевающим вниманием.

— Эти язычники и еретики, как вы соизволили выразиться, за свой счет учат детей, невзирая на происхождение! Лечат людей, в конце концов! Занимаются тем, на что православная церковь давно не способна! Ослепленная своим стяжательством и попытками вернуть утрачиваемое влияние! — Тут император хотел ввернуть пассаж про продажную женщину, коей уподобилась РПЦ, при всех общественных пертурбациях оставаясь на плаву и с прибылью. Но поглядев на непримиримо настроенного Гавриила, плюнул и полез в сумку. — На вот, митрополит, почитай! Новую то грамоту разумеешь?

Гавриил, буркнув, что сию выхолощенную азбуку и слабоумный осилит — с опаской, как ядовитую змею, взял в руки протянутую императором книгу. «А я позже зайду», пообещал император и распорядился караулу: «Митрополита до моего прихода не выпускать, к нему никого не допускать, по нужде — предоставить горшок!»

Оставив первенствующего члена Синода наедине с изрядно уже потрепанным учебником, с которого и началось знакомство его самого с миром будущего — Павел Петрович повелел заводить дожидавшегося аудиенции Измайлова Михаила Михайловича, нынешнего начальствующего гражданской частью в Москве и губернии. «Вот кого вместо заслуженного старика ставить?» — Размышлял император: «Тут даже не авгиевы конюшни, а и кубло змеиное вдобавок!»

С Михаилом Михайловичем консенсус нашли скоро, тот и сам, в силу своего возраста — уже не тянул управление городом. А то, что задумал император — и вовсе было не под силу. Договорились в том, что Измайлов оставляет службу с полным жалованием, при этом оставаясь негласным консультантом нового градоначальника и помогая ему по мере возможностей. Благо и связи, и знакомства, наработанные за годы службы — никуда не делись.

А вечером Павел Петрович навестил митрополита. Тот, не веряще глядя на него — прошептал:

— То лжа, ваше величество! И начетничество безбожное! Мнится мне, се происки врага рода человеческого!

— Ты в кликушество то не ударяйся, — предостерег император. — это лишь малая часть. Дальше больше, да такого, что я в сомнениях. Нужна ли нам такая церковь⁈ Читай дальше! — И вышел.

Предстоящей церемонии венчания на царство Павел Петрович особо не занимался, не было, как в той истории — бесконечных репетиций и прогонов, в конец утомивших свиту. Да и придворных в этот раз, как таковых — было мало. Марию Федоровну короновать, как тогда — император не намеревался: «Хватит с неё того, что жена моя и мать наследников», — решил император: «да и церемоний особых разводить не след, как и опрометчивых указов и решений…»

В страстную пятницу, третьего апреля, навестили Успенский собор, в котором должно было проходить венчание на царство. Коротко уяснили церемонию, во время которой у митрополита Гавриила заметно дрожали руки, державшие императорскую корону Екатерины II. «Ты мне её ещё, блядь, во время коронации урони!» — Пригрозил ему Павел. И на этом репетицию сочли законченной. После ещё император шикнул на свиту, которая принялась рядиться, кому где стоять: «Вы бы лучше о делах государства так радели, место они не поделили! Дармоеды!»

А до пасхального воскресенья, на которое было назначена церемония — Павел Петрович дожал митрополита. Для начала пришли к общему соглашению о взаимодействии и поддержке. Да и куда было деваться Гавриилу, после как бы невзначай оброненной императором фразы: «Кто не с нами, тот против нас!» Да и банальное любопытство ело поедом — учебника прочитанного было мало, а больше у Павла Петровича с собой ничего из знаний о будущем не было, окромя Карнеги.

«По части хитрожопости наш митрополит фору даст этому британскому выкормышу», — решил по здравому размышлению император: «неча ему читать этакое, приедем в столицу — там в его распоряжении столько и такого будет, что как бы в монастырь не пришлось потом заключать…»

Обещать Гавриилу то, что он и так намеревался сделать для духовенства — было легко. Суля митрополиту узаконивание духовного сословия в гражданских правах, чинах и званиях — Павел ничуть не кривил душой, все эти проекты давно лежали у него в столе. Как и многое другое, что после чтения литературы потомков подверглось нещадной коррекции. Не возражал и против увеличения вдвое штатных окладов из казны для церкви, как и открытия новых семинарий и увеличение числа их учащихся. Взамен Павел требовал участия духовенства в ликвидации неграмотности, в первую очередь — в сельской местности. И открытии церковно-приходских школ, которые стали бы первой ступенькой для тех, кто пожелал продолжить образование дальше.

Гавриил, понимающий, что этим соглашением император отдает в руки церкви многое — с радостью заглотил наживку. А уж намеки на то, что западные окраины неминуемо будут приводиться к православию — стали бальзамом на душу. А Павел цинично подытожил: «Не зря предки так про церковь пишут…» Вслух же произнес: «Давить католичество будем, медленно, но неотвратимо! А с раскольниками нашими — мирись и возвращай в лоно церкви, какими угодно посулами! Нам ещё с масонами разбираться…»

На робкий вопрос Гавриила, что может всё таки запретить печатать этого богомерзкого Н. Л. П., который без прикрас и снисхождений позорит духовное сословие, Павел Петрович без сожаления ответил: «Тут уж нет, делами и поступками пусть церковь доказывает, что это напраслина. А пока смеется народ, значит в пушку рыло и есть над чем насмехаться!» В общем, в результате торгов русская православная церковь в очередной раз показала свое истинное лицо и безо всяких сомнений, пусть и с ужимками — легла под действующую власть.

Разобравшись с митрополитом и заручившись его поддержкой — император определился с назначением градоначальника Москвы. «Был Долгоруков военным губернатором, быть ему и сейчас. А там посмотрим, сможет справится с реформами и благоустройством — быть Юрию Владимировичу во главе города. По крайней мере с год продержится».

Вызванному Долгорукову объявил свое решение и крайне настоятельно посоветовал перед тем, как взять в руки бразды правления — съездить в столицу, ознакомиться с нововведениями в области городского хозяйства. Что было отдельным предметом гордости императора, понемногу Санкт-Петербург, пусть с виду и незаметно — преображался. Многое, из почерпнутого у потомков — хотелось воплотить Павлу Петровичу, обкатать в столице и в Москве, а затем наиболее удачные решения распространить на остальные города страны.

В день венчания на царство император испытал сильное волнение, на грани смятения. Долго молился, затем решившись — встал и стремительно вышел к терпеливо ожидавшей его семье: «Едем!»

Церемония коронации не была омрачена никакими происшествиями, не падали иконы, ничто не нарушило торжественное течение мероприятия. Разве что сопровождавшая проходившее в Успенском соборе действо канонада из пушек была так оглушительна, что немало окон горожан разбилось. Свита и сановники нацепили на лица подобающие моменту маски, а Павел Петрович, знающий из донесений ведомства Макарова о подлинных настроениях, царящих среди придворных — со злорадством потешался над лицемерием собравшихся. И только простой народ, казалось — искренне и беззаветно радовался воцарению нового императора.

«Что мне эти рыла придворные», — в разгар церемонии подумалось Павлу: «большую часть убери и через день на их место такие же образины набегут, желающие выслужиться и милостей поиметь. Дай мне сил, боже, народы российской империи приумножить и к благоденствию привести!»

После причащения император прочитал акт о престолонаследии, без изменений. Затем указ о трехдневной барщине, во время которого про себя думал: «Надеюсь и здесь будут саботировать и всячески уклоняться — тем лучше, будут смазкой для последующих реформ!» После, предупреждая взорваться ликованием собравшихся — зачитал манифест о даровании женщинам равных имущественных прав. И не дав придти в себя — добил указом о учреждении к рождеству конституции, по которой бремя власти государя будет перераспределенно между выборными мужами из всех сословий.

Ликование присутствующих вышло каким-то неубедительным, невооруженным глазом было видно, что за криками скрывается недоумение. А вышедшего из собора Павла Петровича с семьей — взяли в коробочку казаки и гатчинцы, отчего растерянность сановников явственно усилилась…