Осень сердца

Глава 2

В своих апартаментах в имении Роуз-Пойнт Лавиния, прежде чем лечь спать, надела огромную белую ночную сорочку с длинными рукавами и, несмотря на жару, наглухо застегнула ее по самое горло на все пуговицы. Только после этого она вышла из-за ширмы, которая скорее служила украшением для ее кровати, и, не говоря ни слова, опустилась на стул. Мэтти, ее горничная, уже ждала ее у туалетного столика.

Мэтти убрала розу из органди и гребни, расчесала волосы и заплела их в одну толстую косу.

— Что-нибудь еще угодно, мэм? — спросила она.

Лавиния встала, все еще царственно величественная, несмотря на то, что лишилась своей короны. Она редко благодарила за помощь: благодарностью было жалованье, которое она платила за работу. Более того, благодарность пробуждала у прислуги самодовольство и удовлетворение, а это, в свою очередь, вызывало лень. Машинально растянув губы в улыбке, Лавиния проронила:

— Больше ничего, Мэтти, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мэм.

Застыв в позе идола, Лавиния подождала, пока не закрылась дверь за горничной, а затем, стоя перед зеркалом, задрала вверх ночную рубашку. Весь живот был в багровых полосах от сдавившего его корсета, которые она стала с наслаждением расчесывать, пока на коже живого места не осталось. Затем застегнула пояс трико, погасила свет и прошла в спальню.

Гидеон сидел на кровати и курил сигару с таким видом, словно он хотел запустить этой сигарой Лавинии в лоб.

Матрас был высоким, и Лавиния всегда была под прицелом, когда взбиралась на него.

— Тебе обязательно надо курить эту мерзость здесь? Воняет горелым дерьмом.

— Это моя спальня, Лавиния! И я буду курить здесь, если мне так захочется!

Она плюхнулась на кровать со своего края, повернувшись к мужу спиной и натянув простыню до самой шеи, хотя было так жарко, что у нее даже ноги вспотели. Но она все же не решалась лечь поверх простыни. Каждый раз Лавиния проделывала это, когда ее муж делал что-нибудь ей назло или лез не в свое дело, и всякий раз она задавалась одним и тем же вопросом: когда же ему это надоест окончательно?

А Гидеон продолжал дымить своей сигарой, хотя и знал, что жена не переносит запах табака, но ведь она одержала верх над ним сегодня вечером, а уж этого, простите, он никак стерпеть не мог.

«Все идет как надо, — подумала Лавиния, — двоим можно играть в одну и ту же игру».

— Я полагаю, Гидеон, что тебе надо знать о том, что миссис Шмитт отказалась работать у нас, если Харкен будет уволен, поэтому я разрешила ему тоже остаться на кухне.

За ее спиной муж разразился кашлем:

— Ты… разрешила… чтo?

— Я сказала Харкену, что его увольнение отменяется. Если этим можно удержать миссис Шмитт — пусть остается.

Ой схватил ее за плечо и опрокинул навзничь:

— Только через мой труп!

Бросив на него свирепый взгляд, Лавиния подтянула простыню.

— Ты издеваешься надо мной, Гидеон. Ты сделал из всех нас посмешище, устроил скандал посреди званого ужина, и все потому, что никто не может тебе и слова поперек сказать. А между тем только таким образом я еще могу сохранить лицо перед нашими друзьями. Ведь наша прислуга тотчас же все расскажет людям Дювалей, а те в свою очередь — дому Туфтсов, и скоро уже все будут знать, что Лавиния Барнетт не хозяйка в своем доме. Поэтому пусть миссис Шмитт и Харкен останутся, но если ты опять поднимешь бучу из-за этого и обкуришь всю спальню только из-за того, что один раз мне удалось одержать верх над тобой, я уйду в свою комнату и буду спать на кушетке.

— Еще бы, ты была бы этому только рада, так ведь, Лавиния? Тогда бы уж ты точно даже и не дотрагивалась бы до меня, даже во сне!

— Позволь мне уйти, Гидеон. Здесь страшная жара.

— Здесь всегда страшная жара, правда? Или ты страшно устала, или ты боишься, что дети или мои сестры что-то услышат. Всегда находится причина, которая тебя извиняет, правда, Лавиния?

— Гидеон, что с тобой стряслось?

В ответ он схватил ее руки за запястья, сдернул простыню и расстегнул пуговицы на поясе ее трико:

— Я еще покажу тебе, что со мной стряслось?

— Гидеон, пожалуйста, не надо. Жарко, и я очень устала.

— А мне все равно, устала ты или нет. Один раз в три месяца, я думаю, любой мужчина имеет право сделать это, а сегодня, Лавиния, как раз кончились три месяца.

Когда она поняла, что ничто на свете не сможет его остановить, она перестала сопротивляться, раскинувшись, но не как дева лесов, а как ветка орешника, у которой не стан богини, а неподвижный древесный ствол, с грубо раздвинутыми ногами, готовая покорно перенести любое бесстыдство, которое сопутствует брачным узам. В середине акта он попытался поцеловать ее, но даже сургуч не смог бы крепче сомкнуть уста Лавинии.

Закончив свой постыдный демарш, Гидеон повернулся на другой бок, вздохнул и заснул как ребенок, в то время как Лавиния осталась лежать на своей половине со стиснутыми губами и холодным сердцем.

В комнате, которую делили между собой сестры Барнетта Агнес и Генриетта, тоже стояла ширма. Генриетта присвоила себе право первой пользоваться ею, ведь это право — быть первой — было ей дано от Бога, поскольку она родилась на свет Божий раньше сестры. Ей было шестьдесят девять, а Агнес — шестьдесят семь лет, и она всю жизнь оберегала Агнес от волнений. Это было незыблемо.

— Поторопись, Агнес, и выключи лампу, я что-то устала.

— Но я должна расчесать волосы, Этта.

Агнес подошла к туалетному столику, пытаясь надеть через голову ночную рубашку. Генриетта взбила две подушки под головой, прикрыла веки и убавила яркий свет, в то время как Агнес попусту тратила время за туалетным столиком, не давая никому уснуть в комнате.

Агнес вынула из волос шпильки и начала расчесывать волосы. На свет слетелись комары и запели у нее над головой, но она не обращала на них никакого внимания. У нее были бледно-голубые глаза, красиво очерченные брови, такие же, какими они у нее были и в двадцать лет, только цвет их, наверное, изменился, если раньше они были темно-каштановыми, то теперь стали седыми. У нее было худощавое лицо и стройная фигура, которая имела свои привлекательные особенности — даже в ее весьма зрелом возрасте. Еще совсем недавно ее голос отличался нежным тембром, а в глазах постоянно вспыхивали искорки.

— Мне кажется, молодой мистер Дюваль без памяти влюблен в нашу Лорну.

— Ax, боже мой, Агнес! Ты думаешь, что все молодые люди без памяти влюблены во всех девушек, с которыми их видели вместе.

— Ну, в отношении него, я думаю, да. Ты видела, как они вместе вышли сегодня вечером на веранду?

Генриетта открыла глаза:

— Я не только видела их, я слышала, о чем они говорили. Кстати, по поводу того, что ты сказала: именно Лорна и пригласила его на веранду, и я собираюсь поговорить с Лавинией об этом. Вот уж не понимаю, что это за эпоха грядет, когда девочка восемнадцати лет ведет себя так смело! Ведь это же просто нонсенс!

— Этта, наша Лорна уже не девочка, а молодая женщина. Мне и вовсе было семнадцать, когда капитан Дирсли сделал мне предложение.

Генриетта перевернулась на другой бок и взбила подушку.

— Ах да, конечно! Ты и твой капитан Дирсли. Как ты любишь болтать об этом!

— Я никогда не забуду, как он стоял тогда в форме, сверкая эполетами в лунном свете, и… Генриетта продолжила:

— …И в перчатках белых, как зад у лебедя. Если я услышу это еще раз, Агнес, боюсь, что у меня схватит желудок. — И сердито бросила через плечо. — А теперь гаси свет и живо в постель!

Агнес продолжала мечтательно расчесывать волосы.

— Он бы женился на мне, если бы вернулся с индийской войны. Ах, он обязательно женился бы на мне. И у нас был бы чудесный дом, прислуга, три сына и три дочери, и я бы назвала первого сына Малькольмом, второго — Милдредом. Капитан Дирсли говорил со мной о детях. Он говорил, что хотел бы иметь большую семью, и я тоже. А сейчас нашему Малькольму было бы сорок, и я бы уже стала бабушкой. Только представь себе, Этта; я — бабушка!

Генриетта презрительно фыркнула.

— Ах, я и… — вздохнула Агнес. Она перестала расчесывать волосы и попыталась стянуть их хвостом.

— Заплети косу, — приказным тоном произнесла Генриетта.

— Сегодня ночью слишком жарко.

— Леди всегда заплетает на ночь косу, Агнес. Когда ты наконец усвоишь это?

— Если бы я вышла замуж за капитана Дирсли, то у меня было бы столько ночей, когда я оставляла бы свои волосы распущенными. Он просил бы меня не заплетать их, и я бы подчинялась этому.

Она завязала волосы хвостом, выключила лампу подошла к окну и бросила взгляд поверх цветника и внутреннего дворика, где розы из сада Лавинии наполняли ночь волнующим ароматом. Она подняла штору, прислушалась к музыке фонтана, глубоко вздохнула, вернулась к застеленной постели и улеглась рядом с сестрой — туда, куда она ложилась уже столько раз, сколько себя помнила.

Сквозь стену до сестер доходили громкие голоса, раздававшиеся в соседней комнате. Прислушавшись, Агнес мягко проронила:

— Ах господи, похоже, Гидеон и Лавиния все еще сражаются.

Неожиданно гул голосов прекратился, и вместо этого до сестер донеслось ритмичное постукивание в стену.

Приподняв голову, Генриетта прислушалась на минуту, потом повернулась на другой бок, еще раз ударив по подушке.

Агнес лежала на спине, глядя на ночные тени и с грустной улыбкой прислушиваясь к звукам из соседней комнаты.

В комнате, которая находилась наискосок по коридору, на постели Дафни, поджав под себя ноги, в ночных рубашках сидели в темноте Дженни и Дафни Барнетт. Дженни, уже забыв про ссору родителей, рассуждала на свою любимую тему.

— Лорне так повезло! — Дженни откинулась на спину, положив руку под голову, а ногу поверх матраса. — Он такой очаровашка.

— Я все равно все скажу маме.

— Ну нет уж, ты не станешь ябедничать, но если ты все-таки сделаешь это, тогда я расскажу, как ты курила за оранжереей.

— Я не курила!

— Курила. Серон тебя видел и все мне сказал. Ты была с Бетси Уайтинг.

— Я бы убила этого Серона!

— Разве тебе не нравятся усы и борода Тейлора? — продолжала Дженни, свесив ноги с кровати.

— Мне кажется, усы сами по себе еще ничего не значат.

Дженни только перевернулась на живот и положила щеку на скрещенные руки.

— Но не у Тейлора. — Она издала тяжелый вздох. — Господи, я бы все отдала, чтобы только стать Лорной. Серон говорит, что Тейлор поцеловал ее на прошлой неделе в розовом саду, когда они возвращались домой.

— Ну да? А вот меня бы ты не застала с Тейлором Дювалем! И ни с каким другим мальчиком тоже! Все мальчишки противные.

— А я бы поцеловала Тейлора. Я бы даже поцеловала его с открытым ртом.

— С открытым ртом! Дженни Барнетт, иди ты к черту, раз ты говоришь такие вещи!

Дженни села, скрестив ноги. Она свободно откинула назад голову так, что волосы упали на плечи.

— Нет, я еще так не целовалась. Мне Сисси рассказывала, что когда люди становятся взрослыми, то они именно так и целуются. Они даже кладут языки друг другу в рот.

— Я все расскажу маме, раз ты так говоришь!

Дженни свесила руки, а затем закинула их за голову.

— Ну и рассказывай, Сисси говорит, что все так делают.

Сисси Туфтс, ровесница Дженни, была ее лучшей подругой.

— Хорошо, а откуда Сисси это знает?

— Она уже делала это. С Майклом Армфилдом. Она говорила, что это ужасно возбуждает.

— Врешь ты все. Никто не будет делать такие отвратителные вещи.

— О, Дафни… — Дженни соскочила с кровати и на цыпочках пересекла комнату, как балерина порхает через сцену, стремясь навстречу своему принцу. — Ты еще совсем ребенок. — Она уселась на подоконник, весь залитый лунным светом, в позе умирающей оперной примадонны.

— Я не ребенок! Подумаешь, я ведь; только на два года моложе тебя!.

Повернувшись вполоборота на ягодицах, Дженни вдруг представила себе струнный оркестр, играющий Чайковского.

— Ну ладно, я знаю только одно: если кто-нибудь из мальчиков захочет меня поцеловать, я попробую сделать это. И если он захочет засунуть свой язык в мой рот, я тоже так сделаю. — Ты правда думаешь, что Лорна тоже так делает с Тейлором?

— Серон подсматривал за ними через подзорную трубу, — Дженни перестала танцевать.

— Серон с подзорной трубой? Надо сказать тетушке Агнес, чтобы она никогда больше не давала ему эту трубу. Он таскает ее повсюду, показывает всем нашим друзьям, заставляя их хихикать вместе с ним, и еще заявляет голосом прорицателя, что «глаз все знает». Это так противно!

Они замолчали, и каждая размышляла о том, как же их несведущие двенадцатилетние братья будут решать проблему поцелуев, когда эта пора для них настанет.

Тем временем Дженни прервала молчание:

— Даф?

— Что?

— Как ты думаешь, куда денется твой нос, когда ты будешь целоваться с мальчиком?

— Откуда я знаю?

— Неужели ты никогда не думала, куда он денется?

— Я не знаю. Но он же никогда мне не мешал, когда меня тетушки целовали.

— Ну, это совсем другое. Когда мальчики целуются, они делают это дольше.

После продолжительной паузы Дженни снова окликнула:

— Эй, Даф!

— Что?

— А если кто-нибудь из мальчиков захочет нас поцеловать, а мы даже не знаем, как это делать.

— Ну это как раз можно узнать.

— Почему это ты так уверена, что можно узнать? Мне кажется, нам лучше сейчас потренироваться.

Дафни поняла, куда клонит Дженни, и категорически отказалась от этого:

— Нет-нет, только не я! Поищи кого-нибудь еще!

— Но, Дафни, может быть, тебе тоже придется когда-нибудь поцеловаться с мальчиком. Ты что, хочешь выглядеть полным придурком, который даже не знает самых обычных вещей?

— Лучше я буду полным придурком, чем буду с тобой целоваться.

— Давай, Дафни.

— Ты ненормальная. Ты свихнулась на своем Тейлоре Дювале..

— Мы договоримся, что никогда никому об этом в жизни не скажем.

— Нет, — отрезала Дафни. — Я никогда этого не сделаю.

— Ты только представь себе, что Дэвид Туфтс попытается с тобой поцеловаться в первый раз и вы стукнетесь носами, и уж совсем глупо получится, когда он попытается засунуть язык в твой рот.

— Откуда ты знаешь про Дэвида Туфтса?

— Серон вытаскивает свою трубу не только когда, он следит за Лорной.

— Дэвид Туфтс никогда и не пытался меня поцеловать. Все, что он себе позволял, так это беседовать о коллекции насекомых.

— Может быть, не этим летом, но когда-нибудь все равно попробует.

Дафни размышляла только минуту и решила, что какое-то рациональное зерно в этом есть.

— Ну, все в порядке, давай. Только чур не обниматься!

— Ну конечно, нет. Мы будем это делать так же, как Сисси с Майклом. Они сидели на крыльце, когда это с ними произошло.

— Так, а что я теперь должна делать? Подойти туда и сесть около тебя?

— Конечно.

Дафни спрыгнула с кровати и уселась рядом с сестрой на подоконник. Они сидели рядышком, касаясь ногами пола, а их волосы блестели в лунном свете. Они взглянули друг на Друга и захихикали, затем замолчали, и, конечно, ни одна из них не сделала ни одного движения.

— Как ты думаешь, закрывать глаза или нет? — спросила Дафни.

— Думаю, да. Это может слишком смутить, если целоваться с открытыми глазами, все равно что рассматривать рыбий глаз, когда ты снимаешь рыбу с крючка.

— Ну, тогда давай живее, а то я чувствую себя полной дурой, — сказала Дафни.

— Хорошо, закрой глаза и чуть-чуть наклони голову в сторону.

Они обе отклонили головы и сморщили свои губки так, что они стали похожи на кончик колбасного батона.

Они едва коснулись друг друга губами, как сразу отринули назад и открыли глаза.

— Ну и что ты думаешь? — выдохнула Дженни.

— Если все поцелуи похожи на этот, так я лучше буду смотреть коллекцию насекомых Дэвида Туфтса.

— Ты разочарована, да? Как ты думаешь, может, нам попробовать еще раз и коснуться языками? Дафни с сомнением покачала головой.

— Ну ладно, давай, но сначала вытри насухо свой язык ночной рубашкой.

— Хорошая идея.

Обе стали энергично вытирать свои языки, затем быстро наклонили головы, закрыли глаза и поцеловались так, как, им казалось, только и можно было это сделать. После двух секунд поцелуя от смеха в носу у Дафни что-то заурчало.

— Прекрати! — воскликнула Дженни. — Сейчас твои сопли попадут на меня! — И тоже засмеялась.

Дафни плевалась в подол ночной рубашки и терла свой язык так, будто проглотила яд.

— О, это ужасно! Если все поцелуи похожи на этот, так я лучше съем всю Дэвидову коллекцию!

Они, держась за животы, весело хохотали, сидя на подоконнике, залитом ярким светом луны. Подложив под спины свернутые подушки, они как бы сливались с теплым ночным бризом, дувшим в открытые окна, и казалось, что это уже не маленькие девочки, а юные эльфы, начинающие жить, может быть, странной, но такой глубокой, чудесной внутренней жизнью, такой полной, что оживляется все вокруг, приобретая необычайно яркий свет и глубокий, бездонный смысл. И в этом мягком воздухе, полном странных летних ароматов, в этой тишине, темноте, в этих ярких, будто теплых звездах чувствовалось тайное и страстное брожение, угадывалась жажда материнства и расточительное сладострастие земли — наступала новая пора их жизни, пора женственности, а сами они должны были превратиться в милые земные существа, знающие все и ничего не боящиеся. А о первой попытке поцелуя они потом весело расскажут своим детям. Через некоторое время Дженни, рассматривая звезды, промолвила:

— Думаю, то, что нужно, получается только тогда, когда целуешься с мальчиком.

— Я тоже так думаю, — согласно кивнула Дафни, тоже глядя на звезды.

Внизу ласковые волны озера накатывались на песок. Лягушки задавали ночной ритм своим диссонансным пением. Из садов, расположенных еще ниже, доносился аромат роз и мелодия фонтанов. Вдалеке слышались не нарушавшие тишины гудки поезда, заполненного толпами людей, которые возвращались из Сент-Пола. Дженни и Дафни наконец-то потянуло ко сну, хотя их языки ощущали вкус не ласковых любовных поцелуев, а их собственных ночных рубашек.

В комнате, освещенной лампой как световая камера маяка и сплошь увешанной морскими принадлежностями, в постели на спине лежал Серон Барнетт. Его кровать напоминала морскую шлюпку: в изголовье и в ногах она имела форму корабельного штурвала. Правая лодыжка Серона покоилась на левом колене, а пижама плотно облегала бедра. В правой руке мальчик держал подзорную трубу, вытянутую на всю длину, которую он вращал во все стороны, издавая при этом звуки автоматной очереди. Прошлой зимой он изучал Гражданскую войну и все еще находился под впечатлением битвы между «Монитором» и броненосцем южан «Мерримаком».

«Врр-тт!» — имитировал он военную технику, вращая подзорную трубу по разным направлениям, то поднимая ее наверх, то ставя ее на пол или на другой конец матраса. Он вскакивал, громко вскрикивал, как бы стреляя из ружья, падал на спину, изображая убитого, и задирал свои босые ноги. Кровать виделась ему бригантиной, идущей на всех парусах.

«Бригантина „Серон“, десять градусов справа по борту!» Он понятия не имел, что значат эти слова. Вращая подзорную трубу, мальчик обнаружил целую армию, окружившую корабль. «Мужчины к оружию! Все на палубу!» Артиллерия обстреляла его корабль, и он пал, его веки закрылись, а пальцы все еще сжимали подзорную трубу.

Во время битвы в постели Серон слышал хихиканье, доносившееся из комнаты, где жили сестры. Стоя в кровати, он погасил лампу, а затем проворно подбежал к подоконнику, отдернул штору и уставил подзорную трубу прямо на окна сестринской комнаты. Но их окно было темным, и все, что ему удалось увидеть, были белые шторы и черные стекла.

Вообразив себя Черным Барнеттом, бесстрашным американским шпионом, честным парнем без всяких этих штучек, мальчик оставил подзорную трубу на подоконнике и, зевнув, свалился в постель.

Воскресный ритуал в имении Роуз-Пойнт начинался с завтрака в восемь часов, затем к десяти часам все шли в церковь. Лорна проснулась в полседьмого, проверила свои часы и вылезла из постели.

Миссис Шмитт объявила всем, что после завтрака прислуга может быть свободна. Это означало, что Харкена она хотела спровадить еще до восьми часов, чтобы не возникало лишних вопросов.

Без четверти восемь Лорна, уже одетая и готовая к завтраку, еще раз зашла на кухню со стороны лестницы, которая вела в комнату для слуг. Глиннис, горничная, прислуживавшая в столовой, уже вышла на работу и шла ей навстречу со стопкой тарелок. Миссис Шмитт варила яйца; другая девушка на кухне выжимала сок из шпината через марлю, третья проворачивала зелень через мясорубку; Харкен, припав на колено, размельчал лед.

— Прошу прощения, — пробормотала Лорна, снова погасив все эмоции на кухне.

— К сожалению, мисс, завтрак пока еще не готов. Он будет подан в восемь часов, — скрыв удивление, сказала миссис Шмитт.

— Ах, я вовсе не из-за завтрака пришла. Я хочу поговорить с Харкеном.

Тот от неожиданности уронил кусок льда в стеклянную миску и медленно поднялся, вытирая руки о свои брюки.

— Да, мисс?

— Хочу, чтобы вы объяснили мне, каким образом папа сможет выиграть регату в следующем году.

— Прямо сейчас, мисс?

— Да, если вы не против.

Йенс и миссис Шмитт обменялись взглядами. Она посмотрела на часы.

— Ну, я бы и рад, мисс, но Честер ушел, а завтрак должен быть подан в восемь часов. Я должен помочь миссис Шмитт.

Лорна тоже взглянула на циферблат.

— Ах, как это глупо с моей стороны… Может быть, попозже, да? Это очень важно.

— Конечно, мисс.

— После церкви?

— Да, действительно… но… — переминался он с ноги на ногу.

— Сегодня у него выходной, мисс. Он собирался пойти удить рыбу. — Миссис Шмитт продолжала готовить яйца, затем скомандовала девушкам: — Давайте заканчивайте и с зеленью, и со шпинатом, живо.

Служанки начали укладывать шпинат в салатницы, по форме напоминавшие лодки, и Лорна поняла, что мешает.

— О, конечно, я и не думала занимать вас на весь день. Но мне бы хотелось поподробнее узнать о вашем плане. Я отниму у вас только несколько минут. А вы будете удить на озере? — обратилась Лорна к Харкену.

— Да, мисс. Вместе с мистером Иверсеном.

— Как, с нашим мистером Иверсеном?

— Да, мисс.

— Да ведь это же отлично! После того как мы вернемся из церкви, я отправлюсь на лодке Тима вместе с вами, и мы сможем поболтать несколько минут, а потом вы целый день будете удить рыбу. Это подходит?

— Да, конечно, мисс.

— Тогда все отлично. Увидимся у Тима.

Когда она ушла, миссис Шмитт бросила на Харкена проницательный взгляд. Она в это время взбивала сырный соус, и ее двойной подбородок колыхался, как бородка у индюшки.

— Тебе бы следовало быть осмотрительнее, Йенс Харкен. Ты ведь чуть было не потерял работу на этой неделе, это, видно, будет та еще авантюра. Но в следующий раз я уже не смогу спасти тебя.

— Хорошо, а что я должен был делать? Отказать ей?

— Не знаю, но она — госпожа, а ты слуга, и не надо смешивать эти понятия. Нужно всегда помнить об этом.

— А мы и не скрываем, что хотим встретиться. Кроме того, Иверсен уж точно будет там.

Миссис Шмитт опустила деревянную ложку.

— Если я что-то советую тебе, молодой человек, то только для твоего же блага. Тебе двадцать пять годков, а ей — восемнадцать, что ж тут может быть хорошего!

За завтраком Лорну постигло разочарование, когда она увидела, что кофе вместо Харкена подает Глиннис. Папа и мама были по-особенному молчаливы этим утром. Дафни и Серон, казалось, пребывали в летаргическом сне, заснув прошлой ночью позже, чем обычно. Тетушка Генриетта была вся поглощена беседой. Тетушка Агнес набрала столько еды, что можно было опасаться за ее желудок, тем более что колбаса была довольно острой. И, как обычно, тетушка Агнес подробно расспрашивала обо всем прислугу.

— О, спасибо, Глиннис, — вежливо поблагодарила она, когда та подала кофе. — А как твои зубки?

Лавиния пронзила Агнес сердитым взглядом, на который та не обратила ни малейшего внимания, и продолжала улыбаться молоденькой горничной в наколке и фартуке. На вид Глиннис было не больше восемнадцати, у нее была нежная кожа и хорошенький курносый носик.

— Значительно лучше, мэм, спасибо.

— А что слышно о Честере?

— Ничего, мэм, абсолютно ничего с тех пор, как он ушел.

— Как жаль, что его отец болен…

— Да, мэм, хотя он старенький. Честер говорит, ему уже семьдесят девять.

Лавиния кашлянула, подняла чашку и поставила ее обратно на блюдце.

— Мой завтрак остынет, Глиннис, если вы будете так медленно работать.

— О да, конечно, мэм.

Глиннис покраснела и заспешила по своим делам. Когда она вышла из комнаты, Генриетта заметила:

— Ради Бога, Агнес, умерь свой пыл в дискуссиях с прислугой. По крайней мере, это неуместно.

Агнес глянула на нее невинным, как у младенца, взором:

— Не понимаю почему. Я только спросила у бедняжки про зубы. А Честер был с нами многие годы. Разве ты не знаешь, что его отец болен?

— Конечно, мы все это знаем, Агнес, — пожала плечами Лавиния. — Генриетта только сказала, что не стоит это обсуждать во время завтрака.

— Тебе это не нравится, Лавиния, а вот я даже получаю удовольствие от этого. Эта Глиннис такая чудесная девочка. Пожалуйста, дай мне масло, Дафни, — попросила Агнес. У Лавинии бровь поползла вверх, когда она обменялась взглядами с Генриеттой.

Лорна подошла к буфету и положила себе свежей клубники, со вздохом взглянув на лед в стеклянной миске; ей вспомнилось, как Харкен, стоя на коленях четверть часа тому назад, колол его для завтрака. Вернувшись к столу, она сказала:

— Если лодка никому не нужна, я хочу взять ее покататься после церкви. Можно, папа?

Гидеон не сказал ни слова во время завтрака. Теперь же, не поднимая глаз от тарелки, он отрезал кусочек колбасы и отправил его в рот, оставив на усах крошки, и обронил при этом:

— Я против того, чтобы дамы увлекались парусным спортом, Лорна, и ты это прекрасно знаешь.

Дочь, не отрываясь, смотрела на него, обдумывая ситуацию. Если уж он так решил, то ей придется мириться с этим, сидя в тени на берегу и наблюдая парусную жизнь, как это делала мама. Можно, конечно, и побороться за это, но лучше всего на отца действовало убеждение. Чем дольше он думал, что окончательным было принятое им решение той или иной проблемы, тем больше шансов имела дамская половина семьи Барнеттов поступать так, как считала нужным.

— Я останусь на берегу и уж конечно надену шляпу.

— Хочется верить в то, что ты наденешь шляпу, — вставила тетушка Генриетта. — С острой шляпной булавкой! — Тетушка Генриетта никогда не оставляла в покое бдительность своих племянниц, они всегда должны иметь при себе острую шляпную булавку. Это их единственное оружие, уверяла она, хотя Лорна часто задумывалась над тем, что мог бы себе когда-нибудь позволить мужчина в здравом рассудке в случае с тетушкой Генриеттой, чтобы заставить ее поверить в то, что ей необходимо оружие. Более того, что может сделать мужчина с Лорной посреди озера Белого Медведя в яркий воскресный полдень?

— Конечно, с острой, — согласилась девушка со всей серьезностью. — И я вернусь домой в любое время, как вы скажете.

Гидеон вытер усы и, беря в руки чашку кофе, пристально посмотрел на дочь, Лорна отметила, что он был в отвратительном настроении.

— Ты можешь взять гребную шлюпку.

Однажды у них уже произошла серьезная размолвка, когда он узнал — через Серона, конечно, — что Лорна упросила одного из мальчиков, Майкла Армфилда, научить ее управлять парусом на его лодке.

— Ну вот, ялик, — разочарованно протянула дочка Барнетта. — А если, папа…

— Или ялик, или ничего другого. Два часа. И возьми с собой спасательный жилет. Да, если ты вдруг опрокинешься в этой юбке, она потянет тебя на дно, как якорь.

— Да, папа, — согласно кивнула она и, обращаясь к матери, добавила: — Я думаю взять с собой пакет с ленчем и перекусить прямо в лодке.

Воскресный день отличался тем, что обычно обед и ужин состоял из холодных закусок и обслуживали трапезу очень мало слуг.

— Прекрасно, — согласилась Лавиния. — Но я все равно буду волноваться, как ты там одна на воде.

— Я могу пойти тоже, — с надеждой воскликнул Серон.

— Нет! — крикнула Лавиния.

— Мама, ну пожалуйста, можно мне? — умоляюще заскулил Серон.

— Мама, я брала его с собой в город на этой неделе, хотя вполне могла бы пойти одна, а в другой раз он увязался со мной и Тейлором на джазовый концерт. Так что же, я и теперь должна тащить его с собой?

— Лорна права. В этот раз ты останешься дома.

Девушка с облегчением вздохнула и поспешила расправиться с завтраком, пока другие еще не успели с ним покончить.

— Я пойду к миссис Шмитт. — Она залпом допила свой кофе, а затем заспешила в кухню, пока ее кто-нибудь не опередил.

Харкен был в кухне, когда Лорна просунула туда голову. Он сидел на коленях перед морозильной камерой. Когда дверь открылась, он поднял глаза и встретил ее взгляд. У него были такие же синие глаза, какие она запомнила, привлекательное лицо и широкие плечи.

Он держал в руках таз с водой и, молча кивнув в знак приветствия, подошел к задней двери, которая вела из кухни в сад, и вылил воду на траву.

— Миссис Шмитт? — позвала Лорна, взявшись за ручку двери.

Кухарка поспешила к ней из буфетной, где она в отсутствие Честера подсчитывала и проверяла столовое серебро.

— Ах, это снова вы, мисс!

— Да. — Лорна подавила усмешку, подумав о том, что, действуя таким образом, она урезает те свободные часы, которые выделяются для прислуги по кухне каждую неделю.

Харкен вернулся и поставил на место пустой таз.

— Хочу вас попросить положить мне еды в пакет, который я возьму с собой на озеро.

— Конечно, мисс.

— Можете оставить его около задней двери, а я заберу его перед тем, как уйду.

— Хорошо. И я, конечно, положу парочку пирожных, которые вы так любите.

Лорна почувствовала некоторое замешательство. Никогда в жизни она не говорила миссис Шмитт, что любит пирожные.

— Интересно, а вы откуда знаете об этом?

— Слуги болтают, мисс. Я знаю многие из блюд, которые вы любите, так же, как и об остальных членах семьи тоже.

— Спасибо, миссис Шмитт! Я действительно люблю пирожные, и я желаю вам приятно провести сегодняшний день.

— Надеюсь, мисс, и спасибо вам на том.

И, ни разу не взглянув на Харкена, Лорна направилась к выходу, хотя у самой двери краем глаза она отметила про себя, что кулаки у него, выглядывающие из-под рукавов рубахи, крепкие, как дубовые полешки, а его взгляды, обращенные на нее, вопрошают о гораздо большем, не только о кухонной работе.

Через несколько минут Лорна была уже готова, взяв с собой пакет с едой, с сияющими глазами, выглядывающими из-под кокетливой шляпки из итальянской соломки, пришпиленной острой булавкой, с лентами бледно-голубого цвета, подобранными в тон полоскам на ее сатиновой юбке, а на стройных ножках с изящными ступнями — пара белых сандалий в стиле «Принц Альберт»; у них не было застежек и кнопок, а только эластичные ремешки, которые снимали массу проблем. Отплыв футов на двадцать от берега, она бросила весла, подвернула юбку, сбросила сандалии вместе с чулками и подвязками, сложила все вместе в пакете с ленчем и, взявшись снова за весла, направилась к тому месту на озере, где стояла лодка Тима Иверсена.

Тим Иверсен был одним из тех редких людей, которых все любят. Благодаря своей профессии фотографа он мог общаться с людьми как высших, так и низших кругов, снимая и тех и других. Он не был богатым человеком, если следовать каким-либо стандартам, но у него был свой салон моментальной фотографии на озере Белого Медведя, который он оборудовал еще задолго до того, как состоятельная публика начала строить дома в этом месте. Тим называл свое заведение «Салон Березовая изба» и держал дом на широкую ногу. Он не только увлекался парусным спортом вместе с богатой публикой, но и охотился, ловил рыбу и общался со всеми вокруг еще и потому, что вел хронику событий, фотографируя каждый интересный эпизод из жизни озера с тех самых пор, когда люди с деньгами выбрали его местом проведения парусных соревнований.

Со своей стороны, рабочие тоже нашли друга в Тиме Иверсене. Он происходил из бедной семьи и не скрывал этого. К тому же внешне он выглядел скромным и некрасивым: еще в юности с ним произошел несчастный случай, когда иголка попала ему прямо в левый глаз, который вытек, и с тех пор он носил стеклянный протез. Однако оставшийся глаз сослужил ему хорошую службу, благодаря ему он стал фотографом для всех социальных групп. Он не только основал фотоателье в Сент-Поле, он путешествовал по стране со своей фотокамерой, делая снимки, которые висели почти в каждой гостиной Америки, и таким образом создавал национальную хронику.

Однако когда Лорна добралась до его лодки, камера Тима ей на глаза не попалась. Мастер фотодела и Харкен в закатанных штанах устанавливали сеть с противоположной стороны лодки в мелком месте у берега. Остановившись неподалеку от них, Лорна бросила весла, надела чулки и сандалии, снова взялась за весла и, бросив взгляд через плечо, увидела плывущего Тима. Харкен, с сетью в руках, только наблюдал за ее лодкой.

Когда Лорна подплыла к лодке Тима, оба молодых человека ожидали ее, стоя по колено в воде. Харкен взялся за носовую часть лодки, чтобы притянуть ее, а Тим в это время весело приветствовал девушку:

— Ого, какой приятный сюрприз, мисс Лорна!

Она попыталась сохранить равновесие, несмотря на качку.

— Ну, в этом нет ничего удивительного. Конечно, Харкен сказал вам, что я собираюсь сюда.

— Да, говорил, — засмеялся Иверсен и протянул Лорне руку. — Но я знаю, как ваш отец смотрит на проблему «леди и яхты», поэтому думал, что у вас возникнут сложности с этим.

— Как видите, я решила эту проблему, — ответила Лорна, ухватившись за руку Тима, чтобы сойти с лодки. — Я пообещала вернуться через два часа.

До сих пор она старалась не смотреть на Харкена. Она разглядывала его раньше, когда он, стоя в воде, подтягивал ее вместе с лодкой.

— Привет, — тихо сказала она.

Он поднял лицо и искоса посмотрел на нее. С непокрытой головой, светловолосый, в мокрых штанах, белой полотняной рубахе с расстегнутым воротом, он подтянул лодку последним рывком, и все его большое мускулистое тело напряглось от этого мощного движения.

— Привет, мисс.

— О, я помешала вашей рыбалке…

— Да это вообще пустяки. Мы ведь можем и позже закончить.

Она сделала широкий шаг, ступив на палубу и следуя за Иверсеном, который оставлял на досках мокрые следы. Харкен двигался вдоль борта. Они сошли на песчаный берег, где солнце не так палило, а вода была теплой. Стоял жаркий и неподвижный полдень. Еще более неподвижные темнели мелкие деревья ближайшего леса. И непрестанный, ни на секунду не смолкающий стрекот кузнечиков. А вдоль берега, у самого края воды, плакучие ивы погрузили в водное лоно свои ветви.

— Разве мистер Харкен не предупредил вас, что я приду кое-что обсудить? Например, как выиграть регату в будущем году? — спросила Лорна Иверсена.

— А говорил ли он вам, мисс Лорна, что об этой его идее уже знает добрая половина членов яхт-клуба «Белый Медведь», и все они сказали, что он сумасшедший.

Лорна еще раз бросила взгляд на высокого блондина.

— А вы что думаете, мистер Харкен?

— Может быть. Хотя я так и не думаю.

— А если поточнее, то что вы предлагаете?

— Абсолютно новый дизайн яхты.

— Ну-ка покажите.

Он в первый раз прямо посмотрел ей в глаза, хотя до сих пор про себя все время удивлялся, чего ради такая хорошенькая юная леди вдруг так загорелась желанием узнать что-то про лодки. А что она может в этом понять? Ведь он делился своими идеями и с опытными яхтсменами, и они отказались принять его доводы. А уж если теперь ее папочка узнает об этой встрече, он точно вытурит его с работы, как и предупреждала миссис Шмитт. Но Лорна стояла здесь, доверчиво глядя на него из-под полей изящной шляпки красивыми глазами с опущенными ресницами, с ласковой улыбкой, с трогательными блестящими капельками пота на лбу и потемневшими подмышками. Да и какой нормальный мужчина, если только у него оба глаза не стеклянные, мог равнодушно смотреть на хорошенькую девушку с тонкой талией и высокой, унаследованной от матери, грудью. Но Йенс Харкен знал свое место. Конечно, он мог вести себя с ней, соблюдая приличия и с должным уважением, как и подобает кухонному рабочему. Но отказаться от возможности еще с кем-нибудь поговорить о яхте — это было выше его сил, ведь яхта — это его мечта и страсть. И то, что в данный момент у него не было судна, ничего не значило, оно у него будет, Харкен знал это и верил в собственное, яркое, заманчивое и сказочно-прекрасное будущее, как верил в день и ночь, в свои руки и ноги. Да, конечно, так и будет, иначе бы он не оказался здесь босиком рядом с Лорной Барнетт в кокетливом наряде и шляпе с бантами.

А может, дело в другом, и эта милая богатенькая барышня просто скуки ради забавляется беседами с лакеем? Поколебавшись с минуту, Йенс все-таки решил, что у нее более благородные намерения, и решил поделиться своими замыслами.

— Ну ладно. — Он взял в руки бадью с мелкой рыбешкой и, шагнув в воду, выплеснул ее в озеро, затем снова зачерпнул полное ведерко.

— Смотрите сюда, — заговорил Йенс, точно продолжая свои мысли, перед тем как вылить воду на песок. Он отломил прут от ближайшего куста и присел рядом с Лорной на корточки. — Вы ведь умеете немного управляться с парусом, правда?

— Да, чуть-чуть. Я ведь только украдкой могла этим заниматься.

Он улыбнулся, не отрывая глаз от песка.

— Вот тип яхты, такой же, как у вашего отца. Вы, конечно, знаете, что собой представляет днище этой лодки…

Он изобразил на песке глубокий киль.

— Такая конфигурация киля означает, что водоизмещение этой яхты можно определить отсюда и до этого места. — Он начертил ватерлинию. — Однако во время соревнований яхтсмены поднимают все больше и больше парусов, а для поддержания равновесия килевую балку утяжеляют железом и свинцом, но если и таким образом трудно удержать равновесие, тогда они ее нагружают мешками с балластом и укладывают их рядами от одного борта до другого, так что лодка дает глубокую осадку в воде, понимаете?

— Да, конечно, я знаю про балласт.

— Ну и хорошо, а теперь взгляните вот на это…

Он опустился на колени и стал порывисто чертить на песке вторую лодку.

— Это шаланда, легкое маленькое суденышко с плоским дном, которая только скользит по воде, а не рассекает ее. Водоизмещение по дизайну адекватно водоизмещению килевой яхты — как раз то, о чем мы и говорили. Урежем число парусов, потому что при таком корпусе нам не нужен лишний вес. Ну, скажем, вес судна длиной тридцать восемь футов достигал бы тысячи ста фунтов, с учетом водоизмещения он составил бы что-то около половины этого, только пятьсот пятьдесят фунтов. Мы здорово сэкономим в весе.

— А как же лодка сохранит равновесие, если вы не будете использовать балласт?

— С помощью формы.

Он метнул в Лорну короткий взгляд и живо нарисовал третью картинку.

— Представьте себе, что по форме лодка будет напоминать сигару, на которую кто-то наступил, а ее осадка — от палубы и до днища — не будет превышать трех футов.

— Такая плоская?

— Ничего, зато легкая и быстрая как пуля, без длинного бушприта — зачем нам такие большие паруса? Парусов у нас будет немного.

— А она не будет зарываться носом в воду?

— Ни в коем случае.

— Вам нелегко будет убедить моего отца в этом.

— Ну и что же, все равно я прав! И я уверен в этом! Лодка должна быть мелкой, по проекту у нее такой корпус. — Он обрисовал в воздухе контуры. — Благодаря таким техническим характеристикам у нее будет мощная естественная подъемная сила: двигаясь при низком ветре, она не будет зарываться носом, а станет скользить по поверхности водной глади, как маленькая ракета, не то что яхты старого образца, когда корпус почти полностью погружается в воду, создавая мощное сопротивление движению.

Он перевел дыхание, сел на песок и, уставив руки в бока, пристально посмотрел на Лорну. Его глаза на солнце казались совсем светлыми, а дыхание от волнения стало коротким.

— Откуда вы все это знаете?

— Ну, как сказать, откуда. Просто делаю и все.

— А вы когда-нибудь изучали это?

— Да нет.

— А как же тогда?

Йенс прикрыл глаза и замолчал. Оглянувшись назад, он отбросил палку в сторону и сдвинул брови.

— Я норвежец. Думаю, что это у нас в крови, и потом, сколько я себя помню, я все время занимался парусным делом. Меня научил отец, а его учил мой дед.

— А где?

— Сначала в Норвегии, а потом здесь, когда мы иммигрировали.

— Так ты иммигрант?

Помедлив, он ответил:

— Мы приехали сюда, когда мне было восемь лет.

Так вот откуда взялся его легкий акцент! Вообще-то он говорил на хорошем английском, но теперь, когда она повнимательнее посмотрела на его профиль, она отчетливо разглядела характерные нордические черты его лица — прямой нос, сильный подбородок, четко очерченный рот, белокурые волосы и эти беспокойные синие глаза.

— А ваш отец поддерживает вас? — Йенс посмотрел на нее долгим взглядом. — Я имею в виду яхты, — добавила Лорна.

— Мой отец умер.

— О, простите меня.

Он снова взял прут и рассеянно ткнул им в песок.

— Он погиб, когда мне было восемнадцать, во время пожара на верфи в Нью-Джерси. Я ведь тоже там работал и тоже пытался кого-нибудь заинтересовать своей идеей, но они только смеялись и посылали меня подальше.

— А мама?

— Она тоже умерла, еще до того как не стало отца. У меня есть еще брат, но он остался в Нью-Джерси. — Помолчав, он откинулся назад и продолжал с лукавой полуулыбкой: — Я пообещал ему, что поеду в Миннесоту и попробую найти кого-нибудь, кто заинтересуется моим предложением, а когда разбогатею и стану известным дизайнером самых быстроходных лодок, он сможет приехать и работать у меня. Он женат, у них двое маленьких ребятишек, сами понимаете, как нелегко и непросто ему сорваться с места. Но когда-нибудь я все-таки перетащу его сюда, попомните мои слова.

И собеседники еще раз помолчали, сидя на корточках друг против друга. Сколько времени они сидели? По крайней мере час, которому, казалось, конца не будет. Он машинально сжимал в руке прут, а она, не шевелясь, держала руки на коленях. Девушка была оживленна и мило женственна: в белой блузке с высоким воротником и широкими рукавами, глазами, восхищенно блестевшими из-под шляпки, она была прекрасна, потому что прекрасны были те сложные чувства, что пробудила в ней встреча с этим человеком.

В холщовой рубахе и полотняных штанах Харкен живописно смотрелся этаким мужественным красавцем с твердым нордическим профилем. Песок еще был теплым под его босыми ногами, а глаза сияли от солнца и напряжения, но он взял себя в руки и, подчиняясь правилам приличия, отвел взгляд в сторону.

— Вы запачкали юбку, мисс Лорна.

Лорна опустила глаза.

— Ах, да это пустяки, это же просто песок, он осыплется, когда высохнет. Ну, а…

Она изучающе глянула на рисунок и дорисовала еще один киль.

— Скажите-ка, Харкен, а сколько вам нужно денег, чтобы построить эту яхту?

— Значительно больше того, что у меня есть, и, даже если я договорюсь с яхт-клубом и они вложат какие-то деньги, все равно не хватит…

— Ну, а все-таки сколько?

— Наверное, долларов семьсот.

— Да, многовато.

— Тем более что все уверены: моя яхта тут же перевернется и потонет.

— Честно говоря, кое-что из того, что вы рассказали, мне и сейчас непонятно. Например, о скользящей маленькой ракете. Объясните еще раз, и тогда я попробую уговорить папу.

Йенс вытаращил глаза:

— Вы это серьезно?

— Хочу попробовать.

— Вы что, собираетесь ему рассказать о нашей встрече, да?

— Нет, конечно. Я скажу ему только, что я беседовала с Иверсеном и он поддерживает эту идею.

Харкен восхищенно прошептал:

— А вы смелая леди.

— Да не очень. Скажите, Харкен, а вы слышали что-нибудь о писателе Чарльзе Кингсли?

— Нет, боюсь, что нет.

— Ну, мистер Кингсли проповедует идею о том, что современные женщины, если хотят сохранить свое здоровье, должны следовать трем принципам: молчание, выдержка, пауза. Я решила следовать этому и сохранить себе здоровье. Вот и все. Да, моему папе ваша идея не нравится, но вдруг случится, что ему надоест ругаться, а я буду тут как тут. Кто знает, может быть, это случится очень скоро. Ну, а теперь, Харкен, еще раз объясните мне про яхту.

Только он хотел начать снова рассказывать, как где-то рядом послышался странный звук. Молодые люди одновременно повернули головы в одну и ту же сторону. В клубах дыма из-за камеры «Кодак», стоящей на треножнике прямо на песке, выглядывала голова Иверсена.

— Что вы делаете, мистер Иверсен! — вскричала Лорна.

— Интуиция подсказывает мне, что в один прекрасный день эти рисунки на песке могут стать историческими. И я просто зафиксировал их для потомства.

Встав на колени, она подняла руку в знак протеста.

— О, как вы могли!

Иверсен засмеялся.

— Не бойся. Папе я не покажу. Во всяком случае, до тех пор, пока лодка не построена и Йенс не потонул на середине озера. Если это случится, тогда я не смогу выполнить обещания.

Лорна успокоилась и снова присела на корточки.

— Ну, тогда ладно. Но вы должны дать мне слово тут же спрятать эти фотографии. Вы же знаете моего папу. После вчерашнего вечера он и слышать не может о Харкене, и, если он только узнает, что я была здесь и обсуждала с ним все эти дела, его хватит удар. Мне нужно попробовать убедить его, что Харкен ваш протеже и что вы верите в него и в его идею с яхтой. Идет?

— Я убежден, что его яхта победит.

Лорна переводила недоуменный взгляд с одного на другого.

— Ну, а почему же в таком случае вы не скажете всем об этом?

— Я говорил. Но они не хотят слушать. Вы же знаете, какой из меня яхтсмен.

За ним утвердилась слава человека, который проигрывал любую гонку, в которой принимал участие, потому что однажды он добрался до финиша вплавь, толкая лодку перед собой. Он заявил, что таким образом она идет быстрее, чем под парусом. У его лодки даже имя было подходящее — «Может Б» (может быть).

Встав на ноги, Лорна подошла к Иверсену.

— Ну, так попробуем еще раз? Вместе со мной, а? И с Харкеном тоже, если папа все-таки поговорит с ним?

— Я готов.

— Ой, спасибо, спасибо, мистер Иверсен! — Она порывисто обняла его, но вдруг опомнилась и встала в позу скромницы. — О, простите. Только не говорите про это маме.

— И тетушке Генриетте тоже, — засмеялся Иверсен.

— Ну-у! — Лорна скорчила гримасу, сомкнув на груди руки. — А у меня есть с собой пакет с едой. Как вы, джентльмены, насчет того, чтобы слегка перекусить?

— А кто готовил, миссис Шмитт? — вскинув брови, спросил Иверсен. — Ну, тогда меня, холостяка, не надо просить дважды.

Харкен поднялся и встал, не говоря ни слова.

— А вы, мистер Харкен? — подчеркнуто вежливо пригласила его Лорна, оглянувшись через плечо.

Она даже не представляла себе, как она была хороша в эту минуту — легкая и стройная, с разгоревшимся личиком, на котором играли солнечные блики, с развевающимися за спиной голубыми лентами. Харкену не нужно было ничего объяснять, и так было ясно, что этот пикник ничего не даст. Только то, что здесь с ними Иверсен и можно украсть один час, про который ее папочка никогда не узнает. И все, а завтра Йенс Харкен вернется на кухню, а Лорна — к крокету на восточной лужайке, и никто из них никогда в жизни больше не вспомнит об этом солнечном ударе в жаркий июньский полдень.