Осень сердца

Глава 8

Был жаркий солнечный июль. Стояла жара, дождей не было, и повсюду цвели сады. Розы Лавинии покоряли всех. Смит вырастил крупные ягоды. Имение Роуз-Пойнт окружали газоны, которые казались образцовыми, и повсюду витал запах свежескошенной травы. В лодочном сарае мощные двойные двери были открыты настежь четырнадцать часов в сутки, и теплый летний ветерок приветливо доносил свежесть леса, сохраняя ее для мисс Лорны в любое время, как только она захочет прийти.

Она выжидала четыре дня, чтобы вернуться снова. И в тот день, когда она собралась прийти, она впервые встретила в саду мать, когда та собирала в корзину голубую живокость на длинной, покрытой шипами ножке.

— Мама… доброе утро! — воскликнула Лорна. Лавиния взглянула на нее из-под широких полей соломенной шляпы.

— Доброе утро, Лорна.

— Славный день, правда?

— Будет еще жарче. Тебе следует надеть шляпу.

— Ах, мама, а я, к сожалению, забыла.

— Забыла? После того как ты обгорела и все еще облезаешь?

— Постараюсь запомнить для следующего раза.

— А что у тебя в руках?

— Домашнее печенье. Я добавила в него для запаха корицы и яблок. Хочешь попробовать?

Лорна развернула белую салфетку. Лавиния сняла перчатку и взяла себе одно.

— Я собираюсь навестить мистера Харкена в сарае, если ты не возражаешь.

— Ну, Лорна, ради Бога, мне не очень нравится, что ты помогаешь ему в этом деле.

— Я знаю, но он иногда работает даже во время ленча, и мне кажется, ему необходимо устроить небольшой перерыв. Правильно, мама?

— Ну… — Лавиния бросила взгляд на огород и на лес, который начинался за ним, а затем на Лорну со свертком в руке. — Надеюсь, ты хоть столовое серебро с собой не взяла?

— Нет, что ты. Это те приборы, которые накрывают прислуге, и я, конечно, скажу Харкену, чтобы он вернул их, как только закончит работу.

И снова Лавиния бросила нерешительный взгляд на сарай.

— Ну ладно, я потом проверю.

— Я случайно забрела туда и увидела, что дела с яхтой идут хорошо. Это действительно поражает. Он начертил чертеж в полном масштабе прямо на полу. А ты не хочешь пойти со мной?

— В старый сарай-развалюху? Нет, Боже праведный, конечно, нет. И, кроме того, я собиралась сделать букеты.

— Ну, ладно, тогда я пойду. — Лорна бросила взгляд на сад. — Мама, твои цветы как само лето. Можно мне сорвать один?

— Сорви, конечно… но, Лорна, не задерживайся там надолго, хорошо?

Лавиния выглядела обеспокоенной.

— Ладно. — Лорна выбрала живокость и сорвала ее. Удивительно, она совсем не пахла. — Я только взгляну, как идет работа, и отдам это печенье мистеру Харкену, а потом пройдусь по берегу к дому Фебы. Она приглашала меня на ленч на веранде.

— Ну, чудесно. — Взгляд Лавинии потеплел. — Передай ей привет от меня и ее маме тоже. А когда ты вернешься, дорогая?

Оглянувшись, Лорна крикнула:

— Не поздно, наверное, часам в трем, а потом, если не будет очень жарко, я уговорю Дженни поиграть в теннис. Пока, мама.

Лавиния смотрела на дочь, продолжая держать в руке печенье.

— Помни, — крикнула она, — ты не должна там задерживаться надолго!

— Хорошо, мама.

— А в следующий раз надень шляпу.

— Обязательно, мама.

Лавиния вздохнула и смотрела до тех пор, пока дочь не исчезла из виду.

Лорна обогнула оранжерею, пересекла огород и вошла в лес. Еще до того, как она подошла к сараю, она услышала звук мотора. Пап… пап… пап. Короткие очереди вперемежку с длинными паузами. Она на минуту прислушалась, затем срезала путь так, что попала прямо к входу в сарай. Остановившись, она перевела дух и привела себя в порядок. Держа печенье и живокость в одной руке, она другой рукой поправила волосы, уложенные в затейливую прическу в стиле Гибсона, когда волосы скреплены двумя богато украшенными брошами в виде выложенных жемчугом палочек. Она одернула юбку и подтянула зеленые с белым бретели, которые должны были сходиться точно по центру, и проверила шарф, завязанный узлом на шее.

Наконец, оставшись всем довольна, она переложила живокость в правую руку и вошла во владения Харкена.

Он рассматривал кусок дерева, не заметив ее. Девушка с удовольствием отметила, что он был в старой линялой рубахе, которая когда-то была, наверное, цвета томатного сока. Она была такой выношенной и тонкой, что болталась на нем, как обвислые щеки на старой челюсти. На нем были обычные черные подтяжки и черные брюки. Голова была непокрыта, и пшеничные волосы на лбу потемнели от пота.

Пила остановилась, но мотор продолжал по инерции работать. Пап… пап. Тихонько насвистывая, он осматривал отпиленный кусок, проверяя кончиками пальцев гладкие края.

— Привет, Йенс.

Он поднял глаза. Тот злополучный поцелуй был таким острым воспоминанием, как будто это случилось только что.

— Ого, посмотрите, кто к нам пришел!

— К тому же кто-то дары приносящий.

Лорна шагнула в сарай со свертком в руках и цветком и направилась к нему. Он продолжал держать в руках доску.

— Теперь моя очередь. Вот печенье с корицей и яблоками, свеженькое, прямо от миссис Шмитт… и кое-что еще, как раз к вашим глазам.

Сначала она дала ему живокость. Йенс переводил взгляд с цветка на нее. А мотор тем временем снова издал свое пап. Наконец он решился взять у нее из рук цветок: его нежные голубые лепестки резко контрастировали с его руками и рабочей одеждой.

— А как это называется?

— Живокость. Дельфиниум.

— Спасибо.

Растение действительно гармонировало с его глазами. Лорне потребовалось сделать над собой усилие, чтобы отвести от них взор и напомнить, что у нее есть еще кое-что.

— А вот печенье.

— Еще раз спасибо.

— Сегодня мне нельзя оставаться. Я должна идти к Фебе на ленч, мне-только хотелось взглянуть, как у вас дела.

Он повернулся, пошел к электропиле и, повернув какой-то рычаг, выключил ее.

— У меня все отлично, — сообщил он, держась на безопасном расстоянии. — Смотрите, что у меня есть. Это ваш отец разрешил мне купить удивительную электропилу. Четыре лошадиные силы.

— А это много?

— Хватает. Для этой работы такая мощность подходит, к тому же она работает на керосине.

— На керосине…

— Все, что от меня требуется, так это просто включить ее, и я могу пилить все, что нужно, безо всяких усилий. Здорово, правда?

— Да, действительно здорово. Я смотрю, вы уже что-то распилили.

Она пересекла пол, на котором еще с прошлого раза остались чертежи и эскизы, и увидела у стены пять шпангоутов: по ним уже можно было определить форму корпуса будущей лодки. Йенс как раз распиливал еще один, когда пришлось прервать работу.

— Ну, вы делаете успехи.

— Да.

— Мне бы хотелось посмотреть, как вы дальше будете работать, но боюсь, что должна уже идти.

— Ладно… спасибо за печенье. И за цветок.

— Не стоит.

Она изучающе посмотрела на него долгим взглядом, перед тем как совсем уйти:

— Да, конечно, я была права: они такого же цвета, как живокость.

В доме Фебы Лорну провели прямо в прохладную зеленую комнату, где миссис Армфилд, сидя в кресле напротив французской двери, быстро писала письмо за своим секретером. Она подставила обе руки, а потом щеку для поцелуя.

— Лорна, как приятно видеть тебя. Боюсь, что Феба не очень хорошо чувствует себя сегодня, но она просила меня проводить тебя сразу к ней.

Феба лежала наверху в своей комнате, свернувшись на постели и подложив подушку под живот.

— Феба… о, бедная Феба, что случилось? — Лорна подошла к постели и села рядом с подругой, убрав волосы с ее лба.

— То, что бывает у нас раз в месяц. Как же иногда ненавистно быть девушкой! Терпеть такие муки!

— Да я знаю, у меня тоже так бывает.

— Мама сказала горничной положить мне теплые компрессы на живот, но они совсем не помогли.

— Бедная Феба… мне тебя так жаль.

— Это я должна сожалеть, что расстроила наши планы насчет ленча.

— Да что ты, не говори глупостей. Мы можем устраивать ленчи в любое время. Ты отдохнешь, и я уверена, что завтра тебе станет лучше. Может быть, мы потом что-нибудь придумаем?

Лорна возвращалась в Роуз-Пойнт другой дорогой, вдоль берега, по которой обычно редко ходили, и думала про себя о том, что Феба дала ей шакс еще раз зайти в лодочный сарай несмотря на то, что говорила мама. Все равно никто в доме не ждет ее раньше полудня. Пробираясь сквозь лесную чащу, Лорна чувствовала легкое волнение, которое испытывала каждый раз, направляясь к Харкену.

Однако в сарае его не было. Живокость, которую она подарила, все еще лежала на окне, и свежий ветерок обдувал ее лепестки. Печенья тоже не было, хотя салфетка валялась тут же. Электропила стояла неподвижно. Она подошла к ней и потрогала пальцами пилу, а потом взяла щепотку опилок и поднесла к носу — живое доказательство его утренней работы. Она потрогала карандашные отметки на деревянных брусках и опиленные края досок. Глядя на инструменты, она вспомнила то волнение, которое охватывало Йенса каждый раз, когда он работал с ними. Она бродила по сараю, заставленному обломками досок, чертежами, дотрагиваясь до тех вещей, которые трогал он, вдыхая запах, которым дышал он, чувствуя жуткую близость к нему и ко всему, что его окружало.

Лорна уселась на скамейку и стала ждать. Йенс вернулся минут через тридцать, и она услышала его шаги еще до того, как он зашел в сарай.

Он замер на пороге, увидев ее. Как всегда, какая-то внутренняя связь возникла между ними, власть которой была безмерно велика.

— Феба заболела, — сразу же сообщила она. — Дома меня ждут не раньше трех. Можно мне остаться?

Он не отвечал и стоял без движения довольно долго. Она не могла разглядеть его лица, потому что оно было в тени, но пауза была достаточно красноречивой: это было предостережение ясное и недвусмысленное.

— А почему вы не хотите спросить разрешения у родителей?

— А я уже спросила. Я спросила у мамы перед тем, как идти сюда с печеньем.

— Спросила у мамы!

— Она срезала цветы в саду, я остановилась и сказала ей, что несу вам печенье, и спросила у нее разрешения сорвать один цветок.

— И она согласилась?

— Ну… Я только могу подтвердить: она не знала, что этот цветок я сорвала для вас.

— Мисс Лорна, вы знаете, что мне нравится, когда вы здесь бываете, но, думаю, ничего хорошего нет в том, что вы приходите сюда слишком часто.

— Не беспокойтесь. Я не заставляю вас целовать меня.

— Я знаю, что нет, потому что я не собираюсь этого делать!

— Я только хочу посмотреть.

— Вы отвлекаете меня.

— Я буду сидеть тихо, как мышка. Он рассмеялся, и она тоже прыснула, подумав, как много она болтает.

— Ну, может быть, не совсем тихо, — заметила она. — Но, пожалуйста, позвольте мне остаться.

— Как знаете, — сдался он.

Поцелуев больше не было. Когда она уходила, Харкен больше не приглашал ее прийти еще. Но когда она объявилась в следующий раз, скамейка была покрашена.

С тех пор Лорна во время своих визитов всегда садилась на нее и сидела там, пока Йенс работал. Она приходила обычно рано утром, пока мать не встала, захватив с собой всякие вкусности, которые они делили поровну, а Йенс приносил то, что ему давали на кухне, и это тоже было гораздо привлекательнее тех деликатесов, которые подавали в столовой. Там все внимание уделялось внешнему виду блюда, модным украшениям и сервировке, а не тому, чтобы еда была просто вкусной.

А как они болтали! Особенно Лорна. Постелив на скамейку индейскую накидку, она садилась и рассказывала про свою жизнь. А если она бывала на концерте, в театре или на каком-нибудь вечере, то рассказывала все в деталях. Если это был обед или званый ужин, подробно описывала все блюда. Йенс спросил ее про мистера Гибсона, о котором она как-то вскользь упомянула, и она рассказала ему, что известный модельер был гостем у них в доме прошлым летом и так повлиял на нее, что она полностью изменила свою манеру одеваться и прическу. Они долгое время обсуждали, почему Лорне ближе понимание манер «девушки-мальчика» (это те, что больше времени уделяют спорту и занятиям, чем тому, чтобы просто привлекать внимание мужчин) и «убежденных» (тех, которые ставят себе цель в жизни и в одиночку добиваются ее, полагаясь в основном на собственные силы). Они решили, что этому типу соответствует Харкен, который покинул семью для того, чтобы стать лодочным мастером.

Йенс рассказывал про своего брата Девина и про то, как он скучает по нему.

— Я написал ему о яхте, которую строю; он, наверное, так же взволнован, как и я. Он говорит, что если она выиграет парусные гонки в следующем году, то он приедет сюда, и мы будем работать вместе.

— Я не могу дождаться встречи с ним. А вы рассказывали ему про меня?

— Я только сказал ему, что угостил вас рыбой.

— И все?

— И больше ничего.

— Расскажите мне про своих родителей, — попросила она однажды.

Он рассказал о стойком отце и трудолюбивой матери, которые поехали в Америку, чтобы устроить лучшую жизнь для своих сыновей. Он рассказал о работе с отцом в лодочных мастерских, когда он буквально вытягивал ответы из этого замкнутого человека, а тот, в свою очередь, никогда не мог понять, откуда Йенсу в голову приходят такие вопросы, и никогда не мог удовлетворить любознательность пытливого мальчика, который по своим знаниям давно превзошел отца.

— Так вы и правда знаете все о лодках только благодаря работе в лодочных мастерских.

— Нет. Кое-что у меня и тут есть, — Йенс постучал по голове. — Я рисую лодку и знаю, как она будет вести себя на воде.

Наблюдая за его работой теперь, она убедилась в этом окончательно.

— Как хорошо иметь такую большую семью, как у вас, так что даже тетушки живут вместе с вами. Мне это очень нравится, — сказал он ей как-то.

— Вам только кажется, что это хорошо. Многие в нашей семье страдают из-за того, что не имеют личной жизни.

Лорна стала рассказывать Йенсу о Генриетте, которая всегда была в курсе, куда Лорна собиралась, и о ее постоянных напоминаниях носить с собой шляпную булавку как оружие самозащиты. Рассказывала и о последней любви тетушки Агнес капитане Дирсли, и как она посвятила ему всю свою жизнь, несмотря на отсутствие всякой надежды, и об одиночестве старой женщины, последние годы которой отравлены гнетом старшей сестры.

— Я люблю мою тетушку Агнес. Но я ничего не могу сделать с Генриеттой. Я только часто думаю о том, что если бы у меня и было какое-нибудь желание в жизни, так это чтобы напитан Дирсли соединился с тетушкой Агнес.

— А о чем вы мечтаете для себя?

— Да ни о чем. У меня вся жизнь впереди. А тетушка Агнес старенькая, и ей, должно быть, очень грустно видеть, как время бежит, и ты уже никогда не сможешь иметь ни семьи, ни детей, ни любви, ни собственного дома.

— Так вы мечтаете о чем-нибудь таком и для себя?

Эти слова всколыхнули целый ворох вопросов, которые напрямую обсуждали один предмет — удачу, в какой мере она даруется судьбой, а в какой степени зависит и от человека.

Во время этих дебатов яхта строилась особенно успешно. Пересекающие секции из кедра были уже закончены и расставлены по всей длине сарая одна за другой, соединенные общим хребтом, наподобие рыбьего скелета.

Ах, этот запах кедра и зеленые дни глубокого лета! Несмотря на явные успехи в строительстве, Лорна и Йенс держались друг с другом официально, соблюдая уговор никогда больше не целоваться.

Так продолжалось до тех пор, пока Лорна но принесла целую миску знаменитой черной смородины и целую кипу журналов по парусному спорту. Йенс заметил ее, когда она приближалась к сараю и бросил работу, чтобы ее встретить.

— Смотрите-ка, что я принесла! — воскликнула девушка.

— Черная смородина? — рассмеялся Йенс. — Ну, если Смит когда-нибудь узнает об этом, он просто лопнет от злости.

— А-а… — Лорна издала победный звук фанфары и торжественно извлекла серебряную ложку.

— Только одна? — удивился Йенс.

— Одна нам и нужна.

Они уселись на скамейку, прямо на пороге, выставив ноги на улицу, и стали лакомиться ягодами, сладостями и конфетами, беря по очереди серебряную ложку, а потом Лорна собрала остатки ягодного сока, смешанного с сахаром, и поднесла Йенсу к губам.

— Съешьте, — сказал он. — Это же последняя.

— Нет, вы, — настаивала она.

Он сидел, положив руку на спинку скамейки, чуть выше плеча Лорны, полностью расслабившись. Она продолжала держать ложку в руке, глядя своими карими глазами в его глаза, собираясь накормить его в последний раз. В конце концов голова его подалась вперед и он раскрыл губы. Она поймала кончик его языка и зачарованно любовалась, как его губы сомкнулись вокруг ложки… медленно… медленно ложка попала в рот… а потом они слились в долгом поцелуе.

Наконец ложка была свободна. Она нежно звякнула, ударившись о миску, гнездившуюся в складках юбки девушки. Стало так тихо, что слышно было, только их дыхание и биение сердец. Столько дней они вели себя примерно, осторожно, но все оказалось напрасным: они не могли быть просто друзьями, когда полюбили и хотели принадлежать друг другу.

Еще до того, как он придвинулся к ней, они уже оба знали, что произойдет.

Он убрал руку со скамейки и нежно привлек ее к себе, а она, подняв лицо, порывисто обняла его шею. Он знает, что за эти дни все сказано без слов между ним и ею и что они ждут только момента и решимости осуществить это, сказанное без слов. Их точно ослепило, пьянея друг от друга, они слились так тесно, как только можно было это сделать, сидя на скамейке. Ее язык утонул в горячей влажности его рта, зубы стучали от озноба, охватившего их тела, а вкус черной смородины придавал неповторимый аромат поцелую, который прервался, когда Харкен опрокинул миску с ложкой. Они продолжали держать друг друга в объятиях, раскрыв губы и продолжая касаться всех доступных мест, чувствуя, что все было хорошо, во всем было безмерное счастье, великая радость, даже в этом зное и запахе смородины, а их сердца просто разрывались на части, чувствуя, что одному просто не хватает другого и хочется большего. Слегка отодвинувшись друг от друга, они молча, без улыбки, глядя глаза в глаза, тихо сидели, едва переводя дыхание.

Йенс освободился и тоном приказа сказал:

— Пошли со мной.

И, взяв ее за руку, повел в сарай. Там в тени прохладной комнаты он снова обнял ее, а она, встав на цыпочки, прильнула к нему, обвив его шею руками. Они застыли в долгом поцелуе, мучительно пытаясь доказать, как нежно и восторженно они любят друг друга. Казалось, время остановилось, когда его руки скользили по ее спине, по бокам, деликатно трогая начало грудей.

Он поднял голову, и их взгляды встретились.

— Лорна, — прошептал он. — Просто Лорна.

— Йенс, — ответила она, чувствуя потребность произносить его имя.

Некоторое время они только могли смотреть друг на друга, спускаясь с небес на землю.

— Можно мне теперь сказать?

— Да… что-нибудь.

— Ты самая прелестная женщина, какую я когда-либо встречал. Я так думаю с того самого вечера, когда ты пришла к нам на кухню.

— А я думаю, что ты самый приятный из всех мужчин, которых я знаю. Мне совсем нетрудно это сказать.

— А мне трудно сказать очень многое.

— Ну, скажи прямо сейчас.

— Прекрасная девочка, знаешь, как часто я думал именно о том, что я сейчас делаю?

— Целоваться со мной?

— Целовать, обнимать тебя, трогать твое чудесное тело.

Его руки касались ее груди, затем пальцы его приблизились к двум наиболее чувствительным ее точкам.

— Сколько раз?

— Пятьдесят, сто, тысячу. Так много раз, что я не мог спать по ночам, представляя себе это.

— Я тоже. Ты совсем лишил меня сна.

— Я рад.

Она снова встала на цыпочки, горя желанием поцеловать его, ее губы раскрылись, и он радостно принял это приглашение. Их языки двигались плавно, как балетная пара, обволакивая друг друга нежной сладостью. Он лизнул ее верхнюю губку, а затем ласково куснул ее и утонул в глубоком сладостном напряжении, во время которого он, томясь желанием, обхватил ее обе груди, нежно и крепко сжимая их обеими руками.

Она тихо дышала ему в шею.

— О… — шептала она снова и снова, стоя неподвижно, с полуприкрытыми веками, обняв его за плечи. Его движения были легкими и медленными, словно он давал ей время привыкнуть к его ласкам.

Ее веки чуть приоткрылись. Между зубов показался кончик ее языка. Ее грудь поднималась и опускалась у него в руках в такт ее дыханию. Он продолжал нежно ласкать круговыми движениями самые чувствительные точки на груди, а потом крепко обнял ее и прижал к себе.

— Здесь небезопасно, — сказал он поверх ее головы.

— Нам нужно подыскать какое-нибудь подходящее место.

— Ты уверена?

— Да. Я знала это задолго до сегодняшнего дня.

Она теснее прижалась к нему, чувствуя, что он несколько растерян и не привык к такого рода делам, хотя они и обоюдно решили насчет такого рода дела. Это было самым важным для них сейчас, так мак они принадлежали друг другу.

— Можно подождать до воскресенья? — спросил он.

— Если нужно, потому что я чувствую себя так, как будто я умираю каждый раз, когда ухожу отсюда. К югу от студии Тима есть небольшая рощица, там заброшенный пляж и склады, так что никто туда не ходит. Встретимся там. Я возьму лодку у Бена. В час, ладно?

— В час.

— А, Лорна?

— Да, Йенс.

— Если ты считаешь, что там для тебя лучше, возьми с собой острую шляпную булавку.

Воскресенье было солнечным. Лорна прихватила с собой еды для пикника. И одеяло. Она была в голубом и воткнула в шляпу огромную острую булавку. Вскоре она нашла лодку Йенса, которая стояла там, где высились скалы, а над ними раскинулась маленькая рощица. Йенс вышел ей навстречу из-за деревьев и спустился к подножию скал. Он был в белом воскресном костюме и черной шляпе.

— Привет.

— Привет.

Они медленно поплыли вдоль берега.

— Приехали.

Он подождал, пока лодка уткнется в берег, а затем привязал ее к ивовому кусту. Лодка подпрыгнула и замерла. Лорна передала Йенсу одеяло и корзину, а затем взяла протянутую ей руку и сделала шаг вперед. Он осторожно поставил ее на землю, не выпуская из объятий.

Йенс все еще держал ее за руки. Она обнимала его за плечи. Стоял жаркий неподвижный полдень, и они застыли в ожидании.

Она заметила, как он изменился в белом костюме и шляпе, в белой рубашке и черном галстуке. Это было так удивительно.

Он тоже заметил, что она была в том же наряде, что и в первый раз на пикнике, — та же голубая юбка, блузка с широченными рукавами и шляпка из итальянской соломки с голубыми лентами.

— Привет, — еще раз сказал он с нежностью. Она в ответ озарилась радостной улыбкой и тоже очень нежно поцеловала его.

Мимо на некотором расстоянии проплывали лодки. Он подал ей руку. Держа в руках одеяло и корзину, Йенс повел ее по берегу, пляж был диким, и повсюду валялись острые обломки скалистой породы.

— Осторожно, очень острые камни.

Когда Лорна вдруг начинала ускорять шаг, он мягко останавливал ее ради безопасности, пока они не достигли наконец верхней площадки, где лесок был довольно густым, но сквозь деревья проглядывала водная гладь озера. Там, чуть ниже, они расстелили одеяло и собрались устроить пикник, ради которого они сюда и пришли.

Было так хорошо, что он поставил корзину и привлек Лорну к себе. Они стояли на траве около того места, которое приготовили для пикника.

— Что-нибудь не так? — спросил он.

— Я никогда раньше не видела тебя в костюме. Он глянул вниз.

— Это очень старый костюм. И притом единственный.

— И шляпа тоже.

Он снял шляпу и, держа ее в руках, произнес:

— Ради воскресного дня.

— Нет… — запротестовала она. — Не снимай, ты мне в ней нравишься.

— Хорошо. — Он снова надел шляпу. — Для тебя.

Она пристально смотрела на него, и ее взгляд скользнул по его свежевыбритому лицу и затем остановился на его костюме. Пиджак, застегнутый на все пуговицы, казался ему тесноватым, а рукава короткими — наверное, он сильно возмужал с того момента, когда покупали этот костюм. Что же касается Лорны, то ей только нравились его развитые формы и мускулы.

— Я предполагаю, леди не следует говорить, что мужчина выглядит потрясающе.

Йенс не смог сдержать улыбки.

— Нет, я считаю, что я именно такой потрясающий мужчина, если леди говорит такое.

Он перестал улыбаться и добавил:

— Ты выглядишь неотразимо, мисс Лорна. Надеюсь, ты примешь этот комплимент, а также и то, что я всегда восхищаюсь твоими широкими рукавами и разными юбками.

— Правда? — Она взглянула на юбку и одернула рукава. — Это будет мой самый любимый комплимент, несмотря на то, что я всегда цепляюсь рукавами за дверные косяки.

Он ничего не мог сказать ей, только то, что очень хотел поцеловать ее, но прежде всего должен был состояться пикник, а потом вежливый разговор о погоде и о местной рыбалке и как идут дела с яхтой.

— Садитесь, пожалуйста, мисс Лорна, и вы позволите мне сесть рядом с вами?

— Ну, черт возьми, я не поняла.

Она опустилась на колени, наблюдая, как он расслабился во всю длину своего большого тела, приподняв одно колено и опираясь одной рукой на одеяло.

Они посмотрели друг на друга. Потом на воду.

— Нам можно не спрашивать друг друга, какой сегодня чудесный день, правда? — заметил он.

— Нет, конечно.

— Как много рыболовов на озере.

— Да.

— И парусников тоже.

— Мм.

— Приятно иногда покидать свой сарай.

Он нарочно был так чрезмерно вежлив. Их глаза снова встретились, говоря все без слов.

— Мы устроим пикник прямо сейчас? — спросила она.

— Отлично. А что у нас там? Она открыла корзину и начала выкладывать еду на одеяло.

— Холодный цыпленок со специальным грибным соусом, иерусалимские артишоки с беконом и нарезанный ананас.

— Я так совсем испорчусь.

— Я бы тебя очень любила, если бы ты испортился. — Она улыбнулась ему, накладывая еду в тарелку. — Однако этого всего мало, чтобы убить твою любовь к холодной рыбе. Вот почему я люблю наши пикники. Моя еда экзотична, а твоя просто вкусна. Таким образом нам удается узнать чуточку больше друг о друге, правда?

Она передала ему тарелку, а затем наполнила другую для себя. Он с удовольствием наблюдал за ней, следил за каждым движением, каждой особенностью, за нежными пальчиками и длинной шеей, за множеством пуговиц на груди, за волосами, которые развевались из-под шляпки.

— Ты просила миссис Шмитт упаковать корзину? — поинтересовался он.

— Да, ее.

— И что же она сказала?

Она продолжала накладывать себе в тарелку, но голос ее слегка задрожал.

— Ей платят не за то, что она должна что-то говорить. Более того, я не отвечаю миссис Шмитт и тебе тоже. Ты взял лодку у своего друга?

Она направила на него прямой взгляд.

— Да, у него.

— И что же ты сказал ему?

— Правду. Что я встречаюсь с девушкой.

— А ты сказал ему, кто эта девушка?

— Он знает.

— Откуда?

— Он увидел голубую живокость на окне и спросил, откуда она у меня. Я не люблю врать.

Молчание воцарилось между ними, обнажая правду об их чувствах и важности их свиданий.

Помолчав, Йенс продолжал:

— Я хочу, чтобы ты знала, Лорна, что, если это когда-нибудь раскроется и хоть слово дойдет до твоих родителей и они напрямую спросят меня, я скажу всю правду.

Она прямо посмотрела ему в глаза и ответила:

— Я тоже.

Оба держали в руках тарелки с едой. Обменявшись взглядами поверх корзины, они сразу поняли, что лучшего момента для поцелуя больше не будет.

Йенс поставил тарелку на траву. Перегнувшись через корзину, он пересел к Лорне поближе. Затем снял шляпу.

— Какой замечательный пикник, — сказал он. — А я совсем не голоден.

Щеки Лорны покрылись румянцем, а сердце заколотилось, когда Йенс опустился на колени перед ней, его глаза прямо смотрели на нее, а вся поза выражала какой-то призыв. Она сидела прямо на корточках, сомкнув руки. Он взял ее за руки, смяв рукава, и заключил в объятия. Она радостно откликнулась на его порыв, потому что это было именно то, чего они оба больше всего хотели, задолго до того, как наступил этот день, этот час, эта минута. Лежа по ночам в разных постелях, и днем, ожидая, когда кончатся бесконечные часы ожидания, они мечтали именно об этом. И наконец теперь это случилось. Он опустил голову ниже и прильнул к ее губам. Слившись воедино, они нежно прильнули губами друг к другу, радостно приветствуя этот миг. Йенс разъединил на минуту их головы, чувствуя, как трудно отрываться от нее, и ровно, без выражения, но довольно быстро проговорил:

— Пойдем, дальше, не бойся, дай мне уговорить тебя ласками…

Над головами с криками взвивались и тонули в небе чайки. Над тарелками жужжали мухи. Невдалеке послышался тихий свист. Они ничего этого не слышали, прислушиваясь только к стуку собственных сердец, а они им говорили: наконец, наконец…

Земля вздыхала… Или это был только ветер? Лето обнимало их или это были чьи-то прикосновения? Двое счастливых влюбленных ничего этого не замечали, а видели только, как Йенс машинально поднял руки и снял ее шляпку, нашел булавку и убрал ее, и две шляпы легли на траву рядом. Он сжал ее лицо в своих ладонях и чуть приподнял его.

Только летом можно было быть таким нежным и бесконечно безрассудным и наслаждаться любимым лицом — глазами, носом, губами, щеками, плечами.

— Да, — вымолвил он. — Ты само совершенство, как я и запомнил.

Его голова опустилась ниже, а руки крепче обхватили ее. Теперь они лежали, прижавшись всем телом друг к другу, губами к губам.

— Я не могу поверить в это, — произнес он странным изменившимся голосом, хриплым от желания.

— Я тоже не могу поверить.

— А ты правда здесь.

— Я уже думала, что этот день никогда не наступит, а когда он наступил, я думала, что здесь ничего не произойдет.

— Нет… нет.

Она притянула его голову и коротко поцеловала в губы, а потом легкими поцелуями покрыла щеки.

— Как ты мог подумать так? Я всегда приходила к тебе, разве нет?

— Ты же знаешь, что я тоже пришел бы к тебе, если бы мог.

Он схватил ее за обе руки, поцеловал ладошки и прижал их к своей шее.

— Да, я знаю, что это так. — Она просунула руки под его пиджак, почувствовав, какое это счастье ощущать тепло, силу и мускулы такого человека и принадлежать такому мужчине, как он.

— Каждый раз, когда ты приходила ко мне в сарай, я смотрел на тебя, стоящую на пороге, и думал, что это только кажется мне.

— Что?

— Это. — Он сжал еще крепче ее руку.

— Это?

Взглянув в его глаза, она провела пальцами по середине его груди. Сердце так билось, что, казалось, готово выпрыгнуть из ее рук: тун-тун, тун-тун.

— Ах… — выдохнула она, замерев. — Так же, как и мое, после того как я виделась с тобой.

— Правда? — нежно проговорил он, чувствуя нам ее руна гладит его под пиджаком. — Дай мне почувствовать.

Она не ответила, и он осторожно положил свою руку ей на сердце — большую грубую руну лодочного мастера на крошечную лужайку ее блузки. Он считал удары ее сердца, которое, казалось, билось быстрее, чем его собственное. Он видел желание и призыв в ее глазах. И наконец он полностью покрыл своей руной ее полную грудь. Лорна закрыла глаза. Ее пальцы гладили его грудь. Ее дыхание стало прерывистым, а руки задрожали, как в ознобе.

Она подумала: «О, мама, мама…»

Затем: «О, Йенс, Йенс…»

Она почувствовала прикосновение его губ все ниже и, подчиняясь его поцелуям, легла на спину, а он сверху накрыл ее телом, и она чувствовала радость от того, что есть человек, который может повелевать ею, заставить испытать чувство, близкое к исступлению, наслаждение от его могучего, чудесного тела, такого тяжелого и искусного одновременно, а руки лепили, ласкали, гладили, нежили ее грудь, в то время как губы в точности повторяли эти движения с ее губами. Ниже его тело двигалось в одном ритме с ее телом в такт сердцам, которые теперь бились в унисон. Нога Йенса уперлась в ее левую коленку и откинула ее чуть в сторону, так что ноги Лорны были раскинуты в стороны, а он лежал между ними, как в колыбели.

Когда их поцелуй прервался, она открыла глаза и увидела его лицо на фоне зеленых листьев и голубого неба. Где-то внизу ритм тела тоже остановился…-выждав паузу… еще медленнее… Наконец все прекратилось. Улыбок не было. Только их тела, казалось, слились в напряжении, признавая друг друга, позволяя им все, что можно, одобряя все, что ни делали. Его рука медленно ласкала ее грудь, пока он продолжал смотреть на нее, затем легкими поцелуями покрыл ее нос, веки и шею.

Он заметил, что ее рука потянулась к талии.

— Расстегни это, — прошептал он и откинулся на одно колено по другую сторону от ее правой ноги, придавив ей юбку. Он всей тяжестью тела опустился на ее ногу, сняв свой пиджак, пока она расстегивала все тридцать пуговиц на блузке.

Тридцать пуговиц — это вообще-то многовато даже для него; он нетерпеливо вмешался:

— Здесь… позволь мне, — и принялся за дело.

Его глаза следили за ее пальцами, в то время как ее глаза следили за его глазами. Когда он дошел до шеи, она приподнялась, чтобы ему было легче расстегивать дальше. Наконец была расстегнута последняя пуговица, они почувствовали озноб, который внутренней дрожью передался обоим. Он обеими руками раздвинул ее корсет, и тогда показалась ее белая шея и еще более белое тело и новый ряд пуговиц на кружевном лифе, поддерживаемом изящными бретелями на плечах.

Он расстегнул и эти пуговицы тоже, но ее грудь все еще была прикрыта, он прикрыл глаза и стал покрывать легкими поцелуями ее ключицы… горло… шею, оставляя маленькое пространство между своими губами и ее кожей так, что она не могла понять, что с ней происходит, — или он ее целует, или она чувствует только, как он дышит. Она просто ощущала прикосновение чего-то теплого — то ли губ, то ли просто дыхания, и когда она почувствовала такое сложное прикосновение над своей левой грудью, то решила про себя, пока она еще могла думать, что ее обязательно надо трогать, или она просто умрет.

Ее трогали. Там… грудь, которую он взял всю целиком в руку, а другую руку просунул под спину. У нее была полная, тяжелая красивая грудь, которую он держал, как жемчужину, в руке.

— Моя мама говорила… — пробормотала она, закрыв глаза, и позволила его влажным горячим губам украсть эту рациональную мысль и сделать с ее грудью нечто волшебное, что наполнило ее жизнью, теплом и лаской.

Затем последнее белье было сброшено и его влажный рот оторвался от ее левой груди и перекинулся на правую, и ее плечи потянулись навстречу ему в этом тяжком дурмане поцелуев.

— О… — Она едва переводила дух, запустив руки в его волосы. — Разве это плохо, Йенс?

Он поднял голову и поцеловал ее в губы. Его рот был влажным.

— Некоторые, наверное, так и считают. Ты плохо себя чувствуешь?

— Нет… о… нет… Я никогда не испытывала ничего подобного раньше.

— Твоя мама предупреждала тебя именно против этого — ты это собираешься сказать?

— Не говори так, Йенс. Пожалуйста, только… Ее пальцы гладили его волосы, она теребила мочки его ушей и нежно клонила его голову вниз. И когда это снова началось, поцелуи, прикосновения, ласки, как в тумане, в вихре непрерывного счастья, Лорна вообще полностью отключилась и перестала понимать, что происходит. Когда чувство достигло своего пика, он проронил:

— Лорна, мы должны остановиться, — и резко прервал все ласки.

Он откинулся на спину, подложив руку под голову.

— Почему?

— Только не двигайся, — сказал он. — Только не двигайся.

Она обхватила его голову и пристально смотрела на его лицо, но его глаза были закрыты под ее рукой. Он тяжко придавил ее ногу. Она взглянула на деревья и попыталась вздохнуть полной грудью, беспокоясь, где его рука. Грудь Йенса высоко поднималась и опускалась. Его руки начали двигаться вверх и вниз, пытаясь поднять ее юбку выше, его пальцы ощупывали ее панталоны и нижнее белье под юбкой. Что это было за движение? Тесно прижавшись, двигаясь вверх и вниз, как бы ввинчиваясь друг в друга?

Она не знала, что сказать, думать. Она тихо лежала, как будто заснула, только боясь, как бы чувства, которые возникали в ней, не передались ему и он не почувствовал ее сомнений.

«Я должна уйти», — подумала она, но, прежде чем она произнесла хоть одно слово, его рука поползла вниз. Он лежал без движения некоторое время. Наконец его голова повернулась, и она почувствовала его изучающий взгляд. Прошло еще несколько минут, прежде чем Йенс наконец заговорил, и на его лице появилось такое выражение, как будто он мучительно и долго о чем-то думал.

— Знаешь, к чему это может привести?

— К чему привести? — Она испуганно смотрела на него.

— А ты не знаешь, да?

— Я не знаю, что это значит.

— Твоя тетка Генриетта не зря предупреждала тебя насчет булавки… Знаешь, что это значит? — Смутившись, она молчала. — Я думаю, что и мама предупреждала тебя, что это плохо.

— Она не говорила, что это плохо.

— А что она говорила?

Не добившись ответа, Йенс взял Лорну за шею и заставил ее посмотреть ему в глаза.

— Ну-ка, что она тебе сказала?

— Ну, что мужчины… будут стараться трогать меня, и, когда они попытаются это сделать, я немедленно должна идти домой.

— А ты знаешь, она права. Тебе лучше идти домой прямо сейчас.

— Ты хочешь, чтобы я ушла домой?

— Нет. Я говорю, что это было бы лучше для тебя. А я хочу, чтобы ты была здесь со мной каждую минуту.

— О, Йенс. Я правда не знаю…

— Ты никогда этим не занималась раньше?

Она покраснела и хотела встать, но он быстро удержал ее там, где она сидела.

— Ты делала это! — Он произнес это с некоторым изумлением, глядя прямо ей в глаза. — С Дювалем?

— Йенс, позволь мне встать.

— Ну нет, пока ты не ответишь мне. — Он взял ее за шею. — Так все-таки с Дювалем? Под его взглядом она решила признаться.

— Ну… немножко.

— Немножко?

Она совсем сникла.

— Ну да, но все в порядке.

— Он целовал тебя так же, нам и я?

— Нет, он только… ты знаешь… коснулся меня… там… как ты делал в сарае.

— Касался тебя…

— Но я всегда поступала так, как велела мама, — я сразу уходила домой.

— Ну, ты умница.

— Что здесь не так, Йенс? Я что-то не так делаю, и ты сердишься, правда?

— Я не сержусь на тебя. Вставай.

Он взял ее за руку и заставил сесть.

— Я не сержусь — ты не должна так думать. Но в этот раз ты должна одеться.

Впервые она почувствовала вину. Она надевала свое белье, а он молча наблюдал за ней, поправил бретельку на плече, затем откинулся на спину и смотрел, как она справляется с тридцатью пуговицами: в этот раз он сосчитал их. Подняв лицо, он легко поцеловал ее в губы.

— Не надо так расстраиваться. Ты ничего не сделала плохого.

Его слова подействовали на нее немного ободряюще. Он убрал локон у нее со лба.

— Тебе надо причесать волосы. У тебя есть расческа?

— Нет.

— У меня есть.

Он достал ее из кармана.

— Вот.

Она не могла смотреть на него и все время искала шпильки на одеяле. Когда она привела волосы в порядок, она отдала ему гребень.

— Спасибо, — тихо поблагодарила она.

Он подал ей шляпку, воткнул в нее булавку и попробовал снова развеселить ее.

— Может быть, перекусим?

— Я не голодна.

— А я бы не отказался.

— Хорошо.

Она покорно стала собирать тарелки. А в них было полным-полно муравьев, но Лорне было не до них. От слез мутилось в глазах, но она пыталась держать себя в руках.

— Боюсь, что наш пикник совсем расстроился. И эти муравьи… — Она мучительно подыскивала нужное слово. — Все кон… — Она тяжело поднялась, пытаясь скрыть слезы, но они катились ручьем, а в горле стоял комок. Она машинально поставила тарелки на землю, медленно снова опустилась на колени и горько зарыдала, упершись руками в траву.

Йенс тут же опустился на колени, повернув ее к себе.

— Ну, Лорна, что с тобой? Не плачь, милая, не надо плакать… У меня сердце разрывается. Она прильнула к нему.

— О Господи Боже мой, Йенс, я люблю тебя.

Он закрыл глаза и промолчал. Прижавшись к его груди, Лорна рыдала, не в силах сдерживаться.

— Я так люблю тебя… больше всего на свете… только бы видеть тебя… быть с тобой… О, Йенс, что со мной?

Он не отвечал. Все, что произошло за эти дни, вело к этому моменту, поэтому слова уже не имели значения. Теперь они открылись друг другу и их связывало что-то очень большое.

— Я не перестаю думать о том, что этой весной я даже не подозревала о твоем существовании, а теперь ты значишь для меня больше всего в жизни.

— Если мы прекратим все прямо сейчас…

— Нет! Не говори так! Как мы можем прекратить все отношения, когда все уже случилось? Когда я только и поняла, что такое жизнь, когда встретила тебя? Когда каждый день для меня начинается и кончается с мыслями о тебе? Когда я лежу ночью и думаю, что этажом выше лежишь ты, и мне хочется встать и пойти отыскать эту комнату.

— Нет! Тебе нельзя этого делать, Лорна! Слышишь, никогда, ни при каких обстоятельствах тебе нельзя этого делать, Лорна! — Он крепко ухватился за рукав ее блузки. — Обещай мне!

— Не буду обещать. Я люблю тебя. А ты меня любишь, Йенс? Я знаю, что любишь. Я видела это в твоих глазах сотни раз, но ты не хотел об этом говорить, да?

— Я думал… если я не скажу этого, то будет легче.

— Нет, легче не будет. Скажи это. Я прошу, скажи это. Дай мне чуточку больше.

Эти слова прозвучали как вызов, и наконец, почти побежденный, он произнес:

— Я люблю тебя, Лорна.

Она бросилась к нему и схватила за руки так, как будто хотела удержать на всю жизнь:

— Вот теперь я счастлива: только на один миг, но я счастлива. Думаю, вряд ли с первого раза все могло пройти удачно. С того вечера, когда я пришла на кухню узнать, что случилось с папой, и когда узнала, что это ты подложил записку, вот тогда я и обратила на тебя внимание.

— К черту эту записку.

— Нет, — вздохнула она. — Нет, это значит, что все именно так и должно было произойти. Ты так не думаешь?

Некоторое время они молча держались за руки, но в душе Йенс знал, что в том, что произошло, виноваты они оба. Он сел и, скрестив руки, продолжал:

— А как же Дюваль? Ведь он подарил тебе часы, и твои родители мечтают, чтобы ты вышла за него замуж? А я ведь всего-навсего кухонный лакей?

— Никогда! — Она вскрикнула так, что сомнений и вопросов не было. — Никогда, Йенс Харкен! Ты лодочный мастер, дизайнер, и когда-нибудь у тебя будет твое собственное дело, и со всех концов Амепини к тебе будут приезжать люди, чтобы ты построил для них яхты. Ты мне говорил так.

Он обнял ее и приложил палец к ее губам в знак молчания.

— Ах, Лорна, Лорна…

Он вздохнул глубоко и задумался. В молчании протекло несколько минут.

Она первой нарушила тишину, спросив:

— Когда же мы можем снова встретиться?

Казалось, его мысли витают где-то далеко. Наконец, очнувшись, он серьезно посмотрел ей в глаза:

— Думай над этим. Подумай, если тебе правда хочется этого, Лорна… Подумай о том, что тебе придется плакать, мы будем вынуждены врать и изворачиваться. Ты этого хочешь, Лорна?

Конечно, нет, как будто бы мелькнуло в ее глазах.

— Ты же говорил, что никогда не лжешь, — напомнила она.

— Да, говорил, ну и что?

Они прекрасно понимали, что они вынуждены будут так вести себя, но думать об этом сейчас не хотелось.

— Уже поздно, — вздохнул он. — Тебе пора.

Сквозь слезы она рассеянно посмотрела на тарелки, полные муравьев.

— Да, — прошептала она безучастно.

— Пошли, я помогу тебе упаковать корзину.

Они выбросили всю еду на траву, собрали тарелки и свернули одеяло в полном молчании. Йенс взял корзину, а Лорна одеяло, и они все так же молча направились к лодке. Он, подав руку, помогал ей спускаться. Они положили вещи в лодку и остановились. Так они и стояли друг против друга на скале.

— Я даже не спросила, как у тебя идут дела с яхтой.

— Отлично. Просто прекрасно.

— Можно прийти посмотреть?

Он поднял лицо к небу, прикрыл глаза и промолчал.

— Ладно, — все поняла она, — не буду. Но скажи мне еще раз, что любишь меня, просто я хочу это запомнить.

Йенс склонился, взял в руки ее нежный подбородок и поцеловал долгим поцелуем. Она прижалась к нему губами и дала влажный кончик языка, чтобы слиться с ним в печальном прощании. В этом голом каменистом месте, куда они спустились, было почти жарко. Беззвучно сиял летний день, а еще ниже блестела на солнце вода.

— Я люблю тебя, — сказал он, глядя прямо в ее глаза, в которых стояли слезы.