Осень в Задонье

ГЛАВА 14

В холмистом, степном Задонье апрельские дожди, майское тепло торопят, а порою гонят весну, приближая жаркое лето.

На прогретой воде просторных донских разливов: в протоках, ериках, озерцах, затопленных луговинах — с шумом и плеском кипят рыбьи свадьбы. Цветет шиповник розовым цветом и алым: это — знак, это — пора нереста, икромета.

Займищный лес, тополя да вербы, стоят по колено в воде. Сюда, для любовных игр, из года в год приходят тяжелые большие сомы.

Над полой водой, меж деревьями и кустами, днем и ночью слышится легкий неумолчный слитный звон. Это поет весна.

Но слышат ее не все. У хуторского народа в пору весеннюю много работы: в полях, огородах, садах, на дворах, возле скотины и птицы.

Иное дело — люди заезжие. «У вас тут клево…» — сообщал родителям старший сын Василий, оглядываясь да шумно вдыхая весенний пахучий вей. А дядька его, Яков Басакин, вовсе голову терял, все чаще навещая брата: лодка, удочки, спиннинг, вентеря, малые сетчонки. «Какие щуки…» — стонал он восторженно. Щуки были большие, малахитовой зелени. «Какие лини…» Лини и впрямь словно дорогие слитки: тяжелые, золотистые. Рыбу Яков продавал, оправдывая перед женой свои отлучки. Получалось душе — отрада. Но лишь набегом, на короткий час.

Старый Басакин к воде и рыбалке был равнодушен. Он тянулся к земному. И потому, услыхав про беду с огородом, тут же примчался. Все увидев своими глазами, он даже лицом изменился: потемнел, поугрюмел.

— Это же настоящая «любская»… — горевал он возле погубленной вишенки. — А это «краснощековский ранний». А это «павловское» яблочко. «Красностоп» — старый сорт, из Нижнего Чира привезли. Это что же за гады такие?.. Зверье. Не люди, а точно — зверье.

Он все оглядел, горюя, но потом сказал твердо:

— Восстановим. В пятницу приеду, привезу.

Старый Басакин и впрямь все привез на машине с прицепом: ящики рассады, новые саженцы. А еще — Яков с дочкой на своей машине подъехали; и с хутора помощь пришла: Аникей с работниками, кухарка Вера, дед Атаман.

За день управились. Огород снова зазеленел, радуя глаз ровными грядами, лунками: помидоры, перец, клубника; саженцами яблонь, вишен, малины. Теперь лишь поливай, рыхли, и все быстро поднимется. Тепла и солнца, слава богу, хватает.

Тревожило иное. Об этом мужики за столом говорили, отобедав и распустив помощников по домам, на отдых, к весенним забавам.

Остались втроем: Аникей, Иван да старый Басакин, который привез из райцентра добрые вести. Ивану наконец-то дали давно обещанные деньги «на создание фермерского хозяйства». Пришло из области подтверждение: «целевые», на покупку скота. Не больно великая, но подмога.

И о другом разговор шел: сегодня огород снесли, в открытую, внаглую. А завтра чего ждать?

— Бычка или телку пригнали? — спросил Аникей.

— Телушка. Какая-то горбатая… На базу держу, пусть обвыкнется.

— Кто пригнал?

— Работник, бич, — и отцу объяснение: — Ибрагим прислал, за потраву, за огород.

— Пусть горбатая… Но все же понял, — сказал Аникей и продолжил: — С Ибрагимом можно договориться. А с этим дураком Асланбеком бесполезно. Не дай бог, Ибрагим помрет… Асланбек — старший сын. Вовсе узды не будет. Дуракам никакие законы не писаны: ни наши, ни чеченские. Тем более когда характер сгальный, занозистый. С ним и отец намучался. А уж без него…

Старый Басакин посетовал:

— Плохой сосед, конечно, не радость. Но от таких, — сказал он твердо, — надо отгораживаться… Землей, — подчеркнул он. — Собственной ли, арендной, но своей, по закону. Двести пятьдесят наших — это для скотины и для сена мало. Я поглядел, прикинул, и еще на семьсот гектаров подал заявку.

— На какую землю, крестный? — встревожился Аникей.

— Твою не трону, — ответил старый Басакин. — Хотя ты дождешься, что ее из-под носа уведут, пока свою долгую думу думаешь да разговоры разговариваешь. Мы берем по этой стороне речки, вправо до Иловатских граней и вверх до мелов, какие москвичи забрали. Земля будет оформлена по закону — это уже гарантия. По закону можно и действовать. Ты понял меня? — спросил он Аникея в упор.

— Понял, крестный. Давно понял. Да все некогда. Колгота. Но на неделе подъеду. Ты мне подскажешь. Паев я уже набрал на луг… И с попасами вроде определилось. Сказали, можно подавать заявку. Замотался с этой рыбой. Путина… — оправдывался он. — Сам знаешь, самые деньги. Тем более — думаю менять стадо. Заниматься надо всерьез. Настоящую брать скотину. Не гнутую, не горбатую — поеныши да оборышки — сплошная квель, какую кохать надо да бабчить, а заводить настоящее, маточное, чистопородное стадо. Моховы, я слыхал, из Германии, даже из Австралии привезли скотину, — позавидовал он со вздохом. — Тутов — вроде из Дании. Нам до них, конечно, не достать рукой. И молочная порода нам не с руки. Абердинов бы, а лучше — геренфордов. Они проестные: полынь ли, донник, колючка — им все в сладость. Шерсти на них по зиме — шуба. Холодов не боятся. Круглый год на попасе. Из-под снега корма берут. Я их помню: в Суровикино да в Голубинский совхоз привозили целые гурты из Англии. Не скотина, а мамонты. А потом все — на мыльный пузырь: под нож да на свалку. Но до геренфордов нам как до луны. А вот казахская белоголовая есть рядом, в Палласовке. «Красный Октябрь» — могучий был совхоз, племенной. Нынче остальцы доедают. Но скотина еще есть. Я узнавал, разговаривал. Продают. Чистая порода. Подмесу нет. Дороговато. Но напрягусь. Кредит брать придется. Но возьму полсотни хороших телок. Отделю их на ферме. Нынешних буду убирать. Не враз, но будет у меня настоящее элитное стадо. Чистопородное. Казахская белоголовая. И можно ее облагородить. Теми же абердинами. Гораздо дешевле получится. Настоящий будет мясной скот… За него можно и цену брать соответственную.

— Хорошо говоришь… — похвалил его старый Басакин, но закончил жестко: — Но прежде оформляй землю. И на своей земле разводи кого хочешь. Хоть верблюдов, хоть страусов. Потому что земля в руках. Твоя земля. А пока ты — на подвесе.

— На этой же неделе, — сказал Аникей. — Тебя попрошу, подпрягу главу администрации. Понедельник — день тяжелый. А во вторник буду как штык, — поставил он твердую точку и поднялся, чтобы уехать к иным заботам.

Но задержали его Яков с племянником Тимошей, которые ездили на рыбачий промысел, но уж больно быстро вернулись.

— Не клюнуло? — посмеялся над ними Аникей.

Тимошка и Яков вели себя как-то странно: молчаком из машины вышли.

— Поехали ко мне, — продолжил подсмеиваться Аникей. — В моем леднике всегда клюет.

В ответ ему Яков открыл багажник машины и поманил пальцем.

Аникей подошел и глазам своим не поверил: в багажнике машины лежали большие, еще живые щуки. Одна из них — вовсе огромная, в полпуда, не меньше.

— Это когда же вы их? — недоуменно спросил Аникей. — Как? Чем?

— Руками.

— Руками?

— Сам бы никогда не поверил, — со вздохом подтвердил Яков.

И это было чистой правдой. Он охотился и рыбачил всю жизнь. Но такого не видел. И даже в рыбачьих байках не слыхал.

С Тимошей они не рыбачить поехали, но промяться, поглядеть места, по весне неезженные: Голубинский затон, малые озерца в хвосте его, Линево да Карасево в полой воде. Что там и как…

Пробрались, подъехали на берег и поначалу не поняли. Странное дело: день стоял тихий, тем более в укрыве высокого берега и вербовой уремы — ни ветерка. Но невеликое озерцо не гладью стелилось, а словно кипело из края в край. Вышли из машины и обомлели: это была рыба. Много и много рыбы. Резали воду черные плавники, пятнистые темные спины. Рыба ходила ходором по мелководью, порою билась.

— Что это? — тихо спросил Тимоша.

— Щука… — так же тихо ответил Яков, словно боясь спугнуть.

Хотя трудно было остановить голосом этот могучий весенний праздник любви — щучий бой, когда, теряя рассудок, возле пузатых, ленивых от сладостной истомы икряных маток терлись и бились опьяненные весенней похотью проворные самцы.

— Щучий бой… Икру мечут, — объяснил племяннику Яков. — Со всего Дона сбежались. Вот это нам повезло, — пришел он в себя от зрелища невиданного. — Сейчас мы поохотимся…

— Куда они икру мечут? — спросил Тимоша.

— В воду, куда же еще. Икра, из нее мальки, рыбки растут, щурята… — на ходу, уже о другом думая, пояснил Яков и пожалел: — Ружья — нет, остроги нет… Ну ладно. Сачком обойдемся.

Он достал из багажника сетчатый сак на обруче, быстро натянул высокие, до пояса, резиновые сапоги-«забродни», в которых далеко брести не пришлось. Возле самого берега он выхватил, считай, руками, выплеснул щуку, другую сачком уцепил.

Зеленого малахита, пятнистые рыбины, жемчужно-белопузые, бились на берегу, оставляя на сером песке желтые потёки крупной спелой икры. С третьей щукой Яков справился не сразу, но все же вытащил, вытолкал ее на кромку, а уж потом рукой цапнул, как положено, за голову, пальцами во впадины глаз. Большая была щука, сильная.

— В багажник их… — приказал племяннику Яков.

Но мальчик его не слышал. Он стоял и глядел, остывая от первого удивленья и пытаясь понять… Невеликое озеро кипело от рыбьего боя.

— Чего стоишь?! — окликнул Яков. — В багажник тащи. По башке оглоушь и тащи. Сейчас мы тут с тобой хапнем!

Еще одна щука упала рядом. Тоже икряная, в желтых потеках на белом пузе.

— Нет, нет! Хватит! — закричал Тимоша. — Пускай они лучше разводятся! Пусть их много будет! Хватит ловить. Поехали!

Яков остолбенел, потом вышел на берег.

— Почему хватит? — недоумевая, спросил он племянника. — Наловим. Всех угостим. Бабушку, деда, Федора Ивановича, деда Атамана… И на продажу. Деньги пополам. Тебя все похвалят.

— Нет, нет… — перебил его мальчик и продолжил горячечно, убежденно: — Пусть они разводятся, пусть их будет еще больше. Поедем отсюда, пожалуйста, — попросил он, глядя снизу вверх, жалобно. — Пожалуйста, поедем… Не надо их больше ловить. Пусть разводятся.

В голосе, в лице, в глазах Тимоши было что-то необычное: пусть и детское, искреннее, но словно больное, которому нельзя отказать.

Яков стоял на берегу, опустив руки, и, услышав еще одно «Пожалуйста…» плечами пожал, усмехнулся:

— Что ж, поехали…

Он медленно поднимал и уносил в багажник пойманных рыб, одну за другой, надеясь, что мальчик успокоится, передумает.

Но Тимоша пошел в машину. Он сел и ждал, напряженный, словно испуганный, и шумно выдохнул, лишь когда машина завелась и поехала прочь от воды, которая, как и прежде, кипела весенним боем.

В недолгом обратном пути Яков бурчал:

— Какая тебя муха укусила… Никто не поверит…

Тимоша молчал. И лишь на подъезде попросил:

— Пожалуйста… дядя Яша… Пусть это будет наша большая тайна. Пожалуйста…

И снова почудилась Якову в голосе мальчика что-то больное. А может быть, не больное, а всего лишь иное, которое ему, человеку взрослому, было трудно понять.

— Хорошо, хорошо… — успокоил он племянника. — Пускай будет тайна.

Конечно, родным показали пойманных щук, похвалились удачей.

— В закоске… Отмежевались… — на ходу придумал Яков. — Голыми руками взяли.

Им поверили. По весне всякое бывает.

Яков уехал домой не сразу. Пил чай, с родными разговаривал, порою поглядывал на Тимошу, который был непривычно тих. Яков понимал его: такое не вдруг забудешь. При отъезде, прощаясь, он приобнял племянника и, в чем-то еще пересиливая себя, шепнул ему: «Ладно… Пускай разводятся».

На вторник, как и обещал крестному, Аникей договорился о встрече в земельном комитете района.

Понедельник, как, впрочем, и всякий день по весне, для него выдался трудным: всю ночь работали плавными сетями, на чехонь; рано утром, на белой заре, проверяли сомовьи вентеря да аханы на разливах, снимали «ставные» сети, потом сортировка рыбы, отправка в город и на посол в ледник — словом, обычное, весеннее.

Потом он спал, не в доме, а во дворе, на воле, и разбудили его детские голоса.

Это Тимоша прибыл на хутор погостевать в свой «законный» выходной день. Они уже успели с Зухрой схороводиться и теперь вместе колесили по хутору. Веселая звонкоголосая детвора… Пришли чаевничать к Вере:

— Я о тебе беспокоился… Ты не болеешь? У меня теперь маленький барсук может появиться. Я тебе его покажу!

Аникей недолго полежал, слушая Тимошкины речи, потом поднялся.

— Разбудили тебя, — посетовала Вера. — Голосистые…

— Ничего… Когда же им еще голосить? Детвора.

— Детвора… — подтвердила с улыбкою Вера.

Тимоша пел и пел:

— Мне Мышкин обещал барсучонка. Он вырастет. А потом они разведутся. Я всем подарю.

Зухра возле старших молчала, черноглазая, милая девочка.

— Отец дома? — спросил у нее Аникей.

— Дома.

— Надо сходить.

Надо было сходить к Вахиду. «А может, не надо?.. — колебался он. — Лучше перемолчать? Пока дело не сделано. Но с другой стороны, если по-соседски, по-человечески, надо известить. Чтобы он не стороной услышал и не в последний момент, а мог обдумать, что-то решить и сделать. У него — хозяйство, семья немалая».

Чеченец Вахид был соседом давним. Плохого от него не видели и не слышали. Жена — работящая. Детворы полный дом. Бичей Вахид не держал. Скотину пасли сыновья. Они и в школе понемногу учились, ездили в станицу, когда позволяла погода и дела домашние.

Жаловаться на такого соседа грех. И потому, не с великой охотой, перемогая себя, Аникей все же пошел к Вахиду, конфет насыпав в карман, для детворы.

Поместье Вахида лежало на самом краю хутора, в подножье, в укрыве холма. Обычный, сборно-щитовой дом, какие строил колхоз, даже кирпичом не обложенный: серые дощатые стены, шиферная крыша. А вокруг, просторным опоясом — нехитрая, не раз чиненная городьба выгульных скотьих базов и стойл, сараев, загонов, амбарчиков. Там же — синий колесный трактор с тележкой, косилка, грабли да зеленый автомобиль «Нива», возле которого Вахид возился.

— Лампочки фар горят и горят, — пожаловался он. — Китайские. Замучался их менять.

— Надо напругу измерить, — посоветовал Аникей. — Заедешь к Юрке-электрику. Может, напруга большая.

Посоветовал и перешел к делу.

— Я хочу тебя предупредить, Вахид. Чтобы никаких обид потом не было. Я оформляю в аренду Басакинский луг. Весь. От Большого Кондола, над речкой, и до самого-самого, до Красных яров. Твои там козы пасутся, овцы. Сам знаешь, они этот луг начисто, до голызины выбили. А раньше там травы были богатые. Сена заготавливали на весь колхоз. Я буду луг восстанавливать. Прокультивирую, подсею. И конечно, никакая скотина там пастись не будет. Ты понял меня?

Вахид вздохнул, подумал, ответил не сразу, но вроде спокойно:

— Понял.

— Второе. Я покупаю новый скот. Казахскую белоголовую. И увожу новый гурт в летний лагерь на Скуришки. Возле хутора нет смысла кружиться. Здесь будет старый гурт, пока не изведу, да лошадки. А там я беру тысячу гектаров с гаком. От нашей Басакинской балки, вверх, на Маяки, на Скородин бугор, Затонный, Зимовник, Солоное, Семибояринка, Кайдал до самых Мелов. Это будут мои попасы. Ты понял меня? Я тебя по-соседски, заранее об этом извещаю, чтобы потом не было обиды. Времена, Вахид, наступают другие. Вольная воля кончается. Это, может, и хорошо. Землю надо брать по закону, в аренду, в собственность, как положено. И тянуть резину нельзя. Иначе можно остаться с таком. Ты знаешь о Мелах. Их уже забрали москвичи. Хороший кусмень отхватили. Ростовские тоже шарятся, нюхают. Чернышковский район весь забрали. А у нас куда они целятся? Ты знаешь? Я не знаю. И не узнаем. Но завтра можем проснуться, а у нас под окошками — огорожа. И охранник стоит. Куда мы со своей скотиной тогда поплывем? Вниз или вверх по Дону? Так что нужно, пока не поздно, оформлять землю. О чем я тебя и упреждаю, по-соседски. Ты понял меня?

Теперь уже Вахид ничего не ответил, а полез в машину за куревом. Он курил, что для чеченцев — редкость, и, может быть, потому был худым: впалые щеки, резкие морщины. Может, от курева, а может, просто от жизни: много скотины — значит, много работы, а еще — детей целый гурт. Тоже забота немалая: прокорми, вырасти, определи.

Вахид закурил, затянулся глубоко раз и другой и лишь потом спросил напрямую, но вроде спокойно:

— А мне куда?

— Паси на этой стороне, — показал рукою Аникей. — В гору поднялся и гони.

— Куда гнать? Кладбище да лесополоса…

— Правое крыло Басакинской балки, — снова указал Аникей. — Гляди, какие там ланы. И выше, где у колхоза хлебные тока были. А старые запруды? Там травища… Лесом стоит. И верх, до Большого провала.

— У меня не две коровенки, гурт. И еще две отары, — напомнил Вахид.

Из глубины двора, словно что-то почуяв, показалась жена Вахида — Зара. За длинную юбку ее держался малыш, неуверенно переступая ножонками. Двое ребят постарше возились с упавшей городьбой база.

Хозяйка издали поздоровалась с гостем, но к мужчинам подходить не стала. А вот малыш, увидев отца, заковылял к нему, оставив мамкину юбку. Он осторожничал, стараясь не упасть, под ноги глядел; но оказавшись ближе, поднял голову, разулыбался и тут же споткнулся, упал. Заплакать малыш не успел, подхватили его отцовские крепкие руки.

Аникей улыбнулся мальчонке, достал из кармана конфеты, угостил, проговорил, искренне радуясь и завидуя:

— Растешь, Эльбек… Расти… — а потом, недолго перемолчав, продолжил, переиначивая прежде обдуманное: — Вахид, я понимаю тебя. Давай так решим. Бери и правое крыло Басакинской балки. Кайдал, Белый колодец, Скородин бугор до Обрывской балки. Этого тебе — за глаза хватит. И пасти, и косить. Но… — предупредил Аникей. — Всю эту землю нынче же оформляй по закону. Ты — сосед надежный, проверенный, с тобой мы всегда договоримся. А других — не хочу. Даргинцев, азербайджанцев, какие на Венцах грызутся: кто кого выживет. И куда пойдут они? Ко мне или к тебе под бок? Не надо. У нас своя беда подступает. С Ибрагимом, сам знаешь, мы жили и жили, друг друга не трогали. А завтра его не будет. Асланбек — старший. С ним как разговаривать? — спросил он напрямую.

Вахид лишь вздохнул, отводя глаза.

— Ты вздыхаешь… — понял его Аникей. — А Ивану впору уже плакать или за ружье браться. Так что землю давай оформляй, пока за нас другие не оформили. Мне — мое, тебе — твое. И будем жить и работать дальше. Правильно я говорю, Эльбек? — щекотнул он пальцем мальчонку и позавидовал: — Мне бы такого помощника.

— Дочки народят, — упокоил его Вахид.

— Посмотрим… Дай бог, конечно… Но вот кого народят? Это еще вопрос.

Увидев, поняв, что разговор у мужчин завершается, Зара подошла ближе и пригласила:

— Заходи. Чаю попьешь.

— Спасибо. Как-нибудь другим разом, — отказался Аникей и пошел к себе.

Разговор с Вахидом, на который он решился не сразу, все же состоялся. Все, вроде, сделал, по совести, по-людски. Хотя нужно ли нынче «по совести», это еще вопрос. Но душе спокойнее. И стало думаться об ином. О дочерях, о жене. С неохотой они сюда приезжают. Даже в пору отпусков и каникул. А если и приезжают, то проку от них — лишь поглядеть на дочек да порадоваться: большие уже, здоровые, красивые. Но — городские. И к тому же — бабы. Потому и вздыхал порою, глядя на Тимошу, на Вахидовых ребятишек. Последние — это уж точно отцу подмога и продолжение рода и дела здесь, на хуторе, на земле.

На гул далекой машины Аникей обернулся, увидел на холме желтый школьный автобус, который остановился наверху, убоявшись хуторских колдобин и выпустив двух школьников — Вахидовых сыновей, которые взапуск помчались вниз, к своему дому. Помощники… Недаром Вахид бичей не берет. И к школе сыновей не больно принуждает. Главное дело — работа, она — немалая: две сотни коз, отара овец, того больше, да крупной скотины три сотни голов. Коров два десятка дойных. Ребята доить матери помогают. А уж пастьба — это основное. С малых лет. Уже привыкли. Старший сын Умар лучше отца свою скотину знает.

Школьный автобус, своих сыновей увидели и отец с матерью. Зара покликала старшую дочь Балкан, чтобы стол готовила к обеду.

Вахид остался у машины, усадив малыша Эльбека на сиденье. Надо было закончить дело.

А думалось ему о разговоре с Аникеем. Стороной он уже слыхал и догадывался, к чему клонится дело во временах нынешних. Конечно, хорошо, что Аникей сказал все в открытую. Но ведь пришел не советоваться, а объявить свою волю и свое право: «Басакин луг — беру… Скуришки, Зимовник, Солоное, Кайдал — все беру…» Какая там тысяча, там две тысячи гектаров, если не больше. А Вахиду — бугры да балки, и тех — в обрез.

Басакина балка, конечно, просторная. Хорошие попасы, водопой. И косить можно. Но это — в натяг и лишь для одного хозяина, для Вахида. А ведь Умар, Зелимхан уже взрослые. Их надо отделять. А за ними, незаметно: Алвади, Адам… Куда им деваться? Басака все под себя гребет: землю и воду. Рядом, за речкой, брата поселил. Не зря Ибрагим забеспокоился, хотя у него и соседей нет. Тем более — полигон рядом, паси да паси. Но он не зря опасается, старый лис. Он понимает, видит наперед, заботясь о сыновьях.

Земли вокруг вроде много. Кажется, что много. А на Венцах сначала до мордобоя, потом до ружей дело дошло. Двум хозяевам стало тесно. Земли вроде много, но и людей прибывает: дагестанцы, азербайджанцы, курды… Много, много людей стало.

За летним обеденным столом во дворе Вахида разом уселись семеро. Зара и старшая дочь Балкан по обычаю кормили семью и лишь потом сами за еду принимались. Так положено в чеченской семье.

В роду казачьем, донском, тоже от века, велся такой порядок: хозяин дома, старики, дети — за столом. Хозяйка — на ногах: поднеси да унеси.

Нынче на басакинском дворе обедать сели вдвоем: хозяин да гость — Тимоша. Кухарка Вера их потчевала. У мальчика аппетит был хороший; а вот Аникею будто неможилось. Видно, недоспал он. А еще — разговор с Вахидом: нужный он был или наоборот? Совесть, конечно, совестью, но может, лучше было бы перемолчать, а потом перед свершившимся фактом поставить. Сосед он, конечно, хороший. Но все равно — чужой. И что у него в голове, знает лишь Бог, но вернее, Аллах. А значит, это вообще темный лес. И зря, наверное, сказал он про Асланбека, потому что свой своему поневоле друг. Чеченец — чеченцу. Казак — казаку. Но где они, эти казаки? На Ивана — надо прямо сказать — плохая надежа. Павла бы сюда, военную кость… Но он все только обещает: «Отлетаю… Поселимся». Обещал на Троицу обязательно быть. Чтобы Поклонный крест воздвигать да заложить часовню. Тогда надо будет поговорить с ним всерьез. И конкретно.

Но это уже потом, на Троицу, а теперь нужно побыстрее с землей дело решить. Потому что у того же Вахида неизвестно что в голове. Так что надо спешить. Старый Басакин прав.

Назавтра, поздним утром, Аникей тронулся в путь. Вослед ему, погодив недолго, ушла с хутора и зеленая «Нива» Вахида. Аникею предстоял путь обычный: станица, потом райцентр. Вахид же направился в другую сторону: пустынной степной дорогой, потом, тоже не больно езженным, старинным Гетманским шляхом к далекому хутору Ерик, к единственному хозяину его — Бородатому Джабраилу, которого знали и почитали все. Надо было посоветоваться. Свой своему поневоле друг, особенно на земле чужеватой. Старый Ибрагим беспокоится. У него Асланбек и Муса. У Вахида — Умар, Зелимхан, Алвади, Адам, Эльбек… Кто о них позаботится, кроме родного отца, пока он жив.