Осень в Задонье

ГЛАВА 15

На тот же день готовился к поездке в райцентр и старый Ибрагим, но подвело здоровье. Пришлось переждать. И только в конце недели он оклемался. Поехали.

За рулем — Асланбек. На заднем сидении — его жена с длинным списком базарных да магазинных забот; рядом с ней четырехлетний Ибрагим — дедов баловень, для которого эта поездка — редкостный праздник. Даже не больно людная станица, через которую проезжали, ошеломляла мальчика множеством домов, огромным, двухэтажным зданием школы. Потом был автомобильный мост через Дон: с разгона, с горы словно в небо взлетали; земля и синие воды оставались далеко внизу. Малое сердечко от испуга екало. Хорошо, что мама рядом. К ней прижмешься — и не так страшно. А потом, когда в поселок приехали, вовсе глаза разбежались: дома и дома тянулись чередой нескончаемой; машина за машиной мчались навстречу и тоже бесконечно, несчетно. Было интересно, но жутковато. Выйди из кабины — и с налету собьют, раздавят. А могут и вместе с машиной раздавить. Большие, даже огромные грузовики-фуры, несутся с гулом. Невольно прижмешься к маме… «Ты чего, Ибрагим? — спрашивает она улыбаясь. — Боишься?»

На сидении переднем, возле сына, старый Ибрагим, словно старый коршун, сидел, утопив голову в плечи и прикрыв глаза. Он открыл их, когда машина остановилась возле двухэтажного здания районной администрации.

— Буду здесь, — коротко сказал он сыну.

А вылезая из машины, повернулся, поглядел на внука и вспомнил. Старый Ибрагим всю дорогу будто дремал, прикрыв глаза, но слышал, как мальчик говорил о мороженом, а мать отказывала, вспоминая какие-то грехи непослушанья, мальчик обещал ей…

— Не уезжай, — попросил старик сына. — Я сейчас.

Рядом был небольшой магазинчик. Ибрагим купил там мороженое в яркой обертке, принес внуку. У мальчика от нежданного счастья засияли глаза. «Спасибо…» — прошептал он. Старый Ибрагим улыбнулся, махнул рукой: «Поезжайте…»

Он недолго постоял, провожая взглядом машину, родных. На душе было тепло, сил прибавила простая детская радость. Как всегда.

Давно уже покоя просили душа и тело. Один лишь светлый луч оставался — малая детвора. Хотелось подольше побыть с ними, возле них. Жаль расставаться. Особенно с Ибрагимом. И не потому, что тот носил его имя. Мальчик часто болел, был худеньким, не по годам рассудительным, с какой-то недетской тревогой в черных больших глазах. Может быть потому, что рос, считай, без отца и все время ждал его. «Папино… — говорил он, трогая отцову одежду. — Папа скоро приедет». И даже вовсе недетское: «Папа теперь с русской не будет жить. Он будет вместе с нами жить. И у нас скоро будет братишка…»

Слава Аллаху, теперь жили вместе. И будут жить! И пусть не сразу, но в глазах маленького Ибрагима уже не будет тревоги, одно лишь светлое счастье, которое просияло сейчас, согревая старого Ибрагима и придавая сил.

Силы Ибрагиму оказались очень нужны, потому что ничего доброго ему не пришлось услышать. Уже на входе в двухэтажное здание встретил его главный зоотехник — давний знакомый. Не успев поздороваться, он Ибрагима обрадовал:

— На этой неделе готовься, приедем. Полная проверка на бруцеллез, лейкоз. А потом будем «бирковать» весь скот. Кончилась ваша свобода… — радостно сообщил он.

— А почему меня? — спросил Ибрагим.

— Всех будем проверять. А начнем с тебя.

— Почему с меня? Я вроде самый дальний.

— Вот мы и начнем с дальнего. А потом будем подгребать, подгребать поближе… — уже убегая, объяснил зоотехник.

«Подгребать вы умеете… — со вздохом подумал Ибрагим, и тут его осенило. — Это — Басака! Это его дела. Натравил. Все тут его дружки. Пьют да гуляют. Вот он и подсказал им. Проверка… А что будет за проверкой?»

Молоком Ибрагим не занимался. Доили коров для себя. Но все равно проверят и, конечно, найдут сто болезней. Басакины друзья все умеют. И потом начнется… В станице прошлой зимой уничтожали свиней. Поголовно резали, увозили, вроде где-то сжигали. Кто знает… Хозяевам платили копейки. Вот и у него что-нибудь найдут. И начнется… Это все — Басака. Не зря он грозил.

От настроения доброго не осталось следа. Что-то внутри заныло. Шаги стали отдаваться болью. Ибрагим побрел дальше, пришаркивая по-стариковски. Добрался до земельного комитета. А здесь его доконали.

Начиналось будто хорошо: хозяин кабинета был на месте, сесть пригласил и, поняв Ибрагима на первых еще словах, горячо одобрил его:

— Правильно. Брать надо землю. Оформлять по закону.

Начало было хорошим, но когда на карту стали глядеть, то поскучнел начальник. Человек он был неплохой, еще не старый, про Ибрагима слыхал. Но по карте выходило не больно ладное:

— Вот ваша точка — Кисляки, ваш дом и хозяйство, — показывал он. — У вас все приватизировано, значит, земля под жилыми строениями, шесть соток — это неоспоримо ваше. Теперь о выпасах. Вы хотите по речке с правой стороны. Понятно… Левая — это Басакин берет. И Бейтаров Вахид подал заявление. А здесь, по правой, здесь тоже Басакин, Иван. Триста гектаров давно оформлено. И еще на семьсот есть разрешение. До Сухой Голубой и вправо до граней. И еще немного, гектар двести, вот этот участок, Большие рыны. Здесь тоже Басакин. А дальше — Мела, это давно земля оформлена… И был еще, помните, бахчевод, Галунян. Он куда-то уехал, но земля числится за ним, триста гектаров.

Ибрагим слушал, смотрел на карту, не очень хорошо видел рисованное, зато ясно представлял ту землю, о которой шла речь, потому что прожил на ней полжизни, целых тридцать лет. Все исхоженное и изъезженное, все — свое.

— Мне Мелы не нужны, мне дайте мое, — в сердцах сказал он. — Мое — это где моя скотина пасется, где я живу. — Он присмотрелся и указал пальцем на карте примерное. — Вот это… Все, что рядом.

Начальник поскучнел, поцокал языком, пошел к столу, Ибрагима туда же позвал, приглашая:

— Садитесь, садитесь…

— Еще одна загвоздка тут есть. Земля, про которую говорите, — начал он объяснять. — Там же полигон рядом, правильно?

— Рядом. Но я не полигон хочу.

— На землю, что рядом с полигоном, мы на нее заявки пока не принимаем. Такое поступило указание из области. Вроде расширять хотят полигон. Или еще что. Но… что-то с министерством обороны. Приказано подождать с этой землей, пока все выяснится. Чтобы потом не было всяких судов и прочего. В общем, сказано подождать. О чем я вам и вынужден сообщить. Давайте подождем, пока все выяснится.

У старого Ибрагима не было сил, чтобы возмутиться, закричать, подступила лишь горечь:

— Басака живет, ему есть земля, тысяча гектаров. Другой Басака — тоже тысяча, Вахиду есть земля, и армяну, — тихо проговорил он. — А Ибрагиму нет земли. Ни детям его, ни внукам. Пускай едут в Грозный. Правильно понимаю?

Ответ был спокойный, даже сочувственный:

— Неправильно понимаете. Земля есть. Немало ее. Но именно там, где вы просите, на Кисляках, возле вашего дома, пока нет ясности. Давайте немного подождем.

На том разговор и кончился. Ибрагим вышел из кабинета, собрался было на второй этаж подняться, но потом раздумал: неможилось ему, хотелось на волю.

Он вышел на улицу, поискал глазами скамейку и, поблизости не найдя ее, уселся тут же, на невысокий парапет, ограждавший деревья и невеликие цветочные клумбы.

Место, где он устроился, было не очень удачным: рядом проезжали машины и останавливались порой, людей было много. Все же — районная администрация, и рядом — магазин, почта, что-то еще.

Но машины и люди Ибрагиму не мешали; он не замечал их, мысленно продолжая разговор кабинетный, вернее, заканчивая его: «Немного подождем? Это вам можно ждать. А мне уже некогда ждать. Все». И это были не пустые слова. Жизнь старого Ибрагима должна была вот-вот оборваться. Смерти он уже не боялся. Но думал о близких: сыновья, внуки… С чем он оставит их?

У Асланбека — удаль и смелость. Что проку от нее? Мотался туда да сюда, оставляя дом. Вовсе уходил из семьи, жил с русской девкой. Выпивал. С трудом, но остепенили его, приглашая на совет и помощь людей близких. Остепенили. А что теперь?

Давным-давно Ибрагим в Чечне, на родине, институт закончил, работал инженером, а потом приехал сюда. Так делали многие земляки: пять-десять лет скотиной занимайся и уезжай с деньгами. Будет дом в Грозном и машина «Волга». Но получилось по-другому. Здешняя земля — просторная, мирная — стала своей. Дети здесь выросли, внуки, и вот уже правнуки есть. Привыкли, прижились. Русские с хуторов уходили и уходили, оставляя землю, и она уже стала для Ибрагима своей. И почему он должен теперь оставить ее? Почему его сыновья должны уходить с места обжитого? И куда?

А тут еще эта проверка скота. Считать будут да пересчитывать, какой-нибудь налог придумают, найдут болезнь. Они все могут найти. Это — не проверка, а знак.

И, судя по всему, без Басаки тут не обошлось. Это он посадил своего человека за речкой и теперь тоже под него землю гребет. Прикормленных начальников у него хватает. Здесь, в райцентре, — везде у него друзья. И проверка, и все остальное — его рук дело.

Сыну, когда тот приехал, Ибрагим рассказал услышанное, догадок своих не открывая. Но Асланбек недолго думал:

— Басака! Это он! Это его дела! — слова были злые, колючие, а в глазах холодный огонь. — Это он! На испуг берет!

— Подожди… — пытался остудить сына Ибрагим.

— Ждать нечего! Дождемся, что он нас сожрет. Надо не ждать, а делать! Убирать его! Вот и все!

— Замолчи! — резко остановил его Ибрагим. — Голова болит. Потом будем говорить.

В машине стало тихо. На заднем сидении мальчик, что-то по-своему поняв, испуганно прижался к матери.

У старого Ибрагима и впрямь голова болела. Он устал и, наклонив поудобнее спинку кресла, закрыл глаза, чтобы подумать, а лучше подремать и, может, даже уснуть, коротко, по-стариковски. Вроде получилось. Очнулся он, когда уже проехали станицу. Асфальт кончился, стало потряхивать, Ибрагим открыл глаза. Но ехали по-прежнему молча.

Когда машина одолела последний, перед речкою долгий тягучий подъем и вылезла на лысую маковку кургана, Ибрагим попросил: «Останови». Машина встала, мотор смолк.

Ибрагим выбрался из кабины и остался стоять, лишь шаг шагнув, опершись рукой на капот. Отсюда с высоты далеко было видно.

Холмистая степь, просторная речная долина. Приглядная, в молодой зелени. Справа, вдали, кучка домиков на огромном распахе земли. Хутор Басакин. Последний в этих краях. Совсем малый. Ветер посильнее дунет, и нет его. Сомкнется зелень степи в простор нерушимый.

— Заноза… — негромко сказал Ибрагим, глядя на далекий хутор.

В пути ему и дремалось, и думалось, а теперь слово нашлось. В самом деле, Басака здесь словно докучливая заноза. Он — последний, единственный. Малая, но заноза: вокруг него опухоль, боль. Выдерни — и все сразу успокоится.

Басакина жена продаст всю скотину, работники-бичи разбегутся. Уйдет его родич, тот, что за речкой. На зиму глядя, разбредутся хуторские старики. Им одним не прожить. А земля останется. Все останется, о чем толковал земельный начальник. На том же месте останется Басакин луг, Большие и Малые Калачи, Кайдал, Скуришки, Зимовники, Крестовое, Змеиный рын… Землю ведь с собой не возьмешь, ни в город уезжая, ни уходя в могилу. Старому Ибрагиму земля была не нужна. Но сыновья, но внуки…

— Заноза… — громче повторил Ибрагим.

Сын его, из машины выйдя, все понял по-своему, по-молодому.

— В Гремячем тоже не хотел уходить. А потом сразу ушел.

Такое было на одном из хуторов, где старый человек, бывший бригадир колхозный, оставшись средь новых поселенцев из Дагестана, не хотел уезжать никуда. «Потихоньку доживем с бабкой, — говорил он. — Привыкли, все свое…» Однажды, ночью к нему приехали люди в масках, избили, отыскали и забрали какие-то деньги, машину угнали. На следующий же день стариков забрали дети в райцентр.

Ибрагим сына понял и, повернувшись к нему, сказал твердо:

— Я буду думать и делать. Сила еще есть. Сделаю. Но без меня не трогай его. Не трогай! Это моя забота.

Из машины выбрался внук по своей детской нужде. Потом он остановился возле деда. Тот спросил его:

— Тебе понравилось? Базар, магазины, мороженое…

— Понравилось. Но много людей, — пожаловался внук. — Бегут, толкаются. Мне совсем места нет.

Старик усмехнулся:

— Правильно говоришь. А у нас много места. Смотри сколько, — повел он рукой.

— Много, много… — согласился внук. — Никто не толкается. Хорошо…

— Все будет хорошо, милый… Мы жили, и ты будешь жить… — еле слышно, с редкой для него, открытой нежностью проговорил старый Ибрагим. — Все у тебя будет хорошо…

Последние слова были просто шелестом, движением губ. Но мальчик их понял; прислоняясь к старому Ибрагиму, он искал защиты.

Над степным Задоньем клонился к вечеру погожий майский день, уже не весенний, а словно летний, с полуденным жаром и даже зноем в низинах, в затишье.

На вершине холма тугими порывами, как всегда, дул и дул свежий степной ветер, бережно остужая землю и молодые травы на ней для жизни долгой и для жизни короткой. Каждому — свой отмеренный срок.