Осень в Задонье

ГЛАВА 16

Недолгим позднее, в ту же майскую пору, на маковке, на вершине другого, Прощального кургана, в просторном подножии которого лежал хутор Басакин, резко затормозила легковая машина. За рулем был Иван Басакин, который возвращался из города после двухдневной отлучки. Здесь, наверху, перед крутым спуском он всегда сбавлял ход до малого, потому что все ближе, обваливаясь из года в год, подступала к дороге обрывистая круча глубокой балки. Иван всегда осторожничал, ехал медленно. А нынче вовсе затормозил и встал, потому что краем глаза, боковым зрением он увидел, заметил… И еще не поверив, все же затормозил, остановился, выскочил из машины.

Красный джип лежал далеко внизу, в сухом русле Басакинской балки. Такая машина была во всей округе одна — у Аникея. Но Иван опять не поверил, не хотел верить. «Ездят тут всякие… Мало ли…» И потому заторопился вниз, чтобы поглядеть поближе: номера и прочее.

Это была машина Аникея. Вблизи гляделась она страшно: красная смятая консервная банка. Но крови на сиденьях и руле не было.

Вернувшись к своей машине, уже на ходу, Иван все не мог поверить, оглядывался, потом прибавил скорость, спеша к телефону. Уже рядом лежало басакинское подворье с непривычно распахнутыми воротами: гаражные, дворовые, скотьего база — все настежь.

За столом летним, обеденным шла гульба. Навстречу Ивану поднялся запухший Кудря, с колтуном в волосах:

— Поминаем… — проговорил он слезливо, хотел шагнуть навстречу, не смог, мешком упав на скамью.

— Поминаем! — подтвердил рыжий Сашка, стукнув кулаком по столу. — Потому что должны помянуть! Так положено!

Иван все понял. Но верить не хотел, спросил громко:

— Может, он живой?! Когда это было?!

На голос его из летней кухни, из своей каморки вышла кухарка Вера с лицом заплаканным.

— Еще вчера утром, — сказал она. — Сразу… Головочка вся… — из глаз ее потекли слезы. — А эти сволочи… Гады… — заплакала она навзрыд. — Чего творят… Погляди…

Обычно прибранный, хозяйский двор гляделся гнездом зореным: ураган ли, Мамай прошел. На земле, вразброс — ящики, бутылки, тряпье ли, одежда. На столе — питье в бутылках да банках, горы еды вперемешку с огрызками, окурками да кусками: вяленая рыба, сало, яйца, соленые огурцы да помидоры в открытых «четвертях». Скорлупа, объедки, шелуха да кости — на столе и вокруг. И пьяный галдеж:

— Он не срулил…

— А может, колесо лопнуло…

— Целое колесо. Надо тяги проверить.

— А тормозную глядели? Никто не глядел! Шланги могли подрезать. Танькин мужик, он по ней с ума сходит. И он грозил…

— Вполне может быть. Он и трезвый — дурак. А уж напьется — и вовсе…

Пьяный галдеж. И тоскливый собачий вой. Совсем рядом, на скотьих базах, это Кара и Белка. И где-то еще. Откликаясь, выли и выли собаки на хуторе, вразнобой и разом, леденя душу.

Иван огляделся, увидел открытый склад, у дверей его — мертвый Рекс. Голова собаки и земля вокруг в засохшей темной крови. Все понятно: добирались и добрались до заветного пойла, поминальщики.

— Кто у скотины? — спросил он Веру.

— Никого, — ответила она. — Второй день на базах стоит. Поминают.

— Ну-ка, подъем! — громко скомандовал Иван, подходя к столу. — Хватит пьянствовать! Скотина стоит! Передохнет вся! Совести нет!

— А ты кто такой? — пьяненько-удивленно спросил Чугун, поднимаясь навстречу. — Ты — хозяин? Пошел ты… Поминали и будем поминать. Ты понял меня?!

— Понял, — ответил Иван и тут же врезал напрямую, не больно целясь, но точно попал.

Чугун, перевернувшись через скамейку, рухнул на землю, смолк.

— Еще у кого вопросы? Я вас сейчас похмелю… А ну, поднимайтесь!

Испуганный Сашка забормотал:

— Мы чего… Мы ничего… Чуток помянули. И все.

Иван ухватил какую-то дубину, размахнулся и грохнул ею по столу. Зазвенело стекло.

— А ну, поднимайтесь! Кто склад грабанул?! Кто собаку убил?! Вызываю участкового. Вам понятно? Или объяснить вот этой дубиной?.. Через лоб! Под колонку шагом марш похмеляться… Пошли, пошли… — подогнал он работников.

Опасливо поглядывая на Ивана и дубину его, Кудря с Сашкой на нетвердых ногах кое-как добрались до бака с водой, стали глаза промывать. Но Иван, включив насос, начал полоскать их из шланга тугой струей холодной воды с ног до головы, покрикивая:

— Стоять! Стоять, говорю, на месте!!

За двором послышался гул мотора, Иван передал шланг Вере с наказом:

— Полощи их! Ни с места!!

За воротами стоял желтый школьный автобус, который, против обыкновения, с горы спустился, доставляя до места, кроме учеников, старую Катерину да молодого Мышкина.

Школьный шофер знал и рассказывал все подробно:

— У Татьяны он ночевал, у своей милани. Чуть свет полетел. Спешил. Как всегда к сетям. Да он же, сам знаешь, не ездил, а летал. Летчик… — «Летчик» — это одно из прозвищ Аникея Басакина, любил он скорость; не ездил — лётом летал на своем джипе. — Вот и улетел. Ведь тысячу раз здесь ездил днем, и ночью, и в любую погоду, — и через паузу: — Может, с машиной чего? Может, колесо… Может, тяги… Как отгадать…

— Сразу? — о понятном спросил Иван.

— До станицы не довезли…

— А сейчас где?

— В городе. Валентина туда забрала. Завтра хоронят.

Недолго постояли, повздыхали. Старая Катерина всплакнула:

— Господи… Молодой… Жить да жить…

Стали расходиться. Иван остановил Мышкина:

— Ты куда?

— К деду.

— Попрошу тебя. Погляди нынче за скотиной, какая на ферме. Она же не кормлена и не поена. Работнички зато жрут и пьют. Я заплачу сразу, двести рублей.

Парень согласился:

— Ладно.

— Я тебя сейчас отвезу, — сказал Иван, а шофера автобуса предупредил: — Подожди. Земляка заберешь.

Во дворе, мокрые с ног до головы, Сашка да Кудря охали да стонали. Чугун очнулся, сидел на земле.

Иван твердо сказал ему:

— Вон отсюда! К мамке езжай, в станицу. Автобус ждет тебя. Ты слышишь?! — закричал он. — Или колом тебя подогнать?! Бегом пошел!

Чугун вскочил и тут же упал, и уже на карачках, но резво перебирая по земле руками, с поднятым задом подался со двора, испуганно оглядываясь.

За воротами его встретил шофер, сначала — недоумением, а потом — хохотом:

— Ты, может, и до станицы так доберешься? Дешевле выйдет… — и добавил со вздохом: — Давно тебя не видала маманя, соскучилась…

Отправив Чугуна, Иван сказал работникам:

— Спать ложитесь. Через три часа подниму. И чтобы ни-ни! — погрозил он. — Начнете бузить, сядете за грабеж. Вон они, двери, замок сломанный у склада, Рекс убитый… Тут будет не условное, а — тюрьма. Вам все ясно? Шагом марш!

Работники послушно побрели на свой двор, понимая, что праздник кончился.

Иван отвез Мышкина на ферму, к скотьему гурту, прихватив собаку Белку, которая помогала пасти стадо.

Скотина оказалась умнее людей. В летнем жарком дне она гибели не стала ждать, но, проломив изгородь открытого база, ушла к речке — вчера ли, сегодня — но, слава богу, ушла, а потом вольно разбрелась по округе: Басакин луг, Ремнево, пологие отроги долины, там и здесь, и неизвестно еще, где.

— Понемногу сбивай тех, что рядом, — сказал Иван. — Эти ахари проспятся, я их на лошадей посажу, пускай ищут. Ты понял?

Мышкин кивнул, соглашаясь.

— Соберем… Далеко не уйдут. Волков вроде нет.

— Тут — не волки, тут — люди…

Мышкин понял, вздохнул, опуская глаза. Работник он был неплохой. Но безответный, тихий. Ему было легче — в безлюдье, одному. Иван уехал, и Мышкин вроде распрямился, лицом повеселел, позвал собаку:

— Бела! Пошли… — и засвистел, приказывая собирать скотину.

Иван съездил к себе, за речку. Ольга обо всем уже знала. У нее дед Атаман сидел.

Поговорили, повздыхали, чуя усталую тягость. Другой лишь день не было на свете Аникея Басакина, а живым он был долго и долго, и потому не верилось в смерть.

Но все это случилось. И уже ничем не поможешь.

— Хоронить поедем утром с отцом, — сказал Иван. — К вечеру вернусь. Сейчас надо там разобраться. Скотина разбрелась. Лошадей вообще нет. Надо искать, а еще… Ой, господи… — взялся он за голову. И к деду Атаману: — Ты не надумал?

— Нет… Далеко, — ответил старик. — Скажи, что не в силах. Здесь помянем. Его бы и схоронить по-хорошему, здесь, возле своих.

— Это не нам решать.

— Понятно. Жена… — согласился старик.

На хутор они возвращались вместе. Проехали к ферме. На базу починили изгородь, повалив которую скотина спасалась.

Вдали за речным поворотом виднелось стадо. Но вряд ли Мышкин нашел всех, тем более пеший. Надо было искать.

— И чего ж теперь будет? — спросил дед Атаман. — Капец? Лишь день хозяина нет, и сразу все по швам поползло.

— Понятно, — согласился Иван. — Пока Валентина возьмется… Да и возьмется ли?

— Нет. Тут бабе не сладить. Не к рукам цимбалы, — уверенно сказал старик. — Тем более — городская, — и предложил: — Вот тебе бы купить у Валентины. Все разом: подворье, скотину. Все готовое, на ходу. Такое богатое поместье… Сенники. Вся техника есть.

Иван лишь хмыкнул.

— Во-первых, деньги. Она сколько запросит?

— Много… — вздохнул дед Атаман. — Баба корыстная.

— То-то и оно, — подтвердил Иван. — Да мне и не совладать, — признался он, — с таким хозяйством, с работниками. Как ты говоришь, не к рукам цимбалы.

— Тогда точно капец, — определил старик. — И нам сразу капец, без Аникуши.

На хуторе басакинское подворье отдыхало после шумной гульбы: все ворота закрыты, во дворике чисто, на просторном столе — лишь чайник да полотенцем прикрытые теплые пышки и приманчивый дух свежего варева из кухни, где Вера хозяйничает. И не слышно тоскливого собачьего воя. Будто ничего не случилось.

Позднее, когда Сашка с Кудрей проспались и пришли в себя, Иван сказал им:

— Мужики, давайте подержимся. Хозяина нет. Давайте по-людски. Приглядим за скотиной. Это недолго…

Он говорил тихо, спокойно; ему не перечили, лишь вздыхали, неволею начиная думать о завтрашнем дне, в котором неизвестно что будет. И вряд ли доброе. От доброго они давно уж отвыкли. И рыжий Сашка, и Кудря, и бедная Вера, которая заботилась теперь о поминках:

— Люди завтра придут. А как же… В городе — свое, и здесь тоже надо. Помянуть и раздать, как положено. Конфет надо да печеников купить. Колбаски немного. А сварить, я сварю. Мясо есть в морозилке. И первое будет, и второе, кутья. А конфет надо купить, съездить.

Сашка говорил о скотине:

— Найдем, собьем, далеко не ушла. Молодняк кайдалом убредает. По низинке, на Маяк и к родникам. Там им слаже. Комолая может уйти на Скуришки и с собой уведет целую шайку. А Кудря — за лошадьми. Они наверх подались, на ветер от мошки. Где-нибудь там, на воле. Всех соберем…

Сашка знал весь немалый гурт, каждую корову, телка: Рябый да Лысый, Комолая ли, Рогуля. Память у него была на скотину.

Обговорили и разъехались, разошлись по делам. При деле — спокойнее, не лезут в голову всякие думы. Привыкли на этом месте, прижились. О завтрашнем и гадать не хотелось.

А оно уже было рядом, это горькое завтра. И случилось оно раньше, чем его ожидали.

Два дня спустя, рано утром на хутор Басакин подъехала служебная машина. Прибыли на ней люди милицейские: станичный участковый — Аникеев свояк, майор из районного отдела и сержант за рулем.

Вначале, напрямую, они проехали к ферме, где Сашка выгонял на утренний водопой скотину.

— Сколько в гурте голов? — спросили у него.

— Двести десять.

— Точно?! А если пересчитаем?

— Точно, — ответил испуганный Сашка. — Пересчитывали. Всех нашли, собрали.

— Гляди. Если хоть одна пропадет, сядешь. За грабеж со взломом. Ты понял? Хорошо понял?

Бедный Сашка лишь рот разевал да кивал головой.

— Хозяйка приедет завтра. Слушать ее. Иначе будешь сидеть далеко и долго.

А на подворье басакинском гости все обошли, оглядели: свинарник, птичник, просторную кладовку, машинный двор, вздыхая, порой завистливо охая: «Хозяин… Запасливый…» Кое-что к рукам прибрали сразу: новую «болгарку», электродрель, наборы ключей, сержанту приказывая: «Отнеси в машину». Но в основном приглядывали да прикидывали: «Надо подъехать, сети забрать, мотор… Ему не нужно, а Валентине ни к чему…» — это вслух. А свояк, который жил недалеко, в станице, уже про себя решил, что вечером трактор подгонит с тележкой и кое-что заберет, пока другие не растащили.

Не поленились спуститься в погреб да в ледник, прихватив оттуда балыков и вяленой рыбы. И лишь потом во дворе уселись за летний стол, приказали Вере:

— Собери позавтракать. Яишенку с лучком и салом. Какой-нибудь солки.

В ожидании завтрака призвали Кудрю, пригрозили ему:

— Шагу отсюда не смей шагнуть. Завтра хозяйка приедет, все скажет. На тебя уже есть заказ. На Гремячий. Там будешь работать.

— Да я хотел… — заперечил было Кудря.

Его оборвали:

— А ты не хочешь сесть за грабеж? Это уже не условно. Тюрьма. За прошлое и за нынешнее. Хозяйка напишет заявление. И мы разберемся, как вы тут похозяйничали. И чего здесь пропало.

— Согласен… — опомнился Кудря. — Пойду на Гремячий. Буду работать.

— Пойдешь и даже побежишь. Иди.

Вера накрыла стол быстро. Большая скворчащая сковорода яичницы с оранжевыми приманчивыми «глазками» и зеленым лучком. Соленые помидоры из банок и свежая редиска. Бутылку не забыла поставить.

— Молодец, — похвалил ее милицейский майор. — Сразу видно, кухарочка, — и крякнул, оценив женскую стать. — Все — при ней. Ягодка. Сам бы ел!

И перешли к основному:

— Тебе здесь делать больше нечего. Завтра хозяйка приедет. Она всех накормит… На тебя есть тоже заказ. На Малые Бруны отвезем. Там — джигиты. Им без кухарки никак нельзя. Собирай вещички. Поедем.

Веру это известие оглоушило: опустились руки, и с места она не могла сдвинуться, но потом опамятовалась, стала просить:

— Может, останусь здесь. Договорюсь с хозяйкой. Я не хочу туда, они ведь какие…

— Не хочешь — как хочешь, тогда мы тебя домой отвезем.

— Куда домой?.. Какой дом?.. — испуганно забормотала Вера, у которой давно уже не было никакого дома.

— Откуда ты убежала, туда и увезем.

Вера поняла: это возвращение в больницу, о которой она старалась забыть и вроде уже забыла.

— Иди собирайся.

Вера послушно отправилась в кухонную каморку, в которой жила, быстро собрала свое нехитрое барахлишко. Потом, как бы прощаясь, она оглядела привычные стены комнатки: кровать, тумбочка, столик, за окошком — зеленые ветки клена. Насиженное гнездо показалось ей таким славным и милым. Здесь ей было хорошо: привыкла, прижилась. Обычья бабья работа и бабья доля. Прошлое забывалось и вроде уже забылось. И порою грезилось вовсе светлое: свой домик и свой мужик, Сашка ли, Кудря, пусть выпивающий — кто без греха, — но свой и домик свой. Вон их сколько пустых по хутору. Подладить и жить. А еще здесь был мальчик Тимоша. «Я о тебе беспокоюсь…» — звенел его голосок. Был мальчик, а теперь не будет. Впереди.. Что впереди? Джигиты?.. Нет, нет и нет!! А что тогда? Тогда — казенные стены, решетки на окнах, запах горьких лекарств, хлорки, мочи, блевотная вонь, чужие страшные люди, тоска и тоска, днем и ночью, и до конца жизни. Разве это дом?! Дом — иное, далекое: невеликая хатка, где жила мама и куда вернулись они с малышом. Как хорошо там было, как славно… Мамино тепло и детское тепло — это дом. Старая мама и дорогой сердцу малыш, который так звонко смеялся, быстро бегал. Это ведь было. Был мальчик, которого эта проклятая сволочь… Маленький, светлоголовый мальчик, которого… Нет! Нет! Не надо… Он просто ушел. И мама за ним ушла. Они теперь вместе и ждут ее. Вера это поняла, очень обрадовалась и через минуту-другую уже висела в петле прочного бельевого шнура. Старинный кованый крюк в потолке был надежен, когда-то ладили его для детской зыбки. Теперь пригодился для Веры. Она была счастлива до последнего мига.