Осиновый кол прилагается

Глава 12. Второй шанс

Пятнадцатое июня, 1741 г. от Р.Х., Малтия

Донсон Брауниг

Я очнулся в кромешной тьме, ощущая пронзительную боль в правом предплечье. Малодушно поддался неописуемому ужасу, затвердевавшем в теле моём неподъёмной ношей. Царь Небесный, Утешитель, Дух истины, везде сущий и все наполняющий, Сокровище благ и Податель жизни, спаси, Преблагий, души наши! Я упал на колени и громогласно исполнил двадцать второй псалом Царя Давида.

Тьма отступила на полшага, являя смутные очертания опочивальни. Но не человечьих размеров. Чересчур большое ложе, слишком высокая лавка, огромный стол. Я в доме Голиафа? Где же я, Боже Правый?

Огляделся, придерживая левой рукой ноющее предплечье и увидел мерцающий свет. Спотыкаясь и прихрамывая пошёл к нему. Источником оказался просвет между чем-то, наподобие брёвен. Чтобы прочесть просительный псалтырь вновь опустился на колени, и тогда руки мои нашарили топор, большой и очень тяжёлый. С благодарственной молитвой я на силу поднял его и что было сил ударил туда, где видел просвет. Удар получился слабым. Уж слишком тяжёлый был топор. Я ударял снова и снова, сопровождая сея действа чтением девятнадцатого псалома Царя Давида. И тут Господь сжалился и меня озарило слепящим светом. Зажмурился. А когда открыл глаза передо мной в пройме окна раскинулись просторы Божьего мира.

Теперь мог явственно видеть и осознать всё вокруг. Я находился в заколоченном доме кого-то очень большого. Правое плечо кровоточило от пореза, источником которого, вероятно, были осколки зеркала. Ведомый наитием я поднял с пола сверкающий осколок перед тем как спрыгнуть из окна на землю. Прыжок неприятно отдался в ступнях, но я был спасён из плена тьмы! Упал на колени и вознёс благодарственную молитву. А потом посмотрел на себя в зеркало и чуть было малодушно не лишился сознания. На меня смотрел Донс Брауниг, но Донс Брауниг восьми лет отроду!

Боже, Творец и Создатель вселенной, я — отрок, недавно вышедший из младенчества!

Так вот отчего мне казалось слишком большим всё в этом доме! Этот заколоченный дом с голубым крылечком, эта деревянная беседка и дубовый лес вдалеке. Всё мне кажется смутно знакомым.

В траве стрекотали кузнечики, в небе пролетали стаи птиц, вдалеке слышался собачий лай. Ещё никогда я так не радовался присутствию тварей Божиих. Я не один. Вокруг жизнь. А значит могут быть и люди.

Руководствуясь Дланью Господней, я проложил путь вдоль пшеничного поля и моё сердце всё более наполняла радость. Мельница. Избы. Люди!

Не обращая внимания на боль в плече и прихрамывая на левую ногу кинулся к ним. Первая кто мне встретился была женщина с коромыслами и круглым добрым лицом. Она поставила вёдра наземь и повернулась ко мне.

— Дитя, что с тобой? — Спросила женщина на родном мне малтийском наречии.

— Благословение Господне на тебе, дочь моя, — воскликнул я тоненьким детским голоском, умываясь при этом слезами облегчения, чем ввёл бедную женщину в ступор.

— Что? Дитя, что с тобой? Бедный ты весь в ссадинах, а руку вовсе порезал! Откуда ты? Кто твой батюшка? Где ты живёшь?

К нам подошла ещё одна женщина и один мужчина.

— Да это ж средний сын кузнеца Браунига, — узнал меня мужчина.

Сердце ёкнуло, в душе затеплилась смелая надежда. Я схватил мужчину за полы его одёжки:

— Мой батюшка, кузнец Брауниг, жив ли?

Мужчина оторопело округлил на меня глаза и попытаться высвободить рубаху из моих цепких пальцев, но не тут-то было, я вцепился в материю намертво.

— Утром был, — выдавил из себя перепуганный мужчина.

Женщины отошли от нас на шаг в сторону.

О Пречистая Дева! Возможно ли это?

— А матушка? Матушка моя жива ли?

Мужчина попробовал снова вытянуть рубаху, но безуспешно.

— Насчёт матушки не скажу, но ничего худого не слыхал.

О Небеса! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, благодарим Тебя, Господи, за милость Твою к нам!

— А мои братия и сестра? — Не ослабевая хватку, вопросил я.

Мужичок начал терять терпения и приложив ещё одну потугу, вырвал-таки рубаху.

— Малец, сходи домой, да сам и проверь. Вон твой дом, за белой избой, рядом с кузней.

— Благословит Господь тебя, добрый человек, да прибудет Он с тобой на всём пути твоём! — Воскликнул я, осеняя поспешно затрусившего мужчину крестным знаменем.

А потом я упал на колени и прочёл благодарственную молитву.

«Он что, говорит на латыни?» — Донёсся до меня изумлённый полушёпот какой-то доброй женщины.

Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Знакомая изба с расписными ставнями и сенной крышей. Мой дом. Недалеко кузня отца, откуда доносился звон постукивающего о наковальню молота.

Из избы вышла женщина в белом чепце и тёмно-синем фартуке.

— Матушка! — Бросился я к женщине, обливаясь слезами радости, в которую не мог поверить. — Матушка! Матушка!

Я обхватил её, уткнувшись носом в фартук.

— Донсушка, да что с тобой? — Произнесла женщина, поглаживая меня по голове. — Да у тебя кровь! Идём быстрее в избу, промоем, что б не загноилось. Пойдём, Донсушка. Ну что ты? Не пустишь меня?

Я отрицательно повертел головой и продолжал стоять, обнимая мать. А она послушно замерла, поглаживая по голове своего плачущего ребёнка.

— Донсушка, тебе так больно? — Не поняла мать моих слёз. — Идём же в дом. Отец увидит слёзы, бранится начнёт, ещё и выпорет за то, что поранился.

Но я не отпускал её. Плакала Агнесса, но матушка не спешила к ней, она чувствовала, как сильно сейчас нужна мне.

— Донс нюни распустил! Девчонка! Девчонка! — Разразился хохотом выбежавший к нам младенец Гант.

Матушка шикнула на него, а я только улыбнулся. Они живы! Моя семья. Я могу спасти их, коли на то будет Божья воля.

— Донс, отойди в конце концов от матери. Что с тобой стряслось, почему плечо в крови? — Раздался строгий голос отца.

Я с трудом оторвал заплаканное лицо от передника матери и подошёл к отцу, крепкому мужчине в кожаном переднике, поднял голову, с умилением вглядываясь в родное лицо и наконец обнял.

— Я люблю тебя, батюшка, — произнёс я.

Мужчина явно растерялся, но потом неумело тоже меня обнял и тоже сказал, что любит.

— Донс — нюня! Плачет как девчонка! — Прыгал возле нас Ганс.

Теперь шикнул на него отец.

— И тебя люблю Ганс, — сказал я. — Всех вас люблю.

В дверях застыл ничего не понимающий Вилсон.

Оторвавшись от отца, я упал на колени и вознёс благодарственную молитву Господу.

— Что он говорит? — Раздался за спиной голос Вилсона.

— Это какой-то другой язык? Что это сегодня с Донсушкой? — Непонимающий голос матери.

— Похоже на латынь, — растерянный голос отца.

— Донс — нюня! — Не унимался Ганс.

Но я, поглощённый молитвой, не обратил на это внимание.

Господи и Владыка живота моего, не дай мне сгинуть, не исполнив волю Твоя!

— Какой нынче день, матушка? — Спросил я пока мать промывала мои раны.

— Пятнадцатый день первого летнего месяца, сынок.

— Что за год, матушка?

— Донс, да что с тобой? — Опешила мать. — Тысяча семьсот сорок первый от Рождества Христова.

Неделя. Ещё неделя до прихода чудовища. Но смогу ли я совладать с ним? Предотвратить ужас? Или ничего не избежать и мне дано время попрощаться? Последняя мысль вызвала неприятную дрожь. Учение о детерменизме в теологии гласило, что всё предрешено изначально. Но что если святые отцы ошибаются? Что если человек меняя свои поступки меняет и мир вокруг себя? Искренне надеюсь, что мне удастся помешать чудовищу и спасти жизни.

В этот день я собирался сделать многое, но силы оставили меня и я провалился в сон.

Очнулся до рассвета в своей детской комнате. Должно быть отец перенёс меня. Тело непривычно ныло от жёсткого сена, служившего периной. Рядом безмятежно спали мои братья. Но я не мог позволить себя ни минуты промедления.

— Какое сейчас число, Вилс? — Затормошил я плечо старшего брата.

Продрав глаза тот чуть было не навернул меня.

— Какое сегодня число, Вилс? — Повторил я вопрос.

Неприлично выругавшись, брат сообщил, что сейчас утро шестнадцатого июня.

Хорошо. Проспал я недолго. Хотел подняться, но Вилсон удержал меня железной хваткой за лодыжку.

— Что с тобой не так? — Прошипел он сонным голосом.

Вилсон был всего лишь отроком, но я был ещё меньше и слабее его, а потому высвободиться не получилось.

— Грядёт беда, брат и я пытаюсь оградить нас от неё, — честно признался я.

— Что за беда? — Вилсон уселся на кровати.

— Я поведаю об этом за трапезой.

Вилсона не удовлетворил мой ответ, и он ещё сильнее сжал мою лодыжку. Я сдался.

— Через неделю к нам постучится чудовище под личиной человека. Отец впустит его и… — Я закрыл глаза, так больно было вспоминать об этом. Вспоминать будущее? Или альтернативу того что может случится?

— И что? — Поторопил меня брат.

— Он убьёт всех нас, — выдохнул я.

Я сказал правду. Потому как в тот день и моя жизнь оборвалась.

— Тебе это что приснилось, баранья башка?

В голосе и словах Вилсона скользило недоверие.

— Отнюдь, брат, — возразил я. — Господь даёт мне шанс всё исправить, и я не премину им воспользоваться.

— Ты странный до жути, — заключил Вилсон, отпуская мою ногу.

И в этот момент послышался крик петуха. Скоро рассвет.

Помолившись об успехе задуманного, я вошёл в общую комнату, там где мы принимали пищу и хранили кухонную утварь. Мать уже накрывала на стол. Кисель из бобов. Такая простая пища. Но в этот момент я чувствовал жуткий голод и чувствовал силы выхлебать десять мисок с бобами. Но поведать о надвигающейся опасности я должен до еды.

Все мы, кроме мирно спящей малышки Агнессы собрались за столом. Я сидел между братьями. Отец произнёс коротенькую благодарственную молитву, и все вознамерились уже было приступить к пище, но я взял слово.

— Прошу вас, погодите немного с трапезой, — все неохотно отложили ложки и уставились на меня — кто с интересом, кто с раздражением. — Через семь дней в нашу дверь постучатся. Путник будет выглядеть как мужчина, но то будет зверь в обличие человека. Зверь обладает не дюжей силой и умением подчинять разум слабых. Однако он не сможет войти, коли его не пригласить. Зверь тот откажется от нашей пищи и воды, потому как питается он только кровью человеческой. С отцом он управится первым…

Тут батюшка не выдержал и хлопнул кулаком по столу.

— Хватит нести бред, — прорычал он.

Все вздрогнули, я же оставался спокойным и попробовал достучаться.

— Всей душой мне хотелось бы, чтобы то, о чём говорю было бредом. Но это не так. Зверь придёт к нам и вы сами, батюшка, пригласите его. А потом он останется. Пока не насытится.

Только у младенца Ганта проступил ужас в глазах. Все остальные смотрели с явным скепсисом.

— Донс, замолчи, ты пугаешь брата, — не выдержала мать. — Мир полон опасностей, но Бог не без милости…

— И поэтому я здесь, — перебил её, вызвав гнев отца.

— Богохульник! — Крикнул батюшка, вскочив из-за стола.

Поняв, что киселя меня могут лишить, а я был жутко голоден, отложил ложку, схватил миску с едой обеими руками и начал из неё пить. Сделал столько глотков сколько успел, пока отец за уши не вытащил меня из-за стола и не заставил на коленях читать покаянную молитву.

Отец, упрямый как осёл! Тут же упрекнул себя в не почитании родителей и прочёл короткую покаянную молитву. Ну это надо же быть таким непробиваемым болваном! Снова упрекнул себя в не почитании и постарался унять бушующую бурю ярости.

Неужели я ничего не смогу сделать? Неужели они погибнут? Если отец впустит чудовище, то…

— Донсушка, иди поешь, — в своих мыслях я не заметил сидящую рядом мать.

Я кивнул и вернулся за опустевший стол. Матушка наполнила мою миску до самых краёв.

Шестнадцатое июня. С каждой минутой опасность всё ближе. Шестнадцатое июня тысяча семьсот сорок первого… Почему эта дата мне знакома? И тут меня озарило. Верниги! Сегодня их младшая дочь скончается от отравления. Только через несколько дней её сестра признается в том, что та съела красных ягодок. Волчьего лыка.

— Матушка, а где живут Верниги?

— Ясно где, у старого колодца, напротив часовни.

Я рванул из дома и дал стрекоча к старому колодцу. Дать стрекоча… Сложно свыкнуться что теперь в теле ребёнка я могу давать стрекоча. Бежал я к дому Вернигов не разбирая дороги, а в сознании оживали старые образы тех мест, где я когда-то жил. Где я жил теперь.

Прибежав на место забарабанил в дверь.

— Кто там? — Раздался женский голос.

— Средний сын Браунигов, — ответил я.

Меня впустили. Хозяйка смотрела с интересом и подозрением.

— Ваша младшая дочь, где она? — Спросил я едва отдышавшись.

— Витка-то? — Интерес в глазах женщины возрос, наверно посчитала меня юным ухажёром.

Вита? Не помню имени. Но на всякий случай кивнул.

— Она с Миленой по грибы пошла.

— Милена это её сестра? — Уточнил я.

Женщина кивнула. Так, значит скоро они будут здесь. Придёт ли Вита сама или её принесут я не помнил.

— А тебе, собственно, зачем Витка?

— Угли. Где у вас угли?

Хозяйка немного опешила, но верно решили, что за углями меня послали родители.

— Да мы в печь последние покидали, — произнесла женщина.

Я просочился мимо хозяйки, которая, к счастью, не остановила меня, к печи и не поворачиваясь дал ей указание:

— Приготовьте ступку, пестик и стакан воды. Поживее, пожалуйста.

Женщина немного постояла. Наверно очень странно было слышать указание от чужого ребёнка в собственном доме. Но хозяйка оказалась куда более доходчивой чем мой осёл отец. Снова упрекнул себя в не почитании родителей.

Ступку с пестиком и стакан воды она подала одновременно со стуком в дверь. Стучали сильно. Не по-детски. Значит Виту всё-таки принесли. Женщина от резкого и громкого стука переполошилась и побежала к двери. Я же не обращая на него внимание, достал из печи угли и начал толочь в ступке, а измельчив, побросал в стакан с водой.

— Боже правый, что стряслось?! — Раздался голос хозяйки. — Виточка! Что с ней?!

— Милена прибежала, сказала, что Витка упала, — раздался мужской голос.

— Милена, что с ней? Что случилось? — Голос женщины.

— Мы грибы собирали и вдруг она как брыкнется… — тоненький детский голос.

Закончив с приготовлением, я взял стакан с растворённым в воде углём и двинулся навстречу голосам. Надеюсь ещё не слишком поздно. На меня воззрились три пары перепуганно-изумлённых глаз.

— Быстрее, приведите её в себя нюхательной солью и дайте ей это, — распорядился я.

— Что дать? — Мужчина покосился на стакан с чёрной жидкостью у меня в руках, а потом перевёл взгляд на меня. — А это ещё кто?

— Средний сын Браунигов, — ответила за меня хозяйка.

— Вита отравилась Волчьем лыком. Если не промыть желудок, она скончается.

— Откуда тебе знать? Тебя с нами не было? — Возмутилась Милена.

Я подошёл к лежащей без сознания девочке и поднял её руку, продемонстрировав на пальцах следы от сока красных ягод. От моего прикосновения девочка с растрёпанными русыми волосами зашевелилась. Нюхательная соль не потребовалась и я, не встретив сопротивления от стоящих рядом мужчины и женщины поднёс к губам Виты стакан с измельчённым углём. Сопротивление девочка оказывала слабое и я, разжав пальцами её губы стал вливать то, что могло её спасти. И хотя некоторая часть жидкости пролилась, я видел по дрожанию горла, что она сделала несколько глотков. Через короткое время наступил рвотный рефлекс. Я перевернул Виту навзничь, упёршись коленкой ей меж рёбер. Девочку стошнило. Среди чёрной жижи угля показались красные не до конца переваренные ягодки Волчьего лыка.

Дальше я ждал. Меня отвели в большую комнату, а сами остались с Витой. Милену послали за здравником. А я сосредоточено молился. Молился о том, чтобы на этот раз всё случилось по-другому, о том, чтобы на этот раз убило не чудовище нас, а мы — чудовище.

— Сынок, подойти к нам, — позвал меня мужчина, оказавшийся отцом девочек.

Я прошёл в спальню. Вита сидела на кровати. Рядом толпилась хозяйка, Милена и седовласый здравник.

— Это тот мальчик, средний сын Браунига. — Пояснил приведший меня мужчина.

— Отрок, — обратился ко мне здравник, — откуда ты узнал, что девочке нужно промывание углём?

— Я немного сведущ в медицине, — ответил я, ловя себя на мысли до чего нелепо это звучит из уст осьмилетнего ребёнка.

Хозяин с хозяйкой переглянулись. Здравник поднял брови.

— А как ты узнал, что Вите потребуется помощь? Тебя же не было с девочками? — Изумилась женщина.

— Мне ведомо будущее, — ввёл я в ступор всех присутствующих. — Теперь, когда я вижу, что с девочкой всё хорошо, позвольте откланяться.

Я хотел было развернутся, но Вита схватила меня за руку.

— Спасибо тебе, средний сын Браунигов, — тоненьким голоском поблагодарила она меня.

Я улыбнулся.

— Прощай, Вита. Ешь хорошо, спи спокойно.

Получилось! Получилось! Если я спас жизнь Виты, то смогу изменить и другое. Смогу спасти жизни моей семьи, жизни детей маркиза, душу Алины…

Пошёл я не в свой дом, а направился в монастырь, к отцу настоятелю. Дорога была долгой, к счастью дом Божий был построен на холме и хорошо проглядывался.

Вот они — стены монастыря. Стены, которые я знаю лучше собственного дома.

— Misericordia Dei, frater honestus. Ae exivi a patre meo2, — обратился я к монаху, отворившему мне двери.

Тот недоверчиво окинул меня взглядом.

— Проводи, честной брат, дело у меня срочное. Отлагательств не терпит, — напирал я.

Монах, который, наверно решил, что я посланник от кого-то важного, повёл меня. Я прекрасно помнил дорогу. Утоптанная тропа. Ухоженный сад. Плодовые деревья. А вот и само торжественно возвышающееся строение монастыря. Мы вошли внутрь. Наши шаги отдавались гулким эхом, отлетающим от каменных плит. Я проследовал за монахом по проходу мимо келей и, наконец, мы вошли в трапезную. Братия уже начали завтракать. Настоятеля, к которому я всегда питал самые светлые чувства и глубоко уважал, заприметил во главе стола. Более он от других ничем не отличался.

— Angelus ad prandium, honestis patres3, — поприветствовал я присутствующих прежде чем успел вставить слово приведший меня монах.

— Он пришёл к вам, преподобный, сказал, что дело срочное, — пояснил монах.

Братья отложили хлеб и вопросительно уставились на меня. Послышались перешёптывания.

— Hus, fratres. Prandium communica nobiscum, puer4, — распорядился настоятель.

Я поблагодарил и занял свободное место. Шёпотом произнёс благодарственную молитву и приступил к незамысловатой трапезе.

Потом братья разошлись, а я последовал за настоятелем. Преподобный слышал, что я следую за ним, но не обернулся до тех пор, пока мы не оказались в его обители.

— Eminenza La Tua Reverenza5 — Обратился я.

— Più non attendo il tuo soccorso, amore. Quomodo haec res latine dicitur?6 — ответил настоятель также на латыне.

— Ex his moenibus Reverentiam Tuam7.

Я подошёл к полке с манускриптами, поднялся на цыпочках и нажал на третью сверху и пятую справа книгу. Сработал рычаг и нижний стелаж развернулся обратной стороной. Достав тяжеленую синюю книгу, которую в прошлой жизни дал мне настоятель для изучения латыни, положил её на стол.

Должного эффекта я добился: никто вне стен монастыря не знал о рычаге в обители настоятеля. Он подошёл ко мне ближе, присел так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне и произнёс:

— Dic mihi omnia8.

Возвращался я домой из обители в сопровождении настоятеля и одного из честных братьев. Завидев меня Гант опрометью ринулся в дом, и через пару секунд нам на встречу вышли мать с отцом и старшим братом. Не знаю о чём именно шёл разговор между настоятелем и родителями, но он сразу возымел эффект. Матушка с батюшкой стали смотреть на меня как на животворящую икону, а говорить — вкрадчиво и чуть ли ни с придыханием. Чувствовал я себя от того не в своей тарелке, но главным было их спасение и убийство чудовища, а благодаря настоятелю мои слова стали восприниматься в серьёз.

Впрочем, перед сном я узнал, что рассказал обо мне Его Высокопреподобие.

— Ты и впрямь пророк Божий? — Огорошил меня Вилсон.

— Эээ… точнее сказать я знаю грядущее и могу предотвратить нависшую опасность.

Я, отец Брауниг, не взял на себя грех назваться пророком. Может Его Высокопреподобию так и показалось, но кем я не являлся, тем не являлся.

— А правда, что к нам придёт монстр чтобы всех сожрать?

Я посмотрел в глаза моему маленькому старшему брату.

— Молись Богу и ничего не бойся, Вилсон. Мы с братьями сделаем всё, чтобы защитить тебя, родителей, Ганта и малышку Агнессу.

На лице Вилсона отразилось раздражение.

— Я твой старший брат, а ты ведёшь себя так будто это ты старший.

Я улыбнулся и взъерошил непослушные кудри волос на голове Вилсона:

— Ты всегда будешь моим старшим братом.

Утром я проснулся знаменитым на всю Малтию. Весть о том, что я пророк и что я нынче спас малютку Виту благодаря дару и Божьей воле облетела все дома в округе и вот перед моим домом собралась толпа добрых мирян.

— Гансушка, ты проснулся? — Матушка неторопливо приблизилась к моей кровати. — Люди со вчерашнего дня начали собираться под окнами. Не скажешь им пару слов, если тебе не трудно?

— Или мне прогнать их, Гансушка? — Подошёл к нам отец.

Отец ещё никогда не называл меня Гансушка насколько я помню. Но всё бывает в первый раз.

— Не нужно батюшка. Спасибо за беспокойство, матушка. Я выйду к этим добрым людям только прочитаю утреннюю молитву.

— Ты и впрямь пророк Божий? — Различил я из общего гомона толпы.

— Скажи, что будет с моим нерадивым сыном? Как мне направить его на путь истинный? — Другой голос.

— А каков будет урожай в следующем году?

Я поднял руку, и все тут же затихли. В глазах собравшихся людей я видел любопытство, недоверие, страх, надежду. Мне хотелось защитить их, оградить от опасности настолько насколько возможно, и я заговорил.

— Всё ведомо только Господу. Я же знаю ровно то, что открылось мне. Скоро в нашу любимую Малтию придёт зверь в обличие человечьем. Очень сильный зверь и двадцати мужчинам не совладать с ним. А тех, кто слаб волей он может подчинить и заставить служить себе. Этот зверь питается человеческой кровью и ничем другим. И нет в нём ни капли жалости.

Теперь единственной эмоцией в глазах людей был страх и я поспешил их успокоить.

— …Но нет того зверя, с которым нельзя совладать с Божией милостью. И этот зверь уязвим. Страшится он распятия, святой воды и Божьего света. Не под силу ему войти в круг из соли и его можно сразить, загнав в сердце заточенное осиновое древко. И не может он переступить порог дома без приглашения. Когда хотите позвать гостя говорите ему: «Я тебя не приглашаю» и коли это будет зверь, войти он не сможет, но добрый человек, знающий нашу хитрость легко перешагнёт порог.

Вот и настал тот роковой день. Двадцать второе июня тысяча семьсот сорок первого года. Отец до последнего не хотел уходить из собственного дома. А матушка до последнего не хотела оставлять в нём меня. Гант беззаботно веселился. Агнесса плакала. А Вилсон. Вилсон попросил меня разделить опасность с ним, сказал что готов положить жизнь коли то потребуется. Я же ответил, что он уже сделал это — пожертвовал собой, спасая меня. Теперь очередь за мной.

И вот я — единственный из Браунигов, оставшихся в доме на эту ночь. Но я ни один. Со мной Бой, Его Высокопреподобие и двадцать четыре монаха. Ловушка расставлена. Осталось только ждать.

В дверь постучались.

— Ещё солнце не село, — заметил один из монахов.

Дверь открыл сам настоятель и я с удивлением услышал детский голос недавно спасённой девочки.

— Зачем ты здесь, дитя? — Спросил Его Высокопреподобие.

— Я хотела увидеть Донса. Донс здесь?

Я подошёл к двери.

— Вита, зачем ты пришла? Ты разве не знаешь, что сегодня нельзя выходить?

Наверно произнёс я это слишком грубо, потому как у девочки на глазах выступили слёзы.

— Я тебя не приглашаю, — улыбнулся я.

Вита сначала взглянула на меня непонимающе, но потом тоже улыбнулась и прошла внутрь. Дверь за ней заперли. Я отвёл девочку в дальний угол.

— Сегодня очень опасно, особенно здесь, Вита, зачем ты пришла? — Повторил я, но уже более мягко. Никогда не переносил женские слёзы.

— Я пыталась выйти из дома и раньше, но сбежать удалось только сегодня.

— Сбежать?! — Я схватился за голову. — Бедные твои родители небось ищут тебя, волнуются.

— Нет-нет, я предупредила сестрёнку, что буду у тебя.

— Это ещё хуже, — вздохнул я.

Вита вытащила из кармана подола тряпичную куколку и протянула мне.

— Это тебе, на удачу. За то, что спас меня. Вернее, этого конечно мало, чтобы отплатить тебе, просто это — самое дорогое, что у меня имеется…

Я не дал ей договорить, взял куклу и чмокнул девочку в щёку. Вита тут же раскраснелась как спелая вишня, а к щеке приложила ладонь будто мои губы её обожгли и хотела было дать стрекоча, но я удержал её за руку.

— Не уходи, уже поздно. Придётся тебе остаться здесь, но заклинаю, не выходи из круга соли, который я сейчас вокруг тебя нарисую и ни при каких обстоятельствах не смотри в глаза незнакомцу который должен прийти сюда. Ты поняла? Кивни если поняла. — Вита кивнула. — Вот и умница.

Время в ожидании чудовища тянулось серой вечностью. На улице начало смеркаться и все мы застыли в ожидании. Вита и двое братьев притаились в подвале, девочка сидела в обрисованном солью круге, а монахи держали наготове заточённые осиновые колья. В спальне засели семеро наших честных братьев, вооружённые заострёнными палками осины и распятиями. Четырнадцать братьев караулили снаружи — монстр не должен уйти! За столом на кухне, перед входной дверью, имитируя поздний ужин, сидели мы трое — Его Высокопреподобие в роли отца семейства, честной брат Итер в мирской одежде в роли сына отца семейства и моего старшего брата и я. Перед нами налиты миски с супом, к которому никто из нас не притрагивался, в кружках — святая вода.

За окном солнце кровавыми всполохами закатывалось за горизонт. Сердце начало биться чаще. Вот он. Момент. Момент, к которому я шёл всю сознательную жизнь. Прошлую жизнь. Возможность убить чудовище. На лице брата Итера читалось напряжение, а вот настоятель, напротив, был расслаблен как будто мы собирались не сразится с монстром, а готовились к вечернему богослужению. Братья на улице, в спальне и подвале должно быть тоже волновались, но все они преисполнены решимости и готовы положить жизнь за богоугодное дело, в этом я был уверен.

Раздался стук в дверь.

Началось.

— Кто там? — Произнёс настоятель будничным голосом.

Я невольно позавидовал самообладанию Его Высокопреподобия.

— Впустите изголодавшегося путника, добрые люди, — раздался из-за двери до боли знакомый голос — голос, который я не слышал тридцать пять лет, но не смогу забыть вовек.

Настоятель поднялся со своего места и прошёл к двери. Неспешно снял щеколду и отворил дверь.

— Ну заходи, добрый путник, раздели с нами трапезу.

Трапезу! Миряне так не говорят. Но монстр колебался не из-за этого. В чём дело? Почему он не заходит? Почуял неладное или… Он не может войти! Настоятель здесь не живёт, это не его дом! Здесь живу я.

— Проходи, путник, — произнёс я, подивившись спокойствию, с которым звучал собственный голос.

Чудовище вошло в дом. Ловушка сработала.

Темноволосый, высокий, весь в чёрном. Оживший детский страх. Рукой я нащупал заострённое осиновое древко, прикреплённое к нижней части столешницы.

— Сын, налей нашему гостю угощение, — обратился настоятель к брату Итеру.

— Да, отец, — ответил честной брат и направился к бидону со святой водой.

Я остался сидеть за столом и поймал себя на мысли, что сверлю монстра взглядом.

— Откуда путь держите? — Начал непринуждённую беседу настоятель, обхватив рукой свою кружку со святой водой.

Монстр посмотрел на меня своими хищными зелёными глазами. Заострённые скулы на худом лице с тоненькой полоской губ придавали ему какую-то особую кровожадность. Но что меня больше всего удивило, так то, что он не узнавал меня!

— А почему я должен узнать тебя? — Вдруг спросило чудовище.

Я обомлел. Вот чего мы все не предусмотрели: оно читало мысли. А раз оно знало о чём мы думаем, то могло и предвидеть наш следующий шаг.

— И кстати, что меня удивило, — продолжил вурдалак с видом и тоном голоса, будто вело светскую беседу, — так это то, что дикий страх обуревает лишь одного из вас, — он покосился на брата Итера, а потом резко наклонился ко мне. — Esne aegra, puella?9

Одновременно с настоятелем мы плеснули в морду чудовища наши чаши со святой водой. Раздался истошный нечеловеческий вой из горла носферату, от поражённых участков его плоти пошёл пар и дом наполнился запахом палёной кожи. Монстр вскочил на ноги, но тут брат Итер вылил на кровопийцу бидон со святой водой. Чудовище повалилось на пол и затряслось в судорогах. Нечестивый горел. Горел от святой воды.

— Рӕстӕг ӕрцыд!10 — Воскликнул настоятель.

Тут же из спальни и с улицы к нам вбежали братья, вооружённые кольями.

Завидев новую опасность нечестивый перестал корчиться на полу и ринулся на монахов, разом, повалив семерых. Однако было видно, что стоило это ему неимоверных усилий и следующую атаку он уже не сможет отразить. И монстр тоже это понимал. Вместо того, чтобы бороться с нами он метнулся в окно. В то самое окно, которое в той прошлой жизни, помогло мне спастись от него же. Теперь оно сослужило аналогичную службу чудовищу.

Нет! Он не уйдёт! На мгновение, обезумев от досады, я схватил осиновый кол, прикреплённый к столешнице, и собрался было кинуться вслед за чудовищем, но мои ноги вдруг обхватили детские пальчики.

— Не ходи, не ходи! — Хныкала Вита, повиснув на мне всей своей тушкой.

— Пусти! — Крикнул я.

— Не ходи, останься со мной! — Упиралась девочка.

— Пусти!

— Не ходи, не бросай меня!

Мои шансы один на один с чудовищем особенно в детском теле были катастрофически ничтожны. Если бы Вита не остановила меня, то… В общем я остался с ней и, наверно, благодаря ей на этот раз избрал путь мирской жизни.

Однако попыток найти и уничтожить монстра я никогда не оставлял. В тот день я поклялся себе в этом. Его Высокопреподобие подарил мне скреплённую бумагу в кожаной обложке. В ней я решил записывать все упоминания о монстре.

Я надрезал ладонь, обмакнул перо в собственную кровь и сделал первую запись: «Клянусь бессмертною душой не иметь покоя доколе не будет изничтожен проклятый вурдалак, что безвременно лишил меня семьи».