Остров в огне

ГЛАВА 14

В поместье. — Доктор Серано. — Соперничество. — Масео. — Подозрительные действия. — Ночная вылазка. — Хижина негра. — Раненый. — Ужасный вид. — Что пчелы сделали с полковником волонтеров. — Факты, позволяющие договориться. — Предатель.

Фрикет, Долорес и маленький Пабло поселились в усадьбе дона Маноэля, где разместился и штаб Масео. Сюда же въехал доктор Серано — личный врач главнокомандующего. Близкий друг Масео, он практически не расставался с генералом. Увлеченный своей профессией, очень опытный медик, Серано был к тому же храбрым солдатом.

Хотя и среднего роста, тридцатилетний мужчина отличался и силой и ловкостью. Прекрасный наездник, непревзойденный стрелок, он одинаково хорошо владел скальпелем, саблей и винтовкой.

Волевое лицо Серано было бы прекрасно, если бы не бегающие глаза: он никогда не смотрел прямо, всегда прятал взгляд за притемненными стеклами пенсне.

Впрочем, врач был корректен, смел и предан делу независимости, сражаясь за него с первых дней восстания.

Однако Фрикет, слепо веря в первое впечатление, испытывала к доктору инстинктивное недоверие и в глубине души не могла его терпеть. Долорес он тоже внушал чувство неприязни, и ей было непонятно, почему Масео так привязан к доктору. Девушка почему-то не сомневалась, что рано или поздно военный врач сыграет роль, роковую для независимости Кубы.

Полковник же Карлос, который видел Серано и в деле, за хирургическим столом, и на поле битвы, относился к нему с большим уважением и симпатией.

Нужно сказать, что донья Кармен произвела на Серано огромное впечатление. В принципе не умея скрывать свои чувства, он все же не выдал своего увлечения, а оно вскоре переросло в страсть. Врач стал соперником своего друга Карлоса Вальенте.

Серано любовался несколько надменной красотой сеньориты, а та даже не догадывалась о зарождающемся чувстве доктора. Она вся ушла в выполнение обязанностей хозяйки. Хотя гостей ей как бы навязали, девушка радовалась тому, что с ней рядом оказался самый дорогой человек, по которому она лила слезы целых два года.

А Серано поглядывал на нее украдкой; пенсне скрывало блеск глаз. Он пользовался любой возможностью, чтобы побыть с ней. У него колотилось сердце, сжимало грудь, лоб покрывала испарина каждый раз, когда он думал: «Так вот какая она, эта девушка, не зря именно ее командир испанских волонтеров обещал отдать в жены тому, кто выдаст Масео. Как же хорошо полковник разбирается в страстях, особенно буйно расцветающих под тропическим солнцем!»

Так прошел день. Довольная тем, что рядом с ней Долорес, любимая как сестра, Кармен почти все время провела в ее компании. С ними же была и Фрикет, она сразу вызвала у Кармен горячую симпатию.

Сеньорита догадывалась, что за ней шпионит мажордом Кристобаль. Но ей придавала силы любовь. Она стала прибегать к хитростям, что приводило в ярость наперсника отца. Девушка видела, с какой ненавистью тот смотрит на штабистов, особенно на Карлоса и Масео. Но они, как настоящие могиканы[84] на тропе войны, держали ухо востро, ни на минуту не забывая, что их жизнь принадлежит делу независимости, и потому они должны беречь себя. Храбрость, даже не раз подвергавшаяся испытанию, не отвергает осторожности.

Масео, весь в рубцах от ран, полученных в бою, был постоянно начеку и никогда не утрачивал бдительности. Генерал не знал, что такое спать под крышей на кровати. Он отдыхал в гамаке, прикрепленном либо к деревьям, либо к столбам, подпиравшим дом. Его чувства были настолько обострены, что он пробуждался при малейшем шуме. И хотя тут же снова засыпал, голова полностью не отключалась, что позволяло ему различать разнообразные звуки, наполнявшие ночную тьму.

Ко всему прочему он был предельно умерен: не курил, не пил ни вина, ни ликеров, ни пива; его даже не тянуло к кофе, так любимому его соотечественниками. Ел он очень мало — раз в день ту же пищу, что и солдаты.

Этого поистине необыкновенного человека поглощала одна страсть — любовь к родине! Его ни разу не видели в смятении или гневе, он никогда не проявлял нетерпения или поспешности.

У него был зоркий глаз. Ничто не ускользало от его взгляда — он тщательно рассматривал каждую вещь, даже вроде бы самую незначительную.

Масео хорошо знал своих людей и их обязанности. Бывало, он даже интересовался, почему тот-то едет на лошади, когда ему положено идти пешком, или наоборот.

Этот человек, ни на шаг не отклонявшийся от избранного пути и преданный до конца идее независимости, обрел славу, одерживая победу за победой над закаленными в боях испанскими войсками.

Исчерпав весь запас аргументов и бранных слов, противники Масео, не находя ничего иного, стали кричать о его низком происхождении. Мол, командир мятежников был поденщиком, кажется, даже чернорабочим, погонщиком мулов, сельскохозяйственным батраком. Ну что ж! Честь и хвала, если ему удалось стать тем, кто он есть, не утратив простоты в обращении, что так притягивала к нему людей.

Маршалы Наполеона тоже вышли из народа. Маршал Лефевр[85] быстро поставил на место тех, кому не нравилось, что он не потомок крестоносцев[86], гордо ответив: «Мы сами родоначальники!..»

Масео, пройдя путь от погонщика мулов до генерала, наделал немало хлопот титулованным генералам, окончившим военные школы, командующим хорошо обученными войсками и получавшим поддержку от одной из великих стран Европы.

Тем не менее этот человек, все видевший, все знавший, от кого ничто не ускользало, не заметил ни ухаживаний своего друга-врача за доньей Кармен Агилар, ни странной и к тому же подозрительной дружбы, что возникла между доктором и мажордомом Кристобалем. С первого же взгляда, едва перекинувшись несколькими словами, эти два столь различных по общественному положению и воспитанию человека прекрасно поняли друг друга.

Как врач и друг генерала, Серано имел право ходить куда и где угодно и в любое время суток. Он всегда знал пароль, и никто не смел его задержать. К тому же врач всегда мог сослаться на то, что должен посетить больного.

Итак, вот уже вторую ночь штаб Масео находился в поместье. Было часов одиннадцать. Доктор, не раздеваясь, валялся на постели. Вдруг он отдернул москитную сетку, вскочил с кровати и, захватив револьвер, тихо вышел.

Не успел Серано сделать и нескольких шагов, как его окликнули:

— Это ты, друг?.. В комнате душно. Решил подышать воздухом?

Голос Масео раздался откуда-то из темноты.

— Да, генерал, это я, — ответил врач. — Иду в конец плантации. Нужно навестить человека, чье состояние меня беспокоит…

— Ты можешь делать все что угодно, дорогой. Я не требую от тебя отчета. Хорошей прогулки!

— Спасибо, генерал. А вам спокойной ночи!

И Серано пошел дальше, думая про себя: «Честное слово, не знаю, когда этот чертов вояка спит!»

У мангового дерева он тихо позвал:

— Кристобаль!

— Я здесь, господин доктор.

— Хорошо. Ведите меня.

Заговорщики двинулись рядом, не произнося ни слова, по одной из тропинок, разбегавшихся веером по полю.

Изредка попадались часовые. Выставив винтовку вперед, они резко окликали:

— Стой!.. Кто идет?

— Офицер!

— Подойди!

Серано делал несколько шагов, пока не утыкался в штык, говорил пароль и следовал дальше со спутником, тот по-прежнему оставался как бы глух и нем.

Через полчаса они приблизились к какому-то селению: вдоль выстроенных в ряд хижин рос небольшой сад. По-видимому, то были жилища работавших на плантации негров: жалкие лачуги несколько напоминали постройки в Африке, откуда доставляли рабов. Остановившись около одной из хижин, мажордом, впервые за всю дорогу раскрыв рот, произнес:

— Здесь, господин доктор.

И тихо свистнул. Из дома ответили. Тут же в дверях появился огромный черный человек.

— Это ты, Сципион? — спросил мажордом.

— Да, месье.

— Хозяин здесь?

— Да, месье. Он ждет вас приходить.

При свете двух прикрытых стеклом свечей прибывшие увидели мужчину, неподвижно лежавшего на грубо сколоченной кровати. Он так отек, что трудно было различить отдельные черты. Веки, нос, губы и щеки слились в единую массу, весьма отдаленно напоминавшую человеческое лицо. Из груди со свистом вырывалось дыхание.

Мажордом наклонился к кирпично-красному толстому уху:

— Хозяин, вот доктор, о котором я вам говорил.

Человек произнес невнятно:

— Бандит… Из свиты… того бандита… Масео… Можно ли ему довериться?

Несмотря на такой прием, доктор, сдержавшись, решил проявить любезность.

— Полковник Агилар, — сказал он, — я уважаю вас как самого храброго солдата испанской армии и клянусь, что отец доньи Кармен для меня… Словом, вы понимаете…

Полковник Агилар! Это бесформенное лицо, неподвижное тело, груда мяса, утратившая человеческий облик, — все, что осталось от блестящего командира конных волонтеров?! Неужели развалина, перед кем закрылись двери даже собственного дома и кто вынужден скрываться в хижине своего раба, тот гордый вояка, который собирался уничтожить армейский корпус Масео, повесить или расстрелять всех мятежников до последнего?!

Таковы превратности войны. Корпус волонтеров, лучшая часть колониальной армии, больше не существовал, а его командир, весь искусанный пчелами, с переломанной рукой лежал в горячке и вынужден был отдаться на волю врага.

После ужасного и нелепого нападения на ловко закамуфлированные Мариусом ульи многие волонтеры пали под пулями, другие в растерянности бежали с поля боя и залегли в траве.

Среди них был и полковник Агилар; падая с лошади, он сломал левую руку. Почти сутки офицер пролежал на земле, страдая от бесчисленных укусов пчел, переломов, голода и в особенности от жажды.

Наконец его разыскали солдаты, прибывшие из укрепленной полосы. Не желая попасть в госпиталь, гордый испанец приказал отвезти его домой. Но поместье оказалось в руках повстанцев, и солдаты были вынуждены спрятать командира у слуги — негра Сципиона. Тот сразу же сообщил мажордому Кристобалю, что хозяин находится здесь; и еще просил передать донье Кармен: отец при смерти.

Кристобаль, подслушав разговор молодой хозяйки с Карлосом Вальенте, решил ее ни о чем не предупреждать. Он подумал: «Подождем!.. Раз хозяин здесь, я ему все расскажу… Пусть знает, как его недостойная дочь выполняет отцовские наказы и идет на сговор с врагом!»

Так управляющий и поступил.

Между тем, будучи весьма наблюдательным, он заметил, какое ошеломляющее впечатление произвела донья Кармен на доктора Серано. Этим следовало воспользоваться. Мажордом очень ловко кое-что выведал от доктора, ослепленного зарождающейся страстью.

К своему великому удивлению, мажордом выяснил, что врач готов оказать помощь дону Маноэлю, более того: он отнесся вполне положительно к предложениям, какие у всякого честного человека вызвали бы возмущение. Неужели Серано пойдет на подлость, предательство, к чему толкал его мажордом, только из-за того, что тогда донья Кармен стала бы его?.. Не исключено! По крайней мере, если судить по той поспешности, с какой врач повстанцев помчался к раненому.

Ощупав и прослушав сеньора Агилара, Серано занялся в первую очередь сломанной рукой. Полковник сразу почувствовал облегчение. С трудом, едва разжимая распухшие губы, он пробормотал:

— Жить буду?

— Да, полковник, будете жить при условии, если станете беспрекословно выполнять все мои предписания…

— Обещаю. Что, я плох?

— Очень плохи… Боюсь, что у вас рожистая флегмона, развившаяся от тысячи укусов пчел…

— Вручаю вам жизнь.

— Я же со своей стороны сделаю все возможное для знаменитого отца доньи Кармен.

— Да… я знаю… Кристобаль сказал мне… Он сообщил… о ваших планах… Скажите, доктор Серано… вы любите мою дочь?.. Не бойтесь!.. Говорите правду…

Врач замер. Наконец он прошептал:

— Да!.. Я готов на все, чтобы получить ее руку.

Чудовищная маска полковника перекосилась, что должно было изобразить улыбку. Потом он снова заговорил:

— При одном условии… Непременном и твердом… Вы о нем знаете и понимаете меня… Вы способны его выполнить?

Доктор, сильно побледнев, опустил голову и ничего не ответил.

Полковнику и его доверенному Кристобалю больше ничего и не требовалось. Они считали доктора Серано просто предателем. Генералу Масео был вынесен окончательный приговор.