Остров в огне

ГЛАВА 2

Солдат, а не убийца. — Преданности мадемуазель Фрикет в конце концов воздается должное. — Жизнь спасена. — Возвращение. — В госпитале. — Желтая лихорадка. — Лекарство, спасающее от бедствия. — Воскресший из мертвых. — Qu’ès aco?[10] — Мариус-Альбан-Батистен Кабуфиг.

Мадемуазель Фрикет, как это ни поразительно, осталась жива и невредима. Испанец промахнулся: от кипевшей в нем злобы (а ведь злоба, как известно, — плохой помощник), от презрительного взгляда юной француженки кровь бросилась ему в голову, руки плохо повиновались.

Приказ об отходе, выстрел, смятение, охватившее офицера, — все это произошло в одно мгновение. Повернувшись к солдатам, полковник крикнул:

— Огонь!.. Стреляйте в них!..

Никакой реакции со стороны еще не пришедших в себя от недавней схватки испанских бойцов не последовало. Кое-где раздалось лишь щелканье затворов. И все…

Командир побледнел. Глаза налились кровью. Губы кривились. Видя, что всадники не проявляют ни малейшего желания принять участие в его преступной расправе, он обратился к стоявшему позади унтер-офицеру:

— Перес, отберите десяток солдат и расстреляйте мятежников. Иначе вы поплатитесь собственной жизнью.

Прекрасно понимая, что ему грозит, унтер-офицер, лишь на минуту задумавшись, проговорил глухим голосом:

— Нет, господин полковник, этого я делать не стану. Я солдат, а не убийца. И потом, я очень обязан молодой француженке… Она вылечила меня, когда я получил рану в голову…

— Мне тоже эта девушка помогла, — сказал один из солдат.

Со всех сторон послышались голоса:

— Она всегда занята делом — то под огнем, то в госпитале…

— Мы ее любим… уважаем… Она многих спасла…

Хороший пример заразителен. Вскоре все как один отказались подчиниться приказу командира.

Фрикет поняла: партия в смертельной игре выиграна. Сделав несколько шагов вперед, она остановилась перед всадником. Тот явно не мог принять окончательного решения — уж очень сложной оказалась ситуация. Да и благородная кастильская кровь[11] восстала против его же собственного распоряжения. Фрикет заговорила так, чтобы всем было слышно.

— Полковник Агилар-и-Вега, вы согласны с солдатами? Я ведь действительно помогала испанской армии?

— Да, мадемуазель, и очень часто.

— Я требовала какой-нибудь награды?

— Нет.

— Тогда не хотите ли вы оплатить те услуги, которые я оказывала не за деньги, а из чувства долга?

— Чем я могу вас отблагодарить, мадемуазель?

— Подарите мне жизнь раненых… Дайте возможность доставить их в ближайший госпиталь… Пообещайте, что не тронете их, пока они не поправятся… что отпустите их потом на свободу!

Испанец не мог отказать женщине в просьбе — достоинство ему не позволяло. Вежливо поклонившись, он сказал:

— Мадемуазель, принимаю все ваши условия, кроме последнего. С этими людьми будут обращаться как с военнопленными. Но свободу им я обещать не могу — это решает только главнокомандующий.

— Хорошо. Значит, они станут военнопленными. Вот именно, военнопленными, а не мятежниками.

— Обещаю.

— Честное слово?

— Да, честное слово.

— Благодарю. Вы полностью расплатились со мной. Так дайте же четверых солдат, чтобы перенести раненых в санитарную повозку.

Добровольцев оказалось значительно больше. Долорес, с трудом, но еще державшаяся на ногах во время разговора, медленно опустилась на землю рядом с братом. Карлос тоже все видел и слышал, но он был в таком состоянии, что не мог ни шевельнуться, ни что-либо сказать.

Подъехав к Карлосу, полковник, едва сдерживаясь, выдавил:

— Карлос Вальенте, мы еще встретимся… Все равно я тебя ненавижу… Выздоравливай. Но тогда уж от моей мести не уйдешь.

И, круто повернувшись, испанец пришпорил лошадь.

А Фрикет хлопотала возле раненых.

— Осторожнее! Осторожнее, друзья! — говорила она солдатам, которые укладывали на носилки Долорес и ее брата.

— Не беспокойтесь, мадемуазель. Все сделаем как надо. Мы же знаем полковника Карлоса…

— Он человек хороший, смелый…

— Меня взяли в плен, а он освободил…

— А когда меня ранило, сеньорита Долорес сделала перевязку…

— И мне… И мне…

Всем хотелось сказать что-нибудь приятное, похвалить командира мятежников.

— Полковник Карлос думает, конечно, не так, как мы. Но человек он великодушный.

Совсем успокоившись и даже позабыв об угрожающей опасности, мадемуазель Фрикет шла рядом с носилками, следя за тем, чтобы раненым было удобно. Вскоре она заметила, что Долорес чем-то обеспокоена. Догадавшись о причине, она спросила вахмистра[12] Переса:

— Дружок, вы знаете, что случилось с кубинскими кавалеристами после осады?

— У них большие потери — ведь они атаковали как бешеные. И все-таки им удалось соединиться с армией Масео[13].

Долорес, услышав эти слова, прошептала «спасибо» и потеряла сознание.

Наконец они добрались до санитарной повозки. Поудобнее уложив брата с сестрой, Фрикет села рядом. Вахмистр устроился рядом с кучером. А солдаты-добровольцы вскочили на коней и убыли в полк.

Часа через два повозка подъехала к железнодорожному военному составу, который должен был отправиться в Гавану.

О том, что полковник Карлос Вальенте тяжело ранен и захвачен в плен, знали уже многие. Некоторым было известно и то, что полковник вместе со своей сестрой Долорес, тоже пролившей кровь в бою, должны приехать этим поездом. Поэтому на перроне собралось полно народу. Никакой враждебности не ощущалось.

Конечно не все главари испанцев хорошо обращались с пленными: превышая власть, отказываясь признавать военнослужащими, их казнили без суда и следствия. Но солдаты в большинстве своем обходились вполне терпимо с теми, кто в ходе боев попадал к ним в руки. Впрочем, пример показали командиры повстанцев, которые по отношению к раненым и пленным вели себя поистине благородно.

Неудивительно поэтому, что брата с сестрой доставили в госпиталь без всяких происшествий. Главный врач ни в чем не усомнился, полностью доверяя полковнику Агилару-и-Вега. Уход за ранеными он поручил Фрикет.

Состояние Карлоса Вальенте казалось безнадежным. Но Фрикет решила во что бы то ни стало вылечить его. Бесконечно тронутая заботой француженки, Долорес осыпала ее словами благодарности. Это было, конечно, приятно Фрикет, и все же она попросила девушку замолчать — ведь разговаривать-то ей было вредно.

Прошедшая школу войны, Фрикет наложила повязки не хуже любого полевого хирурга. А потом, чувствуя, что безумно устала, легла в гамак. Отдохнуть ей, однако, не удалось — вскоре кто-то постучал в дверь. Это оказался санитар.

— Мадемуазель, мужчина умер три часа тому назад.

— Мужчина? Какой мужчина? — спросила Фрикет, с трудом продирая глаза.

— Да тот, у которого желтая лихорадка. Военврач констатировал смерть… Если вы хотите осмотреть труп, идите скорее… А то ведь хоронят сразу — боятся заразы.

— А, да-да! Спасибо! Сейчас приду в прозекторскую[14].

Фрикет сутками ухаживала за больными и ранеными. Но этого ей казалось мало. Она мечтала еще воплотить в жизнь один грандиозный и очень рискованный план. Как ни велика была опасность заразиться, девушка с головой ушла в исследование возбудителя желтой лихорадки. Научившись его выделять, она стала выращивать ослабленную культуру[15], чтобы создать препарат для профилактики и лечения болезни, от которой в Европе гибли тысячами.

На побережье Кубы вымирали целые деревни. Особенно недуг был страшен для европейцев, еще не привыкших к местному климату.

Болезнь действительно ужасна: несчастные умирают в страшных муках. Дикая головная боль, непереносимая ломота в пояснице, жуткая рвота, желтоватые пятна на коже — и вот уже все: лихорадка за несколько дней, а то и часов совершает подлое дело.

Кое-каких результатов Фрикет уже добилась. Казалось, что ей, ученице великого Пастера[16], вот-вот удастся подарить человечеству средство от болезни, какое столь долго и столь безуспешно искали ученые. При мысли, что это открытие сделает француженка и вся слава достанется горячо любимой родине, у нее кружилась голова.

Фрикет не щадила себя: она могла заразиться в любой момент, когда, вдыхая тошнотворные миазмы, делала вскрытия, посевы на питательную среду, прививки. Под тяжестью выполняемых ею работ мог сломиться сильный и закаленный мужчина.

Накануне вечером в госпиталь доставили матроса, который заболел при разгрузке корабля в порту. Фрикет лишь мельком глянула на него. И вот уже сообщение о смерти.

Войдя в прозекторскую, она увидела на мраморном столе труп мужчины в брюках и рубахе из грубого полотна. Накинув халат, Фрикет взяла скальпель, разорвала рубаху, захватила пальцами кожу на груди и сделала надрез. Боже! Ей показалось, что холодное, покрытое зловещими желтыми пятнами тело шевельнулось. Не может быть. Жив? Боже мой! А вдруг это так? И ведь верно. Свершилось чудо. Мужчина явно подавал признаки жизни.

Фрикет схватила флакон с нашатырным спиртом и, открыв его, поднесла к носу несчастного. Бедолага оживал на глазах… Грудь начала вздыматься и опускаться. Из надреза пошла кровь… И вдруг, как от удара током, по всему телу пробежала судорога. Больной пытался приподняться, ему почти удалось сесть, хотя ноги по-прежнему лежали неподвижно на столе. От нашатырного спирта матрос стал безудержно чихать. И наконец заговорил с сильным провансальским акцентом:

— Qu’ès aco?

Происшествие выглядело столь трагично и невероятно, ужас обстановки так не вязался с обыденностью возвращения человека к жизни, что Фрикет не выдержала и громко рассмеялась:

— Да он же не умер!

— Еще чего, конечно, я не умер! Вот только в пузе у меня чего-то не так…

— Да ведь вы возвращаетесь издалека. У вас, дорогой мой, была желтая лихорадка.

— Да ну?.. И чо, я выкарабкался?

— Вроде, — ответила девушка, окончательно развеселившись от смачной речи воскресшего. — Вовремя вы одумались. Если бы я не занялась вскрытием, через часок лежать бы вам в земле сырой.

— Так чо, я в мертвецкой?

— Да.

— Неподходящий кубрик[17] для моряка из Прованса[18].

— Вы южанин?

— А как же, самый настоящий южанин. Вот только после двадцати пяти лет плавания говорить я стал не так. Когда я, Мариус-Альбан-Батист Кабуфиг, родом из Бандоль-сюрмер, что неподалеку от Тулона, когда я расскажу, что помер от желтой лихорадки… что меня разрезали… что меня рассекли на части, то мне скажут: «Ври, да не завирайся, хреновый тулонец!» Но раз я умер по ошибке, давай возвращай меня к живым!

— С превеликим удовольствием!

Матрос, ожив, болтал без умолку. Фрикет пришлось прервать его. Позвав двух санитаров, она приказала перенести больного в палату, где вскоре несостоявшийся покойник и заснул глубоким сном.