Остров в огне

ГЛАВА 4

Куба. — Рабство. — Дискриминация по цвету кожи. — Бойкот французскому офицеру. — План побега. — Гавана. — Предложение Мариуса. — Поездом или пароходом. — Переодевание. — Соревнование в великодушии. — Делай то, что обязан.

Куба, первая из крупных земель Нового Света, открытая Колумбом в 1492 году, протянулась от мыса Майси до мыса Сан-Антонио на тысячу двести километров. Значит, Куба по длине больше (намного), чем остров Британия или Япония (точнее, крупнейший ее остров Хонсю), а расстояние между крайними точками Кубы примерно такое, как между Брюсселем и Мадридом.

Ширина острова не столь велика — сто десять, иногда даже всего сорок километров. Из-за неправильной вытянутой формы с небольшим изгибом на северо-западе испанские географы прозвали Кубу «птичьим языком».

Наконец, поверхность Кубы, если считать и остров Пинос, — примерно 110,9 квадратных километров, то есть по площади она больше Португалии и занимает немногим менее четверти площади Испании.

Население ее составляют более полутора миллионов жителей, включая и шестьдесят тысяч китайских кули[33]. После весьма запоздалой отмены рабства[34] они за гроши и почти на тех же условиях выполняют работу прежних рабов.

Там до сих пор существует глупая, мерзкая традиция, о которой говорят как о «превратном отношении к цвету кожи». За этими неуклюже завуалированными словами кроется отвращение, презрение со стороны белых по отношению не только к черным, но и к людям смешанных кровей.

Вот яркий пример. Всякий, кто не принадлежит к белой расе, каким бы богатым, почтенным и уважаемым среди своих он ни был, не имеет права проехать верхом на лошади или в экипаже по большому бульвару, где прогуливается светское общество Кубы! И конечно, такой запрет, если уж он касается даже столь незначительных вещей, еще более строго действует, когда речь идет о дружеских связях между людьми и в особенности о браках.

Мало того, этот дурацкий предрассудок разделяют официальные круги и правительство метрополии. Всякий, кто имеет хоть несколько капель черной крови, будь у него кожа белее, чем у самого белого из белых, ни в коем случае не допускается к исполнению официальных обязанностей. Самый достойный человек «из таких» никогда не сможет стать ни пехотным или морским офицером, ни судьей, ни преподавателем, ни правительственным чиновником.

Этот поражающий кретинизмом обычай, без сомнения, — последствие рабства. Он возник в день, когда негра, изгоя колониальной цивилизации, привезли на острова, те, что благодаря его труду должны были стать краем изобилия. Негров превратили в скот, предназначенный для выполнения самых тяжелых работ под свист хозяйского кнута.

Презрение, с коим к ним относились, распространялось и на потомков, даже на тех, кто обрел свободу, кто стал в результате ряда брачных и внебрачных связей почти белым. Ничто пока не изменилось.

Вот еще один пример. Офицер французского флота, очень порядочный и умный человек, был родом с Мартиники и имел почти черный цвет кожи. В 1885–1886 годах он служил капитан-лейтенантом на одном первоклассном крейсере.

Однажды этот корабль на несколько недель застрял на рейде в Гаване. Естественно, офицеры-французы во время стоянки не раз сходили на берег, где посещали открытые для иностранцев увеселительные заведения. Особенно полюбилось им кафе, принадлежавшее, кстати, одному из их соотечественников.

В первый раз, когда они явились вместе с коллегой — капитаном-лейтенантом, все местные завсегдатаи при виде негра в форме морского офицера встали и ушли. Так же поступали они в следующие дни при появлении наших моряков с черным. Наконец владелец, отозвав в сторонку одного из белокожих, чтобы поговорить с глазу на глаз, сказал: «Господин, я француз, и мне этот предрассудок, из-за чего жители Гаваны не хотят общаться с цветными, кажется чудовищным. Но ведь я коммерсант и должен вам признаться: приводя с собой цветного, вы отпугиваете мою клиентуру. Поэтому умоляю вас: будьте любезны, попросите вашего уважаемого сослуживца больше не показываться здесь, а то я разорюсь».

Офицеры отнеслись к просьбе однозначно: из солидарности они ушли все, решив лучше никогда не посещать это общественное место, чем выполнять требования, недостойные и оскорбительные для культурного человека.

Подобные факты, недоступные пониманию воспитанных на идее равенства французов, нередко порождали непримиримую вражду и — как станет видно дальше — становились причиной кровавых драм.

Иного и ожидать было нельзя. Кубинцы, чья кровь волею судеб смешалась с кровью чернокожих, — народ мягкий, чувствительный, гуманный, честный, добрый и склонный к благородству. Но в кубинце слились воедино достоинства и недостатки обеих рас. Он способен и глубоко ненавидеть, и беспредельно любить. Привязанность его столь же сильна, сколь безудержно злобное неприятие.

И не стоит заблуждаться. Куба живет так, как жили когда-то наши колонии. Людей со смешанной кровью тут, вне сомнения, больше, чем белых, хотя официальные документы и говорят об обратном. Расизм процветает во всех здешних поселениях, но особенно он дает о себе знать в Гаване. У белых прямо-таки нюх на тех, у кого «голубая кровь» хоть слегка подпорчена черной.

Фрикет, конечно, никак не могла понять, почему даже вполне порядочные люди столь ограниченны, и смело выступала за полное равенство.

За неделю до получения таинственной записки, где речь шла о полковнике Карлосе и его сестре, Долорес в нескольких словах и довольно невразумительно поведала Фрикет о причине жгучей ненависти сеньора Агилара-и-Вега:

— У меня и Карлоса один отец, но разные матери. Моя мама белой расы, а мать Карлоса, хотя и такая же белая, как и мы с вами, — квартеронка[35].

— Ну и что? — прервала ее Фрикет.

— На мой взгляд, решительно ничего… Да и по мнению Карлоса тоже. Я люблю его как брата от всей души. Но испанцы, недалеко ушедшие в этом плане от своих первобытных предков, думают иначе.

— Идиоты! — серьезно сказала Фрикет.

— Так вот, — продолжала Долорес, — мой брат какое-то время поддерживал с семьей дона Маноэля Агилара тесные отношения. Какие именно — этого я вам пока сказать, к сожалению, не могу.

— Я не собираюсь, дружок, влезать в ваши тайны.

— О! Потом-то вы все узнаете. А сейчас пока помните: счастье брата, его жизнь зависят от этой тайны…

На этом разговор и закончился. Фрикет поняла, что здесь скрывается одна из тех ужасных трагедий, которые возникают из-за безумных страстей, достигающих особого накала под тропическим солнцем.

И вот свобода друзей, с которыми молодую француженку связывали общие дела, оказалась под угрозой. Карлосу был уготован Сейтский лагерь, страшная каторга, ад, где под палящими лучами мучаются кубинские патриоты, поселенные вместе с уголовным отребьем; его сестре — вечное заточение в одном из каменных мешков, вырубленных по приказанию палачей инквизиции. Что тут делать? Конечно, бежать из Гаваны, бежать как можно скорее. Легко сказать, но как это сделать?

Столица Кубы — большой красивый город, где живет более двухсот тридцати тысяч человек. Увидев ее впервые с моря, поражаешься величественностью и размерами Гаваны. Вообще она особенно хороша издали. В ней что-то свое, неповторимое, чарующее. Беспорядочное нагромождение веселых домиков, выкрашенных в разные тона — розовые, зеленые, голубые, желтые. Буйство красок, что прекрасно сочетаются с пышной зеленью, залитой светом яркого солнца…

Но — увы! — Гавана — один из самых нездоровых городов в мире. Это постоянный очаг инфекций — не успеет закончиться одна страшная эпидемия, как разражается другая. Здесь как бы навечно поселились желтая лихорадка, дизентерия и холера, они ежегодно уносят сотни тысяч жизней.

Беспечные креолы, хоть и страдают от этого, ничего не предпринимают. Метрополия за десять лет восстания (1868–1878 гг.)[36] потратила миллиарды песет[37], погубила тысячи и тысячи человек, но не нашла десяти миллионов для очистки одного из самых восхитительных в мире портов! Тут не вода, а отвратительная липкая густая жижа. От каждого поворота корабельного винта на поверхность поднимаются груды распространяющих зловоние отбросов.

Гавана находится на 23°9′ северной широты и 80°42′ западной долготы. Она расположена на небольшом полуострове, идущем с запада на восток.

Бывшие крепостные стены делят столицу на две неравные части: новый город — на западе и старый — на востоке. Теперь эти укрепления стали бульварами, и в город можно войти через многочисленные ворота.

На юге старого города, к северо-востоку от порта, находятся, в частности, арсенал и госпиталь. Расположение последнего сыграет важную роль, когда брат с сестрой решат осуществить побег.

Скрыться со стороны залива было невозможно. Там постоянно снуют суда, и власти неусыпно следят за происходящим. Действовать нужно было иначе: пересечь весь старый и новый город и выйти на равнину.

На пути осуществления такого плана стояло множество почти непреодолимых препятствий. Из-за военного положения крайне строгие меры принимались не только в отношении подозрительных, но и подозреваемых в чем бы то ни было лиц. Что же делать? Требовалось посоветоваться. Пригласили и Мариуса. Такой знак доверия возвысил его в собственных глазах. Провансалец знал ситуацию как никто другой. Поэтому именно ему предложили высказаться первым.

— Вы хотите прогуляться… Так! Для этого есть два способа… Пароходом или по железной дороге…

— Слушай, приятель, — прервала его Фрикет. — Ты сообщаешь о хорошо известных вещах. Это же глупо. Пароход, ты же знаешь, для нас отпадает. А железная дорога — в руках испанцев, за ней так следят, что и комар туда не проникнет.

— Да и движение почти приостановлено, — добавил полковник. — Все поезда, за редким исключением, служат для перевозки солдат и военного имущества.

— Значит, — откликнулся Мариус, — кто-то все же ездит по железной дороге!

— Да, солдаты… Ну и что?

— Не сочтите за обиду, полковник, но вы рассуждаете как житель суши. Мы же, обитатели моря, сначала должны узнать, откуда ветер дует, а потом уж намечаем план действий.

Полковник только руками развел, выражая полное непонимание. Да и у девушек был недоумевающий вид.

— Мы тоже не понимаем, — сказали они.

— Так вот! — нисколько не смущаясь, продолжал провансалец. — P-раз поезд перевозит с-солдат, мы с полковником переоденемся испанскими с-солдатами, с-сядем в вагон и уедем на край с-света.

— Черт возьми! — воскликнул Карлос. — А почему бы и нет?

— Но ведь нужна форма…

— Здесь есть одежонка умерших от желтой лихорадки…

— Не очень-то приятно… Но на войне как на войне Верно?

— Да, но… главное — заполучить одежду, какой бы она ни была!

— Вы говорите: «Мы переоденемся». Кто это мы?

— Ну, вы и я… я и вы…

— Неужели вы согласитесь разделить нашу участь? Ведь нас ждут разные тяготы и почти верная смерть.

— Ох, проклятая судьба! А как же иначе… Не в обиду будь сказано, вы едва стоите на ногах… Вам нужен крепкий человек, чтобы подставить плечо и не дать сойти с курса.

— Матрос, — сказал взволнованный Карлос Вальенте, — у вас добрая и благородная душа.

— К вашим услугам, полковник!

— А как же быть с моей сестрой? Как ее вызволить отсюда? В госпитале на каждом шагу часовые. Да еще этот свирепый приказ стрелять по всякому, кто пытается выйти, не зная пароля.

— Этим займусь я, — прервала его Фрикет. — Мариус предложил помощь вам, а я беру на себя вашу сестру. Милая Долорес, я сделаю все, что нужно…

— Нет-нет, — решительно сказала испанка, — я не могу и не хочу втягивать вас в эту авантюру. Вы рискуете жизнью.

Фрикет отмахнулась.

— Ну и что! — сказала она. — Смерть приходит только раз.

— Да нет, мадемуазель, — широко улыбаясь, произнес провансалец. — Я так помирал по меньшей мере раз шесть!

— И потом, — продолжала Фрикет, — у меня нет привычки менять решения. Будь что будет, но мы все должны уехать с первым же военным эшелоном… А сейчас давайте займемся одеждой!

Долорес Вальенте, в чьей душе боролись любовь и чувство долга, снова попыталась возразить. Она бросилась в объятия француженки, говоря прерывающимся голосом:

— Друг мой, сестричка, я не допущу такого самопожертвования. Подумайте, ведь, содействуя изгнанникам, вы сами окажетесь вне закона… Наши злейшие враги станут и вашими. А что такое ненависть испанца, вы еще не знаете! Вас ждут беспросветная нищета, бесконечные лишения, постоянная опасность… Зачем это вам? Вы далеки от наших национальных интересов, борьбы, требований… Нет, нет, умоляю вас, откажитесь от своего решения.

— Никогда! — твердо сказала Фрикет. — Или вы будете на свободе, или мы вместе погибнем. Да, да, я так хочу, ибо в своих делах руководствуюсь принципом: «Делай то, что обязан».