Остров в огне

ГЛАВА 7

Сообщник. — Переодевание. — Эшелон у причалов. — Отправление поезда. — Медленным ходом. — Меры предосторожности. — Папа, мама, ребенок и собака. — Последние минуты счастья. — Нападение. — Бедный малыш! — Победа кубинцев. — Антонио Масео.

В тот момент, когда из темноты раздался окрик «Стой! Кто идет?», полковник увидел направленную на него винтовку. Сохраняя полное спокойствие, он остановился.

«Гордый мужик», — подумал Мариус, готовый в любую минуту наброситься на часового.

Не отвечая, Карлос стал тихо насвистывать какую-то грустную, даже печальную мелодию, похожую на песню рабов. Винтовка опустилась, и часовой тихо произнес:

— Железо крепко… Кровь красна…

Полковник продолжил:

— Есть нечто более крепкое, чем железо.

Уже знакомый голос подхватил:

— Это душа человека, который жаждет свободы…

— Нечто более красное, чем кровь…

— Это лоб предателя или раба…

— Привет, браток! Твой номер?

— Двести двенадцатый.

— Ты — Антонио Гальго эль Адуанеро, таможенник.

— А ты — Карлос Вальенте, полковник… наш храбрый полковник.

— Тс-с! Тише!..

— И на свободе!

— Да, на свободе благодаря преданности и отваге молодой француженки из Красного Креста и вот этого моряка.

Фрикет и Мариус с удивлением слушали, как Карлос и незнакомец обменивались словами странного пароля, будто взятого у судей тайного трибунала.

— У нас всюду есть сообщники, — объяснила Долорес подруге.

— Еще один смельчак, который сражается за свободную Кубу в рядах испанцев, — подхватила француженка.

Таможенник несколько напыщенно, но с глубокой благодарностью произнес:

— Спасибо им. Родина и ее защитники их не забудут. Что ты теперь собираешься делать, полковник?

— Выехать из Гаваны вместе с сестрой, француженкой и моряком, добраться до армии Масео и занять свое место среди бойцов. Где Масео?

— Перешел вчера через Мариельскую дорогу…

— Здо́рово!

— Здесь такое смятение… Собираются послать подкрепление в провинцию Пинар-дель-Рио. Состав с боеприпасами уже готов к отправке… Он стоит неподалеку отсюда… На ветке, идущей по причалам…

— Мы должны уехать с этим поездом.

— Я помогу вам.

— Прекрасно. А теперь нам нужно переодеться.

— В хвосте поезда есть пустые вагоны, где можно вполне это сделать.

Все четверо залезли в один из указанных вагонов и начали в полной темноте быстро менять одежду. Вещи были мокрые, но это никого не смущало: в Гаване ночи теплые. Переоблачившись и выйдя наружу, они с любопытством стали разглядывать друг друга в новых одеяниях. Полковник Карлос обрел форму рядового пехотинца. Левый глаз прикрывала повязка, Карлоса невозможно было узнать. Мариус предстал в обличии погонщика мула[46] — в шляпе с испанской кокардой он смахивал на обозника, готового вступить в бой, спасая своих вьючных животных и груз. Долорес и Фрикет очень походили на крестьянок, провожающих мужей на передовую.

Между тем время шло. На причалах началось какое-то движение. Из города — кто пешком, кто на лодке — прибывали ремесленники, грузчики, сначала только мужчины, а потом женщины и дети. Они останавливались около вагонов и в ожидании пили, ели, громко болтали.

Начали подходить и армейцы, главным образом пехотинцы и кое-кто из артиллеристов. Солдаты двигались тихо — ни труб, ни барабанов и полное отсутствие энтузиазма.

Прибыв на вокзал, служивые разбрелись в разные стороны, смешались с толпой, их подзывали к себе, братались, предлагали выпить прямо из горлышка вино, угощали фруктами и охотно брали взамен сигареты.

Еще не совсем рассвело, когда солдат вместе с орудиями погрузили в вагоны. Таможенник вручил полковнику ружье со штыком и патронташ, а Мариусу — мушкет[47] со всем необходимым. Кроме того, каждый, включая и девушек, спрятал под одежду по револьверу.

Слиться с шумной, хотя и печальной толпой не составило труда. Никто даже не обратил на них внимания, и друзья расположились в одном из пассажирских вагонов по его центру, как в американских поездах, тянулся проход. Туда же сели солдаты, девушки, женщины. Народу набилось столько, что дышать было нечем.

Рядом с Фрикет поместилась молодая женщина с пятилетним ребенком на руках. С ними ехала собака, она тут же залезла под сиденье. Напротив примостился молодой человек в форме сержанта ополчения. Он гладил по голове ребенка и жалобно улыбался глотавшей слезы женщине. Иногда пес высовывал морду, облизывал ножки ребенка и опять скрывался под скамьей.

Фрикет все поняла. Муж, вынужденный ехать на передовую, и сопровождавшие его жена сын, собака… Семья лишившаяся главы… Дом, ставший слишком просторным… Боль… Безденежье, а может и нищета… А сейчас страшная боль расставания, может быть, навеки…

Груженый состав вот-вот должен был тронуться. Раздался свисток. Локомотив дернулся и снова остановился. К поезду подъезжали конные жандармы. Среди них Фрикет увидела служащих госпиталя, они выделялись среди других одеждой и повязками на руке. Девушка сжалась в комок — их побег обнаружили… Их ищут… Неужели найдут?

Полицейские заглядывали в каждое окошко, в надежде увидеть тех, кто отвечал бы полученным ими подробным описаниям.

Пройти мимо всклокоченной рыжей шевелюры Мариуса они, конечно, не могли. Но тот никак не походил на французского матроса с иссиня-черными волосами и густыми смоляными бровями. Не узнали они и полковника в форме рядового и с повязкой на глазу. Сидевшая довольно далеко Фрикет, заметив, что на нее смотрят, стала чихать и сморкаться, закрыв лицо платком. Долорес с жадностью впилась в огромный апельсин, наполовину закрывший ей лицо.

Не обнаружив ничего подозрительного, жандармы удалились. Четверо беглецов с облегчением вздохнули.

Поезд двинулся и медленно пошел вдоль бухты Атарес, пересек пригород Гаваны и покатил по пути, соединявшему столицу с маленьким городком Гуанахай.

Состав плелся со скоростью не больше пятнадцати километров в час, время от времени подавая гудки. Осторожность здесь была нелишней! Мятежники творили чудеса храбрости. Они бесстрашно нападали даже в разгар дня на составы, опрокидывая и разбивая их вдребезги. Поэтому вооруженные кочегар, механик и сопровождавшие их солдаты, находившиеся в бронированной паровозной кабине и тендере[48], были начеку — в любой момент они могли остановить поезд или подать назад.

Солдаты в вагонах с тревогой оглядывали окрестности. Офицеры, не отрываясь от биноклей, внимательно осматривали каждый куст, скалу, пригорок. Из окон торчали винтовки.

Короче говоря, все были охвачены смертельным страхом. Лишь четверо беглецов сохраняли спокойствие, посмеиваясь в душе над рассказываемыми шепотом страшными историями. Судя по всему, никакая опасность им не угрожала.

Время тянулось невероятно медленно. Фрикет не сиделось на месте. А пехотинцу и его молодой жене, наоборот, казалось, наверное, что часы бегут слишком быстро. Малыш уселся верхом на колено отца и заливался радостным смехом, когда тот подбрасывал его вверх. Половина вагона с удовольствием слушала лепет ребенка, не обращавшего внимания ни на разговоры родителей, украдкой пожимавших друг другу руки, ни на слезы в глазах матери. Молодая пара проклинала, конечно, братоубийственную войну, из-за нее разрывались семейные узы, рушилась любовь. Как знать? Возможно, юная жена станет вдовой, а ребенок — сиротой.

Поезд миновал Сан-Антонио и подходил к Мариельской «trocha», которая вскоре будет не менее известна, чем путь на Морон. Trocha — это, на местном диалекте, дорога, проложенная через кубинские леса и ведущая от северного к южному побережью. Во время великого восстания 1868–1878 годов испанцы построили вдоль шоссе соединенные частоколами блокгаузы[49] и прорыли перед ними ров. Так колонизаторы пытались перекрыть путь республиканцам при их передвижении с востока на запад.

Теперь, хотя для бойцов свободной Кубы эти устаревшие сооружения перестали быть серьезной преградой, испанская армия продолжала их укреплять. Считалось, в частности, что Мариельская дорога защищает провинцию Пинар-дель-Рио. Малоэффективной была эта преграда: Антонио Масео, потом Максимо Гомес[50], затем снова Масео трижды пересекали эту так называемую оборонительную линию.

Состав шел по участку между деревнями Ванданера и Сейба, где дорога делала довольно крутой поворот. Раздался приглушенный гул очень сильного взрыва. Паровоз резко затормозил — второй вагон ударился о передний, затем на второй наткнулся следующий за ним… Скрежет буферов смешался с криками ужаса и гнева. Люди от толчка падали друг на друга, раня самих себя и соседей. И тотчас с обеих сторон железнодорожного пути началась перестрелка.

Высоко подняв знамя, вдоль полотна бежали мятежники, оглашая окрестности возгласами: «Свободная Куба! Да здравствует свободная Куба!»

Взорвалась положенная на рельсы динамитная шашка. Из покореженного локомотива выкатывались клубы дыма, вытекал кипяток.

Еще несколько минут, и состав оказался с трех сторон окруженным повстанцами.

Растерявшиеся поначалу испанские солдаты вскоре тоже открыли огонь. Из окон вагонов, как из бойниц, вылетали язычки пламени. Все окуталось облаками дыма. Грохот стоял такой, что казалось, лопались перепонки.

Беспорядочная стрельба опасна для солдат, но еще больше для пленных. Пуля — дура: она сражает и недруга и друга. Двери и стены вагонов от пробоин вскоре стали как решето. Послышались стоны раненых, хрипы умирающих.

— Нужно что-то предпринять. А то как бы не получить пулю от друзей, — разумно заметила Фрикет.

Она решила заставить Долорес лечь под скамью и забраться туда же сама. Но не успела. Раздался отчаянный крик молодой матери. Ее муж, стрелявший из окна, вдруг, охнув, тяжело опустился на пол с пулей в груди.

— Святая Дева Мария!.. Сохрани нас! — шептала женщина, глотая слезы. Ребенок, обрызганный кровью собственного отца, жалобно пищал, охваченный ужасом:

— Папа!.. Мой папа!..

Мужчина не подавал признаков жизни.

— Проклятая война! — процедил сквозь зубы полковник.

Какой-то тупой звук, и эта женщина с проломленным черепом упала на тело мужа, увлекая за собой ребенка.

Не обращая внимания на стрельбу, Долорес и Фрикет бросились на помощь. Поздно!

Тогда полковник Карлос сорвал косынку, что поддерживала раненую руку, привязал ее к штыку и начал размахивать. Выстрелы со стороны повстанцев тут же прекратились. Оказавшись в ловушке, испанцы взвесили все доводы за и против и, решив с честью капитулировать, тоже прекратили огонь.

Первыми на землю спрыгнули Карлос и Мариус. Потом через разломанные двери стали выходить все оставшиеся в живых. Они сдали оружие и патроны, прихватив с собой лишь вещевые мешки. Набралось человек пятьсот, столько же, сколько и повстанцев.

Когда наступило затишье, оставшийся без отца и матери малыш снова отчаянно закричал. Видя окровавленные тела родителей, он по-детски, не до конца, но все же понял, что случилось большое несчастье. Ребенку трудно было сообразить, почему так любившие его папа и мама не отвечают на ласки. Ему просто стало страшно. Собака, растянувшись около мертвых тел хозяев, рычала, ощерясь.

При виде этой сцены Фрикет чуть не расплакалась. Она подошла к мальчугану и, улыбаясь, протянула руки. Малыш заметил ее еще раньше и не стал сопротивляться. Девушка взяла его на руки, поцеловала и понесла к выходу. Собака, схватив зубами за одежду хозяев, попытал-ась сдвинуть их с места. Не удалось. И она, выпрыгнув из вагона, побежала за Фрикет, которая несла ее маленького хозяина.

А в это время повстанцы, положив в каждый вагон по нескольку динамитных шашек, подожгли фитили и отбежали. Через пять минут состав со всем вооружением взлетел на воздух.

Командир, руководивший этой операцией, обратился к испанцам со словами, полными величия и простоты:

— Мы воюем не с людьми, а с вещами. Хватит, и так пролили много крови… Солдаты, вы выполнили долг. Вы свободны.

На воротнике мундира этого красивого мулата лет сорока шести — сорока восьми с умным и очень энергичным лицом сверкали генеральские звезды. Некоторое время он смотрел вслед уходившим солдатам, а затем присоединился к своим. Повстанцы сгрудились вокруг кучки людей, горячо их поздравляя. Только тогда командир узнал полковника Вальенте. Руководитель кубинских повстанцев бросился к нему с объятиями и расцеловал.

— Карлос!.. Друг мой!.. Ты на свободе… А мы и не надеялись свидеться с тобой.

— Да, генерал, я и моя сестра, мы свободны стараниями вот этих двух французов — мадемуазель Фрикет, которая столько сделала для наших раненых, и ее слуги, храброго моряка Мариуса.

Генерал протянул руку провансальцу и, сняв шляпу, сказал Фрикет:

— Мадемуазель, от имени свободной Кубы генерал Антонио Масео благодарит вас… Можем ли мы надеяться, что вы окажете честь присоединиться к нам?

— Да, генерал, можете на нас рассчитывать.

Так мадемуазель Фрикет с приемным сыном на руках и с приемным псом рядом перешла на сторону восставших кубинцев.