Отчий сад

* * *

Шныряя по городу в стареньких джинсах с дырочкой возле колена, в клетчатой мятой рубахе — Ярославцевымужчины вообще не придавали значения одежде, — Сергей, засмотревшись на перекрестке возле Центрального Дома Книги на сумасшедшую явно старуху в коротеньком красном платье в белый горох, таком коротеньком, что между ним и чулками с белыми резинками виднелась

note 163 голубоватая старческая кожа. Старуха, оживленно подпрыгивая и кокетливо поправляя морщинистой ладонью распущенные жалкие пряди седых волос, лизала эскимо. Засмотревшись на нее, мучительно стараясь припомнить, где он старуху уже видел, он не заметил своего шефа, пока тот сам, будучи в общении с подчиненными очень демократичным, не окликнул его. Эге-ге, приехал. Завтра выйдет на работу. Вот так встреча.

Шефу своему Сергей раньше завидовал. Он из семьи потомственных офицеров, прадед его перешел на сторону революции, погиб в тридцатые годы, но сын все равно пошел следом за отцом, считая репрессии страшными ошибками, но сохраняя веру в революционные идеалы. И сын шефа учится в юридическом институте. Красивый, крупноглазый, веселый — в отца. Правда, на работе шеф — кремень. Ни дачи, кроме служебной, ни машины собственной, — ничего, что полагается вроде бы каждому приличному начальнику, у шефа нет. С Ленина берет пример. Хотя Ленин и в Горках жил, и в Шушенском отдыхал: царское правительство уважительно относилось к своим противникам.

Аскет шеф, в общем. Техникой вот увлекается. Сам собрал телевизор, компьютер одним из первых освоил, привез из Штатов. Играет с сыном в волейбол. Любит жену. С подчиненными тверд, но либерален. Много грешков он Сергею простил. Не за что его даже и невзлюбить. Заботливый. Лекарства помогает достать, о детях спрашивает. Вот и сейчас улыбается — счастливчик. Настолько в себе уверен, что не требует от нижестоящих постоянного подтверждения своей власти. Депутатом стал — нашел средства на реставрацию старых городских зданий. Хотя сам и атеист, отыскал финансистов, давших деньги на восстановление храма. Это, как Сергей понимает, из уважения к памяти предков. Но несмотря на все перемены, продолжает честно верить, что все равно будущее, пусть и очень далекое, за социализмом.

Сергей видит себя в его круглых зрачках: спившийся неудачник, исполнительный неврастеник. Шеф ему

note 164 сочувствует: без матери вырос, из хорошей, кажется, семьи

— всех подводных течений не знает никто, даже их отдел кадров. Он лучше Сергея — и Сергей это признает. И не верит Сергей ни во что — ни в Бога, ни в социализм, ни в партию коммунистическую, ни в партию какую другую, ни в мессионизм славянский — шеф, кстати, кандидат наук, евразиец, специалист по какой-то редкой теме, «Общественная мысль конца ХХ века и Достоевский», кажется…

Что есть жизнь? — порой мельком думает Сергей. Ерунда, обман неопытной души, рябь на воде. Так залей свои шары вином, обвей свой ум — Фому неверующего — винными парами, обними свою случайную подругу — все суета сует, все томленье печального духа, бессильного духа, бездарного духа. Как заметил однажды Алексей Максимович в частной беседе с шефом: рожденный, так сказать, ползать, летать за рубеж не может, исключительно только, в позорной роли надсмотрщика в группе туристов, и чтоб никто не догадался. Сергей тогда только начал служить. И ехать в Англию отказался. Тома была очень зла — дармовая поездка, одежды бы привез! Он злился на нее: мещанка! Так часто говорила бабушка Елена Андреевна о соседях, свихнувшихся на приобретательстве и накопительстве: мещане. Пьеса такая была, кажется.

Шеф к его отказу отнесся сочувственно: я вас понимаю. Мы же с вами многое видим. Все, что костенеет — тормозит. И меня многое мучит… Мучит?!.. Беспокоит. Чтобы убить муху, раскалывают лоб, на котором она сидит. Это временно. Все пройдет.

Его мучит! Загадка. Вскрыть бы его, как будильник в детстве — почему это стрелки движутся и коробка тикает? И как сделать так, чтобы ее не надо было заводить и чтобы она не звенела. Вскрыл, разобрал, разглядел, изучил

— собрал. Два винтика остались лишние, а будильник неделю шел совсем без завода, чтобы остановиться уже навсегда, так и не открыв своей тайны — тебе, мол, это еще не по уму. И оставьте, граф, свои садистические мечты!

note 165

— Прогуливаешься?

— С дачи только что приехал, — соврал Сергей.

— И я ездил. Набрали с сыном две корзины белых. Василий Иванович, белые в лесу, вспомнилось сразу, не до грибов, Петька, не до грибов.

— Хотел понырять, но вода холодная. — Опять соврал.

— Да? Думаешь, не понимаю — ты вообще изолгался. Жаль тебя.

— Аполитичный забор возле театра видели? — Не удержался. Приятно сделать хорошему человеку маленькую гадость. На заборе понаписали лозунгов уйму, от «Долой коммунистов» до призыва «Сексуальную свободу собакам!», а понарисовали чего! даже повешенного мужика, обнявшего партийный билет. Власти требовали «забор закрыть» — вот чудаки на букву «м» — брезентом, что ли? или на замок? Но забор и ныне там.

— «Бесов» Достоевского помнишь? Кивнул.

— Вот это и есть — бесовщина. Старуха в горохом платье перебежала вприпрыжку через дорогу, шеф с неловкостью отвел глаза в сторону.

— Значит, говорите, бесовщина? Попрощались. До завтра. До завтра. Расстались. Домчался до угла как в ускоренном кино, двигая острыми локтями, тормознул возле магазина и тут вспомнил: денег-то он еще не достал! Эге-ге-ге!