Отец Иоанн (Крестьянкин)

Глава 9 ДУХОВНАЯ АПТЕКА ОТЦА ИОАННА

Эта глава построена необычно. В ней автор постарался составить фрагменты из воспоминаний тех людей, которые общались с о. Иоанном в монастырской среде, в такой последовательности, чтобы перед нами как бы прошёл его день — рядовой, ничем не примечательный день Псково-Печерской обители, допустим, начала или середины 1980-х годов. Мы постараемся увидеть о. Иоанна таким, каким его видели паломники — любимые духовные чада или те, кто приехал в Печоры только потому, что знакомые знакомых посоветовали обратиться к «дивному старцу»...

Итак, раннее утро, пять часов. Пробуждение. И без труда можно представить, как именно начинал свой день батюшка. Это начало записано в каждом молитвослове:

«Восстав от сна, прежде всякого другого дела стань благоговейно, представляя себя пред Всевидящим Богом, и, совершая крестное знамение, произнеси:

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Здесь немного подожди, пока все чувства твои не придут в тишину и мысли твои не оставят всё земное, и тогда, сотворив три поклона, произноси следующие молитвы, без поспешности и со вниманием сердечным...»

Молитва мытаря, предначинательная, Святому Духу, Трисвятое, ко Пресвятой Троице, Господня, тропари... Утреннее правило. Таким было начало любого дня о. Иоанна. А дальше — по монастырскому расписанию. В шесть — Братский молебен, и так далее. И главное послушание — общение с паломниками.

Давайте послушаем их голоса:

«Мои знакомые собирались в Печоры и предложили мне присоединиться к ним. Особого желания ехать у меня не было, в монастырях я никогда не бывала и о святынях мало знала. Но мне сказали: “Поехали, там такой замечательный батюшка, сама увидишь”, и я согласилась. Мне очень захотелось увидеть замечательного батюшку. Мы добрались до Печор и сразу же пошли в монастырь в надежде встретиться с отцом Иоанном после службы, когда он выходил из храма, как обычно окружённый народом, и шёл в свою келью, на ходу благословляя всех и отвечая на вопросы.

Но когда мы пришли в монастырь, оказалось, что служба уже закончилась, храм закрыт. На площади перед древней Успенской церковью не было ни батюшки, ни народа.

Мои знакомые не стали сразу же уходить из монастыря — стояли и сокрушались, что опоздали и не смогли встретиться с батюшкой. Вдруг из двери, которая ведёт в пещеры, выходит отец Иоанн и быстрой походкой идёт прямо к нам. Радостный, улыбающийся, весь излучающий сияние. Это было так неожиданно! Все обрадовались, оживились: “Ой, батюшка здесь, не ушёл!” Отец Иоанн подошёл к нам, благословил, с необыкновенной любовью заговорил со всеми. На меня батюшка сразу же произвёл очень сильное впечатление. Я почувствовала, что это не просто “хороший батюшка”, что это нечто большее. Я почувствовала в нём духовную красоту и высоту, каких никогда в жизни не встречала. И неожиданно, впервые с такой силой, почувствовала в себе самой противоположные качества — свою падшую, греховную сущность на фоне этой красоты, и горько заплакала.

Батюшка, со свойственной ему проницательностью, понял причину моих слёз, подошёл ко мне, благословил, крепко сжал мне руки и сказал: “Не плачь, больше других получишь”. Для меня это были очень утешительные слова, душа сразу потянулась к нему» (Г. П. Коновалова).

«Попробую передать свои первые наблюдения. В движениях, жестах отца Иоанна, поворотах его высоко поднятой головы с седыми волнистыми волосами всё было торжественно, благообразно, гармонично. Если человек постоянно ходит перед Лицом Божиим, то только так, наверное, и должен он себя вести. Благородная красота поведения ещё не раз внутренне отмечалась мною при последующих встречах с батюшкой.

А в ту первую встречу, уже после службы, я увидела, как он движется — не идёт, а как будто радостно летит. Развеваются крылья мантии, а за ним так же радостно бежит, поспевает народ. И вот уже кто-то забежал вперёд, сообщая на ходу о своём неотложном деле. Батюшка останавливается, его со всех сторон обступают, берут в кольцо и уже никуда, кажется, и никогда в жизни не отпустят. Вот он прижимает к себе чью-то счастливую голову, а по чьей-то, не менее счастливой, вразумляюще постукивает рукой. Вот он отвечает на вопросы, и люди старательно вытягивают шеи, чтобы не упустить ни одного драгоценного словечка: то, что обращено к другому, может прямо и тебя касаться — все мы родные друг другу, все похожи и в бедах, и в падениях, и в недоумениях своих. Вот батюшка пошутил — и все по-детски, светло смеются, и словно горы скатываются с плеч. Да, именно так несли к нему горы тяжких, неразрешимых проблем, а глядь — вместо твоей горы-то осталась махонькая точка, с которой управиться с Божией помощью можно просто, бодро и легко. И снова батюшка, на ходу извиняясь и благословляя, летит вперёд, а народ радостно поспешает за ним, покуда это возможно...» (О. Б. Сокурова).

«В один из сумрачных и морозных дней той далёкой зимы я увидел на дворе Псково-Печерского монастыря толпу людей, преимущественно женщин, одетых в тёплые пальто и шерстяные платки. Выражение их лиц, сумрачное и озабоченное, вполне соответствовало погоде. Вдруг я заметил, как из дверей братского корпуса вышел пожилой монах невысокого роста, в чёрной рясе и скуфье, с распущенными серебряными волосами. Как только он появился, толпа ринулась к нему навстречу: люди бежали, обгоняя друг друга, спеша получить его благословение. Лицо старца сияло, подобно весеннему солнцу, и на лицах людей засветилась радость» (епископ Иларион (Алфеев)).

«Я впервые увидел архимандрита Иоанна (Крестьянкина) в 1982 году, когда приехал в Псково-Печерский монастырь. Тогда, кажется, он не произвёл на меня особого впечатления: такой очень добрый старичок, весьма крепкий (в ту пору ему было только семьдесят два года), вечно куда-то спешащий, даже суетливый, неизменно окружённый толпой паломников. Другие насельники монастыря выглядели гораздо строго-аскетичнее и даже солиднее.

Обычно перед началом вечерней службы из братского корпуса Псково-Печерского монастыря вылетала странная процессия. Молодой монастырский эконом отец Филарет, подхватив под руку отца Иоанна, почти бегом тащил его за собой, так что тот еле поспевал за своим келейником. Вслед за ними немедленно устремлялась толпа паломников, поджидавших батюшку на улице. Так, все вместе, они неслись через монастырский двор. Монашеские мантии и клобуки развевались, батюшка то и дело спотыкался, задыхался от бега, впопыхах всё же пытаясь благословить кого-то из паломников и чуть ли не ответить на какие-то вопросы. Отец Филарет на это страшно сердился, кричал своим пронзительным фальцетом то на батюшку, то на паломников, иногда даже отгонял их зонтиком. Наконец он проталкивал отца Иоанна в храм и побыстрее утаскивал его в алтарь.

Надо сказать, что делал это эконом совсем не по зловредности, а потому, что в холодное время года отец Иоанн быстро простужался на улице. Когда же было тепло, батюшка рисковал вообще не дойти до храма: люди не отпускали его буквально часами» (митрополит Тихон (Шевкунов)).

«Сама я никогда не пыталась быть внутри этой толпы — это было невозможно, каждый ценил свою близость к батюшке и ни за что не уступил бы своего места. Мне же оставалось быть рядом за этой толпой, слушать отрывки батюшкиных наставлений. Но мне хотелось их слушать и не хотелось уходить» (В. Клюдина).

«Я вместе с другими паломниками после окончания литургии ждал выхода батюшки Иоанна из Михайловского собора. Ожидавших было довольно много, люди были все страждущие: у кого муж в тюрьме, кто разводится, кто пьёт, у кого больные дети. Все были удручены своим горем, находились в печали, унынии и друг с другом не разговаривали. Помню, что и у меня в душе было уныние, тоска и какое-то болезненное состояние. Внезапно появился отец Иоанн. Он всегда ходил очень быстро, почти летал. Его ряса часто развевалась по ветру, как крылья. Внешне батюшка отец Иоанн был невысокого роста, лицом и манерами напоминал профессора дореволюционного времени, глубоко интеллигентного и тактичного. Общаясь с ним, каждый чувствовал любовь и уважение к себе и даже некое равенство. <...> Хорошо помню, что люди, обступившие его со своим горем, стали вдруг как-то оживляться, радоваться, а некоторые даже начинали смеяться от радости. И я тоже почувствовал, как с появлением батюшки моё внутреннее состояние изменилось. Уныние, тоска в душе исчезли, и вместо них появилась бодрость и одухотворённость» (Н. К. Симаков).

«Вот он выходит через боковую дверь Михайловского собора, где его уже ждёт солидная группа людей. Они такие разные — мужчины, женщины, старушки, девицы, дети и юноши. Кто-то знает, с кем ждёт встречи, кто-то просто слышал об отце Иоанне. В их среде то и дело слышится шёпот: “Он же святой... Прозорливец... Он мне всю жизнь изменил...” Мгновение — и батюшка уже спустился с высоких ступеней собора, люди обступают его плотным кольцом, тянут к нему руки, хотят только прикоснуться — “Святой”. А он просто, с улыбкой, но очень убедительно громко говорит:

— Ну что вы! Что вы! Вон святой пошёл — великой жизни! — И рукой показывает на совсем ещё юного иеромонаха.

— Все скорее к нему!

И народ наш, “жадный до святыни”, слушая его веление, мчался осаждать иеромонаха, рукоположенного несколько дней назад, а около батюшки оставалась небольшая группка людей, которых он обнимал, благословлял, целовал в голову и снова благословлял. Они ждали именно его и с ним удалялись от собора, провожали до кельи, иногда ждали около неё, а иногда на Святой Горке. С ними он говорил, ими он руководил, им открывал волю Божию, но не как Моисей, сходящий с Синая, а как один из них самих — знающий досконально их жизнь и нужды. А если быть точным, то говорил не он, а его любовь к тем, кто в нём нуждался. Он жил для них и ими» (епископ Зарайский Меркурий (Иванов)).

«Помню, как зимним морозным днём на улице у алтаря Михайловского собора стояло много людей, съёжившихся от холода, — они уже очень долго ждали появления батюшки. Наконец открылась дверь, вышел отец Иоанн, увидел толпу народа, улыбнулся и весело пошутил: “Ой, какой май на дворе!” Все тоже заулыбались, обрадовались, стали тесниться к нему. Действительно, тепло стало, как будто май на дворе. Батюшка стал всех благословлять и тут же отвечать на вопросы, сам спрашивать. Увидев унылое лицо, обратился к этому человеку со словами: “Почему у тебя такой вид? Ты болен? Нет, нет, так нельзя. Вот и я болею, а никто не видит”. Лицо этого унылого человека сразу изменилось, стало радостным» (Г. П. Коновалова).

«Вот спрашивает одна паломница: “Батюшка, как научиться вере?”

— Как вере научиться? — переспросил батюшка. — Вере невозможно научиться. Ею надо жить. Помнишь слова Господа: “Просите, и дано будет вам?” Вот молись и проси: “Господи, дай мне истинную, живую веру”. Истинная вера свидетельствуется упованием на Бога и подтверждается безропотным несением своего жизненного креста.

— Батюшка, а я сильно болею, — сказал кто-то.

— Нужно тщательно поисповедоваться, пособороваться и причащаться Святых Христовых Таин, — ответил старец.

А кто-то попросил благословения в монастырь.

— Какой тебе монастырь! Кто нас там с тобой ждёт?! Ты ведь живёшь с мамочкой. Н келья у тебя есть. А мамочка — твоя игуменья» (игумен Александр (Самойлов)).

Ещё один пример такого диалога «на бегу», дословно записанный в 1983 году. Женщина пожаловалась о. Иоанну, что её внук болеет так сильно, что его не берут даже в ясли.

— Так, так, почему такое — не берут? Надо разобраться. Сколько ему лет? А родители верующие?

— На свечку иногда дают.

— Нет, что на свечку дают — это ещё ничего не значит. Вон у нас и экскурсанты приезжают, на свечки дают — а уезжают такими же, какими приехали. Это ничего не значит. А венчаны они?

— Нет.

— А крещёные?

— Да.

— А ребёнок крещён?

— Да.

— Ну вот, ты им скажи: «Эту болезнь вам Господь посылает, чтобы вы обратились к Нему». И ещё скажи — вот бывает посевная кампания и уборочная. В газетах большими буквами пишут, видела? Вот ты им скажи, какая у них была посевная кампания и какая уборочная. Пусть подумают. И ты думай...

«За старцем Иоанном, светящимся любовью, шла огромная толпа народа. Люди ощущали его благодатность совсем конкретно, старались хотя бы к одежде его прикоснуться. Хотя старец, конечно, вёл борьбу с таким обожествлением. Потому что главная черта старчества — смирение.

Как только я увидела батюшку, я была поражена прежде всего его взглядом. У него были очки с толстыми стёклами, которые очень увеличивали глаза. И на тебя смотрела такая обжигающая любовь! Я сразу про себя подумала: “Как преподобный Серафим Саровский!”» (Т. С. Горичева).

«Несмотря на окружавших его и рвущихся к нему людей, батюшка мог “прорваться” и подойти к какой-то скромно стоящей в стороне фигуре, видимо, и не помышляющей поговорить с ним. Если отец Иоанн видел человека впервые, он обязательно расспрашивал обо всех обстоятельствах его жизни, чтобы “войти в его жизнь” и лучше его понять. Иногда он тихо и долго (до получаса и более) беседовал с этим “несчастным”, прозревая своими духовными очами особую нужду в этом» (К. и А. Белавские).

«Батюшку мы видели всегда куда-то спешащим, парящим, я бы сказала. Быстрой, живой, летящей походкой, с развевающимися одеждами, перемещался он по монастырю. Как-то, пробираясь сквозь толпу, он весело сообщил о себе: “Посторонитесь, посторонитесь, скорый поезд идёт!”» (Г. П. Коновалова).

В беседе с автором этих строк петербурженка Глафира Павловна Коновалова добавила интересную подробность — батюшка ходил не только быстро, но ещё и очень прямо, «развёрнуто», держа поистине офицерскую осанку. Это было связано, видимо, как с его личными особенностями, так и с тем, что ещё наместник о. Алипий строго запретил монахам ходить ссутулившись — только гордо и прямо, высоко неся свой сан.

«Народ окружал старца плотным кольцом и иногда теснил. Однажды мы с моим другом-семинаристом в алтаре подошли к нему на беседу, а он в конце нам сказал: “Деточки! Вы мне доброе дело должны сделать. Сейчас всенощная кончится, и надо будет меня провести в келью”. Мы подумали: “Ну что тут такого, ничего проще нет!” И вот выходим мы с чёрного хода, с крыльца, и видим море людей — и все они стоят и ждут благословения батюшки. Мы просто опешили: как мы сможем через это море батюшку провести, нас просто замнут! Народ, когда увидел отца Иоанна, радостно вздохнул общей грудью, я навсегда запомнил этот общий вздох духовного восторга, радости. Одна женщина закричала: “Батюшка! — а в руке у неё была громадная пачка писем. — Это всё вам!” Старец сказал: “Пощадите, пощадите пожилого человека!” И мы ринулись через эту огромную толпу, батюшка поджал ножки, и мы просто понесли его по воздуху, но постоянно боялись, молились, как бы нам не рухнуть, особенно когда с лестницы спускались» (игумен Николай (Парамонов)).

Выше уже говорилось о том, какие препятствия на своём пути приходилось преодолевать паломникам 1970—1980-х годов на пути к о. Иоанну. Просто так к нему было не попасть, приходилось проявлять чудеса изобретательности. Если примечали на Успенской площади плотную, осанистую и чаще всего грозно насупленную фигуру отца наместника с жезлом в руках — разбегались кто куда, как мыши, недаром про него ходила присказка: «Наш наместник Гавриил — архилютый крокодил». Пользовались любой возможностью, чтобы поймать батюшку по пути от келии и в келию — у дверей в трапезную, в коридоре, на деревянной лестнице, которая вела на второй этаж братского корпуса, и в самом коридоре корпуса. Конечно, заветным желанием любого было попасть в саму келию и удостоиться от старца хотя бы небольшой беседы. И многим, несмотря на все препятствия, это удавалось.

Как правило, о. Иоанн сразу узнавал у человека, когда именно и по какой причине он приехал в обитель. Сам он полушутливо-полусерьёзно говорил:

— У меня целая диспетчерская, как нигде. Приходят прямо с билетами. Приехал тогда-то, уезжаю тогда-то — в 14.30., в 14.50., в 15.05.

Узнав «график» приезжего, он благословлял его на житьё в монастыре, исповедь и причастие, а принимал в день отъезда, когда, как он говорил, «нам остаётся только поставить печать на принятое сердцем решение».

К приёму паломников батюшка по возможности готовился — не только внутренне, но и внешне. Всегда тщательно причёсывался, а когда уже не мог сам, просил его причесать, с улыбкой говоря: «Ко мне же дамы придут!» Не терпел, когда в его одеянии был какой-то изъян: всегда тщательно проверял, к примеру, не остались ли на рукавах следы воска от свечек.

«В келье, где батюшка принимал своих многочисленных посетителей, он появлялся всегда очень шумно. Отец Иоанн влетал — да-да, именно влетал — и когда ему было семьдесят лет, и восемьдесят, и даже девяносто. Немного покачиваясь от старческой слабости, он бежал к иконе и на минуту, не обращая ни на кого внимания, замирал перед ней, весь погружаясь в молитву за пришедших к нему людей» (митрополит Тихон (Шевкунов)).

«Первое, что он делал, это вставал перед иконами и читал молитвы: “Царю Небесный”, “Егда снизошед, языки слия, разделяше языки Вышний, егда же огненные языки раздаяше, в соединение вся призРа; и согласно славим Всесвятаго Духа”, “Не умолчим никогда, Богородице, силы Твоя глаголати, недостойнии...”, и мы всегда понимали, что это не просто беседы, а общение, в котором услышим такие наставления, которые должны исполнить, что ответы на наши вопросы, которые мы зададим отцу Иоанну, будут проявлением воли Божией в нашей жизни» (протоиерей Михаил Правдолюбов).

«“Помолимся”, — и отец Иоанн встал перед иконами своего переднего угла. Поднял ввысь обрамленное серебристой сединой лицо и начал читать молитву. Лучше сказать, не читать, а говорить, произносить, священнодействовать. Потому что в словах молитвы он будто уходил от того, что вокруг него, уходил в удивительную область духовного бытия. Слова его молитвы становились весомыми, живыми, сильными, беспредельными. Они были наполнены слышанием и наполнены слушанием. Он говорил и слышал одновременно. Эти слова были таинственным образом — диалог. В этих словах присутствовал Бог. Молящийся отец Иоанн пребывал в безвременье вечности» (Л. А. Правдолюбова).

«Закончив это главное дело, он поворачивался к гостям. Охватывал всех радостным взглядом. И тут же спешил благословить каждого. Кому-то что-то шептал. Волновался, объяснял. Утешал, сетовал, подбадривал. Охал и ахал. Всплёскивал руками. В общем, больше всего в эти моменты он напоминал наседку, суетящуюся над многочисленным выводком. И только совершив всё это, он почти падал на старый диванчик и усаживал рядом с собой первого посетителя. У каждого были свои проблемы» (митрополит Тихон (Шевкунов)).

«Заходит группа людей, а он, выходя к народу, радостно восклицает: “Деточки, деточки, идите скорей сюда!” А “деточкам” от пятидесяти до восьмидесяти! Тут батюшка мне напомнил доброго доктора Айболита, потому что он к каждому подставлял правое ушко, а руку складывал трубочкой — как будто прослушивал, что там за болезни у человека, и всё время повторял: “Так-так-так. Пьёт, говорите? Так-так, болеете...” и прочее» (игумен Николай (Парамонов)).

«Мы благоговели перед самой кельей отца Иоанна. Я был свидетелем разных бесед отца Иоанна и всегда поражался: с людьми плотского духа он говорил о духовном, но на их языке, так, что они понимали его и уходили приподнятые над собственной жизнью. Он сразу видел, с кем говорил. Помню, приехал я к нему, сидим в келье, и вдруг его наместник вызывает. Закрыл меня батюшка, и долго его не было. Вернулся, только начали разговор — опять стук в дверь; перед кельей его почти всегда стояла очередь: священники, паломники... Его постоянно отвлекали. Выскочит, там поговорит с кем-то, возвращается, и всякий раз улавливаешь его настрой именно на беседу с тобой. Огромная редкость такой дар — жить жизнью того человека, с которым разговариваешь. Батюшка обладал им в полной мере» (монах Михаил (Усачёв)).

«Как-то беседуя одновременно с несколькими посетителями, он говорил, обратившись не ко мне, а к другому человеку, и я подумала, что то, что он говорит, меня не касается. И решила не слушать, чтобы не любопытствовать. Я стала отвлекать себя от “подслушивания” рассматриванием икон в келье. Батюшка это сразу же почувствовал и, не глядя на меня, взял за руку и привлёк к внимательному слушанию. Каждое слово в общих беседах старца было важно для всех. Иногда было непонятно, о чём батюшка мне говорил, но через некоторое время смысл его слов открывался» (Г. П. Коновалова).

«Он принял меня как старого приятеля. Держал за руку и ласково смотрел сквозь толстые стёкла очков. Я не мог оторвать глаз от его взгляда. Это были не очки, а фантастический микроскоп, сквозь который он видел мою запачканную грехом душу. Я чувствовал, что проваливаюсь в какое-то Зазеркалье. Состояние было близким к обмороку. Я плохо понимал, о чём он говорит, но чувствовал, что он не просто говорит, а молится обо мне, помогает увидеть завалявшиеся в закромах памяти старые грехи. В какой-то момент мне показалось, что сам Господь смотрит на меня глазами отца Иоанна» (А. Богатырёв).

«Глаза сквозь увеличительные линзы кажутся огромными, всезнающими. Смотрят глубоко-глубоко и всё в тебе видят. И страшно, и совестно, и радостно. Вообще благоговейный страх — очень характерное состояние грешной души рядом со святым человеком. Я испытывала такой страх вместе с чувством стыда и недостоинства своего рядом с батюшкой постоянно» (О. Б. Сокурова).

«Около батюшки мы чувствовали себя совершенно свободно, воспринимали его как обычного человека, а о том, что он старец, святой, не думали. Сядет рядом на диване, обнимет тебя, прижмёт твою голову и говорит целый час, слышишь, как у него сердце стучит. Он, видимо, специально так делал, чтобы дух мирской нас оставил, страсти покинули... Тогда я этого не понимал, а сейчас знаю, что он в это время о нас молился: “Господи, дай Духа Твоего, дай благодати этим безблагодатным людям, чтобы увидели они положение своё и начали каяться”. Он настраивал нас на то, что пора жить трезвенно, бороться со своими страстями. Это и есть покаяние, это и есть постоянная молитва. А ещё в беседах он нас спрашивал:

— Вот даны тебе творения Святых Отцов, книги даны. И ум дан. Дан тебе ум? — И по голове так выразительно постучит.

— Не знаю, батюшка.

— Как не знаешь? Ведь голова-то не для того только, чтобы шапку носить. Мы же не можем жить одним плотским умом, для спасения нужен разум духовный. Для этого-то вы и читаете!

Сидим с открытыми ртами — какой там “духовный разум”? Долго не понимали, что это такое. После бесед с отцом Иоанном у нас всё пошло иначе: началась борьба с грехом и со страстями. С теми, которые мы сами в себе за долгие годы взрастили, которым позволяли порабощать себя. И стыдно сказать, даже не понимали и значение этого слова — “страсти”» (монах Михаил (Усачёв)).

«Бывало, идёшь к отцу Иоанну, на душе кошки скребут и хочется куда-то бежать или скрыться от скорбей и неудач, душа в смятении от разных помыслов и непонятных решений, в которых сам “тангалашка” ногу сломает, и вообще их никто не распутает и не даст никакого решения, потому что решений и вариантов тьма, а какой из них верный, неизвестно, и приходишь побитый, опустошённый и озлобленный. Всё, приплыл, дальше уже плыть некуда, крышка...

Но... по мере приближения ко входу в келью отца Иоанна помыслы и страхования начинают рассеиваться, вопросы сами собой исчезают, проблемы, до сих пор неразрешимые, вдруг решаются и всё приходит в покой и мир. А уж когда придёшь к нему на приём, вообще всё пропадает и в душе водворяется умиротворение. Бывало, просто посмотришь на него, и все сомнения и прежде бывшие недоумения сами пропадают, улетучиваются куда-то, и ловить себя на мысли: “Ну вот! Зачем припёрся к старцу?! Опять какую-нибудь ерунду будешь спрашивать? Да и что тебе спрашивать-то? Вон, смотри, как он живёт, и делай то же самое — и спасёшься. Всё же ясно!”» (иеромонах Никон (Горохов)).

«На одной из встреч мы с моим знакомым священником сидели у ног отца Иоанна (Крестьянкина). Мой знакомый — по правую сторону, а я — по левую. И у меня было ощущение — мир в душе, радость. Никаких помыслов тревожных, ни беспокойства, ни заботы о будущем. Я теперь понимаю апостолов, которые хотели остаться там, на Фаворе, рядом с Господом. Я чувствовал то же самое рядом с отцом Иоанном. Это был мой духовный Фавор» (игумен Савватий (Рудаков)).

Многие отмечали, что с отцом Иоанном можно было даже и не общаться. Главным было его присутствие, ощущение, что он рядом.

«Я просто смотрел на него и слушал, зачастую не слыша. Да можно было и не слушать. Просто постоять невдалеке от него было большой радостью. Эта радость исходила от него и передавалась людям» (А. Богатырёв).

«Все завидовали одному рабочему, который часто бывал рядом с отцом Иоанном. Мы ему говорили:

— Ты, наверное, все вопросы свои выспросил у батюшки.

В ответ на это он от души смеялся и говорил:

— Верите, иду рядом с ним, и все вопросы куда-то исчезают! Мне просто хорошо рядом с ним и спокойно. Ничего и не нужно, когда я рядом с ним!» (В. Каюдина).

А можно было и просто побывать в келии о. Иоанна. «Сама келия с многочисленными иконами и святынями вызывала благоговейное чувство. <...>

Батюшка спрашивает:

— Ну, что у тебя ещё?

— Когда я здесь, никаких проблем будто бы и нет, а когда выйду, сразу всё начинает вспоминаться.

— Вот и все так говорят» (Г. П. Коновалова).

«Случилось, что я приехал, а батюшки нет. Нетрудно представить моё состояние — приехал насладиться, накормиться, напиться живой воды, а кормильца и колодца нет. С унынием я подошёл к батюшкиной келье и встретился с его послушницей, матушкой Марией (у неё была интересная фамилия — Владыко). И она посоветовала: “Вот какая печаль, батюшки нет. Но ты, отче, хотя бы в келью войди, ведь духом он здесь. Помолись, поговори с отцом”. Я зашёл в келью, как всегда, сделал три поклона у святого угла и присел на диванчик, на котором в протяжении многих лет беседовал с батюшкой. Трудно представить, что произошло со мной в эти минуты. Никогда я не уезжал из монастыря с такой радостью и с таким богатством, как в тот год. Я удивлялся: “Чему ты радуешься? Ведь ты не встретился с батюшкой”. Но радость переполняла всю мою душу, потому что я хоть и не виделся с батюшкой, но чувствовал его, когда сидел на этом диванчике» (архимандрит Антоний (Гулиашвили)).

Это свойство келия отца Иоанна сохраняет по сей день. Его нет, но есть его иконы, его диванчик, и каждого, кто находится в этой маленькой комнатке, и сейчас охватывает неизъяснимое чувство радости, умиления, лёгкости. Люди оттуда всегда выходят со счастливыми улыбками на лицах.

Конечно, посетители бывали разные. «Запомнилось, что к батюшке привели бесноватую женщину. Она кричала на него, ругалась, обзывала совершенно жуткими словами. И мы увидели его великое смирение. Старец сказал: “Нуты что, миленькая, да ну что ты, ну перестань, не надо. Вот я тебя благословлю. Всё слава Богу. Вы её ведите сейчас, пускай помолится, и домой. А потом ко мне придёшь”. И всё. Было видно, как этим смирением, этой любовью он усмирил ярость, которая в ней присутствовала» (протоиерей Михаил Михайлов).

В другой раз к о. Иоанну приехали какие-то высокие милицейские чины, не привыкшие к отказам. Грубо отстранив келейницу, они вошли к батюшке в келию прямо во время его отдыха и начали бесцеремонно будить. О. Иоанн говорил потом, что, проснувшись, будто оказался в лагерном прошлом — вокруг милиционеры, следователь... «Что вы делаете? Вы же убиваете батюшку!» — напустилась на «гостей» келейница. А сам о. Иоанн после такого «свидания» с прошлым целую неделю болел. Не жаловал он и визитёров-журналистов, о которых говорил так:

— Скажешь «а», они потом сами добавят все остальные буквы алфавита и напишут — отец Иоанн так сказал.

Основной мотив воспоминаний об о. Иоанне — это ощущение невероятной любви, исходившей от него. Наблюдая за ним, даже опытные в духовных исканиях люди порой начинали сомневаться: как можно так любить всех?..

«Этот дар проявлялся у него таким образом, что всякий думал: “Он любит меня больше всех”. И ещё: “Никто никогда меня так не любил”. И ещё: “Батюшка любит меня больше, чем я сам себя люблю”.

А потом открывалось, что он и других, и всех так же любит. От этого возникало недоумение и даже подчас ревность. Но потом становилось ясно, что его дар любви подобен материнскому. Для матери все дети — родные, любимые, каждого жалко, за каждого сердце болит» (протоиерей Владимир Цветков).

«Когда видишь идущего к отцу Иоанну человека, сознаешь, что он любит этого человека больше всех. В полном смысле слов: Больше Всех! И что странно, ревности не возникает. Ты всем существом своим осознаешь, что вот сейчас он обернётся к тебе и будет любить тебя точно так же Больше Всех! И он не обманывает ни тебя, ни старушку, которая раньше тебя подошла. Мы оба пребываем в полноте любви, на земле невозможной» (протоиерей Сергий Правдолюбов).

«Это была даже не просто любовь, а материнская нежность, ласка. Он всегда беспокоился: “Когда приехала? Где остановилась? Почему ты босая?” <...> В разговоре казалось, что он преклоняется перед каждой былинкой. Он не говорил “яблоко”, а “яблочко”, не “скамейка”, а “скамеечка”, не “половик”, а “половичок”» (Т. Горичева).

«От батюшки вообще никто не уходил неутешенным. Поразительно было видеть, какие перемены происходили с людьми. Входил человек к батюшке унылым, печальным, мрачным, а выходил в радости. Наблюдая необычайные проявления батюшкиной любви каждый день на протяжении двух недель, я стал задавать себе вопрос: “Как же так, как батюшка изо дня в день может на такое количество людей изливать столько радости и любви? По-человечески это невозможно. Человеческие резервы любви имеют пределы”. А потом я получил послушание на клиросе и увидел, как батюшка служил Божественную литургию, и получил ответ на свой вопрос. Всё его служение было настоящим богообщением, живым, творческим. Я запомнил батюшкины необычные интонации при возгласах и услышал всё ту же радость, которую заметил при его общении с людьми. “ Вот он — настоящий источник любви и радости”, — понял я» (игумен Николай (Парамонов)).

«Прищурились глаза в поисках тёмных пятен на этом “солнце”. “Не может человек так любить всех, любовь отца Иоанна — видимость и обычное теперешнее лицемерие и лицедейство”. <...> Батюшка всё видел, но не сразу протянул мне руку помощи. <...> Он терпеливо ждал и был всё тем же, понимающим и сочувствующим. Эта мука, болезнь души длилась с месяц. Неприметным образом мрак рассеялся» (Т. С. Смирнова). Впоследствии келейница старца Татьяна Смирнова ещё не раз задавала ему этот вопрос: «Батюшка, вот нас такая разношёрстная толпа людей, как вы нас всех любить можете?» — и слышала в ответ:

— Да вас ведь жалко. Я-то вырос в православной среде, и меня за руку вели отцы святые. А вы?..

С безмерной любовью к людям сочеталось ещё одно качество — ненавязчивость. Батюшка меньше всего походил на сурового старца, указывавшего паломнику поступать так-то и так-то.

«Отец Иоанн никогда не диктовал и не навязывал свою волю. Он бесконечно ценил человеческую свободу и относился к ней с каким-то особым благоговением. Батюшка готов был уговаривать, увещевать, готов был даже умолять об исполнении того, что, как он знал, необходимо для обратившегося к нему человека. Но если тот упорно настаивал на своём, батюшка обычно вздыхал и говорил:

— Ну что ж, попробуйте. Делайте как знаете...

И всегда, насколько мне известно, те, кто не исполнял советов отца Иоанна, в конце концов горько в этом раскаивались. Как правило, в следующий раз они приходили к батюшке уже с твёрдым намерением исполнить то, что он скажет. А тот с неизменным сочувствием и с любовью принимал этих людей, не жалел для них времени и сил, всячески старался исправить их ошибки» (митрополит Тихон (Шевкунов)).

«Это вообще был “стиль” батюшки — не навязывать ничего, не ломать человека. Тихо, смиренно, с любовью помогать человеку искать ключ к открытию Промысла Божия, воли Божией. Конкретно о каждом человеке, без обобщений» (протоиерей Владимир Цветков).

«Иногда, провидя духовные и душевные возможности посетителя, отец Иоанн просто уклонялся от ответов на заданный вопрос. Скажет: “Дай просворочку и конфеток”. Я же, зная огорчение человека, пыталась прекословить, выпрашивая ответ, на что отец Иоанн категорически прерывал меня: “Я не могу ответить на этот вопрос как должно, ведь выполнять никто ничего не будет, а ответственность на человека ляжет большая. Уж пусть он живёт как может, как сам разумеет, Господь снизойдёт к его немощам и строго не осудит, а за ослушание и презорство слова Божия будет уж иной суд. Зачем же нам усложнять ему жизнь и меру ответственности? Я помолюсь о нём, а ты дай ему конфетку”» (Т. С. Смирнова).

Никого не «ломая», сам батюшка являл собой образец смирения. Беспрекословно слушая монастырское начальство, к другим был снисходительным. «Он не делал замечания во время совершения богослужения. Я сам был свидетелем того, как пономарь забыл принести аналой. Батюшка сам пошёл через весь храм и принёс аналой. Однажды я видел, как он сам аккуратно сметал крошки с жертвенника, приговаривая: “Исполняю пономарское послушание”. И опять-таки никаких замечаний» (протоиерей Владимир Цветков).

«Вспоминаю такой случай: сижу в келье, вдруг стук в дверь, и орёт кто-то басом. Думаю: “Ничего себе!” Дверь открывается, и на пороге священник, собой всю келью заполняет, меня не видит, кричит: “Батюшка, у меня к Вам три вопроса!” В ответ слышен спокойный ласковый голос отца Иоанна: “Смирение, покаяние, терпение, страх Божий”. Тот успокаивается, на лице появляется умиротворённая улыбка» (монах Михаил (Усачёв)).

«О смирении батюшки говорит такой факт. Как-то я привёл к нему моего маленького сына — ему было тогда около четырёх лет. И вот он увидел отца Иоанна в белом, нарядном подряснике, напугался и расплакался, подумав, что это доктор и его станут лечить. А к тому времени сын уже знал, что лечение не всегда бывает приятным. Какова же реакция батюшки, который тогда уже был довольно немощен и больше сидел, чем ходил? Он решает немедленно переодеться в другой, серый подрясник. Сын сразу успокоился, стал бегать по келье и играть, а батюшка этому искренне радовался» (П. Коротков).

Одной из ярких черт характера о. Иоанна был мягкий юмор. «Он любил и пошутить, как и старец Николай (Гурьянов), рассказывал смешные истории. Но проявлял присущую ему во всём деликатность: если человек начинал смущаться, не относится ли рассказанная история к нему, старец начинал оправдываться и говорил: “Да вы это на свой счёт не принимайте!”» (протоиерей Владимир Цветков). Шутки о. Иоанна всегда были добродушные и мягкие, без малейшего яда. Так, видя, что молодой послушник не поспевает за ним по монастырю, он говорил: «Я ведь уже дедушка. Тоже устаю». А вот какому-то иеромонаху, навязчиво рассказывавшему о том, что сподобился видения Богородицы, батюшка коротко сказал:

— Вы — православный иеромонах. И, простите меня, такую чушь порете.

Подшучивал и над собой. Когда его проповедь слишком затягивалась, под его ногами начинали незаметно подёргивать в сторону алтаря ковёр. «Чувствую, что ковёр поехал», — с юмором говорил батюшка. Значит, пора «закруглять» проповедь.

В другой раз он спросил у старушки с большой свечой в руках:

— А ты, милая, чего тут?

— Да вот, на отчитку пришла.

(Отчитка — это особый молебен о недужных и страждущих от нечистых сил, проще говоря — изгнание бесов).

— А что же это с тобой?

— Да голова, батюшка, сильно болит.

— А у меня-то знаешь, как иногда голова болит! Ну, тогда и меня надо отчитывать.

На многие вопросы о. Иоанн отвечал притчами, чаще полушутливыми. Благодаря им разрешались многие вполне серьёзные вопросы, связанные как с мирским, так и с духовным бытием.

«Я однажды застала такой разговор: какая-то женщина стала ему жаловаться, что у неё соседка колдунья и вредит её жизни. А старец сказал ей: “Знаешь что, вот я живу на свете уже почти семьдесят лет и ни разу не видел плохого человека. Кроме себя самого”» (Т. Горичева).

«Такой вопрос я задал однажды отцу Иоанну: “Батюшка, скажите, как сочетать своё послушание: без конца с утра до вечера попечение о стройке, о восстановлении монастыря — суета сует в течение всего дня?” Я думаю, что такой же вопрос мог бы задать любой человек, с утра до ночи работающий в заботах о прокормлении своей собственной семьи. И в общем-то, для молитвы, для духовной жизни выкраиваются какие-то минуты — или субботний и воскресный день.

И на это отец Иоанн ответил следующее: “Вы знаете, батюшка, наша жизнь должна быть похожа на торт ‘Наполеон’ — тесто, крем, тесто, крем, а сверху пудра. Если наш торт будет состоять только из одного теста, то он будет невкусный. Если он будет состоять только из одного крема, то он будет слишком приторный. А если тесто будет слоями перемежаться с кремом — тесто-крем, тесто-крем, тесто-крем, а сверху пудра — тогда такой пирог будет сладкий. Тесто — это наши труды, это наши мирские попечения. Если вся наша жизнь будет состоять только из них, то такая жизнь будет несладкой. Если у нас будет только один крем, то есть только одна молитва с утра до ночи, что в нашей жизни фактически невозможно, то это тоже будет неправильно, да и не получится. А у нас всё должно быть гармонично и размеренно — наши труды должны переплетаться с молитвами. Причём не обязательно с продолжительными — можно с совсем краткими: ‘Господи, благослови. Господи, помоги. Господи, благодарю’. ‘Отче наш’. Молитва Иисусова. И так наши труды, перемежаясь и переплетаясь с молитвами — это и будет сладкий пирог для Христа”. Я спросил: “А что же такое пудра?” — “А пудра — это смирение. Потому что если труды и молитва будут без смирения, тогда, как говорили оптинские старцы, есть смирение — всё есть, а нет смирения — ничего нет”» (игумен Мелхиседек (Артюхин)).

Тому же игумену Мелхиседеку батюшка однажды рассказал притчу, основанную на своём детском воспоминании:

— Вы знаете, однажды в России до революции был такой аттракцион: на ярмарку часто приезжал цирк, и в этом цирке были разные представления. И вот одно представление, один аттракцион назывался следующим образом: “Живой Пётр I за 20 копеек”. Была устроена палатка, в палатке была устроена огромная подзорная труба, заходил человек, и он начинал смотреть в эту подзорную трубу, чтобы увидеть живого Петра I. Обслуживающий персонал говорил: “Ну, настраивайте”. Он настраивал. “Ещё сильнее настраивайте”. Он ещё сильнее настраивал. И тогда, когда уже ничего не получалось, у него спрашивали: “Ну, что? Видишь?” — “Нет, ничего не вижу”. И тогда ему говорили: “Ну, надо же! Чего захотел — живого Петра I увидеть за 20 копеек!” И вот на этом заканчивался аттракцион.

Вот так и мы в нашей жизни — порой за 20 рублей или 20 копеек хотим увидеть живого Христа. Нет. Надо подвизаться, надо трудиться, надо жить напряжённой духовной жизнью, потому что человек что посеет, то и пожнёт: сеющий скудно — скудно и пожнёт, сеющий щедро — щедро и пожнёт».

Приходилось батюшке решать и вполне серьёзные церковные проблемы. О. протоиерей Павел Недосекин оставил воспоминания о том, как его и ещё четверых священников-посетителей о. Иоанн привлёк к решению вопроса, как поступить со священником, во время Божественной литургии по неосторожности выплеснувшим часть Святой Крови на антиминс. Характерно, что правящий епархией митрополит, которому священник принёс покаяние, сказал ему: «Вот что, брат, вина твоя велика. Поступим так: ты пока не служи, а езжай к отцу Иоанну Крестьянкину в Печоры. Как он решит с тобой, так и будем делать». И суд батюшки был милостивым, но и притом справедливым.

Множество мемуаристов утверждают, что батюшку вообще невозможно было увидеть рассерженным или строгим. Однако это далеко не так. Когда нужно, отец Иоанн мог быть суровым и даже грозным. Мог прямо спросить человека: «Зачем Вы приезжаете ко мне, если не исполняете моего благословения?»

«Ласковость отца Иоанна одновременно была чужда сентиментальности, слащавости, потому что она сочеталась со строгостью. Потом я поняла, что это вообще особенность старческого поведения. Старец прямо и строго говорил мне о моих недостатках, но я всё равно уходила от него утешенная» (Т. Горичева).

«Когда батюшка обличал в чём-нибудь, чувствовалось, с какой болью он переживает за душу того, кого приходится обличать. Один раз я его видела очень грозным, тогда он на проповеди обличал монахов. Слова обличения произносились с такой силой, что меня охватило сильное волнение» (Г. П. Коновалова).

«Батюшка, между прочим, был очень строгим — он делал замечания, если кто-то разговаривал во время богослужения; но помню, как однажды молодые монахи в ответ на его замечания стали шутить, и батюшка, расстроенный, встал в уголок и усердно молился <...> Но потом те же монахи стали относиться к нему как к старцу, стали ходить за советом. <...> Вообще батюшка был чтитель канонов, считал, что каноны написаны Духом Святым. Он, например, строго придерживался убеждения, что священство имеют право принимать только те, кто не имеет канонических запрещений. <…> Строго относился к благословению на супружество. Считал, что люди должны быть женихом и невестой не менее трёх лет, чтобы хорошо узнать друг друга перед тем, как венчаться. Так же считал, что разница в возрасте не должна превышать пяти лет, в ту и другую сторону (старше — младше). При благословении на монашеский путь считал обязательным получение материнского благословения» (протоиерей Олег Тэор).

«В нужные моменты откуда-то являлась в нём и целительная строгость. Он мог показать согрешившему со всей определённостью конечный результат его поступка. И в обычной для него атмосфере доброжелательности это предупреждение звучало устрашающим громом, обещавшим скорую беду. Он мог сказать: “Ты сделал шаг в ад”, если человек уже устремился в том направлении» (монах Алексий).

«Он всегда учил именно церковному пониманию канонически утверждённой дисциплины в Церкви. И если я тогда, по неофитскому легкомыслию (а крестился я и начал воцерковляться только на 25-м году жизни), порой позволял себе вполне, так сказать, ещё “по-мирски” и весьма иногда злопыхательски критиковать вынужденный в то советское время известный сервилизм церковной власти по отношению к сильным мира сего, он мягко, но самым строгим и определённым образом пресекал мои диссидентские настроения, уча тому, что без дисциплины и духовно осмысленного почитания церковной иерархии может наступить только всеобщее разорение Церкви. При этом он особенно настаивал на том, что, как бы мы критически порой ни относились к действиям отдельных носителей этой власти, подчиняться им всё равно остаётся нашим непременным духовным долгом. И если такое здравое, без ненужных страстей, отношение к церковной власти мы сохраним, то Господь Сам в конце концов всё выправит и приведёт церковный корабль, несмотря даже на все немощи кормчих, в гавань Своего Царства. В противном же случае пределов нашему критиканству не будет, а в итоге будет только сплошной грех своеволия и полный развал церковной жизни.

И в этом отношении он всегда был очень строг, и, если я порой в беседе с ним по наивности своей ненароком увлекался излишним критиканством, он просто затворял мне рот ладонью, и на этом я иссякал. Вообще он часто говорил: “Осуждать других гораздо проще, чем самого себя. Смотрите на себя и следите только за собой — это гораздо важней. И если бы мы все это поняли и все это делали, то у нас бы уже почти рай наступил и критиковать-то было бы уже и некого. Всегда осуждайте только себя, только себя, а поводов у нас для этого — несть числа, несть числа”» (диакон Георгий Малков).

Строгим о. Иоанн был и в отношении любых проявлений расхлябанности, небрежности, несоответствия нормам и канонам. Он любил, чтобы всё было красиво и гармонично — и в храме, и вне его. Женщине, на которой было светло-синее пальто и коричневый платок, мог сказать:

— Вот и пальто у тебя хорошее, тёплое, и ко времени, и красивое. Только вот платочек-то... Холодно? Да я знаю, что холодно. Но уж надо, чтобы всё одно к одному подходило, чтобы красиво было. У Бога всё должно быть красиво. Это я тебе точно говорю, это не кокетство никакое, так должно быть.

Свидетели записали и такой диалог батюшки с приезжим священником, одетым в гражданскую одежду:

— Батюшка? Я помню. А что же Вы не в своём виде?

— Да у меня подрясник только один, служебный.

— Ну, сшейте из штапеля, копейки будет стоить — а чтоб быть в своём виде. А когда вижу священника не в своей одежде — мне кажется, это такое унижение достоинства Церкви.

— И сшить-то негде. Да к тому же это у вас тут, в монастыре, хорошо, а у нас в мире такие бури, такие ветры.

— Да я не верю в эти ветры... Только всё должно быть в своём виде: девушка как девушка, юноша как юноша, священник как священник. А я вот знаете, как делал? Полы-то можно закинуть вот так, на плечи, сверху пальто, а пришёл куда надо — и в две минуты в своём виде.

Но в абсолютном большинстве случаев батюшка всё же понимал и прощал человеческие слабости. «За двадцать пять лет моего пребывания рядом с отцом Иоанном только пять раз видела я, как неумолимо отстранился он от продолжения своего общения с человеком. Запомнила я те случаи только потому, что это было так необычно для отца Иоанна. Он всегда и всё прощал, снисходя к человеческой немощи, понимал и снисходил и к глупости, и к вознёсшейся гордыне, предавая и то и другое Господу: за одних умоляя о вразумлении, на других подавая жалобу всё Тому же Богу. Даже предательство по отношению к себе умудрялся понять и оправдать» (Т. С. Смирнова).

Митрополит Тихон (Шевкунов) тоже свидетельствует, что к людям, не понимавшим или не любившим его (а такие были!), о. Иоанн никогда не терял искренней христианской любви. Однажды рукоположенный им молодой священник вернул батюшке епитрахиль, так как, по его словам, разочаровался в о. Иоанне. «С тяжёлым сердцем я передавал епитрахиль отцу Иоанну, — вспоминает владыка Тихон. — Реакция его меня поразила. Он перекрестился, с благоговением принял и поцеловал священное облачение. И произнёс: “С любовью отдавал — с любовью принимаю”».

Конечно, главными качествами о. Иоанна, благодаря которым он и снискал огромную известность, были дары рассуждения и прозорливости. Тем, кто был знаком с батюшкой поверхностно, могло казаться, что он — просто очень мудрый и опытный, много повидавший в жизни старый человек, дающий советы на тему «Как жить?» (это один из самых популярных вопросов, которые ему задавали). Но затем становилось ясно, что для него не существует границ прошлого и будущего, а тайные мысли так же открыты, как явные. И люди ехали к нему вовсе не за добрым советом (хотя и за этим тоже), а за тем, чтобы узнать волю Божию о себе, чтобы выбрать единственно верный путь. При этом многие визитёры даже не осознавали, что о. Иоанн действовал подобно преподобному Серафиму Саровскому, говорившему о себе: «Как железо ковачу, я предал себя и свою волю Господу Богу; как Ему угодно, так и действую; своей воли не имею, а что Богу угодно, то и передаю».

Своим даром, как уже не раз было сказано выше, батюшка вовсе не склонен был гордиться и тем более щеголять им. Оттого большинство зафиксированных мемуаристами примеров его прозорливости произошли в самой обыденной обстановке, часто буквально на бегу и между делом, касались бытовых вещей и на первый взгляд вообще могли показаться совпадениями.

«Как-то раз мы с Татьяной Сергеевной, прочитав в одном журнале чьё-то мнение о батюшке, что он просто “доктор Айболит”, очень возмутились и начали по-человечески автора между собой ругать. Батюшка в это время отдыхал, а когда он проснулся, мы вдвоём подсели к его кровати и почти в один голос спросили его: “Батюшка, на кого вы похожи?” Каково же было наше удивление, когда мы услышали в ответ: “Да на кого же я могу быть похожим? Только на доктора Айболита”» (О. Бочкарёва).

«Отец Иоанн как-то заговорил о монашестве. Он обращался при этом к моим тётям — Вере Сергеевне и Софии Сергеевне, как бы наталкивая их на мысль о принятии ими монашеского пострига. Отец Иоанн до поступления в Псково-Печерский монастырь не был монахом, и Вера Сергеевна подумала: “А сам-то отец Иоанн какой? Серенький? Ведь не монах же он!” Вдруг отец Иоанн повернулся к Вере Сергеевне и сказал с улыбкой: “Серенький я, серенький! Ну и вы оставайтесь пока серенькими”» (протоиерей Михаил Правдолюбов).

«Он принял нас в комнатке над трапезной и стал говорить о том, как мы должны друг друга любить. А я во время разговора думал: “Это всё я знаю, семинарию закончил” и постоянно напоминал себе мысленно о том, как бы мне не забыть передать ему гомеопатическое лекарство. И вдруг старец посмотрел на меня, улыбается и говорит: “Мы должны так стараться любить друг друга каждый день, чтобы этой любви было хотя бы на одну гомеопатическую крупинку больше, чем накануне”. Я так и ахнул! Батюшка опять проник в мои мысли, дав понять, что он меня насквозь видит, и обличил мою невнимательность» (протоиерей Александр Григорьев).

«Мы с сестрой сидим в келье у батюшки. Он отвечает на наши вопросы. Время — половина десятого вечера. Остаётся пятнадцать минут до отправления последнего автобуса на железнодорожный вокзал. Билетов на поезд у нас нет. Вдруг заходит келейница Татьяна Сергеевна и говорит: “Батюшка, заканчивайте беседу. Они опоздают на автобус”. Батюшка спокойно отвечает: “Их довезут”. А сам продолжает беседу. Посматривая на часы, я стал смущаться и волноваться. Но наконец, победив в себе чувства, подумал: “Такая возможность! Быть может, такой беседы более и не представится. Ну что же? Поедем завтра на Псковском поезде или ночью уедем в Петербург, а оттуда утром в Москву”. В десять часов мы вышли из кельи батюшки. Центральный вход в монастырь был уже закрыт. Нас выпустили через хозяйственные ворота. Когда мы выходили из них, подъехала монастырская машина, и шофёр, увидев нас, сам предложил довезти нас до вокзала. Мы с сестрой, переглянувшись, согласились, вспомнив дорогого старца» (игумен Александр (Самойлов)).

«А мы-то волнуемся: автобус-то должен уходить. До станции идти пешком. Далековато. Да и потом поезд же уйдёт. Как нам быть? А он как бы и не отпускает нас. И сказать “Батюшка, простите, нам идти надо — у нас автобус, поезд...” неудобно. А он всё что-то говорит нам, наставляет, поучает молитве, поучает жизни. И причём слова все очень просты.

Казалось бы, ничего старец не говорил особенного. Просто: “Не забывайте о молитве, не забывайте о том, что Отец наш Небесный в молитве беседует с вами. Помните об этом всегда. Блюдите себя. Мир тяжёл. В миру жить подчас даже тяжелее, чем в монастыре. И радость у человека ещё больше, когда он, живя в миру, побеждает все эти страсти”. Всё говорилось просто, доступно и было так для нас важно.

Мы всё волнуемся. Автобус-то уйдёт скоро. Уже по времени должен уйти. Да и по морозу чуть ли не двадцатиградусному идти тяжко. И тут-то о. Иоанн говорит: “А вам, наверно, уже надо ехать? Но не переживайте. Вы везде успеете. И на автобус сейчас успеете, не надо волноваться. А я вас сейчас благословлю на дорогу”. И выливает на каждого из нас по целому ковшику святой воды — за ворот и, распахивая рубашку, на грудь. Из моря или из озера и то более сухим вылезаешь.

Батюшка говорит: “А теперь вот идите с миром. Всё будет у вас хорошо”. И мы выходим на мороз, облитые водой. Рубашки, свитера — насквозь. Но мы не чувствуем этого холода. Святая вода нас согревает. О. Иоанн вслед за нами: “Ой, я что-то правда с вами заговорился, а у меня служба. Вы-то не торопитесь. У вас всё в порядке будет. А у меня же служба”. И мы вдруг видим, как он по этим ступенькам бегом, бегом вверх по крутой лестнице в Михайловский собор. Как-то особенно впечатлил нас этот подъём. Он взобрался легко, будто по Лествице. А мы-то с каким трудом поднимались. Даже остановились на одной площадочке отдохнуть.

И какова духовная сила этого старца, что он по этой лестнице будто возносится. Не обращает ни на что внимания и скрывается в храме. Мы выходим из монастыря — и очередное чудо: автобус стоит, несмотря на то, что по расписанию должен был уйти. Он опоздал, и мы совершенно спокойно успели на поезд, приехали в Москву. По молитвам старца у нас так путь сложился» (протоиерей Михаил Михайлов).

(Интересно, кстати, что изумительную лёгкость, с которой о. Иоанн преодолевал крутой и длинный подъём по лестнице к Михайловскому собору, запомнили многие. Жительница села Троица, приезжавшая в Печоры в 1970-х, вспоминает: «Мы стоим у Михайловского храма, и тут о. Иоанн взлетел по лестнице наверх. И мы не увидели, чтобы он тяжело дышал, как мы, пока поднимались по лестнице»).

Келейница о. Иоанна Т. С. Смирнова описала случай, когда в монастырь за компанию с подругой приехала вполне равнодушная к вере женщина-врач, которая собиралась осмотреть древнюю обитель, и только. По дороге она мимоходом пожаловалась спутнице на то, что не может найти заварочный чайник для зелёного чая, который очень любит. В монастыре батюшка пообщался с подругой врача, сама она от разговора уклонилась. И каково же было её изумление, когда на прощание о. Иоанн неожиданно подарил ей заварочный чайник — тот самый, который она искала! После этого портрет батюшки висел в её кабинете, а на каждую операцию она мысленно просила у него благословения. А с Евстолией Ивановной Лещевой батюшка подолгу говорил о необходимости охраны воды от загрязнения — это была тема её докторской диссертации, хотя сама она ни словечком не обмолвилась ему о том, над чем именно работает. Одна из жительниц села Троица, навещавших о. Иоанна в 1970-е годы, вспоминает, как по дороге в Печоры паломница по имени Мария сказала: «Поедем, посмотрим, как отец Иоанн там живёт». Когда женщины вошли в келию, батюшка сидел у окна, спиной к ним, и, не видя, кто именно вошёл, произнёс: «Ну что, Мария, посмотрела, как я тут живу?»

Сохранилось и множество свидетельств о «серьёзных» пророчествах о. Иоанна. Так, весной 1986 года он сказал архимандриту (ныне митрополиту Ловчанскому) Гавриилу (Диневу), что тот станет представителем Болгарской Православной Церкви в СССР — так оно и произошло в сентябре того же года, хотя никаких внешних предпосылок для этого вроде бы не было. В книге «Несвятые святые» митрополита Тихона (Шевкунова) описано несколько случаев, когда о. Иоанн не давал человеку благословения на какой-то серьёзный поступок, и в случае ослушания последствия всегда были самыми печальными. Так, одна влиятельная москвичка в 1993 году просила у о. Иоанна благословение на несложную операцию на глазах и, не получив его, всё же легла в больницу; на операционном столе с ней случился тяжелейший инсульт с параличом, и вскоре она умерла. Батюшка, узнав об этом, чуть не плакал: «Почему вы не делаете так, как я говорю? Ведь если я что-то говорю, то знаю, зачем!» Там же упомянут диалог о. Иоанна с женой Булата Окуджавы, которая жаловалась, что муж не крещён и равнодушен к вере: «Ты сама его окрестишь и назовёшь Иоанном». Так и случилось: в 1997-м, перед смертью, Окуджава принял крещение от собственной жены (в чрезвычайных обстоятельствах такое возможно) с именем Иоанн.

Вместе с тем о. Иоанн очень строго относился к тем, кто обращался к нему просто как к прорицателю. «А ведь Вы обращаетесь ко мне как к гадалке, — укорял он таких. — Мне знать, что с Вами будет завтра, не дано... Помолиться не откажусь, а вещать Вам о будущем не могу». Но иногда такие простодушные вопросы его веселили. Так, на серьёзную просьбу одного паломника «сказать мне мою жизнь», о. Иоанн со смехом ответил цитатой из пушкинской «Песни о вещем Олеге»:

— Миленький, да что ж я — «кудесник, любимец богов»?

Так же строго батюшка вразумлял и тех, кто пытался переложить на него всю ответственность за свои личные и семейные неурядицы. Но в любом случае обещал молиться за вопрошающих. А силе молитвы о. Иоанна дивились многие свидетели. Митрополит Тихон (Шевкунов) приводит пример, когда игумен Псково-Печерского монастыря Михаил (Цебенко, 1915—1995), выходя из монастырской столярной мастерской, «почувствовал себя столь плохо, что, как рассказывают очевидцы, там же упал и — умер. На взволнованные крики свидетелей несчастья прибежали несколько монахов, среди которых был и отец Иоанн (Крестьянкин). Отец Михаил не подавал никаких признаков жизни уже столь долго, что все собравшиеся в печали склонились над, как они были всецело уверены, новопреставленным. И вдруг отец Иоанн сказал:

— Нет, это не покойник. Он ещё поживёт!

И стал молиться. И по свершении той молитвы недвижимо лежавший открыл глаза... ожил». В дальнейшем он принял схиму с именем Мелхиседек и дожил до восьмидесяти лет.

Прощаясь с посетителями, о. Иоанн всегда помазывал их маслом, окроплял святой водой, причём очень обильно — некоторых буквально обливал с ног до головы, наливал и за шиворот. И непременно вручал им какой-нибудь гостинец. Чаще всего это были конфеты — шоколадные или обычные карамельки, просфорки, иногда эстонские шоколадки, монастырский хлеб. Мог дать яблоки, гранаты, сунуть банку варенья. Дарил он и маленькие фотоиконочки. Такие гостинцы от о. Иоанна до сих пор бережно хранятся в тысячах домов в России и за её рубежами. «Помажет, бывало, на прощание святым маслом, покропит святой водой, благословит, получишь от него подарочки, конфеты и везёшь домой, как сокровище, — это того самого отца Иоанна! И живёшь светлой памятью о нём и надеждой на его молитвенную память о тебе» (Г. П. Коновалова).

Особо ценными подарками были книги. Причём не обязательно духовного содержания. К примеру, одной монахине о. Иоанн вручил... «Сказку о рыбаке и рыбке» Пушкина. И пояснил свой подарок так:

— Вот для тебя первое Добротолюбие. Мы с тобой путь в монашество начнём с этой книги, будем учиться благодарности Богу за всё и терпению. Этого пока тебе и достаточно.

Любил ли о. Иоанн постоянное многолюдье вокруг него, радовался ли ему?.. Вряд ли. В одном из писем он замечал: «Богомыслием заниматься обстановка не позволяет. Но все стенания разбиваются о недвижимый камень веры: “так надо”, тако Богу изволися. Живи не как хочется, но как Бог велит» (это вариация на тему святителя Игнатия (Брянчанинова): «Монастырь наш шумен; но нечего делать: живёшь не так и не там, как и где бы хотелось, а где и как приводит непостижимый Промысл Божий»). А паломнице батюшка как-то с грустью признался, что ему почти не приходится побыть в келии одному. В утешении людей было его послушание, и он нёс его усердно, иногда в ущерб собственному здоровью. Возможно, он руководствовался словами святого Иоанна Кронштадтского: «Служитель Христов должен вести себя так, чтобы за ним, как за Христом, народ ходил толпами, то есть священник должен привлекать к себе прихожан словом и жизнию». А ещё наверняка помнил завет, который дал ему старец Симеон (Желнин): «Живи для всех, и спасёшься. Будь у всех под ногами». Иногда о. Иоанн действительно называл себя «половичком у всех под ногами». И полугрустно-полувесело просил у братии помолиться за него во время службы:

— Моя функция — суетиться, а ваша — Богу молиться.

Но иногда, накануне торжественных служб на Великие праздники, батюшка всё же устраивал себе своеобразный «затвор». Он забирался на стремянку у своего книжного шкафа и молча, ни с кем не общаясь, просиживал на верхотуре большую часть дня. Потом спускался, отдыхал часок и шёл в храм. Это была необходимая часть подготовки к службе, которую нельзя было отправлять кое-как, «на бегу», с головой и сердцем, переполненными чужими проблемами и горестями.

...На общение с паломниками уходила большая часть дня о. Иоанна. Принимал он их и тогда, когда этого не одобряло монастырское начальство (если шла проверка, паломников прятали в келии соседа, схимонаха Дамиана). Принимал и будучи больным. Г. П. Коновалова запомнила, как из келии батюшки вышла врач и строго сказала: «На месте отца Иоанна я бы вас не принимала», но вскоре приём возобновился. И даже когда болезнь сваливала батюшку с ног, он сокрушался в письме о том, что не может принимать людей: «Уж очень трудная нынче погода. Шарахается от -20 до +2 в один день. Где же нам выдержать такие скорости. Вот и полёживаем. На меня, верно, скоро в суд подадут — народ едет, деньги и силы тратит, а у меня всё дверь закрыта».

Но постоянное общение с паломниками не значило, что батюшка не участвовал в монастырской жизни. Напротив, он неопустительно присутствовал на братском молебне, дневном монашеском правиле, вечернем богослужении. «Однажды я была свидетельницей того, как, отпустив последнего посетителя, усталый батюшка, торопясь на вечернее богослужение, быстро подошёл к раковине, открыл кран и подставил голову под струю холодной воды. “Надо немного освежиться перед службой”, — сказал он при этом» (Г. П. Коновалова). А если опаздывал из-за паломников, долго извинялся перед братией:

— Услышу звон к службе, надо собираться в храм, а в келье ещё люди. Пока проводишь, бежишь, а по пути кто-то ещё остановит: «Батюшка, минуточку». На ходу благословляю: «Ни минуточки, ни минуточки, простите, опаздываю». Пробегаю мимо. Сделаю шаг, другой, а совесть-то и заголосит: «Куда бежишь? Молить и просить Бога? А сам не хочешь остановиться и выслушать!» По инерции сделаю два-три шага к храму, потом разворачиваюсь: «Милая, ну что там у нас?» Вот и опоздание — простите великодушно! Горе! И опаздывать грех, и отмахнуться, пройти мимо — беда!

О силе молитвы о. Иоанна уже говорилось выше. Видевшие его на службах неоднократно подчёркивали — он выделялся даже на фоне всех прочих подвижников благочестия, населявших обитель. Казалось, что он служит не в земном храме, а прямо перед Престолом Господа. Игумен Савватий (Рудаков): «На этой службе поминали всех ветхозаветных праотцев: Авраама и Исаака, Иакова и Иосифа... Затем вышли на литию. Службу возглавлял отец Иоанн. И вот когда он поминал всех ветхозаветных праотцев, называя их по именам, то возникло чувство: батюшка говорит так, как будто он их всех видит. Вот они проходят перед ним вереницей. А он крестится и кланяется каждому из них. И они его благословляют. Было немного страшно и как бы тесно в храме: будто церковь наполнилась ветхозаветными отцами и они совсем рядом.

Может, так чувствовали себя те, кто присутствовал при отдании поклонов друг другу преподобного Сергия Радонежского и святителя Стефана Пермского на расстоянии в десяток вёрст? Или те, кто присутствовал на службах святого и праведного Иоанна Кронштадтского, молящегося с таким дерзновением, как будто он стоит перед Владыкой и Господом нашим и просит Его милости?

И я почувствовал, что отец Иоанн уже духом общается с праотцами. Придя в келью, засомневался: может, это всё мне почудилось? Прелесть? Но когда я поговорил с другими отцами монастыря, они подтвердили, что испытывали то же самое».

Особенно торжественными были Пасхальные богослужения с участием о. Иоанна. Вспоминает иеромонах Иоасаф (Швецов): «Пасху просто невозможно описать. Он весь ликовал, и светился, и торжествовал; это постепенно и незаметно передавалось другим служащим. Наверное, самый большой и неизъяснимо сильный всплеск радости охватывал всех, когда батюшка выходил на амвон для приветствия народа радостным “Христос воскресе!”». Недаром многие называли о. Иоанна «пасхальным батюшкой».

Благоговейное отношение о. Иоанна к службе отмечали все, кто его знал. Он не мог, не умел служить «быстренько», «кратенько», «по привычке». Готовясь к службе, неторопливо надевал митру, прикладывался к каждому образку на ней. Когда шёл по монастырю, непременно с молитвой, благоговейно останавливаясь, кланялся каждой уличной иконе.

Самая служба о. Иоанна была необычайно осмысленной, наполненной до краёв. Он никогда не проговаривал скороговоркой «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу» — каждое слово было весомым, выпуклым, нагруженным смыслом. Таким же было чтение Евангелия — казалось, что он всякий раз впервые переживает описываемые в Книге Книг события, присутствует при них. Его молитва влекла за собой, переворачивала душу, в каком бы состоянии человек ни пришёл в храм. Описаны случаи, когда со служб о. Иоанна выходили с мокрыми глазами люди, совершенно до того равнодушные к вере. А те, кто не знал его в лицо и видел впервые в храме, среди других монахов, сразу же узнавали его, причём сами не могли толком объяснить, как именно.

Да и сам он, бывало, служил со слезами. «Как молитвенно проходили пассии! — вспоминала Т. П. Зотова. — С каким сердечным сокрушением, когда их возглавлял отец Иоанн! В какую-нибудь пассию он обязательно говорил проповедь. Храм был так набит молящимися, что невозможно было поднять руку, чтобы перекреститься. Вот акафист прочитан, батюшка встал у Распятия. И едва только он начинал говорить, как слёзы текли по его лицу, и невозможно было при этом остаться равнодушным, и весь храм заливался слезами вместе с ним».

Очень серьёзно о. Иоанн относился к клиросному пению. «Регент должен быть как солнышко, навстречу которому раскрываются все цветочки», — наставлял он руководителя церковного хора. К идее возрождения в полном объёме старинного знаменного пения он относился скептически, говорил, что в храме должны звучать только те песнопения, которые знакомы и понятны всем прихожанам. «Сам отец Иоанн пел очень хорошо, — вспоминал о. Владимир Правдолюбов. — Воодушевлённо, энергично, с чувством. Мы с ним и вместе пели — он первым голосом пел, а я вторым».

...Другим послушанием, занимавшим массу времени, была переписка. После 1981-го письмоводительницей старца была поселившаяся в Печорах Татьяна Сергеевна Смирнова, и основная тяжесть переписки ложилась на её плечи. Приходили на имя батюшки и письма, и телеграммы, и посылки, и денежные переводы. Иеромонах Никон (Горохов): «Я могу засвидетельствовать: будучи почтальоном, я приносил батюшке почту и денежные переводы; и не было случая, чтобы хоть один перевод он забрал себе — он всё отдавал монастырю и ничего не оставлял для себя». Кстати, монастырю о. Иоанн отдавал и свою пенсию. А тем, кто передавал ему письма, всегда ласково говорил: «Ну, почталиону (он произносил именно так, через «и») — честь по закону», и непременно давал какой-нибудь гостинец.

Письма сортировались по степени срочности и жанрам: кому-то нужно было ответить как можно скорее, кому-то — не очень, кого-то поблагодарить или поздравить открыткой. Быстрее всего батюшка реагировал на письма из раздела «Скорая помощь» — это значило, что ответ о. Иоанна жизненно важен немедленно. Был и раздел «Капризы». На протяжении почти всех 1980-х переписка эта шла, как мы помним, полулегально, так как настоятель о. Гавриил не одобрял паломничества к о. Иоанну.

Процесс ответов на письма выглядел обычно так: Татьяна Сергеевна усаживалась напротив о. Иоанна на низенький стульчик (его и сегодня можно видеть в келии), а батюшка, сидя на знаменитом зелёном диванчике, читал полученное письмо и отвечал вслух. Келейница записывала ответ на конверте письма (чтобы не перепутать адресата), а уже дома перебеливала ответ. Конверт с черновиком оставался у батюшки.

Два раза в год, на Рождество и Пасху, для письмоводительницы наступала особо горячая пора — батюшка отправлял тысячи открыток с поздравлениями. И самым трудным было даже не надписывание адресов по ночам, а... поиск подходящих по тематике открыток: ведь в СССР их попросту не было. Но на жалобы и протесты батюшка неумолимо отвечал:

— Не срамите мою седую голову! Нужны открытки, соответствующие духу праздника. Всё должно быть со смыслом, а не наобум и как попало.

Приходилось делать открытки самим — рисовали, делали фотокопии и фотоколлажи. Каждую такую открытку батюшка подписывал собственноручно; сколько это отнимало у него времени и сил — Бог весть.

Письма батюшки — очень разные. Это ни в коем случае не формальные отписки, а всякий раз глубокие, обстоятельные ответы на обращённые к нему вопросы. Люди спрашивают о разном — можно ли молиться за самоубийцу, как заставить мужа бросить пить, каким образом общаться с неверующими родственниками, стоит ли уходить в монастырь... И на каждый такой вопрос батюшка не просто отвечает, а как бы беседует на бумаге с недоумевающим человеком. Читая его письма, будто слышишь его голос — неторопливый, вдумчивый, полный заботы и сочувствия к тем, кто пишет. А общее мнение всех его адресатов лучше всех выразила минчанка Галина Терентьевна Сытенко: «За все к тому времени почти 50 лет жизни я не получила столько любви, отеческой нежности, столько внимания к моей судьбе, к моим трудностям, проблемам, заботам, сколько вложил отец Иоанн в каждую фразу своего письма».

Часто между о. Иоанном и незнакомым ему человеком начиналось длительное письменное общение, продолжавшееся годами. Так, однажды в монастырь пришло письмо из Ленинграда от человека по имени Евгений. Он сокрушался о том, что в Александро-Невской лавре заброшен и разрушается надгробный памятник на могиле композитора Н. А. Римского-Корсакова. Наверняка автор письма хотел получить от батюшки совет о том, как лучше увековечить память композитора, но ответ был на совершенно иную тему: «Евгений, дорогой Евгений, что такое разрушенный памятник известному композитору, когда наша собственная душа разрушена до основания и искалечена по нашей вине, а не по нерадению кого-то?» Так началась переписка, перешедшая в глубокие и серьёзные духовнические отношения. Евгений и о. Иоанн так никогда и не встретились в реальности, но письма от Евгения продолжают приходить в Псково-Печерский монастырь и сейчас, после смерти батюшки. И в них — благодарность за указанный когда-то истинный путь...

К счастью, письма о. Иоанна многократно издавались, и сейчас не только у непосредственного адресата, но и у всех желающих есть возможность «услышать» голос печерского старца, запечатлённый на бумаге.

«Дорогая Н.!

Волю Божию можно и нужно выполнять в любом деле и при любых занятиях и на любом месте. Дело не в том, чем мы занимаемся, но как относимся к делу и что для нас главное. Так что не сетуйте на творчество, это занятие ничем не хуже всякого другого. Если ты не забываешь, во Имя Кого и во имя чего ты творишь, то и отношение будет разное: одно дело — во славу Божию проповедовать творчеством и жизнью своей идеи, которые принёс Спаситель, другое дело — во славу свою блеснуть, отличиться. Разбирайся, детка!»

«Дорогая О.!

Не Господь наказывает нас, нет! Наказываем мы себя сами — тем, что живём без Бога. И какие бы хорошие ни были мы по человеческим меркам, там, где нет Бога, нет жизни живой, созидающей, нет радости жизни. Где нет Бога, там хозяйничает враг Божий.

И “наказание” или жизненная туга — это его проделки. А когда человек после долгого вражьего водительства обращается к Богу, то и тут начинается на какое-то время усиленная месть врага, и нужно много терпения и несомненной веры, что враг силён, но всесилен лишь Господь, и Он не оставит усердно прибегающего к Божией помощи».

«Дорогая о Господе Е.!

Письмо Ваше получил. О Вас и болящих, страждущих сыновьях Ваших молимся, но очень трудно помочь Вам, ведь ни тот, ни другой не признают единственного источника здравия — Бога. Молитесь о них усердно Вашей материнской молитвой, но, конечно же, насильно в церковь не тащите — без веры все Таинства для человека не действенны. Почитайте о Саше канон о болящем хоть раз в неделю, и молитесь такой молитвой: “Боже! Ты знаешь всё, и любовь Твоя совершенна, возьми же жизнь моих болящих, страждущих чад А. и В. в Свою руку и сделай то, что я жажду сделать, но не могу. Аминь”. И мы помолимся, но наша молитва только в помощь Вашей, материнской.

Укрепи Вас Господь в терпении».

«Дорогая Т.!

Молюсь о тебе всегда, да не оскудеют в тебе дары Господни, не омрачит житейская суета чистоту сердца и души твоей. А крылышки наши иногда повисают, и нет сил взмыть в небо, это ничего, это наука из наук, которую мы проходим, лишь бы желание видеть небо над головой, небо чистое, звёздное — небо Божие, не исчезло. А слёзы, труд, болезнь сердца на нашем пути неизбежны. Не исчезай, чадце. О мамочке будем молиться».

Тут и там по письмам батюшки разбросаны бесценные советы духовным чадам — как укрепиться в вере, как сделать так, чтобы она постоянно присутствовала в жизни, как противостоять греху. Эти советы давались во время, когда у людей не было зачастую ничего, кроме неумелого, но искреннего желания пойти в храм. Невозможно было достать ни книги духовного содержания, ни текст простейшей молитвы, ни икону, ни нательный крестик. Но и сейчас, когда всего этого в избытке, советы батюшки звучат вполне актуально, ведь ныне человек испытывается не отсутствием или наличием в доме икон, а другими, куда более принципиальными вещами...

«В церковь очень часто не подавайте, по памятным датам хорошо служить Литургию, а в остальное время молитесь сами. Да и не выстаивая пред иконами целый день, а памятью Божией в обычном своём делании житейских попечений. Кратенько, легко и даже весело, обращаясь к Господу: “Господи, помилуй!”, “Господи, прости!”».

«Чаще молитесь краткими молитвами: “Господи! Благослови!”, “Господи! Помоги!” — приучаясь всё в жизни делать с Божьего благословения и с Божьей помощью. А ещё примите к сердцу такую молитву: “Господи! Тебе всё ведомо, сотвори со мной, как изволишь. Аминь”».

«Ежедневно читай одну главу Евангелия и две главы Апостола, а также кратенькое утреннее и вечернее правило».

«Если хочешь узнать, что такое истинная любовь, прочитай Святое Евангелие, а в первую очередь 1-ое послание к Коринфянам, главу 13-ю».

«Я бы только предостерёг Вас от показного проявления появившихся в Вас христианских взглядов — это будет расхищение того, чего ещё Вы не приобрели в свою собственность. И другим говорить о Боге, когда у них ещё нет склонности слышать о Нём, не надо. Вы провоцируете их на богохульство. А Вы не спешите, молитесь о том, кому хотели бы помочь, и предавайте их Богу. У Него сила и власть — реальные, а наши — кажущиеся».

«Молитесь Господу о даровании Вам духовника. Но не спешите первого встречного священника назвать духовным отцом. Ходите в церковь, исповедуйтесь, спрашивайте о волнующих Вас вопросах у многих, и только когда поймёте, что из многих — один самый близкий душе Вашей, будете обращаться только к нему».

«Почитайте во утешение себе и вразумление святителя Феофана Затворника. Другого указать не могу. У него всё чисто по любви сердечной к людям — чадам Божиим — и истинно и свято канонически». Творения глубоко почитаемого им святителя Феофана о. Иоанн советовал изучать внимательно: «Очень тебя прошу, полюби святителя Феофана Затворника. В его писаниях вот уж где живая вера потоком изливается на полюбившего его»; «Для начала начните руководствоваться книгами святителя Феофана Затворника Вышенского. Это надёжнее»; «Помощником вам, если захотите, сейчас мог бы быть Святой святитель Феофан Затворник. Для начала почитайте его книгу “Что такое духовная жизнь и как на неё настроиться”. Да почаще причащайтесь Святых Христовых Таин. Так и будем проходить курс обучения жизни в Боге, начиная с первого класса, а не с институтской скамьи»; «Вам на все Ваши недоумения, вопросы и заблуждения — ответит и поведёт по жизни истинный старец и православный архиерей — Святой святитель Феофан, Затворник Вышенский. Другого я указать Вам не могу. У святителя Феофана всё кристально чисто, и по любви сердечной к людям — чадам Божиим, и всё истинно, свято и безукоризненно канонически. Он на данном этапе Вам поможет больше, чем кто-либо другой».

Свои наставления батюшка всегда давал очень деликатно. В финале одного из писем он извиняется перед адресаткой: «Вы меня, Христа ради, простите. Я ведь не пустые слова пишу Вам, а говорю от сердца и от своего большого жизненного опыта, я говорю Вам со своего жизненного креста (и потихоньку, только для Вас одной скажу, что он — крест-то — у меня тоже немалый, и слава Богу за всё)».

Если же о. Иоанн сталкивался с тем, что явно расходилось с нормами христианской жизни, тон его письма мог быть совсем иным. Ведь обращались к нему и люди, которые делали самые первые шаги к вере (и даже слово «Бог» ещё писали со строчной буквы), и те, которых интересовала главным образом не вера, а они сами, и просто любопытствующие. Таким о. Иоанн твёрдо советовал сначала разобраться в себе, сделать труд узнать хотя бы элементарные вещи, а потом уже писать ему. Если человек не понимал обращённых к нему наставлений с первого раза, батюшка отвечал кратко: всё в предыдущих письмах, повторяться не буду. А вот письмо женщине, соблазнившей священника:

«Раба Божия М.!

Как-то даже трудно именовать Вас этим именем, ведь сейчас Вы вполне раба вражия.

И всё-то понимаете, но душа споткнулась о сластолюбие, а враг удовлетворён, что уловил священника и отнял его у Бога. Ведь всё, что сейчас этот священник совершает у престола, падёт на его голову горящими угольями, а Вас враг уведёт и из Церкви равнодушием к своему спасению.

Бог поругаем не бывает, а вы оба именно это и делаете.

Падать людям свойственно, но, упав, надо тут же вставать. У вас же не просто падение — вы попрали Божию благодать, данную человеку при рукоположении.

Грехи ваши надо исповедовать Архиерею, иерей их разрешить не может. Грехи легко совершать, а на восстание от греха надо много усилий и труда. Но жизнь так коротка, а впереди — вечность. Сейчас свидетельствую, что ад ждёт вас обоих. Идите к Владыке оба, если хотите спасения себе и священнику».

А вот — явный разрыв отношений:

«С. с семейством!

Бог да простит вас.

Я не в первый раз сталкиваюсь с ситуацией, когда моим именем мнимые “доброжелатели” творят свои личные, корыстные дела. Так что ваши поступки меня не удивили. Но зато стало совершенно очевидно и для меня, и думаю, что и для вас, что духовнических отношений нет, не было и быть не может. Всё это показало, что не я вами руководил, а вы активно пытались управлять мной.

Да не будет! Так что за всё происшедшее благодарю Бога. Призываю на вас Божие благословение, и да умирит ваше покаяние вашу совесть. Писем же брать от тех, кто не верит ни письменным моим ответам, ни устным, я не буду и впредь».

Многим адресатам о. Иоанн посылал вместе с письмами выписки из творений Святых отцов. В те годы раздобыть какую-либо духовную книгу в СССР было возможно разве что по большому «блату», а имена святителей Игнатия (Брянчанинова) и Феофана Затворника говорили что-то только богословам. Поэтому цитаты из них воспринимались как настоящие откровения. А учитывая умение батюшки подбирать выписки, как нельзя подходившие к каждому конкретному случаю, это была настоящая духовная аптека. Так своё собрание цитат называл и сам о. Иоанн.

Кроме ответов на письма, была ещё одна важная работа — составление проповедей. В отличие от множества легендарных «златоустов» русской Церкви, чьи проповеди лились словно песня, о. Иоанн в старости не был, что называется, записным проповедником. До лагеря он мог говорить с амвона экспромтом часами, но под конец жизни проповеди произносил уже не «от себя», а читал по-написанному. Такая практика завелась в 1962-м на Рязанщине, где председатель сельсовета в Борце требовал предоставлять ему текст каждой произнесённой в храме проповеди в письменном виде. О. Иоанн начал записывать свои проповеди в тетради, которых со временем накопилась целая гора. Благодаря этому надзору тексты почти всех его проповедей сохранились. И хотя встречались среди прихожан те, кто был недоволен длиной батюшкиных проповедей или находил их не особенно оригинальными и яркими, большинство людей, слышавших их, утверждали: слово о. Иоанна заставляло прихожан буквально трепетать. Сейчас у всех желающих есть возможность и услышать аудиозапись батюшкиных проповедей, и увидеть их съёмку — она издана на многочисленных дисках, выложена в свободном доступе на YouTube. На данный момент, по подсчётам историка Церкви о. Алексия Пикова, известны 202 проповеди о. Иоанна, 93 из них изданы и ещё 90 доступны в аудиоформате.

С 1981 года Татьяна Сергеевна Смирнова понемногу записывала и воспоминания батюшки. Вернее, это были эпизодические отрывки, призванные проиллюстрировать ту или иную жизненную ситуацию для посетителей. Со временем из них слагались главы книги, которую сам о. Иоанн назвал «Память сердца». Ему эта удивительная память была присуща всегда — он помнил всех, кто бывал у него со своими горестями; бывало так, что писавшие ему путали его имя (!), а о. Иоанн в ответе перечислял все жизненные ситуации, с которыми к нему обращался человек ранее, спрашивал о судьбе его родных, точно называя их по именам.

Именно так, из сугубо практических бесед, складывалась и другая, пожалуй, самая знаменитая книга о. Иоанна Крестьянкина — «Опыт построения исповеди». Сталкиваясь с огромным количеством людей, бывавших в монастыре у исповеди, батюшка наблюдал, что зачастую они не знают, как именно нужно исповедаться, что делать, что говорить и самое главное — попросту не осознают свою греховность. Сама по себе возникла потребность в своеобразной «азбуке исповеди». Для воспитанной в духе атеизма страны это был бесценный духовный учебник. Доходчивым и простым языком батюшка разъяснял в нём на примерах десяти заповедей и заповедей блаженства, из чего именно складывается грех, как он зарождается и почему покаяние необходимо для спасения. В основу книги были положены беседы, которые батюшка проводил на первой седмице Великого поста, после чтения покаянного канона Андрея Критского. «Опыт построения исповеди» в машинописных копиях широко распространялся в СССР, затем неоднократно переиздавался и, без преувеличения, является одной из наиболее популярных и доступных духовных книг на русском языке вообще.

С другими насельниками монастыря о. Иоанна связывали тёплые и душевные отношения. Он всегда стремился как-то утешить и ободрить монастырского казначея архимандрита Нафанаила, сочувственно говорил о его послушании: «Бухгалтерия — это сушка мозгов». Дружеские отношения связывали его с благочинным, игуменом Александром (Васильевым). О. Иоанн снабжал его крестами для постригов, передавал аккуратно перепечатанные духовные наставления для послушников, иноков, монахов и схимников. С трогательным вниманием батюшка относился к именинникам среди братии — в день именин он непременно дарил виновнику торжества пакет с гостинцами, где были духовное наставление, иконка, сладости. А когда наставало время провожать насельника в последний путь, торжественно и возвышенно готовил усопшего к погребению.

За ежедневной круговертью (а на самом деле — большой и тяжёлой битвой за людские сердца и души) у о. Иоанна практически не оставалось времени на что-то «своё», «личное». Читать приходилось урывками, и преимущественно это были духовные авторы; из светских батюшка любил Гоголя, мог цитировать его наизусть целыми страницами. Очень почитал также великого русского поэта XIX столетия Василия Андреевича Жуковского, говорил, что он был святым человеком, неоднократно цитировал его в проповедях. Толстому он предпочитал Достоевского и настоял, чтобы келейница приобрела для себя полное собрание сочинений Фёдора Михайловича в тридцати томах, которое начало выходить в 1972-м.

Потребности о. Иоанна в еде и питье были крайне скромными. Конечно, паломники передавали ему весьма дефицитные в то время вкусные вещи, но долго они у него не задерживались — «уходили» в качестве подарков очередным гостям. Хотя батюшка и признавался, что любит шоколадные конфеты, но любовь эта с некоторых пор была «платонической» из-за диабета, так что конфетами он одаривал визитёров (причём после того, как одна из коробок оказалась с белым налётом, тщательно проверял, чтобы сладости были качественными). Бывали и просто смешные случаи. Так, одна женщина на Успенской площади дала ему апельсин, но о. Иоанн буквально через пять шагов подарил его какому-то мальчику. Дарительница возмутилась:

— Батюшка, но это я же вам отдала!

— Но ведь насовсем отдала?..

В праздники, на чей-нибудь день рождения батюшка мог символически пригубить стаканчик вина (на вопрос, можно ли в монастыре употреблять алкоголь, о. Иоанн отвечал: «Можно. У нас здесь сухого закона нет, но нечасто и понемногу»). Очень любил русскую баню. «Посещал её чинно и основательно, — вспоминал иеромонах Никон (Горохов). — Приходил он не один, а в сопровождении помощника, который пособлял ему раздеться, одеться и помыться. Помощником у него в последнее время был Лёша-чукча, как мы его звали, потому что он много лет провёл на Севере среди чукчей и много нам рассказывал интересных историй. Он любил батюшку сыновней любовью и ухаживал за ним, как сыночек, хотя сам имел уже и внуков. Помню, помоет он батюшку, и отец Иоанн ему говорит: “Ну, Лёшенька, теперь моя очередь тебе спинку потереть”. И так натрёт Лёшкину спину, что бедный Лёша аж пищит, а батюшка только приговаривает: “Это ничего, Лёшенька, это мы твои грешочки оттираем”. А грешочки у дяди Лёши были немалые, но вот ведь пришёл на покаяние, да так и остался при обители».

...Отбой в обители — в 23.00. Но сосед о. Иоанна, благочинный монастыря о. Александр (Васильев), ещё далеко за полночь слышал голоса из его келии: посетители приходили и ночью. Потом вечернее правило. И так же, как легко представить первые слова каждого дня батюшки, легко понять, какие слова он произносил последними: «В руце Твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой: Ты же мя благослови, Ты мя помилуй и живот вечный даруй ми. Аминь».

Сколько и когда о. Иоанн спал — оставалось загадкой даже для самых близких ему людей. Сам он рекомендовал другим спать семь часов (во время болезни — восемь), но правилу этому явно не следовал: задолго до рассвета — снова подъём. Нет сомнения, что другой человек изнемог бы от такого режима и физически, и духовно, причём очень быстро. А батюшка, которому в апреле 1985-го исполнилось 75, жил на такой высокой ноте из месяца в месяц, из года в год.