Отец Иоанн (Крестьянкин)

Глава 10 СМУТНОЕ ВРЕМЯ

О. Иоанн стал насельником Псково-Печерского монастыря в 1967 году — во время, которое ныне принято называть «началом застойного периода». Формально «застой» продолжался до смерти генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева, последовавшей 10 ноября 1982-го, а фактически продлился ещё несколько лет.

После смерти Патриарха Алексия Русскую Православную Церковь с 3 июня 1971 года возглавлял Патриарх Московский и всея Руси Пимен (Извеков). На протяжении года он оставался Патриаршим местоблюстителем, так как власти не разрешили провести Поместный Собор в год столетия Ленина.

Несмотря на то, что на фоне хрущёвских гонений брежневское время было для Церкви относительно спокойным, в 1970-х число приходов в СССР продолжало сокращаться. Если в 1971 году в стране насчитывалось 7274 прихода, то пять лет спустя — 7038. В основном тогда закрывались небольшие сельские храмы — из-за массового перемещения жителей сел и деревень в города (численность городского и сельского населения в стране сравнялась в 1961-м, а в дальнейшем городское преобладало над сельским). В конце 70-х процесс закрытия храмов замедлился, и к 1981-му в СССР насчитывалось 7007 приходов. Одной из самых серьёзных проблем Церкви тех лет была кадровая. Сказался сильнейший удар, нанесённый Хрущёвым в начале 1960-х по семинариям: с 1971 по 1975 год число священников и диаконов в стране сократилось (соответственно с 6234 до 5994 и с 618 до 594; для сравнения — на 1914 год в России было 3603 протоиерея, 49 631 иерей и 15 694 диакона). Почти у половины священнослужителей не было даже общего среднего образования, более половины из них были старше 60 лет, многие окормляли по два-три прихода.

В среднем посещаемость храмов по стране снижалась, так как абсолютное большинство населения СССР составляли люди, выросшие вне Церкви, — атеисты, равнодушные к вере либо сознательно отказавшиеся от неё после переезда в город из деревни в погоне за всем «передовым». Сокращалось число отпеваний, венчались лишь 2-3 процента людей, вступавших в брак. К тому же «мирное сосуществование» советской власти и Церкви во многом было только внешним. Валерий Николаевич Сергеев вспоминал: «Безобразия продолжались и при Брежневе, лично симпатизировавшем православию. Нередки были случаи покушений на духовенство с помощью устраивавшихся КГБ катастроф. Из близких моих знакомых пострадали известный московский священник-правозащитник о. Димитрий Дудко (с переломом обеих ног) и старообрядческий протоиерей, отец десяти детей Евгений Бобков (погиб)». Публично отстаивать свои «религиозные убеждения» по-прежнему значило вычеркнуть себя из политической и общественной жизни, отказаться от карьеры в какой бы то ни было области; посещение храма, как и раньше, было связано с немалыми трудностями, на праздники людей моложе сорока лет в церкви просто не пропускали комсомольские патрули. Сложно было попасть даже на похороны уважаемого священника (так, после смерти в Белгородской области почитаемого народом архимандрита Серафима (Тяпочкина, 1894—1982) на поезда, уходившие из Москвы в Крым и на Кавказ, не продавали билетов до Белгорода). На фоне закрывавшихся десятками храмов регистрация каждого нового прихода, постройка новой церкви становились событием. Так, в 1978 году регистрация семи приходов и возведение четырёх храмов (это на весь СССР!) были упомянуты Патриархом как немалые достижения.

Но парадоксальным образом именно в это время, как уже говорилось выше, в среде интеллигенции возникает мода на православие, увеличивается число людей, принимающих крещение, особенно в городах. Автор этих строк, принимая крещение шестилетним ребёнком в 1980-м, запомнил, что атмосферы секретности вокруг этого события не было, хотя, вероятно, для отца, старшего офицера Советской армии, и мамы, работника школьной библиотеки, последствия в случае чего могли быть неприятными. Но особой тайны из происходящего уже не делалось, хотя, конечно, никто ничего и не афишировал.

Об истоках такого поворота писал Д. Е. Фурман: «Если в конце 50-х — в 60-е годы хрущёвская либерализация в какой-то мере оживила веру в идеалы революции, то 70-е годы стали годами крайнего разочарования интеллигенции в официальных лозунгах, когда какие-либо надежды на перемены к лучшему были утрачены. Между тем церковь — фактически единственная легальная организация с неофициальной и более того — противоположной официальной идеологией, которая относительно безопасна (тем более что её совершенно не обязательно демонстрировать). В этой ситуации движение к церкви и религии становилось совершенно естественным — так же, как до революции было совершенно естественным движение к атеизму. В интеллигентских кругах распространялись самые разные религии. Но поскольку в основе этого движения всё же лежало отталкивание от настоящего и романтизация национального прошлого, наиболее выигрывало от него православие, куда переходило множество видных представителей интеллигенции (так же, как в республиках с иной национальной религиозной традицией наиболее выигрывали эти национальные религии). Атеизм же в определённых интеллигентских кругах становился просто чем-то неприличным — как до революции в передовых интеллигентских кругах “неприличной” была религиозность. И если до революции у нас в интеллигенции было мощное атеистическое крыло, а в народе господствовало формальное православие, то теперь ситуация становилась противоположной». «Быть верующим и ходить в храм Божий — это было страшно революционно», — подтверждал в одном из своих интервью лидер группы «ДДТ» Юрий Шевчук, пришедший к вере в конце 1970-х.

Из советского кинематографа и литературы ушли прямые нападки на православие (последним откровенно антирелигиозным советским фильмом стал «Ищу мою судьбу» 1974 года). Правда, образы священников и монахов по-прежнему никак не вписывались в категорию «положительных», но герои фильмов и романов всё чаще, пусть даже мельком или в качестве экскурсантов, заходили в храмы, задумчиво рассуждая о красоте старинных фресок и обрядов, сетуя по поводу бесповоротно разрушенного и утраченного наследия. И если в 1960-м вышедшая в серии «ЖЗЛ» биография Андрея Рублёва авторства В. С. Прибыткова содержала многочисленные проклятия в адрес «невежественных церковников», замалчивавших творения великого мастера, и ряд других дичайших пассажей («История церкви вообще есть история издевательства над народными ценностями», «Христианские проповеди Рублёва, его вера в бога, объясняемые эпохой художника, — всё это чуждо нам и не может быть принято», и т. п.), то изданная в 1981-м в той же серии безупречная книга В. Н. Сергеева была выдержана полностью в православной традиции. Автору и издательству, конечно, потом досталось от рецензентов, но, во-первых, гораздо больше было рецензий положительных, а во-вторых, репрессиям за такое инакомыслие уже не подвергали. Минул всего-то 21 год, но эпоха была уже совершенно иной.

На торжественном заседании 25 мая 1978 года, посвящённом 60-летию восстановления Патриаршества, Патриарх Пимен говорил: «Сколько же верующих объединяет Святая Церковь? Паства наша многомиллионная. Ввиду разнообразия активности их духовной жизни и при отсутствии традиции нашей Церкви вести статистический учёт верующих, назвать конкретные цифры невозможно. Наша Церковь радуется умножению своих чад и скорбит при их утрате». По приблизительным данным, в конце 1970-х годов в СССР насчитывалось около 30-40 миллионов воцерковлённых людей, а крещённых по православному обряду было более 100 миллионов (при общем населении 262,4 миллиона человек). Для сравнения — в КПСС в конце 1970-х состояло 15,3 миллиона человек.

Государство продолжало регулировать деятельность Церкви при помощи отдельного органа — созданного в декабре 1965 года Совета по делам религий при Совете министров СССР. Он объединил в себе функции Совета по делам Русской Православной Церкви (1943—1965) и Совета по делам религиозных культов (1944—1965). По сравнению со сталинскими и хрущёвскими годами статус Совета был значительно повышен — его уполномоченные приравнивались к начальникам главков при Совминах союзных республик. Как и прежде, Церковь в СССР «курировали» чины КГБ. Совет по делам религий возглавлял генерал-лейтенант В. А. Куроедов; кроме того, в структуре КГБ в июле 1967 года был создан 4-й отдел 5-го управления, занимавшийся «работой по линии религиозных организаций». Начиная со второй половины 1970-х на должностях уполномоченных по делам религий начали появляться выходцы из партийных и комсомольских структур. Причём иногда уполномоченные брежневских времён втайне сочувствовали и даже помогали своим «подопечным». Меняли взгляды и уполномоченные «старой закалки». Так, о. Владимир Правдолюбов вспоминал, что рязанский уполномоченный, отставной офицер КГБ П. С. Малиев в 1970-х говорил ему:

— Вы имейте в виду, что в церкви находятся люди, которые проверяют Ваши проповеди на предмет того, чтобы Вас на чём-то поймать. И люди некомпетентные. Поэтому будьте предельно чётким и ясным в Вашей проповеди и не задевайте запретных тем. Чтобы не было двусмысленности, не было к чему прицепиться.

Да что там уполномоченные, если сам глава государства Л. И. Брежнев за три дня до смерти, 7 ноября 1982-го, на кремлёвском приёме обратился к Патриарху Пимену с просьбой заочно отпеть его после кончины!.. В устах любого предшественника Брежнева такой пассаж был бы просто непредставим. Просьба генерального секретаря была выполнена...

«Застойные» годы ознаменовались и началом того, что можно обозначить как церковное диссидентство. Первой «ласточкой» стало открытое письмо священников Николая Эшлимана и Глеба Якунина Патриарху Алексию (ноябрь 1965-го); текст этого письма написал обновленец со стажем А. Э. Краснов-Левитин, «сосиделец» о. Иоанна по Гавриловой Поляне. В июле 1966-го по Би-би-си прозвучало «Открытое письмо верующих Кировской (Вятской) епархии Патриарху Алексию и всем верующим Русской Церкви», написанное кировским пенсионером Борисом Талантовым и подписанное двенадцатью верующими. В итоге Талантов был арестован, получил два года тюрьмы и умер в заключении (в 1981 году он был канонизирован как мученик Русской Православной Церковью за границей). На протяжении 1960-х не раз обращался к Патриарху с полными критики письмами уволенный на покой в Жировицкий монастырь архиепископ Гермоген (Голубев). В конце десятилетия в «тамиздате», то есть за рубежом, начали выходить быстро набравшие популярность книги о. Александра Меня.

Широкую известность в 1972 году приобрело так называемое «Великопостное письмо» А. И. Солженицына Патриарху Пимену. В нём известный писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе фактически призывал русскую Церковь встать на путь бескомпромиссной борьбы с советской властью. Патриарх, прочитав письмо, заметил:

— Побыть бы ему в моих башмаках только пару дней... Но пусть пишет!

В 1976 году был создан Христианский комитет защиты прав верующих в СССР во главе с Глебом Якуниным. Три года спустя глава комитета был арестован, он находился в заключении и ссылке на протяжении девяти лет. Тогда же КГБ были ликвидированы религиозно-философские семинары в Москве, Ленинграде и Смоленске, а о. Дмитрия Дудко вынудили выступить по телевидению с «признанием» в том, что он действовал по заданию ЦРУ и впредь будет воздерживаться от политической деятельности.

В целом же православное диссидентство «застойных» времён во многом граничило с расколом и было своеобразным кривым зеркалом обновленчества. Ведь если обновленчество изначально задумывалось как некая «советская» церковь, то диссиденты 1960—1970-х ратовали за церковь «антисоветскую», то есть не запятнанную сотрудничеством с властью и партией и к тому же сильно модернизированную в экуменическом духе. Поэтому неудивительно, что Глеб Якунин пришёл в конце концов к созданию собственной так называемой «Апостольской православной церкви», а отзывы православных иерархов о творчестве о. Александра Меня крайне разноречивы (о. Иоанн Крестьянкин, не осуждая его лично, говорил: «Общаться с ним не надо, книгами его пользоваться не надо»).

Сейчас принято считать, что бесповоротные перемены в жизни СССР начались сразу же после прихода к власти М. С. Горбачёва, ставшего генеральным секретарём ЦК КПСС 11 марта 1985 года, ровно за месяц до 75-летия о. Иоанна. Якобы именно с этого момента резко завершился брежневско-андроповско-черненковский «застой» и сразу же началась перестройка — грандиозное обновление во всех сферах жизни страны, в итоге приведшее к распаду СССР.

На самом деле такая картина является до предела упрощённой. Ни о какой перестройке речи поначалу не шло — 20 апреля 1985-го был выдвинут лозунг «Ускорение», закреплённый на XXVII съезде КПСС в феврале-марте 1986-го. О «Перестройке» же как о государственной политике речь зашла только в январе 1987-го на очередном Пленуме ЦК КПСС. Хотя и до этого в жизни страны наметился какой-то нездоровый сдвиг. Словами это было не выразить, скорее это было то, что называется «духом времени». Антиалкогольная кампания (май 1985-го), катастрофа на Чернобыльской АЭС (апрель 1986-го), трагедия пассажирского парохода «Адмирал Нахимов» (август 1986-го) и беспорядки в Алма-Ате (декабрь 1986-го) были восприняты как буревестники надвигавшихся испытаний. А в 1987-м на страну действительно рухнул девятый вал новаций буквально во всех сферах жизни — от СМИ, начавших взахлёб публиковать и показывать разоблачительные материалы о прошлом, до первых «кооператоров» и выхода на публичные сцены советских рок-групп.

Но при этом как-то забывается одна особенность перестройки: вплоть до 1988 года СССР оставался не просто атеистическим, а прямо антирелигиозным государством. Так, 24 ноября 1986-го во время выступления в Ташкенте Горбачёв заявил, что с «проявлениями религиозности» нужно вести решительную борьбу, а Глеб Якунин находился в ссылке до марта 1987-го. Продолжались и новые аресты — так, члена православной группы рижского поэта Владимира Френкеля арестовали в 1985-м. «В СССР и других социалистических странах пропаганда атеизма — часть коммунистического воспитания», — утверждали энциклопедические словари в конце десятилетия. И в общем-то ничего удивительного в этом не было. От коммунистической идеологии советское государство не отказывалось до последних месяцев своего существования, а борьба с религией всегда была одной из важнейших составляющих этой идеологии. Тем более что поначалу Горбачёв носился именно с идеей возвращения к «ленинским нормам», воспринимая перестройку как некую реинкарнацию революции, а значит, верующие могли ждать от государства чего угодно — вплоть до повторения хрущёвского безумия начала 1960-х.

Но Советский Союз конца 1980-х уже не был страной, которая могла позволить себе никак не реагировать на вызовы остального мира. В 1986-м случились не только Чернобыль и «Нахимов» — резко обрушились мировые цены на нефть, а благополучие Советского Союза во многом держалось именно на них. Срочно нужно было встраиваться в новую реальность, налаживать те связи, которые, казалось, были разорваны окончательно. А для этого требовалось проявить те качества, которые ценил западный мир — толерантность, терпимость, широту взглядов. К чему это привело, мы хорошо знаем, но тогда, в середине 1980-х, в Кремле надеялись, что внешняя «смена картинки», этакая вторая версия НЭПа, широкая либерализация позволят стране выйти на новый уровень. Председатель Совета по делам религий в 1984—1989 годах К. М. Харчев свидетельствовал: «СССР к тому времени нужна была помощь Запада, так как у страны возникли проблемы с экономикой, начали всё больше и больше брать за рубежом деньги в долг. У руководства государства сформировалось мнение, что с точки зрения внешнеполитических задач и укрепления позиций КПСС внутри государства надо изменять политику в отношении Церкви». И в 1988-м с целью «освежения имиджа» СССР на мировой арене было принято решение широко отметить 1000-летие Крещения Руси. Впоследствии К. М. Харчев утверждал, что именно он «был инициатором идеи отпраздновать 1000-летие Крещения Руси как всероссийский праздник, как праздник не только Церкви, но и национальной культуры, празднование которого помогло бы единению верующих и неверующих, преодолению отчуждения между ними, но в ЦК КПСС были против, а М. С. Горбачёв поддержал». Собственно, именно с этого момента в государстве и начала меняться политика в отношении религии.

Изначально великий юбилей собиралась отмечать только Церковь. Создание юбилейной комиссии в 1980-м сопровождалось целым «залпом» издевательских статей в советской прессе под заголовками «А что будет праздновать русская церковь?», «А было ли “крещение Руси”?» и т. п. Но в раннегорбачёвское время подобное отношение уже не соответствовало внешнеполитическим задачам советской власти. И в июле 1986-го в Киеве, в мае 1987-го в Москве и в феврале 1988-го в Ленинграде прошли три международные конференции, посвящённые истории Русской Церкви; в августе 1987-го большой резонанс вызвала статья академика Б. В. Раушенбаха о значении Крещения Руси. С огромным интересом была воспринята премьера в Центральном доме художника картины Валерия Балабанова «Пловец», изображавшей отражающийся в воде бассейна «Москва» храм Христа Спасителя, некогда стоявший на месте бассейна.

Именно в преддверии юбилея, 17 мая 1983 года, Церкви был передан московский Свято-Данилов монастырь, где разместились отдел внешних церковных сношений и Синодальная библиотека (изначально планировалось передать Церкви Донской монастырь; этим планам помешала смерть Брежнева). Верующие восприняли новость с энтузиазмом — ведь это был первый за долгие годы прецедент возвращения монастырских зданий. Вместе с тем монашескую общину в монастыре создавать не разрешалось. А четырьмя годами позднее власти запретили установку памятника преподобному Сергию Радонежскому, который должен был быть открыт 20 сентября 1987-го в подмосковном селе Городок. Программа «Время» 18 сентября гневно обрушилась на «безответственных религиозных экстремистов», «черносотенцев» и «обскурантов», желающих установить памятник «церковному мракобесу Сергию Радонежскому». Такую же информацию дали ведущие газеты. Только «Московская правда» от 18 сентября опубликовала доброжелательную статью о предстоящем событии, но уже на следующий день напечатала опровержение и покаялась в «идеологической диверсии»... Машину с памятником задержали на Ярославском шоссе офицеры милиции и КГБ в званиях не ниже капитана; автора памятника, скульптора Вячеслава Клыкова арестовали.

Но это были последние рецидивы антирелигиозного рвения. В ноябре того же года уже Генеральная ассамблея ЮНЕСКО настоятельно порекомендовала отметить 1000-летие Крещения Руси как «крупнейшее событие в европейской и мировой истории и культуре». И уже 17 ноября 1987-го Церкви была передана закрытая в 1918-м Оптина пустынь, месяц спустя появился первый в РСФСР женский монастырь, Введенский Толгский. Воздух времени менялся буквально на глазах.

С 28 по 31 марта 1988 года в Новодевичьем монастыре заседало Предсоборное Архиерейское Совещание. На нём были рассмотрены программа юбилейного Поместного Собора и проекты его документов. А 29 апреля 1988-го в Кремле состоялась встреча Горбачёва с Патриархом Пименом, на которой лидер СССР назвал 1000-летие Крещения Руси «знаменательной вехой на многовековом пути развития отечественной истории, культуры и русской государственности» и подчеркнул, что благодаря перестройке стало возможным более активное участие религиозных деятелей в жизни общества. Ровно через месяц, 29 мая, был открыт памятник Сергию Радонежскому — тому самому, которого ещё восемь месяцев назад власти называли «церковным мракобесом» (если вдуматься — абсолютно бредовое сочетание слов!)...

Сами юбилейные торжества продолжались с 5 по 12 июня. На празднование 1000-летия Крещения Руси в Москву съехались члены Поместного Собора и 517 почётных гостей, среди которых были Патриархи Антиохийский Игнатий IV, Иерусалимский Диодор 1, Грузинский Илия II, Болгарский Максим, главы Кипрской Церкви — архиепископ Хризостом, Польской — митрополит Василий, Чехословацкой — митрополит Дорофей, Православной Церкви в Америке — митрополит Феодосий, и высокие инославные гости — кардиналы Агостино Казароли, Йозеф Глемп, архиепископ Кентерберийский Роберт Ранси, генеральный секретарь Всемирного Совета Церквей Эмилио Кастро, Патриарх и Католикос всех армян Вазген I, митрополит Делийский Павел Мар Григорий, глава Коптской Церкви Патриарх Александрийский Шенуде III. В торжествах участвовали главы и представители нехристианских религиозных общин, общественные и политические деятели со всего мира. На Поместном Соборе, открывшемся в Троице-Сергиевой лавре 6 июня 1988 года, были прославлены в лике святых благоверный великий князь Московский Димитрий Донской, преподобный Андрей Рублёв, преподобный Максим Грек, святитель Макарий Московский, преподобный Паисий Величковский, блаженная Ксения Петербургская, святитель Игнатий Брянчанинов, преподобный Амвросий Оптинский, святитель Феофан Затворник...

1988—1991 годы принесли в жизнь верующих столько новшеств, сколько не приносили их все предыдущие годы, вместе взятые, начиная с 1917-го. Поэтому имеет смысл вспомнить каждый из этих перестроечных годов отдельно — ведь каждый из них так или иначе отражался на жизни насельников Псково-Печерской обители, и в частности о. Иоанна.

1988 год. Совет по делам религий при Совете министров СССР отменил положение о том, что молитвенные здания являются государственной собственностью. В СССР открыты более тысячи новых приходов. Увеличен приём абитуриентов в духовные семинарии. В Смоленске открыто первое межепархиальное духовное училище, затем такие училища созданы в Кишинёве, Чернигове, Ставрополе, Минске и Новосибирске. Создана инициативная группа по восстановлению храма Христа Спасителя.

1989 год. Утверждены рекомендации по взаимодействию мест лишения свободы с религиозными организациями и служителями культа. Открыты Киевская, Минская и Тобольская духовные семинарии. Начинают работу первые воскресные школы. Священнослужители впервые появляются на советском телевидении и радио, их приглашают выступать в школах и вузах. Разрешается избирать их народными депутатами. 9—11 октября в Москве торжественно отмечено 400-летие учреждение Патриаршества на Руси. Создан «Фонд восстановления храма Христа Спасителя».

1990 год. По инициативе народного депутата Виктора Аксючица (в начале десятилетия исключённого из аспирантуры МГУ за «религиозные убеждения») в РСФСР выходит Закон «О свободе вероисповеданий», разрешающий факультативное изучение религии в школах и запрещающий создавать органы госконтроля за религиозными организациями. Принят Закон СССР «О свободе совести и религиозных организациях». Он прекращал государственную поддержку атеизма, предоставлял религиозным организациям статус юридических лиц и разрешал им международные контакты без посредничества государства. Этот закон был принят уже при новом Патриархе — 3 мая на восьмидесятом году жизни ушёл из жизни владыка Пимен, преемником которого стал Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.

1991. Рождество Христово объявлено в СССР выходным днём; 4 сентября ликвидирован 4-й («церковный») отдел Управления по защите советского конституционного строя КГБ; 14 ноября упразднён Совет по делам религий при Совете министров СССР.

Это были впечатляющие шаги, говорившие о том, что жизнь страны изменилась безвозвратно. Впрочем, это понятно только сейчас, а тогда, в конце 1980-х, многие вполне серьёзно спрашивали у о. Иоанна, стоит ли реставрировать монастырские здания и храмы — ведь их в любой момент могут снова закрыть и отобрать назад?!. И это говорилось в 1989 году, уже после 1000-летия Крещения Руси, в разгар перестройки. Такова была инерция страха и недоверия, за десятилетия травли въевшихся под кожу, как пороховая копоть.

Логика в такой недоверчивости была — наученные горьким опытом верующие понимали, что если советская власть предпринимает какие-то шаги, то делает это с конкретными и вполне прагматичными целями. И это действительно было так. Подоплёку резкого «потепления» государства по отношению к вере очень точно определил в интервью тот же К. М. Харчев: «В 80-х партия, наконец, осознала, что на подавлении религии будущего не построишь. Но если советскому государству не надо было прибегать к моральному авторитету церкви, так как его авторитет и так был непререкаемым среди трудящихся масс, то у нового государства, которое строил Горбачёв, ситуация оказалась противоположной. С крушением советского строя все старые ценности полетели к чёртовой бабушке. Морального авторитета у государства не стало, оно оказалось вынужденным идти и занимать его, где только можно — в первую очередь у церкви — благо ценности там вечные». Многочисленные реверансы советской власти в сторону Церкви были просто судорожными попытками хоть как-то спасти безудержно сползающую в пропасть страну.

А самое главное — в вышеперечисленных актах речь ведь шла далеко не только о Русской Православной Церкви, но о «религиозных организациях» вообще. На практике это означало, что Церковь фактически ставилась в равные условия с представителями других конфессий, всевозможными сектами, проповедниками и раскольниками всех мастей. А это привело к тому, что на рубеже десятилетий множество людей оказалось погружено в подлинную духовную смуту, граничащую с хаосом.

...Для о. Иоанна 1000-летие Крещения Руси, как и для всей Церкви, началось задолго до 1988 года. И началось необычным образом. С весны 1984-го, возвращаясь с ранней литургии из Никольского храма, он начал явственно видеть траурное шествие царя Ивана IV с телом убитого им преподобномученика Корнилия. И не просто видеть, а участвовать в этом шествии. «Вот иду по “кровавой дорожке” и, прикрыв глаза, присоединяюсь к траурному шествию XVI века за царём Иоанном Грозным, несущим на своих руках обезглавленный труп Игумена нашего монастыря Корнилия. Ужас, скорбь, недоумение в сердце каждого, идущего в этом прискорбном шествии» — так описывал он свои чувства в письме. Позже видение начало повторяться и когда батюшка находился у так называемого Корнилиевского валуна. К чему бы всё это?.. Ответ пришёл после молитвы, в которой о. Иоанн попросил вразумления: в монастыре до сих пор нет храма, посвящённого игумену Корнилию. Мысль о его создании была одобрена на соборе старцев, обсуждавших, как именно будет отмечено в монастыре 1000-летие Крещения Руси. И 6 мая 1986-го Корнилиевский храм в Никольской башне был освящён. Так у о. Иоанна появилась в Псково-Печерском монастыре «своя» церковь. «Преподобномученик Корнилий, игумен нашей обители и её неусыпный страж у Престола Божия, учит нас не только своей жизнью, но и самой своей смертью и зовёт нас усердно трудиться над делом своего спасения, всегда украшать, всегда созидать, а не уничтожать то, что дано нам Богом. Не искать для себя ни славы земной, ни мученичества, а только идти по пути твёрдо и верно вослед Христа. Особой жизнью живёт Церковь в мире. Над славой Божией не властно ни время земное, ни вражьи силы. Труды и поты, и кровь, пролитые в XVI веке, проросли в XX веке церковью Божией», — сказал о. Иоанн в своей проповеди на освящении храма.

Тогда же, в 1986-м, свидетели зафиксировали первые отзывы о. Иоанна на происходившие в стране перемены. Их было ещё совсем немного, ведь внешне почти всё сохранялось, как прежде. Но чуткому слуху и острому зрению старца смысл происходящего был, конечно, доступен. Так, на встрече с сёстрами Любавскими в апреле 1986-го он «вдруг похлопал нас по плечу и сказал сожалеюще: “До основанья, а затем...” Эту не совсем понятную тогда фразу он повторил ещё несколько раз. Лишь со временем я поняла, что она в тот день значила: отец Иоанн предсказывал грядущую ломку нашего государства». А во время посещения прихода в Даличине батюшка ответил на вопрос одного священника, можно ли считать Чернобыльскую катастрофу апокалипсической:

— Я бы не стал так прямо называть эту аварию на атомной станции прямым исполнением Апокалипсиса. Нужно очень осторожно относиться к толкованию Апокалипсиса, и не случайно Церковь не принимает очень многих его толкований. Есть толкования Апокалипсиса святого Андрея Кесарийского — вот это толкование Церковью принимается, его можно читать. Остальные — очень сомнительные!

С большим скепсисом воспринял о. Иоанн попытки некоторых священников возобновить практику индивидуальных исповедей (в советское время исповеди были общими). Открытие в СССР новых приходов — в 1986-м появилось около тридцати храмов, в основном на Дальнем Востоке и в Калининградской области, — радовало его, но одновременно внушало и опасение. Диакону о. Владимиру Василику батюшка сказал по этому поводу:

— В 1945 году, после победы, была эйфория: внешний враг разгромлен, внутренний с Церковью примирился. А потом, когда меня в 1950 году арестовали и показывали доносы и то, что прослушивали, стало ясно: напрасно радовались. Поэтому и сейчас осторожно надо. Осторожно, потихоньку, полегоньку...

Осенью 1986 года в разговоре с приезжими москвичами неожиданно всплыло имя Сталина. И столь же неожиданно батюшка попросил: «Не осуждайте его, Бог ему судья. А вы не будьте судьями». «Мне в тот момент было совершенно непонятно, почему Старец Иоанн обратил на это наше внимание, — вспоминал журналист и историк Л. Е. Болотин. — Мы ведь и не могли предполагать тогда, какая волна оголтелого антисталинизма в качестве уже официальной политики генерального секретаря ЦК КПСС начнёт подниматься в 1987—1989 годах, когда от “ускорения” перешли к “перестройке”. Тем более этот духовный совет был удивителен в устах репрессированного, сидевшего». Конечно, такой ответ свидетельствовал не о каких-то симпатиях о. Иоанна к Сталину, а о следовании им евангельскому завету любить врагов своих и не судить, дабы не быть судимым. Напомним, что он и за своего следователя, ломавшего ему пальцы на руках, молился до последнего дня.

Лето 1988 года прошло в монастыре под знаком великих торжеств 1000-летия Крещения Руси. Состоялись торжественный крестный ход вокруг Михайловского собора и молебен по особому чинопоследованию, которое прислал из Москвы новый архиепископ Псковский и Порховский Владимир (Котляров). 12 июня о. Иоанн произнёс по поводу юбилея прочувствованное слово, где охарактеризовал церковную историю России, разделив её на семь периодов:

— Шестой период — от Первой мировой войны и доныне. Этот период соответствует Тайне Причащения. Никогда русский народ, малое стадо, так искренне не соединялся с возлюбленным ему Христом как теперь, когда неверующие попирают святыни, когда князем мира сего попущено до времени опять явить свою силу и власть. И мрачный злой дух напрягается, но народ русский очищается и особенно омывается страданием подвигов жизни крестной, ещё яснее соединяющей его с Христом.

И даст Господь в седьмой период восполнить сосуды веры христианской и Сам освятит русский народ Своею благодатию, которая даёт силы во имя Сына Божия снова и снова свободно избирать людям Царство Божие — Царство Небесное — целью жизни на земле. И будет соответствовать этот период Святой Тайне Рукоположения. И станет русский народ священным народом, утренней звездой между народами.

...19 июля 1988 года произошли крупные перемены и во внутренней жизни обители. Определением Священного Синода наместник архимандрит Гавриил был назначен епископом Хабаровским и Владивостокским. Как и в случае с о. Алипием, закончилась целая эпоха в жизни монастыря — «гаврииловская».

На положении о. Иоанна перемены сказались немедленно — уже через неделю, 26 июля 1988 года, он был назначен братским духовником обители, сменив архимандрита Феофана (Молявко). В этой должности батюшка находился до апреля 1993-го. А в середине августа 1988-го на смену о. Гавриилу прибыл 36-летний архимандрит Павел (Пономарёв, род. 1952), до этого занимавший пост начальника Русской духовной миссии в Иерусалиме.

Вспоминает Патриарший Экзарх всея Беларуси митрополит Минский и Заславский Павел: «Мне выделили келью в братском корпусе. В соседней келье проживал архимандрит Иоанн (Крестьянкин).

В первый же день моего прибытия я познакомился с отцом Иоанном. Первое моё впечатление об отце Иоанне, как и обо всей братии, было самое доброе. Ровное, доброе, спокойное отношение успокоило меня. Не скрою, что волнение ощущал всю дорогу. Ведь это было моё первое посещение обители, да к тому же я постриженник другого монастыря.

Первое, что в обители произвело на меня впечатление, — простота. В отличие от Троице-Сергиевой Лавры, где я начинал своё служение в Церкви, мне бросилось в глаза то, что здесь братия приходит на обед не по полной форме, как в Лавре, а в подрясниках. В общении между собой всё гораздо проще, чем в Лавре. На территории обители гораздо меньше туристов.

Архимандрит Иоанн меня встретил радушно. Показал келью. Рассказал, где и когда совершаются службы, и высказал пожелание, чтобы я по возможности везде послужил. Первую Божественную Литургию я совершал в Никольском надвратном храме. Храм небольшой. Печеряне любят ходить в храм и молиться. И в этот раз храм был заполнен, хотя это был простой будничный день. К этому богослужению я не готовил проповедь, потому что, согласно расписанию, после запричастного стиха проповедовал очередной иеромонах.

После отпуста на Литургии произошёл очень важный для меня момент, который повлиял на дальнейшее моё служение. Я сделал отпуст, но народ стоял как вкопанный и никто не подходил к кресту. Я увидел у людей вопрошающие глаза. Они ожидали, что я им что-то скажу, но я не готовился к проповеди, поэтому обратился с простым приветствием и кратким наставлением. В это время я увидел жаждущие слова Божия лица людей. Они ловили каждое моё слово. Такого отношения к проповеди я не встречал на Западе ни до того, ни после. Увидев такую жажду слова Божиего, я сделал для себя вывод: не должно проходить ни одного богослужения без проповеди или хотя бы краткого приветствия и наставления.

Архимандрит Иоанн поблагодарил меня за проповедь и подтвердил мою мысль: люди ждут живого слова. Так началось моё знакомство и общение с отцом Иоанном. Его келья, его сердце были открыты для меня в любое время. Он выслушивал меня, давал советы, которые мне были очень важны. 27 августа, утром, состоялось заседание собора старцев, которое возглавлял архиепископ Псковский и Великолукский Владимир, священноархимандрит Псково-Печерского монастыря. На этом соборе старцы избрали меня наместником монастыря. И с этого дня началась моя жизнь в обители в новом качестве.

Дел в обители было много. Вопросов и проблем было много. Поэтому я часто обращался к отцу Иоанну за советами. При этом я заметил, что отец Иоанн обладает особым качеством. Он не прерывает собеседника. Я ему говорю, говорю, а он всё молчит, молчит. Вначале я подумал, что он меня не слышит, или не хочет слышать, или считает, что я говорю не по делу. Но как только я заканчиваю говорить, он начинает отвечать, начиная с первого вопроса и до последнего. Причём он даже не нарушал последовательности вопросов. Как будто всё записывал на плёнку, а потом перематывал её, отвечая по порядку на все вопросы. Думаю, что это особый дар Божий.

Первая служба наместником начиналась для меня с большим волнением. Служили маститые старцы, архимандриты Иоанн, Александр, Нафанаил, Антипа, также другие иеромонахи. Стоя у Престола в алтаре, я предложил отцу Иоанну возглавить Литургию, но он взял мои руки своими, остановил и говорит: “Что вы, что вы! Вы теперь отец наместник. Вставайте и не волнуясь служите”. Поставил он меня перед Престолом, а сам встал справа».

В личной беседе с автором этих строк владыка Павел уточнил: эти фразы о. Иоанн произнёс твёрдо, сурово, даже жёстко. В принципиальных для него вопросах батюшка умел быть и таким. Первенство наместника для него было неоспоримо и естественно.

Продолжим цитировать воспоминания Патриаршего Экзарха всея Беларуси митрополита Минского и Заславского Павла: «В лице архимандрита Иоанна я видел искреннего молитвенника. В этот период жизни у него были проблемы со слухом. Не всегда работал слуховой аппарат. На всенощном бдении он стоял перед аналоем в алтаре или на солее и сам по книгам следил, что поют и читают в храме.

Отец Иоанн оказывал мне не только молитвенную и духовную поддержку, но и административную. Мы все видели в нём духоносного старца. Он был для всех высоким авторитетом, а я молодой и неопытный наместник, хотя тоже архимандрит.

В монастыре существовала практика — всё делать по благословению наместника, а если он в отъезде, то старшего архимандрита. Таким был архимандрит Иоанн. Были случаи, когда молодые иеромонахи и послушники, зная, что я новый человек в обители, обращались к отцу Иоанну за благословением на какое-то дело или поездку. Отец Иоанн их спрашивал: “А наместник вас благословил?” Они ему говорят: “Да что там наместник, вы старец, вы наш духовник, вы и благословите”. Отец Иоанн очень твёрдо им всем говорил: “Вначале идите к наместнику. Если он благословит, приходите ко мне, и я вас благословлю. Но если наместник не благословит, я вас тоже не смогу благословить”.

Для меня такая позиция отца Иоанна была чрезвычайно важна и полезна. Таким образом он укреплял позицию наместника, поддерживал дисциплину в монастыре и правильно воспитывал насельников и трудников».

Новый наместник сразу же пришёлся по душе братии. Будучи полной противоположностью жёсткому архимандриту Гавриилу, архимандрит Павел привлекал к себе ровным, доброжелательным характером, мудрой взвешенностью суждений и поступков. Он сразу же отменил наложенный его предшественником запрет на посещения о. Иоанна. Одновременно была освобождена от послушания реставратора Татьяна Смирнова, отныне её единственной заботой был уход за о. Иоанном. Также к батюшке был приставлен ещё один помощник — монастырский эконом, тридцатилетний в ту пору о. Филарет (Кольцов, род. 1958). В обитель он пришёл в 1976-м, нёс послушание в трапезной, иподиаконствовал у о. Гавриила, потом служил в армии, откуда уволился сержантом. Лёгкий на подъём, темпераментный, с чувством юмора, о. Филарет импонировал батюшке, который и сам был таким же. На о. Филарета была возложена «хозяйственная» сторона жизни батюшки, а также помощь при передвижении по монастырю, причём нередко ему приходилось выполнять функцию настоящего телохранителя.

С конца 1980-х людской поток в келии батюшки не иссякал уже вполне легально. Ушли в прошлое времена, когда он вынужден был принимать людей втихомолку, под лестницей братского корпуса. Именно с этого времени о. Иоанн Крестьянкин стал в глазах верующих не просто мудрым старцем — его воспринимали как одного из главных людей в Церкви, он заслужил негласный статус морального авторитета для всей взбаламученной страны. И нет ничего удивительного в том, что простодушные паломники, подходя к Святым вратам Печорской обители, спрашивали у привратника: «Здесь живёт святой Иоанн Кронштадтский?» Конечно, эта тут же разъяснявшаяся путаница была глубоко символичной и закономерной. В книге «Христов пастырь» архимандрит Тихон (Секретарёв) очень убедительно показал, что о. Иоанн Крестьянкин был прямым духовным наследником святого праведного Иоанна Кронштадтского.

Ниже хотелось бы развить аналогию и показать преемственность служения о. Иоанна со служением его любимого святого — преподобного Серафима Саровского. Начать можно хотя бы с того, что именно ему о. Иоанн посвятил свою дипломную работу в академии, именно в день преставления преподобного Серафима произнёс первую проповедь в храме, именно преподобный старец явился о. Иоанну в лагере и предрёк скорое освобождение. Большой портрет преподобного Серафима стоял на столике в келии о. Иоанна. На своём жизненном пути о. Иоанн встретился и близко подружился с двумя людьми, хранившими у себя связанные с преподобным Серафимом реликвии, — о. Сергием Орловым и о. Виктором Шиповальниковым; глубоко почитал преподобного Серафима и старец Серафим (Романцов), совершивший в 1966-м постриг батюшки. Но число подобных «совпадений» (ставим это слово в кавычки, поскольку у Бога совпадений не бывает) значительно больше. О нападении на о. Иоанна трёх разбойников в 1961-м, как и на о. Серафима в 1804-м, уже говорилось выше, а вот и другие факты. Оба великих подвижника рано лишились отцов (о. Иоанн — когда ему было два года, о. Серафим — шесть лет). Оба были необычайно смиренными и простыми на вид людьми. В келиях обоих на видном месте стоял гроб (как писал преподобный Исаак Сирин, «если помышление о смерти укоренится в человеке, то ум его не остаётся уже более в стране обольщения»). Обоих на входе в келию ожидала толпа людей, мечтавших если не обмолвиться словом, то хотя бы получить благословение. Всех приходящих к ним оба старца встречали с необычайной радостью и лаской, с возгласом «Христос воскресе» («Вот какая была у него любовь к людям! — вспоминал побывавший у Серафима Саровского офицер. — Я, сидя против него, находился в каком-то необыкновенном восторге»; то же самое мог сказать любой, побывавший у о. Иоанна). Гостей оба старца одаривали съедобными гостинцами (преподобный Серафим — сухариками, о. Иоанн — конфетами). Преподобного Серафима его биографы назвали земным ангелом и небесным человеком; затем это определение, изначально относившееся к преподобному Сергию Радонежскому, вполне законно перешло к о. Иоанну. И наконец, обоих посещал в келии глава государства...

А вот что писал в «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» священномученик митрополит Ленинградский Серафим (Чичагов, 1856—1937): «Можно сказать без преувеличения, что вся Россия в то время знала и чтила о. Серафима; по крайней мере слух о великом подвижнике ходил повсюду. Известные подвижники, одновременно с ним жившие, по духу знавшие старца Серафима, глубоко уважая его нравственное достоинство, другим делали отзывы о нём самые возвышенные, ибо все смотрели на него, “яко на град, вверху горы стоящий”. Священники и архиереи Православной Церкви, проводившие жизнь духовную и святую, имели глубокое уважение к Саровскому подвижнику». В этой цитате вполне можно заменить имя о. Серафима на о. Иоанна, а слово «Саровский» на «Печерский» — и больше не менять ни одной запятой.

...В смутные годы резко увеличилось и число писем, которые получал о. Иоанн, — с 1988 года они приходили в Печоры вполне официально, по городской почте, а не с оказиями. И в большинстве писем — вопросы растерянных, потерявших себя в хаосе конца 1980-х людей: что делать? Как жить? Как спасаться?.. Те же вопросы задавали и при личном общении. Другие, напротив, не задавали никаких вопросов, а сами пытались рассказать батюшке о неизбежном скором конце света, пришествии Антихриста, о том, что именно его «церковь» (секта, группа) — самая правильная. В письмах о. Иоанн с тревогой отмечал: «В последнее время к нам стало обращаться много людей с откровенными признаками беснования».

Ещё в самом начале перестройки батюшке время от времени приходилось давать отповеди попыткам ревизии основ Церкви. Так, 27 мая 1985 года он написал большое письмо А. В. Ведерникову с разбором книги П. К. Иванова «Тайна святых, или Введение в Апокалипсис», первое издание которой вышло в Париже в 1949-м. «Вы-то знаете, какое трудное время переживает Церковь, сколько измышлений и сектантства родилось на свет, — писал батюшка своему давнему другу и преподавателю. — Но созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют Её. И кто не со Мною, тот против Меня, и кто не собирает со Мною, тот расточает. А мы с Вами призваны собирать, и от души жаль увлечённых в соблазн свободомыслия и непослушания Истине. Жаль тех, в ком посеются этой книгой семена сомнения и разврата, ведь при отсутствии должного живого религиозного опыта и жизни во Христе и в Церкви — это так легко может произойти.

Вот Вам пример сразу из живого религиозного опыта и живого попечения о чадах Своих Господа и Его святых. Перед тем, как получить от Вас вопрос об этой книге, приходит юноша и подаёт мне эту книгу и спрашивает, можно ли ему её читать? Откуда у него это чувство? Он ещё только у врат Церкви. Но дал ему Дух благий и правый мысль благу и чувство опасности близ него. А у скольких людей возникнет это чувство, но не у кого будет спросить, и они выпьют чашу до дна и яд начнёт свою разрушительную работу». К сожалению, с началом перестройки подобная литература хлынула на прилавки валом. И смущённые, запутавшиеся люди зачастую начинали знакомство с Церковью именно с таких книг — доступных, дешёвых, популярно «объяснявших» сложные вещи... А потом осаждали батюшку с, казалось бы, элементарными вопросами.

Впрочем, в то время даже на самые привычные и понятные вещи смотреть приходилось «новыми» глазами, оттого и спрашивали люди обо всём. Вот сделанная Ниной Павловой зарисовка общения о. Иоанна с паломниками осенью 1988 года — первого, когда ему было официально разрешено это общение:

«Тепло, небо синее, а клёны светятся таким золотым сиянием, будто это не кроны, а нимбы над храмами. Монастырское начальство вызвали в Москву, и архимандрит Иоанн (Крестьянкин) говорит, выйдя из храма:

— Ну вот, начальство от нас уехало. Остались только мы, чёрные головешки.

Батюшку, как всегда, окружает народ, и короткая дорога до кельи превращается в двухчасовую беседу. Кто-то ему приносит стул, мы рассаживаемся у его ног на траве. И вопросы идут за вопросами:

— Батюшка, что такое перестройка?

— Перестройка? Перепалка-перестрелка.

— Батюшка, благословите нас с мамой переехать в Эстонию. Мы в Тапу хороший обмен нашли.

— Как в Эстонию? Вы что, за границей хотите жить?

Слушаю и недоумеваю: ну, какая же Эстония заграница? А перестройка — это... Это же время митингов, восторга и опьянения свободой. Но каким же горьким было похмелье, когда обнищала и распалась великая держава. Эстония стала заграницей». Кстати, о том, что Эстония вскоре станет независимой, о. Иоанн говорил в 1988 году неоднократно. Так, когда открывали подворье Пюхтицкого монастыря в Ленинграде, он высказывал желание, чтобы дело делалось побыстрее: «Скоро Эстония отколется, так в России у монастыря хотя бы уголок будет»...

Происходящее в целом в стране о. Иоанн оценивал по-разному, учитывая и минусы, и плюсы. Насельнику Оптиной пустыни иеромонаху Мелхиседеку (Артюхину), посетовавшему на дух пессимизма и смуты в людских умах, он ответил так:

— У нас в настоящее время такая обстановка в церковной жизни, которой не было никогда за всё время существования Русской Православной Церкви. Такая свобода в Церкви, сам только отдавайся Богу. Ни при Священном Синоде, ни после него не было ещё такой обстановки. Открываются семинарии, академии, издаётся столько духовной литературы. Можно сказать, купаемся в благодати.

— А многие говорят, что Москва стала каким-то Вавилоном, — возразил иеромонах.

— Ну какой же это Вавилон! Москву издавна называли сорок сороков, и сейчас, когда в Москве столько храмов, столько открытых монастырей, столько святынь, мощей и чудотворных икон, разве можно Москву с её святынями назвать вторым Вавилоном? Нет, по духу, можно сказать, это второй Иерусалим.

Для неуверенного в себе и других брата о. Иоанн нашёл точные, придавшие ему бодрости слова, чётко разграничив, как в юности, Москву земную и Москву небесную. Но, видя все положительные стороны времени, в то же время он скорбел о духовной пустыне, по которой скиталось множество народу. «70 лет плена не могли не наложить отпечатка на людей, — писал он. — Плен-то миновал, да новая беда на пороге — свобода и вседозволенность всякому злу». Одной из своих корреспонденток, делившихся с ним печалью, он отвечал: «Ая бы поведал тебе ещё больше известий о “новшествах” современной церковной и гражданской жизни. И знаю я это не из мутных потоков средств массовой информации, а из первоисточников — изболевших, исстрадавшихся сердец. Какие кресты несут люди, на какой невообразимый Крест взошла Россия! А жить надо, и живым в гроб не ляжешь, и с Богом не поспоришь и Ему не предъявишь обвинительный акт в попущении на земле беззаконий, беспредела». А другой женщине советовал в письме: «Жизнь сейчас трудная, шквал устрашающей информации расшатывает и без того хрупкое равновесие. Чтобы на эти от врага возбуждаемые бури мы не реагировали так болезненно, надо твёрдо верить, что миром правит только Бог, и стараться, елико возможно, жить по заповедям Божиим». «Храмы открываются, а души закрываются; и кто откроет их?» — на этот печальный вопрос, заданный батюшкой в 1988-м, ответа не было даже у него — прозорливца...

Особенно беспокоили батюшку те «извращение истинного христианства и подмена его ложным», которые с пугающей быстротой начали овладевать людьми, — он считал это «самым страшным способом богоборчества и уничтожения Православной Церкви». «Евангелие, которое ныне известно всем, становится объектом личного переосмысления, перетолковывания, всяческих измышлений на основе слова Божия, — писал он. — Присваивая себе имя христиан, обрушиваются на Церковь еретичествующие служители сатаны. Они возвещают вероломство под предлогом веры, антихриста под именем Христа. <...> Теперь наступают такие дни, что имя христианское слышится повсюду, храмов открывается даже больше, чем можно найти молящихся. Но не будем спешить радоваться. Ведь как часто это только видимость, ибо внутри уже нет духа христианского, духа любви, Духа Божия». С душевной скорбью свидетельствовал о. Иоанн и о том, что «духи-обольстители и учения бесовские уже явно проникли в церковную среду. Священнослужители, народ церковный, попуская себе ходить в жизни в похотях сердец своих, одновременно молясь Богу и работая греху, получают за это должное воздаяние. Бог их не слышит, а диавол, не связанный силой Божией, творит через обольщённых свои непотребные дела».

Бесценную запись в конце 1980-х годов сделала ленинградка Ольга Борисовна Сокурова, кандидат искусствоведения, впервые увидевшая батюшку в 1976-м. Она дословно записала беседу о. Иоанна с паломниками — беседу, которая и сейчас звучит актуально и может быть воспринята как своего рода духовное завещание батюшки. Несмотря на обширность этой записи, приведём её здесь полностью:

— Мир идёт к концу, разрушается. В нём действуют тайные силы — фермент этого разрушения, идущего от сатаны. Они существуют уже тысячи и тысячи лет. Но — Господь попустил, и допрашивать Его о Его планах мы не можем. Сегодня во всех точках планеты полыхает огромный костёр зла. Хорошо, если мы не подбрасываем в этот костёр собственных вязанок. Единственное, что требуется от каждого из нас, — в мире тьмы хранить и нести лучик света. Важно утверждать положительные ценности, это и есть главный вклад в защиту нашей православной культуры.

Нельзя идти на напрасные жертвы, если Господь не призвал. Главная опасность: за своевольным мужеством может скрываться утончённая гордость. В таких случаях борьба всегда кончается поражением, несёт вред и сопровождается тяжкими духовными и телесными падениями.

Берегите величайший дар жизни. Не кладите голову в пасть Веельзевула. «Будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби» (а не как симпатичные морские свинки, которые сами устремляются к удаву в пасть). Всё надо делать с пользой и рассуждением, во всём ясно видеть позитивную цель.

Не надо шуметь. Не надо вести себя вызывающе, а то получится как в басне: «Ай, моська, знать она сильна, коль лает на слона». Не надо рассчитывать только на свои личные силы. Господь призовёт — тогда иди на подвиг исповедания.

Помните.

Рассуждение важнее всего.

Терпение нужнее всего.

Молчание хорошо.

Многоречие хуже всего. Лучше быть обидимым, чем обидчиком. Святой Амвросий Оптинский часто повторял: «Надо жить не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем моё почтение».

С нас спросят прежде всего не за то, что мы писали или чему учили, но — как мы жили, что делали, и будут засчитывать нам дела добрые, чистоту совести. Конечно, своей совестью нельзя торговать ни при каких обстоятельствах и внешних условиях.

Писатель А. Франс: «Мир гибнет потому, что Веельзевул внушил людям, что его нет». Это меткое замечание. Современные люди весьма беспечны и попадаются в сети лукавого.

Сейчас мы находимся в плену — худшем, чем татарское иго. Видимые власти — только исполнители, а над ними градусы и степени. Повсюду царит язычество — гораздо худшее, чем в древние времена. Ибо старое язычество было полно веры — только в ложных богов. Новое язычество — циничное неверие, нигилизм, идолопоклонство самим себе.

Нас унижают и в чём только не обвиняют. Что же, оправдываться, доказывать, что это не так? Сейчас главное — выдержка. «Терпением вашим спасайте души ваши». Не путайте, это не малодушие, не трусость. Быть может, это высшее, самое трудное и самое твёрдое мужество.

Один прозорливый старец (Нил Мироточивый) предсказывал: «Настанет время, когда год будет как месяц, месяц как неделя, неделя как день, а день как минута».

Колесо жизни вращается всё быстрее. На каждой спице колеса — живой человек. Чуть ослабеет — сорвётся с колеса, а перенапряжёт силы — разорвётся его сердце. Учитесь не ослабевать и не перенапрягаться.

Страшно предстать перед Господом с немирной душой.

Выдержка, выдержка и ещё раз выдержка.

Итак: терпение и хранение уст. Буду усиленно молиться.

А в одном из писем батюшка прозорливо замечал: «Время, в которое привёл нам жить Господь, наисмутнейшее, — смущение, смятение и неразбериха колеблют непоколебимое, но это ещё не конец. Впереди ещё более сложные времена. А Церковь по обетованию Спасителя будет жить и совершать своё служение великое и спасительное до последнего дня жизни мира...»

...Несмотря на то что после юбилея Крещения Руси отношение к Церкви у государства изменилось, перемены эти были во многом внешними. В «перестроечном» 1988 году в СССР насчитывалось 6893 прихода и 6674 священника — то есть меньше, чем в 1963-м, в разгар хрущёвских гонений, не говоря уж о послевоенных годах. Коммунистическая идеология никуда не делась, и уполномоченные Совета по делам религий продолжали бдить за тем, чтобы степень свободы служителей Церкви не превышала установленного в Кремле лимита. Поэтому когда ясным, солнечным декабрьским днём 1988-го в Псково-Печерский монастырь внезапно нагрянула нежданная делегация из Москвы, наместник сразу понял: быть беде. Дело в том, что на Святой Горке как раз начали строить часовню в честь Собора Псково-Печерских святых. Поскольку строили из дерева, разрешения в ВООПиКе (Всесоюзном обществе охраны памятников истории и культуры) на это не брали. Но формально любое строительство или ремонт на территории историко-культурного объекта, каковым числился древний монастырь, могли начинаться только с санкции этого органа. Отсутствие такой санкции могло послужить прекрасным поводом для каких угодно взысканий.

Монаху-экскурсоводу отец наместник дал распоряжение подольше показывать гостям Богом зданные пещеры — авось на Святую Г орку просто не хватит сил и времени. Но глава делегации сразу же заявил, что пещеры уже видел, а вот Святая Горка и библиотека его очень интересуют. Стало окончательно ясно, что комиссия приехала по чьей-то «наводке» — библиотеку тоже ремонтировали, и тоже без санкции ВООПиКа.

Наместник распорядился показывать и рассказывать обо всём, что пожелают члены делегации, а потом вести их на обед. А сам, не мешкая, бросился в келию о. Иоанна:

— Батюшка, кто-то на нас донёс! Приехала комиссия из Москвы. Их сопровождает уполномоченный. Они пошли в библиотеку и на Святую Г орку. Батюшка, помолитесь, а я пойду к эконому и скажу, чтобы рабочих убрал с объекта.

О. Иоанн без лишних слов надел епитрахиль и тут же встал на молитву. А архимандрит Павел приказал монастырскому эконому о. Филарету убрать со строительства часовни рабочих. Это заняло буквально пару минут. Вышел из братского корпуса на Успенскую площадь... и увидел, что солнечный тихий денёк сменился настоящей снежной бурей. По площади мела метель, а снег валил такой, что в десяти метрах ничего не было видно.

Вспоминает Патриарший Экзарх всея Беларуси митрополит Минский и Заславский Павел: «Входят члены делегации. Все в снегу. Ругают погоду на чём свет стоит и, конечно, псковский климат. Сели за стол. После закусок подали первое, и все обратили внимание, что за окном просветлело. Снег прекратился, и через несколько минут засияло солнце. Опять все стали говорить о причудах псковского климата.

Я предложил им вновь пойти на Святую Горку, потому что, с их слов, они толком ничего не успели там рассмотреть, так как снег забивал им глаза, но они категорично отказались. За столом было теплее».

Год 1989-й ознаменовался тем, что 5 февраля о. Иоанн подал заявление о своей реабилитации — он ведь так и оставался «досрочно освобождённым», с которого не сняли вины. Поскольку «реабилитанс» горбачёвской поры носил массовый характер, уже 15 июня того же года батюшка был реабилитирован. Но — характерная деталь эпохи — самому о. Иоанну об этом так и не удосужились сообщить!.. В итоге он пребывал в убеждении, что его прошение то ли затерялось, то ли просто не было удостоено ответом. Лишь в 2005-м, когда по настоянию наместника монастыря ходатайство было возобновлено, обнаружилось, что о. Иоанн давным-давно реабилитирован, о чём ему прислали соответствующую бумагу...

24 апреля 1989-го батюшка был награждён вторым наперсным крестом с украшением. В аттестации на награду наместник архимандрит Павел указывал: «Пользуется заслуженным уважением и авторитетом среди братии обители, духовенства и верующих людей. С особым благоговением совершает богослужение. Является прекрасным проповедником слова Божия и учителем благочестия. Своей высоконравственной и трезвой жизнью руководит и ведёт ко спасению всех приходящих и обращающихся к нему людей».

А за стенами обители между тем ширился поток преобразований, безвозвратно менявших страну и общество. Одним из самых модных понятий стала «гласность», под которой чаще всего подразумевалась свобода публикации в СМИ всяческой «чернухи», клеветы и откровенной лжи. О. Иоанн с недоумением и огорчением узнал, что и его имя используют в корыстных целях нечистые на руку люди. Так, в одном из московских ротапринтных журналов он обнаружил статью «Письмо священнику», подписанную его собственным именем. Пришлось составлять специальное письмо на имя Псковского владыки Владимира, где о. Иоанн объяснял, что не имеет к публикации ни малейшего отношения.

Весной о. Иоанну предложили совершить паломничество в Иерусалим. Но здоровье 79-летнего человека уже не позволяло предпринимать такие поездки, и 9 мая 1989-го батюшка послал на имя главы Отдела внешних церковных сношений митрополита Минского и Слуцкого Филарета (Вахромеева) письмо, где с грустью разъяснял причины своего отказа: «Нынешнее моё физическое состояние подрезает крылышки душе, дерзнувшей осуществить желаемое. Простите, вряд ли возможно для меня сейчас столь дальнее путешествие-паломничество, и тем более в это время года. Пережитые дни Страстной и Светлой седмиц так явственно заявили, что силы мои убывают, а восстанавливаются только в довольно длительном отдыхе». Да и более близкие путешествия были уже тяжелы. Даже на просьбу старого друга епископа Волоколамского Питирима посетить освящение нового храма в Иосифо-Волоколамском монастыре батюшка вынужден был отвечать отказом. «Получил, и порадовался, и погрустил, — писал он владыке Питириму. — Порадовался, что ещё открываются Божии храмы, а погрустил, что не могу принять участие в столь великом торжестве. Курс лечения, который я прохожу сейчас, уже начат, а общее состояние моё требует, чтобы я прошёл его до конца. Круглосуточное многолюдие каждого года начинает сказываться всё ощутимее и верно ещё усугубляется бременем лет, ведь мне идёт 80-й год, и теперь без месячного затвора-отдыха, и лечения, и уединения в лоне природы не хватает моих сил, чтобы совершать благословенное мне дело — служение людям».

Месячный затвор-отдых, о котором шла речь в этом письме, — это единственный возможный для батюшки недлинный вояж в эстонское село Вярска (по-русски оно когда-то называлось Верхоустье), в тридцати километрах от Печор. Там он начал бывать ежегодно с лета 1985-го. Вярска находится на западном берегу Псковского озера, в непосредственной близости от границы с Россией. Место очень живописное и, главное, тихое: в то время там почти не было туристов. В Вярске о. Иоанн селился в маленьком одноэтажном домике по адресу улица Силла (Silla), 1. Там жил диакон местного храма о. Михаил, очень любивший и почитавший батюшку; его семья занимала половину дома, а вторую предоставляли о. Иоанну.

Просыпаясь в Вярске по утрам, о. Иоанн первым делом уходил в предрассветный, окутанный туманом лес, чтобы встретить восход солнца на поле, за чтением акафиста «Слава Богу за всё». «Слава Тебе, показавшему нам свет!» — слышали его спутники... Возвращались после молитв уже через оживший лес, под перекличку птиц. Днём старец обычно уединялся на опушке леса с книгой, а келейницы поодаль собирали грибы или ягоды. Однажды к о. Иоанну подошла отделившаяся от стада овечка и дважды ласково лизнула его в лицо, а он в ответ так же ласково поцеловал её в лобик. И рассказал, как в детстве, в Орле, во время детской игры к нему точно так же приблизился барашек с позолоченными, как ему показалось, рожками и «поцеловал» в щёку. Родные тогда восприняли это за знак того, что Ваня станет священником, что и произошло.

Вообще животные, как и люди, тянулись к о. Иоанну словно сами собой, неосознанно, а он их обожал ещё с детства. В Летове любил брать в руки новорождённых гусят, обязательно спросив при этом разрешения у гусыни. Завидев телёнка, шёл к нему, гладил, долго говорил ему что-то. В монастыре с удовольствием кормил лошадей. А в Вярске у него был любимый пёс, курчавый и лохматый настолько, что не было видно глаз, — Нопи. Батюшка подолгу играл с ним, разговаривал, и было полное ощущение того, что Нопи понимает обращённые к нему слова.

— Я ведь горожанин, и как мне радостно видеть всё это живое, ведь этого я в жизни мало видел, — объяснял о. Иоанн.

Конечно, были и беседы с местными жителями. Вспоминает Т. С. Смирнова: «На опушке леса в эстонском посёлке ждали встречи с девяностолетним старцем отцом Иоанном мужики, потерявшие в жизни ориентиры, — пьяницы и изгои общества. Они поджидали выхода батюшки на вечерние прогулки по лесу. Когда он появлялся, один из них отделялся от этой жалкой компании и устремлялся навстречу.

Батюшка движением руки отсылал нас вперёд. Отойдя на почтительное расстояние, оглядываясь, мы видели трогательную сцену. Отец Иоанн, склонившись, целовал голову стоящего перед ним на коленях бедолаги, и между ними начиналась неслышная длительная беседа».

На отдых обычно везли с собой множество духовных книг, и читал батюшка почти беспрерывно. Время от времени он подзывал близких, чтобы прочесть какой-то особенно впечатливший фрагмент вместе. «За отпуск прочитывались все каноны Матери Божией, которые в течение года читаются на повечерии, — вспоминает Т. С. Смирнова. — Все праздничные службы он совершал и в отпуске, только литургию заменял обедницей. Причащались по праздникам взятыми из монастыря запасными Дарами».

Однажды среди бела дня отдыхающих застал в лесу проливной дождь. Стена воды была такой, что вблизи не разглядеть очертаний предметов. О. Иоанн со спутниками укрылись под каким-то навесом.

— Господь показывает нам, как начинался Всемирный потоп, — раздался голос старца.

Ливень прекратился так же внезапно, как кончился. Едва успели добраться до дома, как с неба посыпались градины величиной с вишню. Через несколько минут, когда град кончился и выглянуло солнце, все вышли наружу и замерли от восторга: лес и земля были словно пропитаны золотом изнутри, искрились и сияли, как бриллиантовые.

— Так будет перед вторым и славным пришествием Господним, — произнёс о. Иоанн.

Вярска стала постоянным летним «домом отдыха» для батюшки на протяжении восемнадцати лет. Обычно он проводил там два месяца, с середины июня по середину августа. 13 июля в посёлке отмечался День Ангела о. Иоанна, в это время его навещали многочисленные гости.

...Осенью 1989 года во время всенощного бдения в Михайловском соборе к батюшке тихонько подошёл отец наместник архимандрит Павел.

— Батюшка, у меня есть предложение и вопрос. К нам в монастырь приходит много детей. А что, если нам открыть в обители воскресную школу и учить детей Закону Божьему?

О. Иоанн задумался.

— А вы не боитесь? Вас за это могут взгреть, а могут и выгнать.

Наместник коротко изложил свои доводы в пользу нововведения, но заметил, что со стороны псковского уполномоченного Совета по делам религий действительно могут быть возражения. Старец сказал, что нужно всё серьёзно взвесить и хорошо подумать. А после полиелея сам подошёл к наместнику:

— Отец наместник, ваше предложение очень хорошее, но опасное. Давайте сделаем так: вы и я сегодня ночью помолимся. Завтра мы послужим Божественную Литургию, причастимся Святых Христовых Таин, а потом я вам скажу своё мнение.

Так и сделали. На следующий день просветлённый, радостный батюшка подошёл к наместнику:

— Знаете, отец наместник, открытие воскресной школы для детей — очень важное дело. На это есть благословение Божие. Всё у нас будет хорошо.

Архимандрит Павел переговорил с уполномоченным — и не встретил никаких препятствий. Уже спустя неделю в Сретенском храме монастыря прошло первое занятие воскресной школы.

3 мая 1990 года в Москве скончался Патриарх Пимен. О. Иоанн глубоко скорбел, получив горестное известие. Он хорошо знал Святейшего владыку лично, любил его, называл «последним православным патриархом». На Поместный Собор, который должен был избрать нового Патриарха, уезжал наместник монастыря. Перед поездкой он зашёл к батюшке для благословения и напутствия. И тогда старец усадил архимандрита Павла на свой диванчик и рассказал о том, что произошло с ним два дня назад.

— Я отслужил Литургию. Пришёл в келию. Немного, думаю, отдохну. И, не снимая мантии, сел на диван. Облокотился на спинку, вдруг, как в каком-то лёгком сне, вижу, что на месте кровати стоит Святейший Патриарх Тихон. Рядом с ним стоит митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий (Ридигер).

У Патриарха Тихона от пола и до потолка большой тяжёлый жезл. Он его держит и, обращаясь к мне, говорит: «Вот видишь, какой тяжёлый патриарший жезл, — и при этом сделал попытку поднять его. — Никто из архиереев не сможет поднять его, кроме митрополита Алексия», — и передаёт ему жезл.

Как только митрополит Алексий взял жезл, он у него сразу же стал раскручиваться, раскручиваться. От него начали отвинчиваться какие-то мелкие детали, и он становился всё меньше и меньше. На этом видение прошло.

В беседе с автором этих строк владыка Павел добавил: ни малейшего сомнения в том, что о. Иоанн говорит о том, что действительно было, у него не возникло.

Смысл видения стал понятен, когда новым Патриархом Московским и всея Руси был избран именно Алексий II (Ридигер, 1929—2008). «Бог даровал нам ещё одного православного Патриарха», — радовался тогда о. Иоанн. А почему от его жезла отсоединились маленькие детали, сам батюшка пояснил два года спустя: «Автономные церкви, которые при Патриархе Алексии II получили статус самостоятельности: Украина, Беларусь, Молдова и Прибалтика».

Представители одной такой церкви ввалились в келию о. Иоанна втроём — рослые, сытые, нестеснительные. Зажав батюшку с обеих сторон на диванчике, они с украинским акцентом повели громкоголосый разговор о том, что нужно спасаться от грядущей «печати Антихриста» и реалий современной жизни, вредной для духовного человека, а спасаться-де нужно непременно в глухих лесах. О. Иоанн какое-то время слушал, не перебивая, а потом начал задавать вопросы:

— Как в леса-то поедем? Тоже, как и к нам, на машинах?

Священники, приехавшие в Россию на дорогих иномарках, неуверенно кивнули.

— Придётся в лесах-то дороги строить. А кого планируете взять в леса? Таню, Маню и Параню? Таня будет на клиросе пищать, Маня кашу варить, а Параня порты стирать? А остальных вверенных нам Богом прихожан кому оставим?

Священники переглянулись. Но о. Иоанн не отступал:

— Дорогие, а телевизор-то смотрим?

— Ну как же не смотреть, ведь надо знать, что в мире делается.

— Ну вот, придётся в лесах и телевизионную вышку ставить. А во время службы-то на часики посматриваете, чтобы успеть домой к хоккею, футболу, фигурному катанию или сериалу?

— Посматриваем, — покраснев, сознались гости.

— А программки после двенадцати посматриваете? — очень тихо спросил батюшка после паузы.

И без того красные священники стали просто пунцовыми и чуть слышно выдавили из себя «Да».

— Отцы, вам не надо бежать в леса и страшиться будущей печати. У меня этой печати ещё нет, я пока жизнью своей делаю выбор, а у вас она уже стоит. И выбор её вы подтверждаете ежедневно с желанием и любовью. Ничто божественное уже не войдёт в души ваши сквозь то, чем заняты ваши сердца сейчас. Они накрепко запечатываются вашим отношением к жизни и служению.

Украинские священники встали и, еле слышно попросив молитв, вышли. И на этот раз не было ни окропления святой водой, ни помазывания маслицем, ни сладких гостинцев в дорогу, «чтобы подсластить жизнь»...

«Расколы противны единству во Христе, — говорил в одной из проповедей этих лет о. Иоанн. — А на месте, освящённом многомученической кровию православных за веру, воздвигают новые престолы — и Русская зарубежная церковь, и Автокефальная украинская церковь. Они зовут на борьбу с Православием унию и католичество. И ересь Богородичного центра заявляет свои права на владение истиной». В другой проповеди батюшка указывал на большое количество «новых верующих», которые массово кинулись в Церковь и почти «затоптали» верующих «старых»: «И если прежде во все времена еретики обнаруживали себя явно, то ныне Церковь наполнена еретиками скрытыми. Это все те, кто приходят в Церковь, но неправо мыслят о ней, о вере, о Боге».

Отсоединялись не только церкви — сам Советский Союз трещал по швам. 1990 год ознаменовался так называемым «парадом суверенитетов», когда одна за другой объявляли о своей самостоятельности республики СССР. В связи с этим многие события, которым раньше не придали бы значения, приобретали поистине промыслительный оттенок. Так получилось, к примеру, с возвращением из Эстонии в Печоры вывезенной во время войны из обители бесценной библиотеки. В беседе с автором этих строк Патриарший Экзарх всея Беларуси митрополит Минский и Заславский Павел рассказал, что произошло это спонтанно: просто попробовали вернуть и... получилось. Забирали библиотеку из Тарту 22 марта 1991 года. Событие широко освещалось прессой, стало радостной и важной вехой в истории монастыря — ещё бы, ведь на родину возвращались ценнейшие богослужебные книги и рукописи времён преподобномученика Корнилия. А уже год спустя такое вряд ли было бы возможно.

По мере того как терпела крах пресловутая перестройка, а фигура Горбачёва, к тому времени уже Президента СССР, начинала вызывать в людях не надежду на перемены, а в лучшем случае насмешки, в худшем — злобу, снижался и без того невысокий уровень жизни в стране. К примеру, в Печорах, где и раньше в магазинах не было ничего, кроме плохо выпеченного хлеба и перловки, теперь пропало вообще всё. В октябре 1990-го на продукты были введены талоны, но и по ним купить было нечего. Зато в изобилии появился на полках дешёвый спирт. Одно за другим прекращали работу местные предприятия, и выброшенные на улицу люди становились лёгкой добычей алкоголя. В январе 1991-го состоялась так называемая «павловская реформа» (по имени премьер-министра В. С. Павлова) — обмен 50-рублёвых и 100-рублёвых купюр, а в апреле того же года втрое выросли цены на транспорт и товары широкого потребления. Но инфляцию это сдержать уже не могло...

Мутные волны тяжёлой, развращённой жизни перехлёстывали и через стены Псково-Печерской обители. Уже и туда проникали и телевидение, по которому шли «Прожектор перестройки», «Взгляд» и «600 секунд», и «видик» с ранее запретными западными фильмами, и разнузданная перестроечная пресса, на чтение которой иные священнослужители тратили времени больше, чем на Евангелие. Батюшку это временами приводило в ужас; сохранились свидетельства о том, что он плакал при виде того, что происходит, повторял слова святителя Поликарпа Смирнского: «Господи, как Ты допустил меня дожить до такого времени?» И тем не менее монастырь, этот бастион православия, видевший на своём веку всякое, продолжал жить. Работала воскресная школа, открылся детский хор, стараниями архимандрита Павла была основана служба милосердия, обслуживавшая на дому инвалидов и немощных; на территории обители был построен двухэтажный лазарет... Кстати, его городские власти в одном из последних приступов богоборчества приказали снести — всё под тем же предлогом: любые новые постройки на территории памятника культуры и истории запрещены. И отец наместник согласился, но заметил, что без молитвы в монастыре ничего не делается, а потому он созовёт верующих со всех Печор, и снос корпуса пойдёт под пение акафиста. Тут уж власти включили задний ход, испугавшись массовых протестов.

14 ноября 1989 года в московском Центральном доме архитектора прошёл вечер «Неугасимая лампада», посвящённый истории Псково-Печерского монастыря, а 23 августа 1990-го в присутствии Патриарха Алексия II открылась одноимённая выставка. Это были первые и последние мероприятия всесоюзного масштаба, посвящённые Псково-Печерской обители. Все другие будут проходить уже в Российской Федерации... А 28 августа 1990 года состоялось очень значительное в жизни монастыря событие — после 31-летнего перерыва был возобновлён крестный ход вокруг стен обители с иконой Успения Божией Матери. Когда чудотворный образ вынесли на площадь перед Святыми вратами, у всех возникло чувство, будто икона вырвалась из заточения и наконец-то может светить всем, кто желает её видеть...

В 1991 году совпали Светлое Христово Воскресение и Благовещение. Кириопасху (вторую в жизни о. Иоанна, первая была в 1912-м) многие восприняли как Промыслительный знак, намёк на грядущие грандиозные события. Но всё же никто и предполагать не мог, что Советский Союз доживает свои последние месяцы. На референдуме 17 марта абсолютное большинство жителей страны — 113,5 миллиона человек — высказались за сохранение Союза. На 20 августа 1991 года было запланировано подписание обновлённого союзного договора, согласно которому аббревиатура СССР должна была расшифровываться как Союз Советских Суверенных Республик. Но новой версии Союза появиться на свет не было суждено. После путча ГКЧП центробежные силы стали непреодолимыми, 8 декабря в Беловежской пуще лидеры России, Украины и Белоруссии подписали соглашение о роспуске СССР и создании СНГ, к которому 11 декабря в Алма-Ате присоединились другие постсоветские страны (кроме прибалтийских и Грузии). 25 декабря в 19.30. над Кремлем был спущен красный флаг, место которого занял российский триколор.

Печоры снова стали приграничным городом — независимость Эстонии СССР признал ещё 6 сентября 1991 года. И если бы не изменение границы в 1944-м, то монастырь, как и после Гражданской войны, оказался бы за рубежом.

...Архимандрит Павел, по Божиему соизволению ставший «последним советским» и «первым российским» наместником монастыря, покинул его в марте 1992 года, оставив по себе добрую и долгую память. Его сменил архимандрит Роман (Жеребцов, 1929—2012), бывший насельником обители с 1990 года, а до того всю жизнь служивший в Новосибирской епархии.

28 мая 1992-го Псково-Печерский монастырь посетил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. До этого он бывал там трижды — вместе с родителями в 1953-м, 9 декабря 1968-го и 22 августа 1974-го. Вместе с митрополитом Псковским и Великолукским Владимиром и епископом Истринским Арсением он совершил Божественную литургию в Михайловском соборе, молился перед чудотворными иконами Пресвятой Богоматери и святыми мощами основателей монастыря. В книге почётных гостей Патриарх особо отметил, что «имел сердечную беседу с духовником и старцем обители — архимандритом Иоанном». Они были знакомы давно и относились друг к другу с искренней теплотой.

Осенью 1993 года произошёл случай, раскрывший о. Иоанна с неожиданной стороны для человека, который давно знал и любил его, — о. Тихона (Шевкунова, род. 1958), ныне митрополита Псковского и Порховского. Он поступил в Псково-Печерскую обитель послушником в 1982-м, затем работал в Издательском отделе Московского Патриархата под руководством владыки Питирима, в июле 1991-го принял монашеский постриг с именем Тихон. В обитель иеромонах Тихон прибыл в смятении — испортились его отношения с наместником Донского монастыря; как правильно поступить, он не знал. О. Иоанн долго говорил со своим воспитанником в келии, потом отправил его на всенощную и сказал, что скоро подойдёт и сам.

Вспоминает митрополит Тихон (Шевкунов): «Вместе с молодыми монастырскими иеромонахами мы, уже облачившись, ждали акафист в древнем пещерном алтаре Успенского собора. Вдруг к нам подошёл отец Иоанн. Мы расстались с ним полчаса назад, но тут он сразу показался мне каким-то необычным — сосредоточенно-строгим. Не говоря ни слова, батюшка взял меня за руку и подвёл в центр алтаря, к престолу. Здесь он сделал три глубоких поклона, с благоговением приложился к Святой Трапезе и велел мне сделать то же. Потом, обратившись ко мне, он произнёс:

— А теперь слушай волю Божию...

Никогда до этого я не слышал от отца Иоанна подобных слов.

— Ты вернёшься в Москву и сразу пойдёшь к Святейшему Патриарху,— объявил мне отец Иоанн. — Проси у него, чтобы он благословил тебя перейти из Донского в братию Псково-Печерского монастыря. Проси Святейшего, чтобы он благословил создание подворья Псково-Печерского монастыря в Москве, и ты будешь строить это подворье.

Я не знал, что и сказать!.. С одной стороны, было отчётливо ясно, что вот сейчас, в эту самую минуту, меняется моя жизнь. И в то же время умом я понимал, что сказанное батюшкой осуществить совершенно нереально.

— Батюшка, — проговорил я, — но это невозможно!.. Святейший совсем недавно объявил, что в Москве не будет открыто ни одного подворья епархиальных монастырей. И настрого запретил даже обращаться к нему с подобными просьбами.

Здесь необходимо небольшое пояснение. К тому времени в Русской Церкви было возрождено уже триста шестьдесят монастырей, и с каждым месяцем их число увеличивалось. Немало из этих провинциальных обителей хотели иметь свои подворья в столице и так донимали патриарха, что Святейший на одном из собраний духовенства очень твёрдо предупредил, чтобы с подобными просьбами к нему впредь не обращались. Поскольку если начать раздавать московские храмы монастырям, то приходских церквей в столице вообще не останется.

Всё это я объяснил отцу Иоанну. Но тот даже бровью не повёл.

— Ничего не бойся! — сказал он. — Иди к Святейшему и передай то, что я тебе сказал. Святейший всё благословит. А затем, — тут батюшка продолжил уже совсем по-деловому, горячо и увлечённо, — тебе предложат на выбор несколько храмов. Первый не бери! А из остальных выбирай, какой тебе приглянется, но только не гонись за большими и знаменитыми.

Пора было выходить на акафист.

— После службы жду тебя в келье! — велел батюшка.

Весь акафист и дальнейшую службу я только и переживал слова, сказанные отцом Иоанном, а после всенощной сразу примчался к нему. Батюшка ещё несколько раз повторил мне то, что я услышал от него в алтаре, успокоил, ободрил и велел, не сомневаясь, поступать в точности так, как он говорит.

Отец Иоанн никогда не бросался великими и страшными словами, такими как “я скажу тебе волю Божию”. Ни раньше, ни потом я таких слов от него не слышал. Поэтому воспринял сказанное мне более чем серьёзно и, превозмогая страх, решил исполнить всё точно, как сказал старец».

Каково же было изумление иеромонаха, когда Патриарх нашёл мысль о создании Псково-Печерского подворья в Москве очень своевременной. Это было связано с тем, что в Печорах как раз вводился особый приграничный режим, и для паломников могли возникнуть трудности с посещением монастыря. Помня о наставлении о. Иоанна, о. Тихон отказался от первого предложенного ему монастыря, Покровского, а собор Пресвятой Богородицы в Измайлове отверг как слишком обширный и роскошный. А вот третий вариант — Сретенский монастырь — оказался тем, что надо. О. Иоанн по телефону одобрил выбор и пристально следил за возрождением упразднённой в 1925 году древней обители, воздвигнутой на том месте, где москвичи встречали когда-то икону Владимирской Божией Матери, сохранившей столицу от нашествия Тамерлана.

...23 ноября 1994 года в Псково-Печерский монастырь приехал первый Президент России Борис Ельцин. В книге почётных гостей он сделал следующую запись: «Через 80 лет глава государства побывал в Свято-Успенском Псково-Печерском монастыре (на самом же деле император Николай II посетил обитель в 1903 году, то есть 91 год назад. — В. Б.). Это чудо во всей России, с 5-вековой историей, пережившим все бури истории, отбивающим многие нападки врагов. Монастырь, неся волю Божью, внедрял Православие, нёс духовность, образование и культуру нашему народу, воспитывал умных образованных руководителей государства и церкви. Я восхищен архитектурой и высокими знаниями его служителей. Спасибо за гостеприимство. Б. Н. Ельцин». С о. Иоанном Ельцин не встречался.

К сожалению, начало 1990-х осталось в истории России временем не менее, а может, и более смутным, чем конец 1980-х. Словосочетание «лихие девяностые», вошедшее в оборот двадцать лет спустя, звучит с ностальгическим оттенком (слово «лихой» в русском языке вызывает скорее положительные ассоциации, чем отрицательные), и ни в коей мере не отражает ужас и непонимание происходящего, царившие в то время в обществе. Мгновенный крах внешне несокрушимого государства, на строительство которого были положены десятилетия, вызвал шок у старшего поколения. На улице оказались миллионы людей среднего возраста — лишившись работы и перспектив, они не понимали, куда приложить силы, как выжить, как кормить семьи. Растерянно оглядывалась во все стороны сбитая с толку молодёжь, не знавшая, кому и во что верить, к чему стремиться в жизни. Какие прямые и косвенные людские потери тогда понесла Россия и постсоветские страны, сколько людей погибло в бандитских стычках, спилось, стало наркоманами, покончило с собой от безысходности, эмигрировало, умерло от болезней, вызванных колоссальным стрессом и перенапряжением, сколько беременностей было прервано, сколько браков не заключено — не скажет, наверное, никто. Так что девяностые были отнюдь не «лихими» — они были страшными, и последствия этого десятилетия ощущаются до сих пор.

Чудовищная нищета и отсутствие перспектив для одних сочетались с разнузданной наглостью хозяев жизни — так называемых «новых русских». Они принесли в жизнь свой блатной жаргон, веру в то, что деньги решают всё, принесли жестокость, пошлость и равнодушие ко всему, кроме себя и «зелёных» (долларов). Шестисотый «мерседес», малиновый пиджак, слова «баксы», «разборка» и «беспредел» стали символами эпохи. Часто всё это сочеталось с показной набожностью, с щедрым жертвованием на Церковь, хотя ни в каких богов и чертей «братки», понятное дело, не верили. О. Иоанн, с грустью говоря о том, что перестройка плавно перешла в перестрелку, а потом в перекличку, подмечал и другую страшную особенность эпохи — храмы были заполнены людьми, внешне вполне религиозными, но в душе принадлежавшими отнюдь не Богу: «Духом же Божиим живут единицы даже и в Церкви, даже и те, кто служат у Престола, даже и монашествующие».

На протяжении первой половины 1990-х продолжало расти количество православных приходов в России. Если в декабре 1994 года в стране насчитывалось 15 985 храмов, то через три года — 18 тысяч. И хотя внешне мощный рывок вперёд, который Русская Православная Церковь совершила на рубеже 1980/90-х годов, выглядел ошеломительным, даже по количеству православных приходов и монастырей современной России было далеко до России ушедшей. Если в 1914 году в Российской империи насчитывалось 1025 монастырей (из них в границах современной России — 950), то в конце 2000 года в Российской Федерации насчитывалось 347 монашеских обителей (на Украине — 116, в Беларуси — 14, Молдове — 33, других странах СНГ и Балтии — 24). Храмов также было меньше, чем столетие назад: если в 1914-м насчитывалось 54 174 храма, то век спустя, в 2013-м, — 33 489. Та же картина с духовными учебными заведениями: если в 1914 году в России было 185 духовных училищ, 57 семинарий и 4 академии, то век спустя — 37 училищ, 47 семинарий, 5 академий, 2 православных университета. И если в 1915-м в России было 3246 протоиереев и 47 859 священников, то в 2017-м — 34 774 священника. Конечно, на фоне почти полного разгрома Церкви накануне Великой Отечественной войны это выглядит более чем впечатляюще — но только если не знать дореволюционной картины. Последствия чудовищного удара 1917 года не преодолёны и век спустя...

Этот страшный разлом, прошедший через новую Россию, контраст между изобилием и скудостью, внешним количеством новых храмов и качеством стремившихся в них паствы о. Иоанн предвидел уже давно. Ещё в конце 1970-х, будучи в гостях у о. Геннадия Нефёдова, мужа одной из дочерей о. Анатолия Правдолюбова Ксении, он сидел за хорошо, по меркам «застойного времени», накрытым столом. Шёл общий разговор, как вдруг о. Иоанн, изменившись в лице, всмотрелся куда-то вдаль и произнёс:

— Будьте внимательны и осмотрительны к себе... — Он показал на стол, ломившийся от блюд: — Этого будет много, даже слишком много. Скудость останется в редких домах, у доживающих свой век и оставшихся произволением в старом времени. А новое захлебнётся изобилием материальных благ. Так будет происходить, потому что древний змий почувствует приближение конца и начнёт бить хвостом. Брызги от его агонии и дадут этот очередной соблазн, «чтобы прельстить, если возможно, и избранных». Но расплата за эти вражьи дары очень дорогая. Люди будут кружиться в нескончаемом водовороте, суете и погоне за приманками и растеряют душевное тепло и любовь. Искреннее сердечное общение будет большой редкостью. Духовное оскудение изгонит Дух Божий из жизни.

Собеседники тогда не поняли ничего. А речь шла о тех временах, когда действительно материальными благами, иномарками, «фирменными» дисками и одеждой никого удивить уже было нельзя, а вот пищи духовной алкали очень немногие.

В своих проповедях о. Иоанн твёрдо и безоговорочно осуждал пороки современного мира: «Полк сатанинских сект, оккультных ересей, каббалистика, теософия, астрология, гипноз, кодирование, медитация, экстрасенсорные воздействия на человека, парапсихологические методы «лечения» — калечения людей, которые церковным вероучением определяются как чародейство и колдовство, — нашли сейчас на Родине нашей высоких покровителей. И все средства массовой информации отданы враждебным Православию разрушительным силам». Увлечение телевидением особенно осуждалось о. Иоанном: «Разбойник-телевизор впился в душу и держит её своей мёртвой хваткой до полного её опустошения». А вот о компьютерах он отзывался спокойно: «Это такое же изобретение, как и все прочие. А в Писании сказано: “Всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною” (1 Кор. 6: 12). Если на компьютере человек делает дело Божие и во славу Божию, например, набирает богослужебные книги или святоотеческую литературу, то человек этим спасается. А если использует технику для разного безобразия и бесчинных игр, то он явно погибает. Вот и решайте».

Увы, не обошли печальные события середины 1990-х и Псково-Печерскую обитель. 3 июля 1995 года в Богом зданных пещерах с невероятной помпой был погребён убитый во время «разборки» петербургский криминальный авторитет Николай Гавриленков. В последний путь его провожал чуть ли не весь бандитский Петербург. О. Иоанн при этом, к счастью, не присутствовал — с 15 июня по 15 августа 1995-го он находился в отпуске в эстонской Вярске.

После этого события архимандрит Роман был отрешён Патриархом Алексием 11 от должности наместника. 17 августа 1995 года новым наместником был назначен архимандрит Тихон (Секретарёв, род. 1955), бывший насельником обители с 1976 года.

Новый наместник был накрепко связан с монастырём ещё с детских лет. Правнук монаха, внук двух репрессированных священников, впервые он приехал в обитель с матерью в тринадцатилетнем возрасте, а его отец-священник был знаком с архимандритом Алипием. С 1976 по 1995 год иеромонах Тихон исполнял в монастыре послушания помощника келаря, помощника благочинного и благочинного. С 1992 года был катехизатором и преподавателем Псковского духовного училища. О. Тихон на протяжении многих лет собирал и систематизировал сведения по истории монастыря, написал множество книг о нём, в 2005-м получил в Санкт-Петербургской духовной академии степень кандидата богословия за работу «Церковно-исторический очерк о Псково-Печерском Свято-Успенском монастыре в XX веке». Пост наместника о. Тихон занимал до 21 мая 2018 года, и эти без малого 23 года по праву могут быть названы целой эпохой в истории обители...

Но это было впереди. А пока, через месяц после вступления в должность, 18 сентября 1995-го, архимандрит Тихон обратился к старцам обители с рядом вопросов, на которые попросил ответить в письменном виде. Они касались дальнейшего развития монастыря и монастырской жизни. О. Иоанн, в частности, ответил 29 сентября следующее:

«Что Вы считаете самым главным в духовной жизни монастыря и что необходимо для этого сделать?

— Самое главное в духовной жизни монастыря есть чёткое и предельно ясное знание, куда мы пришли и зачем пришли.

Только ответственное отношение к делу своего спасения каждого насельника и паломника может создать здоровый монастырский климат в обители.

Совершенство в христианской жизни есть главное дело всякого монашествующего.

Из этого основного требования следует, что Священноначалие монастыря должно очень внимательно производить приём и паломников, и послушников в стены монастыря, непременно предваряя приём внимательным ознакомлением с документами и личным собеседованием с каждым приходящим.

Лиц, побывавших в местах заключения, не спешить одевать в подрясники и зачислять в братство, но иметь их в поле зрения долго время, наблюдая за их стараниями в духовной жизни.

Непременно надо осуществлять более явный и постоянный контроль монастырской жизни Благочинным и Духовником монастыря, а также и всех ответственных за послушания лиц.

Необходимо пресекать проявления самолюбия, самоугодия, лености, своеволия, а также бесконтрольные без благословения выходы за стены монастыря...»

Новый наместник относился к о. Иоанну с глубоким благоговением. Монашеский постриг 23 августа 1976 года он принимал из его рук. «Можно твёрдо сказать: всё лучшее в жизни, что у меня было, связано, бесспорно, с батюшкой, — вспоминает архимандрит Тихон. — С его наставлениями, его вразумлениями и с его поддержкой. Потому что он мог любую ситуацию выправить, всё поставить на своё место, разложить “по полочкам” и дать ясный духовный ориентир и утешение на дальнейшую жизнь». Именно о. Иоанн дал будущему архимандриту благословение на поступление в монастырь и одновременную учёбу в семинарии. И хотя их келии в братском корпусе 17 лет находились по соседству, иеромонаху Тихону приходилось видеть батюшку «дома» совсем нечасто — он никогда не сидел на месте, постоянно был в хлопотах.

Ноябрь 1995-го был ознаменован важной датой в судьбе о. Иоанна — 50-летием его священства. 14 ноября в монастырь пришло письмо на официальном бланке Патриарха Московского и всея Руси Алексия II:

«Ваше Высокопреподобие,

Дорогой отец Архимандрит!

Пользуюсь оказией, чтобы передать Вам это письмо.

От души хочу поздравить Вас со славным полувековым юбилеем Вашего священнослужения. Пятьдесят лет предстояния у Святого Престола — это и подвиг и, вместе с тем, огромная духовная радость.

Молитвенно, с любовью помню Вас и желаю крепости душевных и телесных сил. <...> Да умножит Господь, по молитвам Царицы Небесной, дни и лета Вашей жизни и многополезного пастырского служения, проповеди и душепопечительства.

Прошу Ваших святых молитв перед Святынями Обители.

Милость Божия да хранит Вас!

С любовью,

Алексий,

ПАТРИАРХ МОСКОВСКИЙ И ВСЕЯ РУСИ.

14.XI.1995».

К сожалению, 85-й год жизни батюшки был омрачён рядом писем-пасквилей, направленных на имя Патриарха людьми, которые считали себя духовными чадами о. Иоанна и на этом основании претендовали на постоянное общение с ним. Забывая о более чем почтенных летах отца старца, они караулили его на выходе из храма, на Святой Горке, у келии, добрались даже в его летнее эстонское укромье — Вярску. На службах демонстративно становились впереди с магнитофоном и записывали каждое слово батюшки, записывали его и вне храма. После службы создавали вокруг него кольцо, стараясь не подпускать посторонних... Эти «почитатели» иногда почти доводили батюшку до отчаяния, и однажды невольные свидетели услышали, как он отчитывал назойливых посетительниц:

— Когда вы меня оставите в покое? Мне уже восемьдесят лет! Когда же вы меня оставите в покое?!

Но «иоаннитки» (позволительно назвать их именно так, по аналогии с поклонницами святого праведного Иоанна Кронштадтского) не унимались. Их главными требованиями было немедленное удаление от батюшки его келейницы Татьяны Смирновой и помощника игумена Филарета (Кольцова). Почему — понятно: и о. Филарет, и Татьяна Сергеевна делали всё, чтобы уберечь старца от назойливого внимания толпы, сопровождавшего его днём и ночью. «На меня люди жаловались: они хотели к нему приходить, а я не допускал, потому что ему было тяжело, — вспоминает о. Филарет. — Он никогда никому не мог отказать, а я как цепной пёс был. <...> Потому что если всех допустить, они бы его раздавили, размазали и всё — ничего бы от него не осталось. То же самое сегодня — у любого старца. Я его приводил в келью, а он меня целовал, наверное, раз пятьдесят. “Спаси тебя, Господи, спаси тебя, Господи”. Сам не мог отказать, действительно, у него дух не такой».

О. Иоанн вынужден был даже написать специальный рапорт на имя архиепископа Псковского и Великолукского Евсевия (Саввина, возглавлял епархию в 1993—2018 годах), в котором разъяснял ситуацию: «Письма — это дело той же группы лиц, которые не дают мне прохода и покоя не только в монастыре, но и во время моего отпуска и уже на протяжении длительного времени блокируя возможность моего общения с людьми, не принадлежащими этой группе. <...> Татьяна Сергеевна, которая подверглась особенно пристальному и пристрастному разбирательству в жалобах, находится в послушании у меня по Божьему благословению и по моему желанию. И она не несёт ответственности за то, что я благословляю ей говорить, когда передаю ответ через неё устно, а тем более письменно, когда диктую ответ сам. В отношении отца Филарета — это повторное требование удалить его от меня, на которое уже был мой ответ. И теперь только остаётся подтвердить его: без помощи о. Филарета я не могу выйти ни в храм, ни на редкие прогулки. Ибо не все вокруг трезвые и мыслящие люди, которые могут понять, что я нуждаюсь, как весьма пожилой человек, и в отдыхе, и в помощи. И именно такими помощниками для меня являются и игумен Филарет, и Т. С. Смирнова, бывший реставратор монастыря, оставившая своё занятие по благословению бывшего Наместника — Владыки Павла, когда мне потребовалась её помощь. Прошу простить меня великодушно и учесть мою просьбу и желание — ничего не менять в моём окружении. Я благодарю Бога, что в моём преклонном возрасте ещё имею возможность продолжать дело, благословлённое мне Богом, но сознаю, что это потому, что Господь даровал мне помощников, а не помеху в ближайшем окружении».

Да, земные годы шли, и далеко не все, видя по-прежнему напряжённый график о. Иоанна, понимали, как много ему лет. Седым он был ещё с конца 1960-х, но теперь из движений батюшки ушла свойственная ему всегда лёгкость, «летучесть»: он передвигался, опираясь на руку игумена Филарета. К старым болезням добавились проблемы со слухом, начальная стадия сахарного диабета, требовались уколы инсулина. Катастрофически ухудшилось и всегда бывшее плохим зрение. В 1998 году в эстонском Тарту о. Иоанну заменили хрусталик одного глаза, а в 1999-м — и второго. Операции прошли успешно, хотя после второй, в январе 1999-го, батюшка какое-то время вынужден был находиться в тартуской клинике и месяц выдерживать строгий режим — не читать, не наклоняться, лежать на одном боку. «И так мне хочется видеть, что все предписания врачей выполняю с тщанием», — говорил он. С этого времени старец мог читать и писать без очков.

«Отец Иоанн долго сопротивлялся надвигающейся немощи, — вспоминает Татьяна Сергеевна Смирнова. — Вплоть до 1999 года распорядок его мало чем отличался от уставной монастырской жизни. Он молился в храме, служил на праздники Литургию, принимал посетителей, по послушанию говорил проповеди, отвечал на письма. <...> Видя эту внешнюю сторону жизни батюшки, мы забывали о том, что ему 89 лет, и то, что он делает, уже выше человеческих возможностей. В 1999 году последний раз вдохновенно прозвучало в церкви на Пасху огласительное слово Иоанна Златоуста, прочитанное батюшкой, и его ликующее неземной радостью “Христос Воскресе!”». После этого врачи категорически рекомендовали о. Иоанну ограничить активность. «Благодарим Господа, мы теперь келиоты», — смиренно отреагировал на это батюшка. Начинался последний период его земного бытия.