Отечество без отцов

В Подвангене не было войны, знамена не развевались, стук сапог давно уже стих, ветер прогнал прочь грохот орудий. Пожилой мужчина колол дрова, куры копошились в песке у дороги, дети скакали через веревку. С полей на деревню нагоняло облако пыли. Господские батраки боронили землю под посев.

Роберт Розен ощущал запах дыма, шедший из труб домов, притулившихся вокруг озера. На другой его стороне располагалось крестьянское хозяйство Розенов, в нескольких десятках метров от него стоял маленький домик, где жила Эрика со своей матерью.

За громыхавшей повозкой неслась с лаем собака. В своей серой военной форме с винтовкой на плече он был здесь для всех чужим, внушая страх даже собакам. Внешне Подванген не изменился, война оставила свой след лишь в мыслях и переживаниях местных жителей. Деревня насчитывала девять погибших, собственно говоря, это было много на двести душ. Помимо этих убитых, тревога тяжким грузом легла на соломенные и черепичные крыши других домов, жители которых были озабочены судьбой еще двадцати одного парня. Те были взяты на войну и также могли погибнуть.

— Она вообще-то хотела прийти, — объяснял Герхард, — но ее мать сказала, что не годится, чтобы девушка ехала навстречу своему жениху.

Собственно говоря, он ведь домой-то вернулся как раз ради нее. В последние недели и месяцы его мысли были лишь о ней одной. Он представлял, как гуляет с ней по деревне, возможно, это произойдет уже в первый вечер, когда будет слышно уханье совы, а рыбы станут выпрыгивать из воды. Мысленно он бесконечно долго шел с ней к скирдам с соломой, а затем уже в темноте они возвращались обратно. Сейчас, когда она стала ему еще ближе, он не знал, о чем ему следовало говорить с ней. Какие жесты позволительны были с его стороны? Имел ли он право прикасаться к ней?

Повозка стала, громыхая, притормаживать Ему было радостно от того, что время как-то замедлилось, а затем и вовсе почти остановилось. Перед школой Герхард окончательно затормозил, чтобы объяснить, что произошло с ясенем, который, сколько помнят его люди, стоял рядом со школьным двором и укрывал своими ветвями подвангенских ребятишек. Весенняя буря вырвала его с корнем, что применительно к ясеням, имеющим крепкие стволы и корневище, может служить плохим предзнаменованием. Старики восприняли это как дурной знак. Учитель Коссак вычитал в школьной хронике: «Ясень был посажен после Битвы народов в память о победе над Наполеоном».

С этой школой у Роберта Розена были связаны воспоминания об Эрике. Она сидела на парте перед ним, косы ее болтались в разные стороны, вызывая постоянное желание подергать за них. Однажды он это сделал, и она зло посмотрела на него. В другой раз он незаметно привязал к ним листочки бумаги в виде хвостиков. Она этого не заметила и стала бегать на большой перемене с хвостиками во дворе школы, пока над ней все не начали подшучивать, и она не покраснела. Несмотря на то, что дорога к школе у них было одна, по утрам и в обед они никогда не ходили вместе. В Подвангене было не принято, чтобы мальчик прогуливался в школу вместе с девочкой. Иногда она ему подсказывала, чаще всего по арифметике. Делать это было не просто, так как она вынуждена была оборачиваться к нему. Ему, сидевшему за нею, было бы легче подсказывать, но он совсем плохо разбирался в арифметике. В ее маленьком доме он был лишь однажды, да и то лет десять назад. Из-за сильной простуды он провалялся тогда несколько дней в постели. Когда все прошло, то ему пришлось пойти к Эрике, чтобы спросить насчет школьных заданий. Он уже давно забыл о своем визите, но сейчас вдруг эта сцена явственно представилась ему вновь. Тогда он, помнится, удивился, почему в их маленьком доме так сильно пахло ванилью и корицей. Эрика на корточках расположилась перед маленьким столиком и рисовала картинку в школьной тетради, мать ее сидела у кафельной печи и вязала.

— Даже, если человек болен, он все равно должен учить уроки, — сказала ему тогда мать Эрики.

Эрика показала ему три арифметические задачки, дала три правильных решения и прочитала стихотворение со странным названием «Братец Штармац», которое они должны были выучить наизусть.

— Наша мать сейчас как раз поставила пирог в печь, — прервал его воспоминания Герхард.

Да, у матери была такая манера. Она всегда в первую очередь думала о вкусной еде. Для нее самым большим несчастьем было бы представить, что ее мальчик вернется домой с войны и у него не будет в достаточном количестве ветчины, колбасы, жаркого, холодца, медовых пряников и пирогов.

Но все вышло совсем по-другому. У садовой калитки, ведущей к маленькому дому, не видно было фигуры в ярком платье, занавеска тоже ни разу не колыхнулась. Сад был безлюдным, но в нем все было перекопано и благоустроено, у ворот цвели примулы.

Герхард несколько раз щелкнул кнутом, когда они проезжали мимо маленького дома, но там на это никто не отреагировал.

— Твоя невеста уже спит, — сказал он и ухмыльнулся.

Там, где из озера вытекала речушка, находился дом Розенов, окруженный ивами, которые вот-вот должны были зазеленеть. На крыше амбара растянулись в жемчужную цепочку белые голуби. Аисты строили себе гнездо. Когда повозка въехала во двор, они стали щелкать клювами, как будто хотели поздороваться с ним таким образом.

— Первым нашим ребенком будет девочка, — подумал он. — Если бы аисты взлетели, приветствуя его, то следовало ожидать мальчика.

Входная дверь была распахнута настежь, мать стояла на пороге, стиснув руки. Дорхен запрыгнула на все еще двигавшуюся повозку и обняла его.

— У тебя даже нет щетины! — удивилась она.

Тот, у кого еще не растет борода, жениться не имеет права, гласило мудрое народное поверье, которое в Подвангене уважали с давних времен.

Мать пристально смотрела на него, оглядывая с ног до головы, чтобы убедиться, действительно ли он в целости и сохранности. Далеко не каждый день солдаты возвращаются из России без шрамов и рубцов.

Так Роберт Розен прибыл в отчий дом. Переступая через порог, ему не пришлось пригибаться, так как дверь здесь была на полметра выше, чем вход в русские деревянные хаты.

Матушка Берта настоятельно попросила его сесть в кресло у печки.

— Присаживайся удобнее! После десяти месяцев безумства в России немудрено устать.

Дорхен занесла его винтовку в дом, задвинула ее под диван и сказала:

— Здесь нам подобные вещи не нужны.

Был приготовлен пирог, в горшке тушилась курица. Шесть бутылок Киндерхофского пива, которые Дорхен быстренько принесла из местного трактира, стояли наготове, чтобы усладить человека, вернувшегося с фронта. Большой стол был накрыт, как будто уже была свадьба. Дедушка Вильгельм сидел во главе стола, в правой руке держа клюку, а в левой — потухшую трубку.

— Я уже не могу встать, чтобы поприветствовать нашего мальчика, — сказал он. — Когда ты уходил на войну, я еще бродил по двору, сейчас я сижу, скрючившись, в кресле, курю трубку и думаю о том, что будет послезавтра.

Мать желала знать, сколько километров он прошагал по России. Географической карты, на которой он мог бы показать весь свой путь, в крестьянском доме Розенов не было, но дедушка Вильгельм прикинул на глазок, что этот отрезок мог бы быть таким же, как расстояние до гроба Господня.

— А где же Эрика?

— У тебя еще будет достаточно времени для нее, — ласково сказала мать.

Дедушка Вильгельм потребовал «Пилкаллера»,[51] чтобы чокнуться со своим солдатом.

— Хотя я и не могу уже больше работать, но выпить пока еще не отказываюсь.

Роберт достал из вещмешка куклу с названием «Бабушка», которую он уже полгода таскал с собой повсюду и вручил матери.

Та осмотрела ее со всех сторон и вернула ему назад.

— Это подарок для твоей Эрики, — сказала она. — Ей вскоре предстоит играть с куклами.

Дорхен пододвинула ему пачку сигарет «Юно», которую приобрела на табачные карточки, и была разочарована тем, что он по-прежнему не курил. Она слышала, что все солдаты становятся курильщиками, хотя бы уже из-за одних лишь насекомых. Она вызвалась сбегать и привести с собой Эрику. Но мать запретила ей это делать. Жених должен сам идти к невесте, так уж повелось издавна. После второй порции «Пилкаллера» Роберт Розен поднялся и объяснил, что ему надо выйти на двор и посмотреть, как там все выглядит.

С шумом распахнул он садовую калитку, громко ступая, пошел по каменным плитам, надеясь, что дверь откроется, и рыжеволосая девушка с веснушками на носу выбежит ему навстречу. Ему пришлось дважды и даже трижды постучать.

Появилось мать Эрики, сделав вид, что его появление явилось для нее сюрпризом:

— Ах, милый Роберт пришел!

Она пригласила его войти. С ее стороны был тот же оценивающий взгляд, проверяющий, все ли в порядке с ее будущим зятем. Об Эрике пока не было сказано ни слова.

Его пригласили сесть на почетное место под серебряным распятием Христа. На столике лежала стопка религиозных газет под названием «К небесам», которые были отпечатаны в Констанце у прекрасного Боденского озера.

Мать Эрики спросила о погоде и о том, как он добирался до дома. Вместо «Пилкаллера» было предложено выпить вишневого сока.

Он сказал, что пришел поздороваться с Эрикой. И хотел бы пригласить ее перекусить в местный трактир, разумеется, вместе с ее матерью, потому как нужно кое-что обсудить в связи с предстоящими праздниками.

В этот момент открылась дверь, ведущая в маленькую комнату. На пороге стояла Эрика в белом летнем платье. Волосы ее стали еще более рыжими в сравнении с теми, какие он помнил, лишь веснушки несколько поблекли за темные зимние месяцы. Ее мать занималась тем, что аккуратно складывала стопки номеров газеты «К небесам»; она не хотела показывать, что ей интересно, как они будут здороваться друг с другом. Хотя, пожалуй, она опасалась того, что ее дочь не сможет сдержать своих чувств и бросится на шею молодому солдату. Но этого не произошло. Эрика протянула ему руку и готова была даже присесть перед ним, сделав книксен.

— Мы должны зайти к вам, нужно о многом поговорить, — сказала ее мать.

Но затем она вознеслась до самых высот своего великодушия:

— Идите первыми, мне нужно кое-что еще сделать.

Между маленьким домом и постройками Розенов едва ли была сотня метров, но шли они их, казалось, вечность. Вечер бросал первые свои тени, белое платье Эрики излучало свет. Ему казалось, что оно освещало всю деревню. Они не касались друг друга, лишь тихо шли рядом и прислушивались к вечерним шорохам. Когда огромная рыба плеснула в воде, Эрика кинула взгляд на него, он посмотрел на нее, и оба засмеялись. В молчании прошли они сто метров, без слов прекрасно понимая друг друга.

Дорхен позаботилась о том, чтобы молодая пара села рядом, под столом они касались друг друга коленями.

Герхард после того, как поставил лошадей в стойло, привел с собой к столу маленького француза.

— Кристоф хотел бы взглянуть на настоящего солдата, воюющего в России, — сказал он.

Роберт Розен упомянул о французском легионе, который сейчас воевал в России бок о бок с немцами.

У Кристофа, казалось, было мало охоты менять комфортную жизнь в крестьянском хозяйстве Розенов на геройские деяния в России. В составе Великой армии, которая в 1812 году шла на Москву, имелись двадцать различных наций, в том числе много немцев.

— А сейчас выходит так, что французы поддерживают немцев в их походе на Москву. — Такое мнение высказал дедушка Вильгельм.

— Ну, авось не повторится того, что случилось тогда с этим диким Наполеоном, — заметила матушка Берта.

Это были последние слова, сказанные в тот вечер о России, после чего все принялись поглощать куриный суп, фрикадельки и кислую капусту. Затем ели холодное мясо с польскими огурчиками, к ним добавились свежеиспеченный хлеб и колбаса всевозможных сортов. И, наконец, когда уже ничего больше не лезло в рот, последовали пироги с маком. На стол в третий раз был подан «Пилкаллер», теперь уже и для Герхарда с Кристофом. Женская часть общества угощалась «Данцигской золотой водой».[52] Киндерхофское пиво осталось про запас для солдата, вернувшегося с фронта. Остальным были предложены чай, малиновый сок и парное молоко из своего коровника, а когда на столе больше уже не было свободного места, появилась Дорхен со сковородкой, доверху наполненной яичницей-болтуньей. Предназначенные на десерт кисло-сладкие тыквенные семечки она поставила на подоконник.

— Мы живем, как в прежние времена, — уверяла матушка Берта. — Всего достаточно, единственное, чего не хватает, так это настоящего мира.

Герхард выгреб из-под дивана винтовку и стал рассматривать ее со знанием дела. Его вопрос, сколько человек брат застрелил насмерть, остался без ответа. Роберт Розен украдкой бросал взгляд на серебряную сережку, которая была прикреплена к мочке левого уха Эрики, и неожиданно увидел черный нашейный крестик, висевший на цепочке. Ее пальцы были пухлыми и теплыми, и даже на тыльной стороне кисти руки он обнаружил веснушки.

Герхард покопался в кармане брюк и выложил на стол перед Эрикой внушительный кусок янтаря.

— Это мой свадебный подарок, — сказал он. — Я нашел его, когда пахал за озером. Кристоф сделает из него чудесную брошь, он в этом деле мастер.

По знаку матери Герхард, ухмыльнувшись, вылез из-за стола, маленький француз тихо проследовал за ним, не преминув по пути прихватить остывшую куриную ножку. Дорхен отослали на кухню мыть посуду. Дедушка Вильгельм удобно расположился в своем кресле, так как сейчас начинались уже чисто женские истории. Он зажег трубку и стал тихо напевать старые песенки, а когда на улице вдруг пошел сильный дождь, ему пришло на ум народное поверье:

— Знаешь что, Роберчик! — крикнул он ему. — Все это, ну, эту войну, он затеял перед днем Йоханнеса. Вскоре вновь придет Йоханнес, а конца всему этому так и не видно.

Они продолжали сидеть за столом: молодая пара в центре, матушка Берта со стороны Эрики, а матушка Луиза рядом со своим будущим зятем. Так они будут сидеть затем и в церкви на лавке, а потом и за свадебным столом. Они обсуждали то, что необходимо было обговорить. Свадьба была назначена на субботу в 11 часов утра. Священник Браун и господин Пёнтек из администрации были в курсе их вопроса. Все необходимые бумаги были уже подготовлены. День 9 мая мог бы стать прекрасной датой, возможно, и солнышко бы выглянуло. Роберт Розен все еще не мог решить, идти ли ему к алтарю в серой военной форме или все же лучше в черном костюме его отца, который уже многие годы пылился в шкафу. Сестра Ингеборг приедет со своими детьми, и, может быть, дядя с тетей из Шиппенбайля. У Эрики было совсем мало родственников, одна лишь тетка, да и та жила так далеко на территории рейха, что не могла отважиться на поездку в Восточную Пруссию, которая представлялась ей Сибирью. Большого праздника решили не устраивать, все-таки шла война, но все должно было быть так, как полагалось в таких случаях. Что касалось крепких напитков, то все давно уже сделали припасы за счет сбереженных талонов на алкоголь. Мать Эрики предложила к тому же оплетенную бутылку смородинового вина, оставшуюся с прошлого года.

Поскольку это была солдатская свадьба, то господин фон Болькау выделил для поездки в церковь господскую пролетку с кучером Боровским в ливрее. Для остальных гостей Розены предусмотрели прогулку на дребезжащих повозках. Герхард и Кристоф должны будут выполнять роль кучеров. Во второй половине дня старый Захариас станет играть на своем музыкальном инструменте. Цыган с кларнетом, которого все называли черным Мубара, так и не откликнулся на приглашение.

После того, как все было обговорено, матушка Берта поднялась из-за стола и пригласила присутствовавших подняться на чердак. Там имелась мансардная комнатка, откуда открывался прекрасный вид. Это была каморка на крайний случай, когда приезжали гости. В центре находилась широкая кровать, на которую было постелено покрывало с бахромой. В головах лежали две подушки, украшенные вышитыми цветами, на стенах висели толстощекие ангелочки, под этими картинками были прикреплены благочестивые изречения, не требовавшие дополнительного разъяснения. Здесь молодая пара должна была провести брачную ночь и жить вместе до тех пор, пока новобрачному вновь не придется идти на войну. Эрике было очень неудобно стоять в присутствии своей матери у постели, которая им предназначалась. Она подошла к чердачному окну, бросила взгляд на озеро в ночную тьму, которая наплывала с востока и окутывала деревню. На столике лежал Новый завет в переводе доктора Мартина Лютера. Дорхен собрала на опушке леса букет первоцвета и поставила на подоконник.

Роберт Розен открыл окно. В комнате повеяло прохладой, бутоны первоцвета съежились от холода, ангелов на стене от сквозняка тоже начала пробирать дрожь. В парке кричала сова.

— Не люблю этих звуков, — прошептала Эрика и закрыла окно.

Они тихо вышли из комнаты. В доме Розенов был добрый обычай оставлять открытыми все двери, но мансардную комнатушку матушке Берте пришлось закрыть. Она спрятала ключ в карман своего фартука, лишь на свадьбе она передаст его жениху.

Все вместе они стояли на дворе и не знали, что еще сказать. Роберт вдруг вспомнил, что хотел бы еще взглянуть на домашнюю скотину. Он попросил Эрику пойти имеете с ним.

— Но только недолго, — прокричала им вслед матушка Луиза.

Внезапно они услышали громкое пение. Один человек запевал, низкие мужские голоса подключались, песня плыла над озером и растворялась в просторах Востока.

— Это русские, — прошептала Эрика. — Они поют каждый вечер и все печальнее.

Он прошелся с ней к коровнику и на конюшню. Они посмотрели на жующих коров и остановились у лошадей. Затем подошли к Бесси, сидевшей у своей собачьей конуры, бросили взгляд на цветы в саду, который как раз освободился от снега, и где начали распускаться примулы вместе с цветами мать-и-мачехи.

Когда они стояли за сараями, Эрика облокотилась на его руку. Он стал рассказывать ей про известные ему созвездия. Они были точно такие же, как и в России. Вновь всплыло это проклятое слово.

— Солнце в России всходит на два часа раньше и заходит также на два часа раньше, — разъяснял он.

— Я боюсь, что в один из дней оно может совсем не взойти, — прошептала она.

Когда хор пленных пропел над озером последние печальные слова, они вновь услышали уханье совы и на небе далекий звук «ву…ву…ву…», на который Эрика не обратила внимание. Но он определил, что это был звук русского самолета-разведчика, который пересек восточную границу рейха. Как же далеко забрались вражеские самолеты! Удивительно, что они вообще еще существуют.

Поскольку уханье совы внушало Эрике страх, и к тому же она замерзла, то они пошли назад к коровнику. Их встретило тепло испарений, они слышали, как коровы размеренно пережевывали свой корм, цепи при этом звенели. Некоторые из коров лежали у своих кормушек и, увидев их, вскочили, решив, что пришло время кормежки. В темноте коровника они не могли видеть друг друга, лишь чувствовали. На ощупь по стене добрались они до лестницы и поднялись на чердак, где прошлогоднее сено пахло душистым ароматом. Под самой крышей ворковали голуби. Сова смолкла, хор тоже. Внизу кто-то отворил дверь в коровник, мельком взглянул и вышел назад. Теплый пар от дыхания коров поднимался к лазу, ведущему на сеновал. Локоны Эрики разметались по сену. Ее мать поймет, что произошло. Матери всегда это чувствуют. Матушка Берта тоже сделает для себя выводы, но ничего не скажет вслух. В день свадьбы она тайком передаст невесте ключ от каморки.