Отражения

Гегемон (Россия)

— Привет, — сказал «гегемон» по имени Василий, открыв дверь мастерской художника. — Вот, проходил мимо…

— Как почувствовал, — не выдержал я, доливая в рюмки распочатую бутылку коньяка. — Нюх у него, что ли?

— Гегемон же… — буркнул художник и полез за новой посудой. В его мастерской двери отурыты для всех, включая народ. А душа — для близких друзей. Ему никто не мешает рядом. Даже если и говорит, не переставая. О своем. Ну и пусть говорит.

Василий отзывался на кличку «гегемон» охотно. Квалифицированный строитель, он и фразы рубил, как — будто вгонял гвозди. По самые, по шляпки. Мы и не спорили. И его это, видимо, грело не хуже законной после работы водки. А поговорить?

— Искусство принадлежит кому? — спросил он после второй рюмки. — Народу. Так еще Ленин впечатывал. А это у тебя что?

Он показал на новый цикл работ художника.

— Голых вроде много, а ничего не возбуждает. Зачем тогда так рисовать? Женское тело, оно же тревожит, заставляет трепетать. Такое и купить можно и посмотреть приятно. А здесь… Гробишь талант вместо того, чтобы зарабатывать.

— Не тому вас учили когда-то, — продолжал Гегемон, приняв наше молчание за согласие. — Вот, говорят, Монна Лиза, Джоконда, великая картина. Смотрел я на нее долго, внимательно, вникал — и ничего не шевельнулось, где надо. Нарисовал Леонардо некрасивую бабу, ни глаз, ни груди, ни трепета в чреслах. Ничто не возбуждает. Улыбается сквозь зубы. А что ей, серой мышке, остается? И зачем такое рисовать, когда в крови ноль эмоций? Народу надо живое, горячее. Как телевидение или журналы. Потому их и смотрят, и покупают. У тебя, вроде, свальный грех нарисован, а без виагры не подходи. Впустую.

Высказавшись и выпив еще, на посошок, Гегемон пошел дальше. Цельный и одинокий. Женщины с ним долго не задерживались, а с народными, даже задешево, он не хотел. Так и ходил, сам по себе, но за всеобщее.

— Ну, что, — сказал художник вослед. — Как тебе?

— А никак. Ты что — народ?

— Я это я, — обиделся художник.

— Потому и не гегемон. Голую женщину нарисовать не можешь так, чтобы за собою позвала, безоглядно.

И струя прозрачного солнца брызнула из окна по щеке художника, отиконив его на мгновение и метнулась дальше — к картинам, по мастерской, по целому миру, зажатому якобы в четырех стенах. А на самом деле — в шести потолках: лети — куда хочешь. И гегемонь…