Отшельник

* * *

Семен Барков, по прозвищу Кулак, стоял посредине огромного утоптанного плаца и, ничего не понимая, смотрел на пятиметровый деревянный крест, который торчал из земли прямо по центру этого самого плаца.

То, что он увидел на этой зоне, совершенно не соответствовало тому, о чем еще до суда говорил ему в изоляторе временного содержания старый рецидивист Седой. Проникшись симпатией к Кулаку, Седой рассказал ему, как вести себя на зоне, какие там порядки, как следовать воровским понятиям и избегать опасных ошибок - короче, проинструктировал его перед первым сроком.

Но срок этот оказался одновременно и последним, потому что Баркова приговорили к пожизненному заключению. И, поскольку оно должно было проходить в условиях, где не действуют никакие уголовные законы и воровские понятия, Семен, сидя в «столыпине», с грустью вспоминал доброжелательные наставления старого, побитого жизнью авторитета.

Сразу же после суда его отвезли обратно в тюрьму, но уже не в ту камеру, где он просидел под следствием долгих пять месяцев, а в одиночку. Он не очень удивился этому, потому что понятия не имел, как обращаются с теми, кто получил пожизненное.

Молча усевшись на узкую койку, привинченную к серой стене, он захотел закурить и, похлопав себя по карманам, вспомнил, что все его вещи остались в той, другой камере, которую он делил еще с тремя сидельцами.

Но долго страдать не пришлось, потому что часа через два дверь камеры с лязгом распахнулась и вертухай равнодушно сказал:

- Барков, на выход.

Семен встал и, заложив руки за спину, вышел в коридор, где стояли еще трое вертухаев с дубинками. Профессионально ощупывая Семена глазами, они следили за каждым его движением и были готовы в любой момент пресечь любые нежелательные телодвижения.

Быстро пройдя с ними по вонючему коридору, Семен, чувствуя на спине настороженные взгляды охранников, спустился по гулкой железной лестнице и остановился перед очередной дверью. Вертухай повертел в замке большим ключом, дверь со скрипом открылась, и они вышли во двор, где стоял серый грузовик с большим ящиком вместо кузова.

Дверца фургона была распахнута, Семена без лишних слов направили к ней, и ему не оставалось ничего другого, как залезть внутрь. Там он оказался в сваренной из арматурных прутьев клетке; его заперли, двое охранников расположились на узкой скамье по другую сторону решетки, дверь захлопнулась, на потолке зажглась тусклая лампочка, мотор грузовика взревел, и началось путешествие в неизвестность.

Полчаса на грузовике, пять суток в обшитом кровельным железом купе без окна, потом снова трясучая камера на колесах, и вот наконец Семен спрыгнул на утрамбованную землю, на которой не росло ни одной травинки.

Глубоко вдохнув чистый лесной воздух, Семен огляделся, но встречавший его пожилой вертухай сказал:

- Еще успеешь налюбоваться. Пошли.

И, повернувшись к Семену спиной, направился к одному из одноэтажных бараков, разбросанных по огромному пространству зоны.

Семен, чувствуя, что все происходит совсем не так, как он ожидал, молча пошел за вертухаем. Зону окружали несколько рядов колючей проволоки, за которой стоял густой лес, через равные промежутки торчали деревянные вышки под остроконечными дощатыми колпаками, все было вроде бы нормально…

Как люди проводят пожизненное заключение, Семен знал по телевизионным передачам, да еще по рассказам сокамерников. Постоянный прессинг, который можно сравнить с непрекращающейся пыткой, жуткие условия содержания и прочие «прелести» вызывали у Семена чувство смертной тоски, и, когда ему объявили приговор, он не мог в это поверить. Не верил он и тогда, когда уже трясся в железном фургоне и когда пять суток слушал однообразный стук колес…

Они подошли к одному из бараков, на стене которого была нарисована большая цифра «5», вертухай открыл дверь и, не оглядываясь на Семена, вошел внутрь.

Семен последовал за ним, и они оказались в обшитом фанерой коридоре, напоминавшем строительную бытовку для начальства. Пройдя мимо трех дверей, вертухай остановился у четвертой, на которой висела табличка «начальник колонии», и постучал.

Из-за двери послышался чей-то голос, и вертухай, открыв дверь, сделал жест - заходи, дескать…

В небольшой комнате стоял скромный письменный стол, за которым сидел здоровенный мордоворот с погонами подполковника. Его форменный мундир висел на спинке стула, стоявшего у стены, верхние пуговицы рубашки были расстегнуты, виднелась волосатая грудь.

Подняв глаза на Семена, остановившегося перед столом, подполковник долго изучал его, затем сказал:

- Присядь.

Семен взял один из свободных стульев, которые стояли вдоль стены и сел напротив подполковника, положив ногу на ногу.

Подполковник посмотрел на его ноги и усмехнулся.

- Ты сидишь на стуле только потому, что мне лень поднимать на тебя глаза, - сказал он, - в некоторых странах Древнего Востока преступника сажали в яму, выкопанную перед троном. Просто для того, чтобы было удобнее смотреть на него сверху вниз.

Семен молчал и слушал.

- Меня зовут Савелий Андреевич Штерн. Я здешний царь и бог. Ты еще успеешь убедиться в этом, а пока скажу тебе только, что могу убить тебя в любую минуту. Тебя не существует. Для меня ты - просто вещь, с которой я могу обойтись так, как мне заблагорассудится. Я знаю, что в последнее время ты много думал о том, как проведешь оставшееся тебе время жизни в каменной клетке. Теперь можешь забыть об этом. Все будет совсем иначе. Пока что ты не понимаешь, что это значит, но я тебе объясню.

Штерн достал из стола пачку «Парламента» и спросил:

- Курить будешь?

Семен кивнул.

Бросив пачку на стол, Штерн сказал:

- Закуривай.

И положил рядом с сигаретами зажигалку.

Семен неторопливо достал из пачки сигарету, прикурил и, с удовольствием затянувшись, выпустил дым в потолок. Он не курил уже пять дней и теперь почувствовал, как его повело от первой же затяжки.

Штерн следил за Семеном, и на его лице не отражалось ровным счетом ничего, будто он от нечего делать рассматривал кирпичную стену.

- Ты молчишь и слушаешь… Это хорошо, - задумчиво сказал Штерн, - некоторые, попав сюда, начинают вести себя, как на обычной зоне, и я сразу убиваю их. Такие мне не нужны.

- Вы их сами убиваете? - спросил Семен, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Он слушал странного начальника колонии и понимал все меньше и меньше.

- Не всегда. Это может сделать любой из моих подчиненных. И даже если он ошибется, ничего страшного в этом не будет. Помнишь такое выражение - человеческий материал? Вот вы все для меня и есть тот самый человеческий материал, из которого… Ладно, об этом потом. Запомни: ты - раб! Ты не имеешь никаких прав гражданина, никаких прав заключенного, вообще ни-ка-ких! Ты оказался здесь просто потому, что нам нужны сильные и безжалостные люди. Страшные люди. Но знай, что я страшнее всех вас вместе взятых.

Штерн засмеялся:

- Здесь нет ни паханов, ни шестерок, ни петухов - ничего из того, что имеется на любой поганой зоне, - по лицу Штерна скользнула гримаса брезгливости.

- Это ж моя первая судимость, первый срок, и сразу - пожизненный. Так что никакого особого криминального опыта у меня нет.

Штерн заглянул в лежавшую перед ним бумагу и усмехнулся:

- Однако четырнадцать убийств!… И вроде не маньяк…

- Да, я не псих, - подтвердил Семен, - вы сказали, что вам нужны… страшные люди. Это что - я, значит, страшный?

- Немножко, - кивнул Штерн, - но, конечно, не для меня. А вот как раз я и сделаю из тебя по-настоящему страшного.

- А кому это вам нужны эти страшные люди?

- Потом узнаешь.

Штерн положил перед собой огромные заросшие рыжим волосом руки и сказал:

- Барак восемь, койка семнадцать. И помни: здесь не зона, и любые уголовные телодвижения приводят к смерти. Мне тут урки не нужны. Понял?

- Понял, - ответил Семен и встал.

- Присядь, - приказал Штерн, - я еще не закончил.

Семен сел.

- Чем меньше ты будешь разговаривать с другими курсантами, тем лучше для тебя самого.

Услышав слово «курсант», Семен удивленно поднял брови.

Штерн, заметив это, усмехнулся и сказал:

- Я же сказал тебе, что зеков здесь нет. Все, что нужно, ты узнаешь у других, но в одном я могу тебя заверить сразу. Придет время, и ты пожалеешь о том, что не сидишь свой вечный срок в вонючей камере. Здесь - свежий воздух, небо над головой… Но скоро оно покажется тебе меньше, чем с овчинку. Помни, что ты принадлежишь мне. И единственная свобода, которая у тебя есть, - повеситься на любой перекладине. Никто и слова не скажет. Можно даже на вечернем построении. Перед строем. Я не буду возражать.

Штерн внимательно посмотрел на Семена, как бы желая убедиться, что тот все понял, и наконец сказал:

- Можешь идти.

И вот теперь Семен стоял посредине огромного утоптанного плаца и, ничего не понимая, озирался по сторонам.

Когда он шел следом за охранником, то смотрел в его спину, поэтому и не заметил такую примечательную деталь, как добротно сколоченный из бруса крест, стоявший чуть в стороне от центра плаца. Семен не мог найти другого названия для этой просторной, плоской и окруженной низкими бараками поляны.

Присмотревшись, Семен заметил, что вертикальный брус креста в полуметре от земли был разделен массивной металлической петлей, позволявшей кресту откидываться в горизонтальное положение. Сейчас крест стоял вертикально и был подперт длинным толстым бруском, одним концом упиравшимся в землю, а другим - в прибитую к кресту деревянную плашку.

Весь крест был чем-то заляпан, и это не понравилось Семену. Во всяком случае, символ христианской веры торчал тут вовсе не для того, чтобы курсантам было легче спасать свои грешные души.

Озадаченно повертев головой, Семен разглядел на одном из бараков большую кривую восьмерку и направился туда.