Отто фон Штиглиц

Событие первое

Что-то мешало. Дышать. Брехт попытался вздохнуть полной грудью. Нет. Давит на грудь. Попытался смахнуть это с груди. Рука скользнула по шарфу что ли. Какого чёрта? Тяжёлый шарф, что в него бревно завернули и положили ему на грудь? Придурки, вот узнает тащ полковник, кто это сделал и устроит им марш-бросок на двадцать пять километров в пол…

Бревно пошевелилось. Иван Яковлевич трясанул головой и попытался глаза открыть. Как там у Гоголя: «Поднимите мне веки». С трудом. По одному. Не удержались. Выпали. Потом снова по одному. Шарф дурацкий. Длинной вязки и шерсть чёрная и в завитушках … Твою ж налево! Это не шарф и не бревно! Это чья-то волосатая нога лежит у него на груди. Дальше ничего не было видно. Ага, вот если посмотреть на верх, то виден потолок, закругляющийся. А тут и звуки нахлынули. Перестук колёс, ну да, он же в поезде.

И вдруг память рывком вернулась. Они же всем своим отрядом едут в Мадрид. Тут в голове кто-то новую порцию информации решил Брехту подкинуть. Во, блин, точно, он же вчера пил горькую вместе с самим генералом Франко. Как там его представили? Франсиско. Ну, это понятно. Это как во дворе. Играете вы с мальчишками. И есть среди них веснушчатый, пусть будет – Колька, которого все Колом называют. И потому что Колька, и потому, что выше остальных на полголовы, и потому что тощий. Вот. А потом приходите вы в школу в первый класс и учительница перекличку делает. Не … Какая, нафиг, перекличка. В школе же, на первом уроке. Знакомится учительница с классом.

– Николай Иванович Плотников …

И Кол встаёт. Ну, ни фига себе! Он оказывается – Плотников?! Во! Так он ещё и не Колька даже, а Николай. Да ещё, растудыт его в качель, Иванович. Кол и вдруг Иванович. Смешно. Вот так и с генералом Франко. Когда Брехт вошёл в вагон, который одновременно и столовой и, видимо, личным кабинетом товарищу Франко служил, ну, по типу штабных вагонов наших. Был Брехт у Кузнецова в таком при попадании в это время или в эту реальность. Заходят они втроём в вагон этот состаршим лейтенантом Иваном Ефимовичем Светловым – командиром роты диверсантов и (ёк – стебелёк) с Адонсией, как её по батюшке, ага, Рибера… Это же фамилия. «Что-то с памятью моей стало, всё что было…». Адонсия, ещё издевался – «Ивановна». Ладно, потом. Заходят они втроём в вагон, там парочка генералов в форме серо-зелёной почти как у итальянцев, все в орденах звёздчатых и медалях, и человек пять солидных дядек в пиджаках, но тоже в звёздах. И сразу открывается дверь и из неё на свет божий выходит невысокий мужичонка в сталинском френче с одной звездой ордена на груди и товарищ Рамон Серрано Суньер – националистический министр внутренних дел и говорит, представляя перца:

– Франсиско Паулино Эрменехильдо Теодуло Франко Баамонде (исп. Francisco Paulino Hermenegildo Teódulo Franco Bahamonde)!

Вот как на самом деле зовут диктатора Франко. А то – Франсиско. Хрен там. Это для друзей и газетчиков. А так аж целый Теодуло. Или Паулина, а нет, – Паулино.

Так и хотелось сказать. «А можно я буду называть тебя „Теодулой“? Нет?! Жаль. А „Паулиной“? Ну, как хочешь … „Бамонда“». Вот откуда слово «бомонд» пошло. Франко придумал. Это чтобы себя увековечить.

Занесло. Что там дальше было? А, награждение было. Его – колонеля Брехта лично сам Франсиско Паулино Эрменехильдо Теодуло Франко Баамонде … Покороче надо. Лично сам генерал Франко наградил орденом «Алькантара». Теперь он кавалер «Ордена Алькантара». Кавалер. Ешки – матрёшки. Ага. Вот теперь вспоминать начинает. Кавалер!

Брехт подскочил на … ложе. Нога волосатая, а не бревно в шарфе, спало (спала) с груди, и картина предстала во всей красе. Валетом с ним на полке в его купе спала в неглиже, лицом в матрас, сверкая волосатыми ногами и такой же волосатой задницей, Адонсия.

Ну, нафиг! Это же извращение, педофилия какая-то. Да ещё ужас. Тощая нога и вся в кучеряшках чернющих волос и покрытая тоненькими волосиками… Фу! Ну, за что? В чём провинился, чем прогневал? Брехт перевёл взгляд с этого «зрелища» на себя. Ещё раз «Фу». Фу, слава богу, он одетый. Стоять – бояться и Адонсия, как там её … Ивановна Рибера тоже одета. Это юбка просто задралась. Или задрали. Фу, ещё раз. Почему эти испанки такие волосатые. То ли дело, его кореянка. Фу!

Брехт высвободился из-под волосатых испанских костей, кожей, наверное, обтянутых, ну, росли же на чём-то волосы, и сел на полке. Неожиданно потолок решил обрушиться на него. Пополз. Стоять. Нужно сходить в одно место, умыться, облегчиться, принять ваннну, выпить чашечку кофэ… Тьфу. Пока просто, без ванны и кофе.

Пошатываясь, Иван Яковлевич проделал все два шага до двери купе. Купе люксовое. Верхних полок нет. На соседней полке так же валетом спят Хуан Прьето из города Торрагона – щуплый паренёк испанец и итальянец Francesco – «Франческо» Дель Боско. Который моряк – минёр с «Маэстрале».

Ещё раз «ФУ». Наверное, ничего он с этой страшной и тощей, да к тому же заросшей волосами «Ивановной» и не делал. Не при людях же. А что со Светловым? Гад хорунжий!!! Он-то не пил почти. А колонель Брехт опрокидывал в себя рюмочки кальвадоса, всё за победу нашего оружия, за генерала Франко, за ефрейтора Шиль… Гитлера. За … Вот какого чёрта. Стоп. А куда они едут?

Дверь перед самым носом Ивана Яковлевича открылась. Именно, что не отъехала, как в будущих поездах, а открылась наружу, и в проёме нарисовался Светлов.

– Хорош дрыхнуть, всю веселуху проспишь. Ты с нами на захват каудильи этой, или тут подождёшь? – весёлый, свеженький, одеколоном «Шипр» попахивает. Чисто выбрит.

– Сволочь ты, хорунжий! – мотнул головой Иван Яковлевич, предлагая товарищу убраться с дороги, и бодренькой рысцой потрусил в конец вагона.

Событие второе

Вчера ещё, когда шли на банкет к господину Франко, заметили, что он совсем не дурак. А может и вовсе не дурак. Выбрал себе диктатор будущий в министры внутренних дел нормального и опытного дядьку. Рамон Серрано Суньер организовал охрану генерала на твёрдую четвёрку. И даже то, что их вагоны прицепили к паровозу Брехта, ничего не изменило. Между двумя вагонами якобы немецкими и тремя вагонами Франко министр разместил плюсом ещё один обычный товарный вагон, в котором находилось два десятка солдат с тремя офицерами и потом ещё платформу с зенитными пулемётами и простыми пулемётами, окружённые мешками с песком. Потом вагон с офицерами и генералами, и только после всего этого вагонства – штабной вагон Франко. За ним снова платформа со всякими разными пулемётами и даже пушечкой игрушечной.

То есть, взять и пробиться теоретически можно, но при этом будет куча трупов и что существенно, с обеих сторон. Да, диверсанты лучше вооружены и обучены, и фактор внезапности будет на их стороне. Вот только нужно пройти три вагона с вооружёнными людьми и эти люди будут стрелять. Повесил же Чехов на стену ружьё. Так и тут, да опешат в первую секунду в первом вагоне солдатики, да, можно используя снайперские винтовки, покрошить и зенитчиков с пулемётчиками, забравшись на крышу первого вагона. Но потом ещё вагон, а там и стрелять толком нельзя. Пуля пробьёт хлипкие досочки насквозь и попадёт по теории вероятности и по правилу бутерброда точно в центр лба каудильи. И всё. Зачем гробили жизни и рисковали, стараясь живым захватить?! Проще взорвать и отправить весь состав под откос, благо горных участков полно. Такой фарш получится из испанцев с каудильями ихними к концу спуска, что можно и не проверять, есть ли уцелевшие. Не будет. Но вот захотелось Ивану Яковлевичу взять товарища Франко живым и преподнести перевязанного ленточкой в подарок президенту Испанской республики Мануэлю Асанья-и-Диасу. Охота пуще неволи. А ещё интересно было. А чего получится? Не будет франкисткой Испании и тогда Гитлеру придётся гораздо тяжелее в войне. Не сможет, используя её нейтральность показную, закупать в США горючее, продукты, оборудование, цветные металлы. А ещё не будет десятков тысяч испанцев на фронтах Великой Отечественной. Не будет «Голубой дивизии» (250-я дивизия испанских добровольцев) под Ленинградом. Чуть полегче нашим станет. Меньше погибнет советских людей. Ну, мечталось так.

Кроме хорошего министра на пути у Брехта с его диверсантами и примкнувшими к ним всякими разными Хемингуэями было ещё одно препятствие. Ну, точно не знал, но судя по Сарагосе, просто обязано там быть. Не могут противные силы не разобрать рельсы или не устроить завал там, где проходит линия фронта. Или мост взорвут? Нет, мосты потом строить… И франкисты должны организовать баррикаду и республиканцы, не конченные же оптимисты они там все. То есть, нужно разгрузиться на виду у сотен франкистов, и с каудильей в мешке перейти линию фронта. Сзади франкисты пуляют, спереди коммунисты с примкнувшими к ним другими комминтерновцами в непонятную группу в полосатых купальниках строчат из … винтовок. А ты с мешком на плече и ромашкой за ухом, насвистывая польку-еньку, всем смертям назло, прёшь по минному полю. Хотя перебор. Зима, какие, нахрехтен беобахтен, ромашки, а ещё 1937 год, какие такие минные поля в Испании. Рановато будет.

Так что, решили отложить на пару часов захват комарильи с каудильей. А потом Брехт накушался яблочного, а потом грушевого кальвадоса и очнулся с волосатой «ножкой» на груди. Все благие намеренья коту под хвост. И тут чего-то припёрся главдиверсант и куда-то зовёт. Нет, полковник Брехт, хоть русский, хоть немецкий, сейчас был не в состояние штурмовать крепость на колёсах. Сейчас он был в состоянии дойти до туалета прицелиться и сунуть себе два пальца в рот. Попал. Потом попить из прихваченного с собой стакана пахнущую железом воду. И снова прицелиться. После третьего раза стало чуть легче. Не так чтоб, как огурец, но хоть целиться не тянет. Умылся, оправился, ещё на всякий случай воды хлебнул и пальцы сунул, одна вода и вернулась. Эх, сейчас бы большую таблеточку упсы или какой алькозельцер. Но чего нет, того нет. Зато имелось ещё немного прихваченных с собой таблеток новальгина. Парочку выкушал Иван Яковлевич, вернувшись в купе.

И прикрыл картину маслом. Ну, в смысле, волосатую почти плоскую округлость испанской коммунистки Адонсии Риберы (Как же всё-таки батеньку у неё звали?) ладно, пусть пока будет Ивановны. Вот интересно, как так получилось, что она на него свои конечности закинула? И почему юбка задрана до пупа? Чьи происки? Почему не пресекли?!

Ну, да не самое главное, как там тётечка одна говорила: «Об этом я подумаю завтра». Сейчас надо подумать, ну когда новальгин из двух половинок взрывающегося черепа соберёт один, подумать …

Блин, о чём-то подумать же хотел? А, о диверсантах. Чего такого Светлов задумал, что с утра пораньше пошёл на штурм штабного вагона?

Есть у вас план мистер Фикс?

Событие третье

А может самогона этого яблочного для поправки выкушать? Ведь сувал министер Рамон Серрано Суньер, которого Брехт накушавшись в Руди переименовал. Вон под столом и нашлась пропажа. Грушевый кальвадос 1912 года. Это чего получается? Два пишем три на ум пошло – двадцать пять лет. Серьёзно. Нашли в охваченной гражданской войной, полуразрушенной стране. Интересно, а можно с собой на «Зорком Соколе» пару ящиков отправить бандеролью? А, вообще, гадость. Ну, её … его.

В это время заворочался Хуан Прьето – пацан и переводчик. Брехт мысль опохмелиться потерял и обрёл другую. А как без переводчика, испанского кроме этих двух детишек никто не знает, а они оба тута, а как тогда они без них тама. Как диверсанты? Голова болеть от нехороших мыслей не перестала, новальгин ещё подействовать не успел. Хотел Брехт пойти, прихватив с собой Хуана, помогать нашим, но тут вернулся сам главдиверсант. И в крови весь.

– Иван Ефимович, что случилось? – а вот тут точно шоковая терапия сработала. Даже думать о своей голове забыл. О чужой стал думать.

– Нормально всё. У нас один ранен. Весь вагон с охраной вырезали, – Светлов стал расталкивать пацана переводчика, – Хуан, Ванька, проснись. Работа есть.

– Как удалось-то? – Брехт тоже стал Адонсию расталкивать.

– Легко. Принесли им ящик вина и стали угощать, офицерики пытались ерепениться. Но мы специально без переводчика пошли. Но конпрендо (no comprendо). Говорите медленнее (habla más despacio). И сую им вот такую же бутылку. Проняло. Дорогое, судя по их глазам квадратным, пойло. Забыли про «неположено». А ребята грамотно распределились среди испанцев, и когда я сказал, что над всей Испанией безоблачное небо, взяли их в ножи. Чтобы они не переполошились всемером пошли. По три на каждого получилось. Чуть сплоховал Соловейчик. Не добил первого, он очухался и штыком Соловейчека в ногу пырнул. Гадёныш мелкий. (Это не про Соловейчика. Тот шкаф ещё тот, да больше. Шифоньер целый.) Перемотали, но икра сильно распорота. Надолго выбыл Пашка. Говорил им, талдычил. Контроль. Нет, спешат всё. Наука будет. Если жив останется. Занимаются им, не дрейфь.

– А офицеры что? – Блин редеют ряды. Ну, война. Брехт продолжал расталкивать коммунистку испанскую и ненароком стащил с неё одеяло.

– Ого, весело у вас тут банкет продолжился! – отворотился от мохнатой задницы хорунжий.

Так и хотелось сказать сакраментальную фразу: «Это не то, что ты подумал». А Светлов бы покачал головой и сказал: «А чего я подумал? Я подумал, что трусы не по карману настоящим коммунистам».

– Посторонись! – Эх, не успел. Свершилось. Адонсия проснулась, встретилась с действительностью и запулила струю ананасов, рябчиков и шампанского полупереваренного на Светлова. Не понравилась ей действительность.

– Бог шельму метит! – Вот теперь есть красивая фраза.

– Нажрались, как черти. Бог! Вот какого дьявола ты будил её?! – завопил старший лейтенант.

Как будто до этого чистый был. Весь в крови с головы до ног. Жидкость из организма. В жидкости. Чужого. Вот, теперь две жидкости.

– Переводчик же нужен. Сам сказал. – Адонсия извергла ещё одну струю зелёную поверх красной подсыхающей и опрокинулась назад на матрас.

– Нет, тут дольше находиться нельзя, я с вами. – Все вчетвером выскочили из этого вертепа. – Франческо Дель Боско, он же Федька Леший с завистью пятясь посматривал на неприкрытый срам. Или с вожделением. Ну, итальянки сейчас тоже ещё ничего не эпилируют, и, видимо, не многим краше испанок выглядят. Чего там вожделеть? Фу!

– Идём захватывать песочницу эту. Платформу с пулемётами. Там твоя испанская дива не нужна. Там нужен переводчик, который скажет, что немцы зовут несколько человек в гости, так сказать за дружбу братских народов выпить. Может, удастся чуть убавить количество бойцов у Франко. Не сильно охота пострелялки с пулемётами устраивать.

– Я планов наших люблю громадьё, размахов шаги саженьи. – Покивал Иван Яковлевич.

– Ваня, ты не суйся. Без тебя управимся, там всё на тоненького, а у тебя сейчас реакция не та. Займись Ивановной. Своди в туалет. А потом заставь в купе вымыть полы. У нищих обслуги нет. Или ты её обслужил? – Гыгыкнул.

– Окстись. На войне же. Она девчонка совсем.

– Ну, может и девчонка, но вторичные половые признаки присутствуют.

– Иван Ефимович …

– Товарищ полковник …

– Так мы идём? – прервал их увлекательную беседу Хуан. Молодость не терпится ей умереть.

– Переодеться мне надо. Представляю картинку, выхожу я весь в крови и блевотине на платформу забитую пулемётами…

– Да, Куинжи не осилит. Тут без Верещагина не обойтись, – Брехт, с тоской поглядел на дверь купе. А ведь как хорошо орден обмыли.

А вот интересно, разрешат ему в СССР носить орден «Алькантара»? Вручает это ему Калинин всесоюзный орден «Ленина» и спрашивает, увидев незнакомую звезду в самоцветах.

– А это у вас, что за орден, товарищ Брехт?

– А, это мне генералиссимус Франко вручил.

– Неожиданно.