Отто фон Штиглиц

Событие шестьдесят третье

Хоть бы раз всё пошло по плану. Ну, хоть один раз! Зачем тогда вообще планы строить? Фаталистом нужно стать. Иван Яковлевич ошарашенно смотрел на то место, где должен стоять автомобиль Манштейна. Та самая машина, на которой ездил Штирлиц – Mercedes-Benz 230 W143 отсутствовала. Вот ведь блин незадачливая незадача. Он через два квартала тащил гранаты с бутылками коктейля товарища Молотова, а Манштейт уехал. Может его Гитлер отправил Францию воевать?

Брехт постоял, соображая, чего теперь делать. Стоял не прямо на виду, мало ли, патруль какой по улицам ходит или прохожий, припозднившийся пройдёт, стоял за кустом, наверное, сирень или черёмуха. Нет ещё листьев, не разобрать. Куст и куст. Смотрел на место, откуда исчез «Мерседес» и расстраивался. И тут в доме генерала форточка открылась, и из неё стали еле различимые в свете, пробивающемся из-за отдёрнутой шторы, клубы дыма наружу выплывать. Стоять. Бояться. «Поздравляю тебя, Шарик, ты балбес!». Если у Манштейна есть шофёр личный или адъютант, который его на «мерсе» катает, то этот геноссе должен где-то жить. Не спит же он в одной койке с генералом. Не те времена. Получается, вот оно что. Утром приезжает, пусть будет водитель, на «Мерседесе» к дому фон Манштейна, заходит, ждёт, пока генерал соберётся, тапки мягкие на сапоги бутылочные поменяет, и потом они вдвоём идут к автомобилю. А чего раньше Матроскин телеграмму не отправил? Теперь нужно новый план планировать. Утром под осуждающими взглядами прохожих лезть под машину и приделывать там гранаты – не вариант. Помогать же полезут. Советы давать. К чертям первый план. Способ, что позволил во Франции уменьшить количество генералов, тут не подходил. Нет многоэтажных домов поблизости. Сплошная «одноэтажная Германия».

Форточка стукнулась о раму, закрываясь.

– Дебилоид!!! – отругал себя Брехт. – Стоял, рассуждал. Точно – балбес, вот и нужно было сейчас бросать гранату в курильщика. – Не любовник же это к жене Манштейна пришёл. Тем более, что с большой долей вероятности, она с детьми в поместье фон Манштейнов. Родовом.

Сейчас тоже можно бросить. А если генерал пошёл в другую комнату? Балбес! Если ещё будут псевдонимы раздавать, придётся этот брать.

Иван Яковлевич ещё постоял под сиренью или черёмухой. Рисовалась только одна возможность устранения самого умного штабиста вермахта, нужно его просто пристрелить из пистолета. Улица не слишком многолюдная, под этим же кустом дождаться, когда приедет водитель и когда они вдвоём выйдут из дома, и пойдут к машине, нужно пойти следом, и как только генерал заберётся на сиденье, шлёпнуть водителя, а потом и самого Манштейна. Затем поджечь бутылку с коктейлем Молотова и забросить в машину, а самому вон в ту сторону драпать. Там заросли таких же кустов в центре улицы. Быстренько вывернуть куртку наизнанку и спокойно выйти на соседнюю улицу. Там лавочка под платанами. Сесть на неё и дождаться суматохи. Потом, когда все побегут к горящей машине, снять куртку, надеть пальто и шляпу и прошествовать, никуда не торопясь, до их нового домика.

– У вас есть план, мистер Фикс? Да у меня есть план. Да у меня целых три плана! На третьем и остановимся, мистер Фикс.

Опять стоп. Ещё нужно куда-то подбросить записку с указанием, что это непотребство сотворили патриоты из «Свободной Франции». Ну, можно её на порог дома генерала положить, всё равно по дороге. Камень в неё завернуть, чтобы ветром случайно не унесло.

Побрёл полковник, ища нестыковки или слабые места, в плане домой. В прошлый раз около девяти утра было, когда за Манштейном машина приехала, ну, часик можно и подежурить у тех кустов. Следовательно, нужно вернуться сюда в восемь утра. Так, что можно спокойно лечь спать. Конечно, как у настоящего Штирлица просыпаться по внутреннему будильнику у Ивана Яковлевича не получается. Так и лишнее это – есть настоящий будильник. Известной немецкой часовой компания Tutima, Брехт их аж три штуки купил. Нет, просыпался быстро и легко. Это домой парочку, Вальке во Владик с собой, чтобы на уроки не просыпала и жене. Вот Катя-Куй та тяжко просыпается. Всё время «Ещё минуточку» себе позволяет. Ну, так принцесса. Голубая кровь. Розовые сопли.

Звонок Брехта прямо подбросил. Долго ворочался, уснуть не мог. Всё корил себя, что гранату в окно не забросил, пока такая возможность была. А потом стал белых овечек считать, и помогло ведь. Бамс и раритетный будильник звонит. Семь утра. Спокойно проделал утренний моцион, сделал себе омлет из трёх яиц и крепчайший кофе. Две ложки вчера заранее натолок, правда, не для этой цели, хотел из местного шнапса кофейный ликёр сделать, отметить кончину Манштейна, но всё одно пригодилось.

Без пяти восемь с сумкой большой, в которой была бутылка с коктейлем и пальто его счастливое – коричневое, Иван Яковлевич стоял под этой черёмуховой сиренью. А может – бузина, у сирени вроде должны сухие соцветия остаться. Не было. Стоял под бузиной и убеждался, что первый план был лучше. Люди немецкие по тротуарам в обе стороны шастали. А тут посреди улицы стоит высокий тип с надвинутой на глаза кепкой, и у него рожа подозрительная, и большая сумка матерчатая, из остатков палатки пошитая. Ох, и подозрительный тип. И стоит, и стоит, да ладно бы курил. Так и не курит, просто столбом стоит. А чего прячется под черёмухой?

Вот так шли немцы, уберменьши проклятые (ubermenschen), и на Брехта подозрительно посматривали. Не выдержал психического давления полковник, глянул на брегет от Карла Фаберже и понял, что опять «балбес», чего припёрся в такую рань. Люди видимо торопились по делам. Многие ехали на лисапедах, за некоторыми, как и за Манштейном приезжали машины. Разные, но не особенно пафосные, не самый фешенебельный район города. Много было молочников. У забора стояли корзины с пустыми бутылками и подъезжающие на велосипеде, подростки с огромными, заполненными большими полутора или двухлитровыми бутылками багажными корзинами над передним колесом, меняли полные бутылки на пустые. Там же в корзинках очевидно и мелочь была, так-как звон монет слышался. Эти молоковозы тоже на Брехта оглядывались. Да, когда полиция будет искать преступника, то вся улица его опишет. Радовало лишь то, что он опять себе усики отрастил и чёрным карандашом для ресниц и бровей их сделал более заметными. Ну и кепка на глаза надвинута.

Фаберже показывали пятнадцать минут девятого. Если он тут ещё сорок пять минут простоит, то кто-нибудь обязательно полицию вызовет. Потому Иван Яковлевич решил сменить тактику. Пока тактику, не стратегию. Стал ходить из одного конца небольшой улицы к другому и обратно. Метров пятьсот из конца в конец. Сделал два круга, когда идёшь, то вроде и не пялятся на тебя люди. Мало ли человек прохожий, на тебя и на меня похожий. Прошёл, совершив полный круг, и снова часы достал из кармашка. Пятнадцати минут как ни бывало. Ещё два кружка и настанет час ИКС.

Событие шестьдесят четвёртое

Мерседес появился ровно тогда, когда Иван Яковлевич завершал третий круг, даже на часы можно не смотреть – около девяти. Вот она немецкая пунктуальность, а он припёрся заранее, да на целый час, как школьник на первое свидание. Был, правда, малюсенький плюс. Полковник нашёл гораздо более скрытное место, чтобы заменить куртку на пальто. Между двумя домами имелся заборчик высотой всего по колено, а за ним заросший какими-то кустами палисадник, вот это, скорее всего, и были сирени. Прошлогодних соцветий сухих полно.

Чёрное авто проурчало движком на малых оборотах и, обдав Брехта бензиновой вонью, проехало ещё метров сто и остановилось напротив дома Манштейна. Так и подмывало Ивана Яковлевича развернуться и поспешить следом, но заставил себя дойти до конца улицы и только потом повернуть, как раз застал момент, кода адъютант или водитель скрылся за дверью дома генерала. Снова взгляд на часы. Без пяти девять. Нужно было вот к этому времени и подходить. Эти сто метров Брехт преодолевал медленно, больше стоял, чем шёл, опять, должно быть, на него все пялиться начали. Радовало, то, что народа на улице почти не осталось, все кому надо ушли туда, куда им надо.

Когда из дома вышел генерал-лейтенант, Отто фон Штиглиц был в десяти метрах от «Мерседеса». На этот раз Манштейн не соблаговолил снизойти до беседы с водителем, шли молча, генерал впереди с портфелем, как у Жванецкого, а позади всё же, наверное, адъютант. Погоны обер-лейтенанта вермахта. Один ромбик на плоском погоне. Окантовка погона розовая, выходит, танкист адъютант. Нёс он, что-то длинное, замотанное в зелёную материю. По форме предмет на меч походил. Мальбрук в поход собрался?

Наелся кислых щей.

Всё пора. Адъютант открыл дверь автомобиля, и Манштейн полез на заднее сидение. Шаг, вперёд и вытащить из кармана «Вальтер». Бах. Прямо в лицо обер-лейтенанту, который как раз развернулся, чтобы захлопнуть дверь. Поворот на девяносто градусов и выстрел в генерала через незакрытую дверь и контрольный в голову. Дзинь. Это у адъютанта железка в зелёной тряпке упала на булыжник мостовой. Брехт достал бутылку с коктейлем Молотова и тут ему в глаза бросился портфель, что выпал из руки фон Манштейна, и сейчас лежал перед дверцей незакрытой «Мерседеса». Хрен с ним, раз дают, то надо брать. Полковник, вынул из кармана зажигалку, и пару раз крутанув колёсико, высек пламя. Подпалил тряпочку, что затыкала бутылку и, подхватив портфель генерала, отступил на шаг. Куда кинуть-то? Стоп. Меч. Вот, очень захотелось! Подобрал свободной рукой и бросил бутылку под ноги адъютанту, та разбилась о камни мостовой, и оранжевые языки пламени весело заплясали прямо под машиной.

Теперь ходу. Иван Яковлевич, не оглядываясь, бросился бегом к низенькому заборчику, перемахнул через него, и только оказавшись внутри кустов, позволил себе оглянуться. Пока ничего не изменилось, да и прошло-то всего пять – семь секунд. Нет, вон кто-то бежит к машине. И тут, как по заказу, пламя добралось до сидений и там внутри «Мерседеса» что-то полыхнуло. И вся машина заполнилась чёрным дымом. Сразу и звуки прорезались. Кричала какая-то тётка и вторил ей мальчишеский: «Аларм». Брехт скинул куртку, сунул её в сумку и достал оттуда коричневое пальто, что засветилось в Париже. Так, где тот Париж. Переоделся, забросил портфель Манштейна в ту же сумку, поправил зелёную ткань, что скрывала под собой, оказывается, офицерскую немецкую саблю, всю блистающую золотом и червлёным серебром, и вышел на улицу, чуть не запнувшись о заборчик. Фуражку тоже заменил на модную шляпу. Идёт себе человек и никого не трогает. Так прямо хотелось оглянуться и перейти на бег, но выдержал паническую атаку Иван Яковлевич и почти спокойно дошагал до конца улицы. Позади слышались крики. «Фаейер» и всякие «Hi-Hi-Hilfe». На помощь звали. Брехт на свою улицу не спешил, Решил ещё, готовясь к покушению, что обойдёт по кругу за пару кварталов и выйдет к их улочке с другой стороны.

Так бы идёт себе пешеход и ладно. Но на саблю в зелёной тряпке оборачивались. Вот зачем схватил? И не бросишь же теперь посреди улицы. Сразу бросятся помогать поднять. Тем не менее, с саблей нужно, что-то делать по своей улице с ней идти нельзя. Запомнят необычную вещь в руке.

И рука не подымится выбросить, в каком укромном месте. Теперь уже своя. Видно же – вещь статусная и дорогая, наверное, приёмному батяньке фон Манштейна сам Кайзер Вильгельм вручал. Нет, не сможет выбросить, жаба из семейства бесхвостых земноводных, задушит. Всё в дом! Всё в дом!

Событие шестьдесят пятое

По улице Берлина шёл человек с большой сумкой в руке. Походка у человека была странной. Видимо инвалид. Одна нога у него не сгибалась, и он каждый раз останавливался и круговым почти движением заносил её вперёд. Потом опирался на неё и делал нормальный шаг другой – здоровой ногой, а потом всё повторялось. Молодой человек с инвалидной ногой был одет в долгополое красивое коричневое пальто и в коричневую же модную шляпу, ботинки тоже поскрипывали новой коричневой кожей. Над верхней губой у него красовались небольшие пшеничного цвета усики, которые и не различить уже с пары метров. Блондин с голубыми глазами и правильными чертами лица, даже красавчик, и девушки бы оборачивались, но вот эта его не гнущаяся в колене нога. Инвалид. Всё же некоторые девушки оборачивались. Вполне себе импозантный высокий молодой мужчина, прилично одет, наверное, не бедствует. А нога? Ну, что нога?! Нога и нога. Этому делу не сильно и мешает, а если и мешает всё же, то почему не завалить этого голубоглазого на спину, лёжа лежать ему нога никак мешать не будет.

Сам же инвалид на девушек не оборачивался, хромал себе … Не получается, хромал, это когда человек дёрганным шагом идёт. Человек не шёл дёрганным, он шёл приставным что ли. Костыль бы помог, наверное, но человек в коричневом пальто стеснялся видимо своей инвалидности и в меру своих сил хотел чувствовать себя нормальным человеком, потому обходился без костыля.

Дойдя до улицы Кройцштрассе человек в коричневом в нерешительности остановился. И что-то пробурчал себе под нос. Если бы кто прислушался к его бормотанию, да ещё был полиглотом, то понял бы следующее.

– Твою ж, налево! – очевидно инвалид выбирал в какую сторону идти, налево или направо. – Тут же фроляйн Гертруда, ещё увидит из магазина. Мать ж вашу, Родину нашу.

Ничего, мы пойдём другим путём, – и инвалид пошёл направо, всё же зря про лево говорил.

Дойдя до соседней улицы, он повернул и стал своим круговым неверным шагом её пересекать. Улица не самая длинная в Берлине, но на ней полно перекрестков, а светофоров в этой части Берлина нет, как и задастых и грудастых регулировщиц движения с палками. Хоть и без палок тоже нет. Один раз Опель древнего монструозного типа чуть не сбил коричневого инвалида с пшеничными усиками, но послав оборзевшего водителя на «Донерветер», наверное, это другой район Берлина, пешеход всё же доковылял до конца штрассе и с облегчением свернул на тихую улочку в основном с одноэтажными домами. Возле одного он и остановился. Постучал кулаком в покрашенную зелёной краской, кое-где облупившейся, калитку.

Залаяла собака у соседей, а из дома, что находился за забором, вышел мальчик лет четырнадцати, немного цыганско-еврейской наружности – чернявый и носатый, и спросил на непонятном языке. Не цыганский ли?

– Quién es? (Кто там? (Испанский)).

– Хрена с два, нет ещё никаких Квинов. Открывай, Ванька. Свои, – на тоже не очень понятном языке ответил коричневый инвалид с голубыми глазами.

Брехт прошёл через калитку, и сразу, свалившись на скамейку у ворот, стал стаскивать с себя штаны.

– Мать перемать, чтобы ещё раз, я взял чужое!!! Ванька, чего там с заповедями или смертными грехами. Не укради – это что и какой по счёту или какая? – Иван Яковлевич стянул только одну штанину, продемонстрировав Хуану белые икроножные мышцы и стал отматывать от ноги зелёную материю. И когда, наконец ему это удалось, то оказалось, что к левой ноге полковника примотана сабля с позолоченными или даже золотыми ножнами, да ещё и каменюки самоцветные стали на ножнах и эфесе поблёскивать, и посверкивать.

– Не укради – это седьмая заповедь по католическому переводу Библии. Это значит, не отбирать у ближнего своего денег, или имущества его, и не присваивать себе чужого путём нечестной торговли, или мошенничества. Но нам следует помогать ближнему своему в сохранении и преумножении его имущества и средств существования. – Это Ванька на своём плохом немецком пять минут объяснял Брехту, вставляя испанские, французские и русские слова.

– Стоп. Так ведь получается, что я и не нарушил ничего. Никакой торговли или мошенничества. Этот фашист мне не ближний, да даже и не дальний. Он враг. И он в это время был уже мёртв. Ничья сабля. А нет. Моя сабля.