Ответы на засыпку

Глава IX. КРУГЛОВЫ НАСТУПАЮТ

Весь последний урок мы пристально наблюдали за Мити́чкиной. Каждый раз, как она касалась сумки, у меня просто сердце замирало: заметит или не заметит? Однако Танька вела себя так, будто ничего не произошло.

То ли кассета свалилась на самое дно сумки, то ли она лазила в другие отделения? Во всяком случае, это было очень странно. Зойка тоже волновалась и постоянно меня теребила:

— Где у Мити́чкиной глаза? Надо же: не заметить в сумке такой большой посторонний предмет.

— Сама удивляюсь, — шепотом ответила я. — Наверное, кассета попала между учебниками.

— Наверное, — согласилась Зойка, однако мгновение спустя вновь принималась меня теребить: — Нет, ты как хочешь, но я ничего не понимаю.

Мы продолжали наблюдение за Танькой. Она до самого конца урока вела себя, как ни в чем не бывало.

Когда все вышли, мы вдвоем задержались в классе, и Зойка заглянула под Танькину парту.

— Нет, — наконец совсем успокоилась она. — Я не промахнулась.

— Конечно, не промахнулась, — подтвердила я, ибо видела собственными глазами, как кассета точнехонько попала в Танькину сумку.

— Слушай! — воскликнула Зойка. — Я, кажется, все поняла. Наверное, у Таньки там, кроме нашей, были еще кассеты. Вот она на лишнюю и не обратила внимание. Кстати, для нас это очень удачно. Она теперь ни за что не поймет, в какой момент и кто подсунул ей сюрприз.

Я забеспокоилась по другому поводу:

— А вдруг она вообще ее не заметит? Просто уберет вместе с остальными — и все.

— Вот это ты зря, — решительно возразила Зойка. — Там же крупными буквами написано: «Мити́чкиной Тане (лично и срочно)». Естественно, она таким посланием сразу заинтересуется.

— Зойка, ты это собственным почерком писала? — уставилась я на нее.

— Что я, по-твоему, дура? — передернула она плечами. — Все написано Мити́чкинским почерком. У меня одна ее записка случайно завалялась. Вот я и скопировала. Вышло очень похоже.

— Ну, ты даешь! — искренне восхитилась я.

По пути из школы домой Зойка продолжала торжествовать:

— По делу все вышло, подруга. Наверняка она сегодня сразу прослушает. Кто ж утерпит, если в сумке лежит кассета с такой надписью? Никто не утерпит, — ответила себе Зойка. — А сегодня что? Четверг. Значит, у нее есть целая пятница, чтобы отменить субботнее торжество.

— Наверное, — кивнула я.

— Не наверное, а точно, — войдя в раж, продолжала Зойка. — То есть, может, сам-то день рождения она и не отменит. Просто позвонит Сидорову и соврет, что отменила. А раз она Сидорова поставит перед фактом, значит, и Клима — тоже. Галька с Танькой хоть и дуры, но не настолько. Знают ведь, что Круглый и Сидор не разлей вода. Или Мити́чкина вообще справит свое рождение в другой день. А вдруг нет? A-а, неважно, — она махнула рукой. — Главное для нас, что ни Клим, ни Тимка туда не попадут.

Я уже не знала, что для меня главное. Кроме того, я все думала о странном поведении Клима. Не понимаю, что с ним делается? Сперва несколько дней усиленно меня избегал. А тут вдруг сам подошел и явно пытался завести серьезный разговор. Но потом словно бы застеснялся и при первой же возможности улизнул.

— Агата, ты ко мне пойдешь? — спросила Зойка.

— Нет, мне сейчас домой надо, — ответила я.

— Ох, не то, не то что-то с тобою происходит! — мелодраматически воскликнула Зойка. — Ты же свой переулок давно прошла.

— Действительно, — огляделась я.

— Сколько раз тебе еще повторять: меньше думай о Климе и больше действуй, — словно и впрямь читала мои мысли Зойка. — Тем более мы уже, считай, на пути к успеху. Вот мы сейчас с тобой просто идем по улице и разговариваем, а Мити́чкина, может, уже дома нашу кассету слушает. — И, закатив глаза, Зойка добавила: — Я убеждена, что ей очень приятно.

И тут я сообразила: Будка! Ведь там, в записи, ребятки вовсю склоняли его и Мити́чкину. И хоть его-то самого не было, но, услыхав его имя, Танька, и так в упор не желающая его видеть и слышать, проникнется еще большей злобой. А у Митьки и без того сегодня что-то произошло. И получается: мы этой записью совсем его добьем.

Я сказала об этом Зойке.

— Странные тебя вещи волнуют, — она совершенно равнодушно восприняла мои слова.

— Нет, не странные, — возмутилась я. — Будка-то перед нами вообще ни в чем не виноват.

— Ох, — почему-то усмехнулась моя подруга. — Невиновные в любой войне страдают.

— И ты так спокойно об этом говоришь? — Я уже была готова окончательно выйти из себя.

— А почему, собственно, мне не говорить спокойно, — вновь ухмыльнулась она. — Мы-то с тобой своей цели добились.

Я уже намеревалась высказать ей в лицо, что нельзя добиваться своей цели за счет несчастья других, однако, опередив меня, Зойка многозначительно произнесла:

— Мы своего добились, а имена я при второй переписи, которой уже без тебя занималась, на всякий случай стерла. Думаю, Сидорова и так по голосу узнают, а зачем тогда зря других подставлять.

Я изумленно уставилась на нее. Вот уж поистине не человек, а сплошные сюрпризы. Иногда кажется, она только о себе и о собственной выгоде думает, и вдруг... Убеждена: она как раз в данном случае о ребятах подумала. Не захотела делать им гадостей.

— В общем, — снова заговорила Зойка, — подставились у нас только Сидоров и Клим. Но это, по-моему, справедливо.

— А они в том, что осталось, друг друга называют? — решила уточнить я.

— Нет, — с хитрым видом покачала головой Зойка. — Из всех имен и фамилий я сохранила в записи только Мити́чкину Татьяну. Потому что страна должна знать своих героев. Ну, ладно. Пока расстаемся, — заторопилась она. — А то я матери обещала сразу после школы звякнуть на работу.

И она быстро зашагала по направлению к бульварам, а я — в прямо противоположную сторону. Однако не успела я пройти и метра, как Зойка меня окликнула:

— Эй! А она, может, уже прослушала до конца!

И, энергично махнув рукой, подруга моя продолжила свой путь.

Дома, едва я успела проглотить обед, зазвонил телефон. Это, конечно же, была Зойка. Услышав мой голос, она немедленно выпалила:

— А как ты думаешь, что там с этой Мити́чкиной?

— Пока ничего не думаю, — честно призналась я. — И вообще, какой смысл думать?

— Ну, ты даешь! — воскликнула она. — Думать всегда полезно. Позвонила она уже им или не позвонила?

— Зойка, чего гадать, — я уже изрядно устала. — Наберись терпения до завтра. Придем в школу и все узнаем.

— Как ты не понимаешь! — изнывала моя подруга. — Я, наверное, до завтра не доживу.

— Доживешь, — выдохнула я. — Другого выхода у тебя все равно нету.

— А я вот думаю, может, все-таки есть? — не унималась она.

— Ну, если только ты позвонишь Мити́чкиной и напрямую поинтересуешься: «Таня, как тебе понравился наш подарок?»

— Ох, Агата, — рассердилась Зойка. — Как я не люблю, когда ты впадаешь в такой тон!

— По-моему, это ты впадаешь, — возразила я. — У тебя, кажется, сдерживающие центры совсем отказали. Раньше ты умела ждать.

— Раньше? — заорала она. — Да у меня, может, первый раз в жизни появилась возможность такое Мити́чкиной сделать! Агата, умоляю, позвони Климу!

— Зачем? — не поняла я. — Что я скажу ему?

— Это не ты, это он скажет тебе, — уже просто захлебывалась от переполнявших ее эмоций Зойка. — Представь, ты звонишь, а он объявляет: «Знаешь, Мити́чкина отменила день рождения».

— С какого, интересно, перепуга он это мне объявит? — спросила я. — Он даже про то, что этот день рождения состоится, мне ни слова не сказал.

— Ну, может, ты как-нибудь по голосу поймешь, — шла напролом Зойка.

— Не буду я ему звонить, — крикнула в трубку я. — Не хочу в сложившихся обстоятельствах.

Однако к вечеру Зойка вновь мне позвонила.

— Слушай, я звякнула Мити́чкиной.

— Что-что? — совершенно ошалела я от ее сообщения. — Ты все-таки решилась у нее спросить?

— Да нет, — продолжала Зойка. — Я просто слушала.

— Нашу кассету?

— При чем тут наша кассета! — с досадой отозвалась Адаскина. — Голос Мити́чкиной. И мне показалось: она какая-то другая, чем всегда.

— А если точнее? — спросила я.

— Мрачный у нее был голос. Недовольный, — с торжеством произнесла Зойка. — Ну, ладно. До завтра. А то домофон пищит. Мать вернулась.

На следующий день мы весь первый урок тщетно пытались определить, прослушала или не прослушала Танька нашу кассету, и если да, то какое впечатление это на нее произвело. Задача была не из легких. Ибо на физике Танька и Галька сидели очень далеко от Клима и Тимки. А по лицу Мити́чкиной мы не могли прийти к какому-то заключению. Кажется, она вела себя, как обычно.

Тетради сегодня при Зойке не оказалось. Она забыла ее дома, ибо совсем не о том думала. Поэтому мы бдительно поглядывали на Нику, переговаривались устно.

— Но я же вчера точно слышала, — шептала мне Зойка. — Голос у нее был мрачный. А сейчас сидит, как ни в чем не бывало. Ой, смотри, смотри: даже улыбается.

— Может, она нарочно, — предположила я. — Просто не хочет показывать вида.

— Во, нервы у некоторых, — поморщилась Зойка. — Хотя нет. Вряд ли она прикидывается. Видишь, теперь они вместе с Галькой хихикают.

Я посмотрела. Зойка тем временем развернулась и предприняла визуальную разведку другой стороны:

— И Круглый с Сидором вроде в порядке. Думаю, если бы им вчера или сегодня отменили приглашение, они бы так бодренько не выглядели.

— Смотря как они к этому относятся, — сказала я.

— Да уж относятся, — многозначительно протянула Зойка. — Иначе бы не развели такие тайны мадридского двора.

Конечно, мы могли ошибаться, однако чем дольше вели наблюдение, тем нам становилось ясней, что с Мити́чкиной ровным счетом ничего не произошло.

— Эй, — после довольно длинной паузы, ибо Ника вызвал ее к доске, а она каким-то образом умудрилась сносно ответить, вновь зашептала мне на ухо Зойка. — А вдруг эта раззява Мити́чкина все-таки кассету потеряла?

— Да у нее сумка была закрыта на «молнию», когда она вчера домой уходила, — отчетливо помнилось мне.

— А вдруг она совсем не домой после школы отправилась? — начала нагораживать ужасы Зойка. — Пошла к кому-нибудь другому. Вернуть кассеты. И вместе с чужими, не посмотрев, отдала нашу. Вот кошмарики!

— Перестань, Зойка, — испугалась я в свою очередь.

Мне вдруг живо представилось, что кассета попала в руки Клима или Тимки. А уж они-то вмиг узнают запись и догадаются, кто ее творцы!

От одной этой мысли меня сперва бросило в жар, потом — в холод. Если все обстоит действительно так, я этого просто не переживу. Ах, Зойка! Во что она меня втравила! Но я сама дура, что согласилась. Ну, сходили бы они на этот день рождения. Тоже мне, если подумать, событие. А теперь Клим узнает, насколько меня это задело.

— Надо узнать, — словно бы продолжая мои размышления, зашептала Зойка, — куда эту кикимору болотную вчера понесло после школы. Нет чтобы, как нормальные люди, прямо домой идти.

— А ты сама всегда после школы сразу домой идешь? — ради справедливости поинтересовалась я.

— Почти всегда, — ничуть не обескуражил мой вопрос Зойку. — И потом, я не Мити́чкина.

— Очень логично, — пробормотала я.

— Нет, мы обязательно должны узнать, — вновь деловито произнесла моя подруга. — Иначе ведь все сорвется.

— Знаешь, кажется, это во всех случаях сорвалось, — я уже почти была уверена. — Или на Таньку наш презент по каким-то причинам не подействовал, либо он и впрямь находится у кого-то другого. И тогда...

Я не договорила, потому что дальнейшее представлялось мне сплошной жутью.

— Что тогда? — поинтересовалась Зойка.

— Тогда, — вздохнула я, — остается только надеяться, что этот человек нас не знает.

— Какие же мы с тобой идиотки! — даже подскочила на стуле Зойка. — Надо было все сделать совсем не так. Написали бы на кассете: «Вскрыть и прослушать во время празднования дня рождения». Представляешь, как бы здорово получилось.

— Нереально, — заспорила я. — Танька еще любопытнее и нетерпеливее тебя. Поэтому до дня рождения она не дождалась бы.

— Тогда хоть раньше, но наверняка бы прослушала, — Зойка всегда умудрялась оставить последнее слово за собой.

На следующем уроке нас ждало еще более неприятное открытие. Зойка, с силой дернув меня за рукав, объявила:

— Я знаю, у кого наша кассета.

При этом на ней лица не было. Тревога невольно передалась и мне.

— У кого? — одними губами переспросила я.

— Да хуже не бывает, — у Зойки даже губы побелели. — У Потемкина. Я случайно на него посмотрела, а он улыбнулся мне и подмигнул. Представляешь?

— Ну и что? — Я еще не видела повода для опасений.

— Во-первых, с чего бы ему подмигивать мне, — продолжала Зойка.

«Действительно, не с чего», — пронеслось в голове у меня.

— А, во-вторых, — тем временем втолковывала мне Зойка, — теперь я уверена: Мити́чкина именно ему отдавала кассеты.

— Тогда почему она их вчера целый день таскала в сумке? — Мне не показались убедительными ее объяснения. — Потемкин с утра был в школе.

— Ну, может, она все равно к нему в гости собиралась, — предположила моя подруга.

— Концы с концами не сходятся, — покачала я головой.

— Но он подмигнул мне, — Зойку прямо всю трясло. — И так гадко.

— К твоему сведению, он всегда был достаточно гадкий, — я испытывала ровную и стойкую неприязнь к Артуру. — Так что ничего удивительного.

— Но если кассета попала к нему, он уж наверняка этого так не оставит, — по-прежнему тряслась Зойка.

— Нас-то там нет, — напомнила я. — Как он, по-твоему, мог догадаться, чья это работа?

— А ведь верно: никак, — просветлело лицо у Зойки. — Ой, Агата, как ты меня успокоила. — И без перехода: — Нет, но ты все-таки понимаешь, почему она такая веселая?

— Нет, не понимаю, — мне уже надоело обсуждать Мити́чкину.

На большой перемене Зойка, прервав наблюдение за объектом, потащила меня за собой в канцелярию, где ей нужно было взять справку, что она действительно учится в нашей школе. Об этом ее попросила мама, а у той потребовали на работе.

— Сейчас возьмем справочку, — говорила на ходу Зойка, — а там, — она указала взглядом на верхний этаж, где мы оставили Мити́чкину и Попову, — может, что изменится. Вдруг они с Климом и Тимом просто еще не успели выяснить отношения?

Я вяло кивнула. По-моему, на этой затее можно было ставить жирный крест. Однако Зойка упорно не хотела верить в провал, и она продолжала строить предположения о том, что Мити́чкина отменит торжество.

Мы подошли к канцелярии. Оказалось, что у входа сидит целая очередь мам с детьми. Зойка взялась было за ручку двери, однако сидящая первой мамаша ястребом кинулась на нее:

— Тут, между прочим, очередь!

— А нам по другому вопросу, — не растерялась Зойка. — Только спросить.

Последние ее слова почти заглушил истошный вопль изнутри:

— А-а!

Воспользовавшись замешательством активной мамаши, моя подруга распахнула дверь, и мы увидели душераздирающую картину.

Оба окна канцелярии по случаю теплой погоды были настежь распахнуты. Из того, которое находилось как раз напротив двери, торчали попа и ноги ребенка. И все это отчаянно билось и извивалось. Голова ребенка, просунутая сквозь плетение кованой решетки, которой были забраны окна, находилась где-то на улице. Однако кричала эта голова все равно оглушительно. Рядом с застрявшим ребенком прыгал другой. Он тоже истошно вопил. И этого второго ребенка я моментально узнала. Вернее, я знала обоих. Кто-то из них был Мишкой, а кто-то — Гришкой Кругловыми. Точнее я в тот момент определить не могла.

Свободный от решетки близнец Круглов, схватив брата за ногу, с силой потянул его на себя.

— Гриша! Гриша! Не надо! — вихрем кинулась к ним женщина, в которой я мигом узнала маму многочисленных Кругловых — Аиду Ипполитовну. — Гришенька! Гришенька, — с криком пыталась она оторвать одного близнеца от другого.

— Я не Гриша, я Миша, — отчаянно брыкался свободный брат. — А Гришка как раз и застрял, во, тупой! — И он принялся часто-часто твердить: — Гришка тупой! Гришка тупой! Гришка тупой!

Гришка исторг новый душераздирающий вопль и отчаянно заколотил ногами, благодаря чему Аиде Ипполитовне и удалось оторвать от него Мишку. Тут она как раз заметила меня.

— Агата! — взгляд у нее был почти безумный. — Держи его и постарайся не отпускать!

И она всучила мне Мишку. Мы с Зойкой мигом вцепились в него с двух сторон. А Аида Ипполитовна ринулась к продолжающему изо всех сил извиваться и орать Гришке:

— Тихо, маленький, успокойся! Сейчас мы с дядей тебя вытащим.

Только в этот момент я наконец заметила, что за столом, где обычно сидит секретарша директора, застыл, как изваяние, Ника. А в дверях кабинета со столь же обалделым видом стоял Макарка.

Оба «дяди», словно по приказу, бросились помогать. Однако толку от них было мало. Гришкина голова упорно не желала пролезать обратно сквозь причудливое переплетение решетки.

— Вытащите меня, идиоты! — орал Гришка.

— Мальчик, мальчик, успокойся, — назидательно произнес Ника. — Тут твоя мама и два педагога. Нехорошо так нас называть.

— Чем нотации читать, — напустилась на него Аида Ипполитовна, — лучше спасателей скорее вызовите. Мальчик ведь может задохнуться.

— Вот видишь, Петечка, что бывает с непослушными и невоспитанными мальчиками, — пробубнила у меня за спиной чья-то мамаша.

Я обернулась. Оказывается, у раскрытых дверей уже скопилась толпа мамаш с детьми.

— А что? — тем временем спрашивал у своей родительницы испуганный белобрысенький Петя. — Это учитель его так наказал и в решетку засунул, чтобы он задохнулся?

— Господи, почему обязательно учитель? — удивилась мамаша. — Он сам залез, потому что не слушался.

Однако Петечка явно сделал из происходящего какие-то свои выводы. Глаза его вдруг наполнились слезами, и он жалобно прохныкал:

— Ма-ама, я не хочу в эту школу. Отведи меня в другую. Здесь страшно.

И он так завыл, что его и впрямь пришлось срочно увести.

Те, кто думает, что мы с Зойкой тихонько стояли и глазели по сторонам, глубоко ошибаются. Вам когда-нибудь довелось держать только что отловленное в джунглях для зоопарка молодое и сильное животное? Мне вообще-то тоже до сих пор не доводилось. Однако, подержав тогда Мишку, я узнала, что это такое. Он бился за свою свободу не на жизнь, а на смерть. Мы с Зойкой лишь чудом умудрились не выпустить его.

Аида Ипполитовна продолжала держать Гришку за ноги и одновременно кричать:

— Сделайте же наконец что-нибудь!

Гришка, естественно, тоже не молчал. Со свойственными этим близнецам прямотой, искренностью и бескомпромиссностью он высказал все, что думает о нашей школе, ее окнах, перспективе учиться у нас, а также о наших педагогах.

— Ну и ребенок, — обратился Ника, к Макарке В.В. — Ты только подумай: еще даже в подготовительный класс не пошел, а сколько всего знает.

Макарка в ответ лишь неопределенно хмыкнул.

— Пилите же, пилите! — уже заламывала руки от отчаяния Аида Ипполитовна. — Слышите, Гришенька уже кашляет.

— Службу спасения вызвали, — доложил неизвестно откуда появившийся наш завхоз, преподаватель ОБЖ и прочая, прочая, прочая под одним именем Петр Тарасович Горбанюк.

— Пока эта служба доедет, я сына лишусь! — воскликнула Аида Ипполитовна. — Неужели вы не понимаете: дорога каждая секунда.

— Пилить все равно нельзя, — тоном, не допускающим возражений, заявил Горбанюк.

— Как это нельзя? — обычно невозмутимую Аиду Ипполитовну совершенно оставила выдержка. — Речь ведь идет о жизни ребенка.

— Во-первых, мама, успокойтесь, — жестко изрек Горбанюк. — А во-вторых, пилить нельзя, потому что эта решетка является произведением искусства и состоит на балансе. А я здесь ответственное лицо за вверенное мне имущество.

— Ну, бред собачий! — взъерошила пальцами еще недавно тщательно уложенные волосы Аида Ипполитовна. — Какое произведение искусства? Обыкновенная оконная решетка, да к тому же еще и безобразная.

— Ошибаетесь, гражданочка, — грудью стоял за вверенное ему имущество Горбанюк. — Это, между прочим, личный дар известного скульптора Цинандалидзе. У нас даже сертификат подлинности имеется. Исключительно ценная вещь.

— И что же, теперь вместо решетки будем моего ребенка пилить? — смерила Аида Ипполитовна тяжелым взглядом Горбанюка.

— Не хочу пилиться! — взвыл Гришка.

Аида Ипполитовна вместе с Макаркой В.В., Никой и Горбанюком попытались его успокоить. Когда вопли его немного стихли, Круглова-мать с возмущением обратилась к директору:

— Не понимаю, о чем вы думали, устанавливая такие решетки... в школе. Любой ребенок ведь может так застрять.

— Как раз все продумано. Специально вымеряли, — обиженным голосом ответил Горбанюк. — Головой пролезть невозможно. Расстояния слишком маленькие

— Как же тогда мой сын пролез? — поинтересовалась мама близнецов.

— Это неизвестно. Разобраться надо, — ответил Петр Тарасович.

— Глупый дядька! — крикнул Мишка и, с силой вырвавшись из наших рук, бросился к окну. — Вот так! — издал он торжествующий вопль и в мгновение ока просунул голову сквозь решетку второго окна.