Ответы на засыпку

Глава I. ДУРНЫЕ ПРЕДЧУВСТВИЯ

Вот и снова первое сентября. А значит, мы уже целый год проучились в новом здании нашей старой школы или, как называют ее в народе, Школы у Сретенских ворот. Теперь я девятиклассница.

Войдя на школьный двор, я огляделась. Вообще-то народу уже полно, но наших что-то не видно. И Зойки Адаскиной, моей близкой подруги, тоже нет. Куда она подевалась? Мы ведь вчера вечером договорились пораньше встретиться у ворот. Может, кого-нибудь встретила, и они во дворе болтают?

Я обошла двор, но Зойку так и не обнаружила.

Тогда я вернулась к воротам, чтобы не разминуться с ней.

— Дольникова, привет, — окликнул меня незнакомый голос.

Я повернулась и обалдела. Это был... Тимка Сидоров. Я его с трудом узнала. Во-первых, он вытянулся за лето как минимум на полголовы. Во-вторых, у него теперь росли усы. И голос у него полностью изменился. Наш Сидор стал говорить жутким басом. Видимо, на моем лице отразилось сильное изумление, потому что Сидоров недовольно спросил:

— Дольникова, чего ты на меня таращишься, как на пальму в тундре?

Я замялась. Глупо ведь говорить человеку: мол, как ты вырос. К счастью, Тимку волновало совсем другое.

— Ты Клима не видела?

— Нет еще, — с большим облегчением произнесла я. — Вообще никого из наших пока не видно. Я сама Зойку ищу.

— Вот уж кого бы в жизни не стал искать, так это Адаскину, — немедленно заявил Тимур.

Это вечная история. У них с Зойкой антагонизм. Просто терпеть друг друга не могут. Клим однажды даже сказал, что если Сидоров и Адаскина случайно попадут на необитаемый остров, то очень скоро от них ничего не останется, ибо они друг друга съедят.

Но, как всегда бывает в подобных случаях, не успел Сидоров упомянуть о Зойке, и она тут же возникла перед нами.

— Ах! — всплеснула она руками. — Как вырос наш мальчик! — приторным голосом пропела она. — Ну, прямо красавец!

Тут меня ожидал еще один сюрприз. Скажи такое Зойка в прошлом году, Тимка немедленно бы или отвесил ей подзатыльник, или отпустил бы какую-нибудь злобную шуточку. Однако сейчас он повел себя совсем по-другому. Он молчал и растерянно таращился на мою подругу, точно так же, как я недавно пялилась на него.

Зойка за лето сильно изменилась. И дело не в том, что она выросла. Да она никогда высокой и не будет. И мама у нее небольшого роста. А Зойка просто копия тети Лиды. А за лето их сходство сделалось еще больше. Подруга моя за три месяца как-то сразу и резко внешне повзрослела. Я попыталась взглянуть на нее глазами человека, который никогда раньше ее не знал, и поняла: ей теперь запросто можно дать восемнадцать лет. А, может, даже и все двадцать. Наверное, это и произвело такое впечатление на Сидора.

— Ну, что же наш большой мальчик все молчит и молчит? — просюсюкала Зойка.

И на сей раз Тимка густым басом ответил:

— Дура ты, Адаскина.

Из Зойкиной груди вырвался вздох облегчения:

— Ой! Я уж испугалась, что ты онемел. Все в рост пошло. Но теперь вижу: изменения только внешние, а внутри сидит тот же маленький, злобненький Сидоров. И это меня успокаивает. На земле обязательно должно оставаться что-то вечное.

На лице у Сидорова и впрямь немедленно отразилось «что-то вечное». Кажется, Зойка была права: внутри дремал маленький, злобненький Тимка. Еще мгновение, и ей бы не поздоровилось. По-моему, она даже приготовилась, как в прежние годы, спасаться бегством. Однако ее спасло появление Клима Круглова и Митьки Будченко. Подошли они одновременно. И хором воскликнули:

— Привет, что обсуждаем?

— Тимурчика, — немедленно продолжила Зойка. — Видите, как наш мальчик вырос?

Внимательно посмотрев на Сидора, я украдкой ткнула подругу в бок и едва слышно прошептала: «Смотри, не перестарайся».

Однако мои опасения были напрасны. Едва увидев Клима, Тимур с заговорщицким видом уволок его в сторону. Я посмотрела им вслед. Странно все-таки! Сидоров за лето так изменился, а вот Клим — совершенно нет. Даже, по-моему, совсем не вырос. А я, например, очень сильно вытянулась. И теперь мы с ним были практически одного роста. А в прошлом году он ведь был гораздо выше меня. Неужели он теперь таким навсегда останется? Хотя, говорят, мальчики дольше растут, чем девочки. Да и родители у него высокие. И старшие сестры, Олька и Женька, — тоже. А про близнецов Мишку и Гришку пока трудно сказать. Правда, для своего возраста они совсем не маленькие.

Кстати, Будка, по-моему, тоже остался таким же, как в прошлом году. Разве только еще худее стал. Наверное, прабабушка, у которой он обычно живет летом в деревне под Саратовом, плохо его кормила. Зойка, словно прочитав мои мысли, как раз в это время осведомилась у Будки:

— Ты чего, Митька, такой тощенький? На диете сидел или с прабабушкой вышел конфликт?

— Какая диета, какой конфликт? — отмахнулся тот. — Работал я.

— Зачем? — удивилась моя подруга. — Каникулы ведь. Да и кому ты там нужен! Ведь ничего не умеешь.

— Вот это ты зря, — обиделся Будка. — Кое-чего, между прочим, можем.

— И чего же мы «кое-чего можем»? — передразнила его Зойка.

— Дрова колоть, копать, — с важностью изрек Митька. — Видела бы ты, какую я там одному фермеру канаву забацал!

— От тебя, Будка, я такого не ожидала! — с искренним изумлением воскликнула Зойка.

— Жизнь заставит — всему научишься, — многозначительно произнес он.

— Ты что же, все лето ему канавы копал? — поинтересовалась я.

— Да нет. Всего неделю, — пояснил Митька. — А потом началась прополка. И вообще, ему там обустраиваться надо было, ну, я ему во всем и помогал.

— Ох, не знала я, Митенька, что ты так сельское хозяйство любишь, — закатила глаза Зойка.

— Я деньги люблю, — с душевной простотой ответил ей Будка. — А фермер мне платил. Не очень много, но платил.

— И сколько же ты заработал? — поинтересовалась Зойка.

— А это коммерческая тайна, — отрезал Будка. — Сколько ни есть, все мои.

— Да я, собственно, и не претендую, — хихикнула Зойка. — Не хочешь — не говори. Я просто из вежливости спросила.

— Все равно не скажу, — уперся Митька, но слова его заглушила громкая музыка.

Весь школьный двор пришел в движение. Народ заметался в поисках одноклассников, чтобы выстроиться на торжественную линейку. Кстати, в прошлом году мы, все пятеро, ее пропустили. Так получилось. А потому мне хотелось, наконец, увидеть, как это происходит первого сентября.

Правда, в прошлом году приезжал мэр города собственной персоной. И не просто чтобы поздравить нас с началом нового учебного года, а чтобы открыть новое, свежепостроенное и оснащенное по последнему слову техники здание нашей школы. Те, кто видел, говорят: было очень торжественно. В этом году, разумеется, будет проще. Но все равно интересно.

Однако я ошиблась. На торжественной части не произошло ничего примечательного. Мы довольно быстро нашли всех наших, которые уже выстроились под руководством Марии Владимировны Предводителевой — или, как мы называем ее, Предводительницы.

— Скорей, скорей, — увидав нас, скомандовала она.

Мы стали в строй.

— Слушай! — ткнула меня в бок Зойка. — А Винокур-то еще вытянулся.

Я посмотрела. Серега Винокуров и впрямь возвышался над всеми.

— Сечешь? — продолжала Адаскина. — Если так дальше пойдет, он скоро мячик будет просто так, без усилий, в корзину класть.

— И действительно станет звездой баскетбола, — подхватила я.

— Вот-вот, — усмехнулась моя подруга. — А мы все, незнаменитенькие и скромненькие, будем гордиться, что с ним в одном классе учились.

— Пусть сперва еще вырастет, — не торопилась я с выводами.

Наш директор Виктор Владимирович Макарихин (или попросту Макарка В.В.) начал толкать торжественную речь. Вслед за ним слово взял завуч Николай Иванович Камышин (Ника). И то и другое, естественно, было жутко скучно. Мы и без Макарки с Никой знали, что школа у нас образцовая, учиться в ней — «большая честь и ответственность», а «старшеклассникам нужно в этом году особенно подтянуться», потому что они стоят «на пороге самостоятельной жизни». Такими торжественными речами нас потчуют чуть ли не с первого класса, но почему-то говорят обо всем этом с таким многозначительным видом, будто никто никогда еще такого не слышал.

К тому времени, как слово взяли учителя, мы окончательно скисли. В особенности это было видно по Винокуру, который от нечего делать переминался с носка на пятку, и коротко стриженная его голова, как маятник, раскачивалась над строем.

Посмотрев на Серегу, Зойка несколько раз зевнула. Затем голубые ее глаза неожиданно блеснули, и она, дернув за рукав Сидорова, громко произнесла:

— Ой, Тимочка, извини. Совсем забыла поздравить тебя с рождением братика.

Обычно, когда людей с чем-нибудь поздравляют, они вроде бы радуются. Сидор, однако, повел себя совсем по-другому. Затравленно взглянув на Адаскину, он буркнул:

— Спасибо.

После чего спешно отвернулся. Я кинула выразительный взгляд на Зойку. Предупреждала ведь ее еще по телефону: «Оставь, пожалуйста, Сидорова в покое по поводу его братика!» Так нет ведь: прямо распирает ее. Ну, чего, спрашивается, травить человека? Она же в курсе ситуации. Я ей рассказала то, что мне Клим сообщил. У Тимки на почве рождения младшего брата настоящая депрессия. Братик появился в самом конце июля. Назвали его Гавриилом. Тимке это ужасно не понравилось. Потому что сам он предлагал назвать ребенка Петром, ну, в крайнем случае, Павлом. Однако предки не захотели, У них чего-то там неприятное связано с этими именами. А Тимка по этому поводу Климу сказал:

— Ну ни о чем родители не думают! Как, скажи на милость, нормальному человеку жить с таким именем? Сам, Круглый, прикинь. Детский сад — еще ладно. Но вот пойдет он в школу Гаврилой. Его с первого класса на смех поднимут. И после будут над ним дико ржать всю дорогу. Я предкам об этом твердил, а они возражают: «Ничего подобного. Замечательное имя. И архангел такой есть». Представляешь, Круглый? Это тот самый архангел, который должен своей иерихонской трубой возвестить о конце света! Назвали ребеночка! А как назвали, так и пошло. Иерихонской трубы у брательника моего, правда, нет, но это все фигня. Он безо всякой трубы обходится. Своей собственной глоткой.

В общем, этот Гавриил Сидоров, по словам Тимки, орет постоянно с утра до вечера. Вернее, с вечера до утра. С наступлением дня он как раз выдыхается и засыпает. А ночью со свежими силами наверстывает упущенное. Тимка от этого совершенно дошел. Он Климу жаловался, что, мол, любой будильник лучше Гаврилы. Потому что у любого будильника имеется кнопочка. Нажал — и звонок выключился. А вот младшего брата выключить совершенно невозможно. Даже соской. Он принципиально ее не принимает. Выплевывает.

То есть жизнь у Сидоровых пошла напряженная. Тимка теперь почти не спит. Ладно еще, пока были каникулы. Можно днем наверстать упущенное. А сейчас... Я внимательно посмотрела на Тимура. Веки у него были и впрямь красные, припухшие. Видимо, «иерихонская труба» и сегодня не умолкала. Кстати, Клим мне еще рассказал, со слов Сидорова, что предки его показывали Гаврилу разным врачам, и все признали его совершенно здоровым. По мнению докторов, ребенок просто перепутал день с ночью. Со временем рев пройдет. Когда же Тимкины предки пытались уточнить, сколько это «со временем» будет длиться, один из врачей ответил: «Определенно не скажу. Может, завтра замолчит, а может, и через год». Тимка пребывал в ужасе. Он говорит, что год без сна точно не выдержит. Так что я на Зойкином месте не стала бы наступать на такую больную мозоль.

Зойка, однако, не унималась.

— Тимочка, — снова затеребила она Сидорова. — Я что-то не вижу радости. Такое событие! Младший братик родился.

— Отстань. — В голосе Тимки послышалась ярость.

— Фу, как грубо, — сморщила нос Зойка. — Все-таки, Сидоров, ты как был хамом, так и остался. Все твои изменения чисто физиологические.

— Слушай, Адаскина, — чувствовалось, что Тимка уже едва сдерживается. — Если ты не заткнешься, то я тебе действительно нанесу серьезные физиологические повреждения.

Зойка невольно попятилась. И скороговоркой произнесла:

— Ну, раз ты, Сидоров, такой нервный, молчу, молчу.

Тимка резко отвернулся и больше на нас не смотрел.

— Кажется, я в прошлом году была права, — немедленно переключилась на меня Зойка. — У Сидоровых родилось нечто еще хуже Тимки. И я ведь это предсказывала.

— Жаль, что сбылось, — искренне посочувствовала я Тимуру.

— Наоборот, — возразила Зойка. — Пусть увидит себя со стороны.

— По-моему, он не только на себя со стороны, а даже на окружающий мир уже смотреть не способен, — ответила я. — И ты, Зойка, к нему больше с этим не лезь. Разве не видишь? У него нервы на пределе.

— Да нет, просто психом был, психом и остался, — передернула плечами моя подруга.

Торжественные речи закончились, вслед за этим немедленно возник огромный одиннадцатиклассник, на плечах у которого восседала крохотная первоклассница с огромными белыми бантами в волосах и колокольчиком в руке. Такая, знаете ли, оригинальная символическая картинка под названием: «Первый звонок в новом учебном году».

Первоклассница потренькала своим колокольчиком, и ее пафосно унесли.

— Ну, ребята, кажись, отмучились! — раздался громкий и радостный голос Сереги Винокура.

Классы начали один за другим запускать в здание. По случаю первого сентября турникеты были отключены. Поэтому мы смогли пройти внутрь дружными рядами. А вообще-то в наше учебное заведение можно попасть лишь с помощью «личной карточки ученика», и каждый ваш приход и уход фиксируется на компьютере.

Но, повторяю, сегодня царила свобода.

Едва мы расселись в классной комнате, наша Предводительница сперва поздравила нас от себя с новым учебным годом, а затем принялась объяснять, что такое девятый класс и какова его роль в нашей жизни. Оказывается, это не просто очередной класс, а «очень серьезный этап нашей судьбы».

— Так сказать, — подчеркнула Мария Владимировна, — первый шаг во взрослую жизнь. Винокуров, что ты там потерял под партой?

— Шнурок развязался! — радостно сообщил Серега. — Третий раз уже за сегодняшнее утро завязываю.

— Очень интересно, — покачала головой Предводительница.

— Но вы же сами спросили, — с изумлением посмотрел на нее Винокур.

— Спросила, потому что тебе, по-моему, следует, как никому, внимательно меня слушать. В десятый класс, Винокуров, между прочим, попадут отнюдь не все. Следует в течение всего этого года обращать особенное внимание на оценки. И экзамены, я хочу подчеркнуть, вам предстоят в конце девятого класса серьезные.

— Агата, — склонилась к моему уху Зойка, — ты помнишь, чтобы она хоть разок советовала не обращать внимания на учебу?

Я молча покачала головой. Естественно, я такого не помнила.

— А представляешь, — продолжала моя подруга, — какой был бы прикол? Вот являемся мы первого сентября в школу, а Предводительница нам говорит: «Ребята, нынешний учебный год предстоит очень легкий. Так что не берите в голову всякие там оценки, успеваемость и наслаждайтесь жизнью. Все равно мы обязаны всех вас перевести в следующий класс».

Едва представив себе, что такое происходит из уст нашей сверхстрогой Предводительницы, я громко фыркнула.

— Девчонки, — немедленно ткнул меня в спину Будка. — Если чего есть смешного, то поделитесь.

— В самом деле, — подхватил его сосед по парте Серега Винокуров. — Потому что про девятый класс мы и без Предводительницы все знаем.

— Вот именно, — расплылся в широкой улыбке Будченко. — Чего зря огород городить. Кто как учился, тот так и будет.

Адаскина немедленно обернулась и, внимательно посмотрев на него, сказала:

— Выходит, Митенька, мы последний год вместе учимся.

— Это еще почему? — разинул рот Будка.

— Не переведут тебя в десятый, — вздохнула Адаскина.

— Как это так? — возмутился Митька. — У меня ведь всего шесть троек.

— Вот именно, — очень серьезно произнесла Зойка. — А в десятый класс возьмут только тех, у кого троек нет.

— Иди ты! — схватился за голову Митька. — Откуда ты знаешь?

— Все знают, — прежним тоном продолжала моя подруга.

Я и сама уже не понимала: то ли она над Будкой издевается, то ли это действительно правда? Лицо у Зойки было совершенно непроницаемым.

— А мне плевать, — махнул рукой Винокур. — Пускай не берут. Я все равно собираюсь на следующий год в спортивную школу переходить.

— Ты что? — еще сильнее расстроился Будка. — Как же мы без тебя?

— Вот уж, Митенька, не твоя печаль, — хмыкнула Зойка. — Тебя-то тоже здесь уже не будет.

— Куда ж мне деваться? — все сильнее впадал в тоску Будченко.

— Так за этим тебе девятый класс и дается на размышление, — назидательно изрекла Зойка. — Можешь целый учебный год думать, куда пойти. В колледж, училище или сразу на работу. Но вообще-то, если повезет, тебя, может, даже в какую-нибудь другую школу попроще примут.

— А фигли ты, Адаскина, меня раньше времени похоронила? — вдруг обозлился Будка. — Может, я еще девятый класс лучше тебя закончу.

— Разве я против, — откликнулась Зойка. — Старайся, мальчик, дерзай.

— Да на фига тебе стараться, — вмешался Серега. — Лучше по-быстрому в баскетбол к нам записывайся. Если способность проявишь, то вместе потом в спортивную школу определимся.

Я усмехнулась. Винокуру дай волю — он вообще бы весь мир в обязательном порядке заставил заниматься баскетболом. У него даже на всех майках написано: «Моя жизнь — баскетбол». И это полностью соответствует Серегиной сути. Ибо все, что не касается баскетбола, его совершенно не колышет. Такой вот у нас Винокур.

— В баскетбо-ол? — без малейшего воодушевления протянул Будка. — Не, Серега, у меня планы другие. Хочешь не хочешь, а должен школу окончить. Потому что мне в театральный надо.

— Тебе? — усмехнулся Винокур. — В театральный?

И Серега со всей силы двинул локтем Будку в бок. Тот вместе со стулом грохнулся в проход.

Класс, порядком затосковавший от пространной и нудной речи Предводительницы, выказал Будке бурное одобрение. Раздались хохот и аплодисменты. Митька, кряхтя и охая, освободился от стула и поднялся на ноги.

— Будченко, — кинула на него усталый взгляд Предводительница. — Я, конечно, понимаю, сегодня первый учебный день после длинных летних каникул, и ты еще не успел перестроиться. Но ведь, Дмитрий, ты уже почти взрослый! Девятый класс! А ведешь себя как первоклассник.

— Мария Владимировна, лично я никак себя не веду, — принялся качать права Митька. — Меня уронили.

— Уронили Митьку на пол, весь наш класс от смеха плакал! — выкрикнула Зойка.

Народ зашелся от нового приступа хохота. Даже Предводительница не выдержала и засмеялась. Серьезность хранил один Митька. Он стоял мрачный, красный и почему-то по-прежнему обнимался со стулом.

— Поставь, Будченко, мебель на пол и садись, — посоветовала Предводительница. — Вам так обоим будет удобнее.

Митька послушался.

— Эй, Будка, — немедленно хлопнул его по плечу Винокур. — По-моему, я насчет баскетбола ошибся. Тебе надо прыжками в воду заняться. Красиво сейчас упал, ничего не скажешь.

На этом Митькино терпение явно лопнуло. Вообще-то Винокур гораздо больше и мощнее его, однако, видимо, Митька вложил в свой удар всю охватившую его ярость, Серега мигом вылетел в противоположный проход! Тоже со стулом и, между прочим, с еще большим грохотом.

Класс вновь отозвался благодарным смехом. Предводительница же встретила падение Винокура куда менее благодушно, чем Будкино.

— Многообещающее начало для девятого класса. Знаете, я, по-моему, ошиблась. Вы за лето не повзрослели, а, наоборот, деградировали.

— Все в рост ушло, — проорал с задней парты Лешка Ключников.

— Винокура уронили, а потом похоронили! — продолжала стихотворные упражнения Зойка.

Ребята ответили новым взрывом хохота. Серега ошалело вращал глазами. Видимо, никак не мог справиться со сложной задачей, кого бить первым: Будку, Ключникова или Адаскину.

К счастью для всех троих, Предводительница, громко постучав по столу указкой, воскликнула:

— А ну, тихо!

Класс немного притих. Однако не совсем. Классный час — это все-таки не урок. Да и вообще ведь первое сентября. Мы целое лето не виделись. Надо же пообщаться. Поэтому тихий гул по-прежнему прокатывался по классу. Я посмотрела на Клима. Он о чем-то беседовал с Тимкой. Но они обменивались явно не летними впечатлениями. Лица у обоих были совсем не веселые. Наоборот, очень напряженные. Что у них, интересно, уже успело произойти? Мы ведь вчера целый вечер проговорили с Климом, и у него вроде все обстояло нормально. И вообще, если бы что-нибудь было не так, он бы мне обязательно рассказал. Значит, проблемы возникли у Тимки.

«Точно у Тимки! — вдруг осенило меня. — Ведь когда мы стояли на школьном дворе и подошли Клим и Будка, Тимка немедленно потянул Клима в сторону и начал ему что-то бурно втолковывать».

— Агата, — вдруг подергала меня за рукав Зойка. — Ты, значит, согласна? Идея нравится?

Я уставилась на нее, как баран на новые ворота:

— С чем согласна? Что нравится?

Зойка ответила мне возмущенным взглядом:

— Ну, ты даешь. Зачем я, спрашивается, перед тобой последние десять минут распиналась?

— Не знаю, — честно ответила я.

— И зачем ты мне все время кивала — тоже не знаешь? — с еще большим возмущением осведомилась Адаскина.

— Я не кивала, а просто думала, — виновато произнесла я. Ну, совершенно не заметила, как Зойка мне что-то говорила.

— Ты действительно ни во что не врубилась или придуриваешься? — никак не могла поверить она.

— Не врубилась, — сказала я. — Объясняю ведь тебе русским языком: я задумалась.

В голубых глазах моей подруги мелькнуло любопытство:

— И о чем же ты так глубоко задумалась?

— Уже не помню. — Мне не хотелось вдаваться в подробности.

— Ладно. — Зойка, к счастью, была целиком захвачена собственными идеями. — Повторяю еще раз. Только больше не отвлекайся.

— Ты лучше говори, — поторопила я.

Но именно в этот момент раздался звонок.

— Отложим до следующего урока, — сказала Зойка.

— А на перемене разве нельзя? — удивилась я.

— Нельзя, — решительно запротестовала она. — Удивляюсь, что сама не видишь.

Впрочем, я уже видела. И слышала. Перегнувшись длинным и узким телом через собственную парту, Будка вклинился между нами и отбивал двумя линейками по нашей парте какой-то бешеный ритм. Серега Винокуров, задрав Митькины ноги в воздух, отбивал тот же самый ритм его ботинками, умудряясь при этом приплясывать и петь нечто на тарабарском языке. Звучало это примерно так:

Адаскиной эта однообразная песня быстро наскучила, и она хлопнула учебником математики по Будкиной башке.

— Уби-или! — прекратив наконец отбивать ритм, истошно завопил Митька.

— Адаскина убийца, — вторил ему Винокур и, заржав, добавил: — Зойка — киллер.

— Если не заткнешься, — сказала ему моя подруга, — то сам «Математикой» получишь.

— Куда тебе, Адаскина, — продолжал хохотать Винокур. — Не дотянешься.

— Почему это не дотянусь? — Зойка попробовала достать его «Алгеброй», но промахнулась. Видимо, сказывались усиленные Серегины занятия баскетболом. Реакция у него была отменная, и он с легкостью увернулся от нее.

— Потому что, — Винокур посмотрел на Адаскину, как слон на Моську, — я большой, а ты махонькая. Тебя вообще под микроскопом рассматривать надо.

— Между прочим, маленький рост для женщины совсем не недостаток, а достоинство, — передернула плечами Зойка.

— Да-а? — вытаращился на нее Винокур.

По-моему, он мысленно прикидывал, способна ли женщина маленького роста закинуть мяч в баскетбольную корзинку. Потому что для Сереги никаких других достоинств не существует.

— На напрягай свою слабую головушку, Сережа, — покровительственно произнесла моя подруга.

— Нет, Адаскина, — на полном серьезе начал Винокур, — я все-таки не врубаюсь, в чем же достоинство?

Кажется, вопрос с корзиной и мячом был им решен не в пользу Зойкиного роста.

— Повзрослеешь — узнаешь, — умудрилась на него взглянуть как-то свысока моя подруга.

И тут я впервые в жизни увидела, как наш Серега краснеет. Что уж он там подумал, не знаю. Однако больше вопросов Зойке он не задавал.

Едва начался следующий урок, я осведомилась у Зойки:

— Ну, скажешь мне наконец, что ты там придумала?

— Вот, — придвинула она ко мне тетрадь в красивой обложке с ромашками, раскиданными по зеленому полю. — Видишь?

— Вижу. Тетрадь, — откликнулась я. — И что дальше?

— Предлагаю сюда писать, — ответила Зойка.

— Что именно? — не поняла я.

— Мысли разные, — продолжала Адаскина. — В общем, переписываться.

— Да мы и так с первого класса с тобой переписываемся. — Я все еще не видела ничего принципиально нового в Зойкиной затее.

— Так мы ведь на всяких клочках переписывались, — сказала моя подруга. — Они потом теряются. А тетрадь мы с тобой сохраним. После хоть через двадцать лет раскрой и прочти. Знаешь, как будет интересно.

— Действительно, интересно. — Я вынуждена была согласиться. Через двадцать лет мы наверняка станем совсем другими, и, естественно, любопытно будет вспомнить себя прежних.

— К тому же, — продолжала шептать мне в ухо подруга, — когда пишешь в тетради, учителям меньше в глаза бросается. Им-то, бедненьким, будет казаться, будто мы с тобой их мудрые мысли записываем. А они это, между прочим, очень любят. Поэтому выйдет полное сочетание приятного с полезным. Мы будем спокойно вести переписку, одновременно изображая из себя паинек.

— К тому же, — все сильнее увлекала меня ее идея, — и дома туда что-нибудь можно записывать.

— Естественно, — подтвердила Зойка. — И чем больше, тем интереснее.

— Ну да, — все сильнее воодушевлялась я. — Это же очень здорово. Не на всех уроках подробно напишешь. А потом, дома, можно добавить пропущенное.

— А я о чем, — с гордостью прошептала моя подруга. — Ты только представь, Агата, в результате целый роман в письмах получится.

— Молодец, Зойка, здорово придумала, — похвалила я.

— Я всегда все здорово придумываю, — не стала скромничать она. — Знаешь, пожалуй, я прямо сейчас и начну.

И, придвинув к себе тетрадку, она бурно что-то в ней застрочила. Я попыталась заглянуть ей через плечо. Но она не позволила.

— Не подсматривай. Вот когда допишу, сразу все и прочтешь. Иначе неинтересно будет.

И она снова бешено застрочила. «Господи, — пронеслось у меня в голове. — Неужели она решила за один урок целый роман написать? Но о чем? Мы ведь уже успели все летние впечатления обсудить по телефону. А сегодня вроде бы ничего интересного еще не произошло. О чем же она пишет?»

— Перестань на меня глазеть, — прервала мои размышления Зойка. — Ты лучше Предводительницу слушай и записывай за ней. После мне объяснишь. Иначе мы обе с математикой не разберемся.

— Пока она ничего нового не говорит, — шепотом откликнулась я. — Повторение и закрепление пройденного. Мити́чкину только что вызвали, она пример не смогла решить. Вот теперь Мария и объясняет.

Про Мити́чкину Зойка, конечно, услышала. И немедленно отреагировала:

— Всегда говорила, что Танька дура.

Мити́чкину она почему-то ненавидит еще с начальной школы. Хотя причина этого мне не совсем ясна. По-моему, девчонка как девчонка. Однако Зойку от нее просто трясет.

— Дура, — тем временем продолжала моя подруга. — И к тому же, — покосилась она на сидящую в другом ряду Таньку, — настоящая стиральная доска.

— Ну, почему обязательно доска? — удивилась я.

— Ты что, подруга, сама не видишь? — посмотрела на меня Зойка. — И вообще, не мешай мне писать.

Она снова уткнулась в тетрадку, а я невольно уставилась на Мити́чкину. Конечно, фигура у нее — прямая противоположность Зойке, но, по-моему, вполне нормальная. И вообще, я не считаю, что все девчонки обязательно должны быть такими, как Зойка. И еще я не сомневаюсь: будь Танька хоть вылитой Зойкой, та бы все равно нашла в ней целую кучу недостатков. Потому что с Мити́чкиной она ни в каком виде не примирится.

— Ты лучше слушай, слушай Предводительницу, — снова распорядилась Адаскина. — А то мало ли чего.

И она принялась строчить дальше.

Мария ничего интересного не говорила. К тому же я лично эту тему по алгебре прекрасно помнила еще с прошлого года. Немного для вида послушав, я снова стала смотреть на Клима и Тимку. Они продолжали о чем-то беседовать, и лица их были по-прежнему хмурые и сосредоточенные. И на перемене они к нам даже не подошли. Вон Будка с Винокуром прыгали вокруг нас как кузнечики, а этих вообще след простыл.

Меня невольно схватили дурные предчувствия, и я продолжала украдкой наблюдать за Кругловым и Сидоровым.