САДОВНИК

Я не скрипеть прошу калитку,

я долго около стою.

Я глажу тонкую калину

по загорелому стволу.


И, притаясь в листве веселой,

смеюсь тихонько в кулаки.

Вот он сидит, мой друг высокий,

и починяет башмаки.


Смешной, с иголкою и с дратвой,

еще не знает ничего,

а я кричу свирепо: «Здравствуй!»

и налетаю на него.


А он смеется или плачет

и топчет грядки босиком,

и красный сеттер возле пляшет,

в меня нацелясь языком.


Забыв в одной руке ботинки,

чудак, садовник, педагог,

он в подпол лезет и бутылки

из темноты мне подает.


Он бегает, очки роняя,

и, на меня взглянув тайком,

он вытирает пыль с рояля

своим рассеянным платком.


Ах, неудачник мой, садовник!

Соседей добрых веселя,

о, сколько фруктов несъедобных

он поднял из тебя, земля!


Я эти фрукты ем покорно.

Они солены и крепки,

и слышно, как скребут по горлу

семян их острых коготки.


И верю я одна на свете,

что зацветут его сады,

что странно засияют с веток

им совершенные плоды.


Он говорит: — Ты представляешь

быть может, через десять лет

ты вдруг письмо мне присылаешь,

а я пишу тебе в ответ…


Я представляю,

и деревья

я вижу — глаз не оторву.

Размеренные ударенья

тяжелых яблок о траву…


Он машет вилкою с селедкой,

глазами голодно блестит,

и персик, твердый и соленый,

на крепких челюстях хрустит…


О, слово точное — подонки!

Меж них такая кутерьма.

Темны их лица и подобны

одно другому.


Я сама

толкаюсь в их движенье тесном,

не в силах скрыться в стороне,

как бы измазанные тестом

их руки липнут и ко мне.


Все, что удобно и съедобно,

так безудержно их влечет.

Они ко мне добры сегодня

и обещают мне почет.


Но будут глухи их удары,

когда придет пора моя,

и, как надменные удавы,

они посмотрят на меня.


— Погибнет это дарованье! -

мне напророчат за глаза.

Неведомы и деревянны

их лики, словно образа.


Им предстоит удел обратный.

Он их настигнет все равно.

Но сколько предано объятий

и душ нестойких растлено!


Есть утешение скупое -

в их жизни, алчной и лихой,

они наказаны собою,

своей бездарностью глухой.


Человек в чисто поле выходит,

травку клевер зубами берет.

У него ничего не выходит.

Все выходит наоборот.


И в работе опять не выходит.

И в любви, как всегда, не везет.

Что же он в чисто поле выходит,

травку клевер зубами берет?


Для чего он лицо поднимает,

улыбается, в небо глядит?

Что он видит там, что понимает

и какая в нем дерзость гудит?


Человече, тесно ль тебе в поле?

Погоди, не спеши умереть.

Но опять он до звона, до боли

хочет в белое небо смотреть.


Есть на это разгадка простая.

Нас единой заботой свело.

Человечеству сроду пристало

делать дерзкое дело свое.


В нем согласье беды и таланта

и готовность опять и опять

эти древние муки Тантала

на большие плеча принимать.


В металлическом блеске конструкций,

в устремленном движенье винта

жажда вечная — неба коснуться,

эта тяжкая жажда видна.


Посреди именин, новоселий

нет удачи желанней, чем та

не уставшая от невезений,

воссиявшая правота.

Загрузка...