Пацифист. Берта

9

Отец Жени любил Китай, из всех стран Востока именно Китай. Он таскал сына на длиннющие, скучнейшие китайские оперы, водил по древним гробницам и монастырям, при малейшей возможности ездил по стране, фотографировал, впитывал в себя все, что видел.

В Циндао они поехали в августе. Все разумные люди в это время стараются взять отпуск, уехать в прохладную Россию, потому что наступал период футянь. Но отец оставался в посольстве.

На берегу Желтого моря было так же жарко, но вода все же освежала ненадолго, и целыми часами не хотелось из нее выходить. Город Циндао очень удивил Женю, потому что не было здесь причудливой китайской архитектуры, оживленных, переполненных горожанами улиц - здесь стояли каменные, добротные дома с островерхими черепичными крышами, а шпили католического собора в центре города и вовсе заставляли сомневаться - в Китае ли ты или в Европе? Как выяснилось, город этот был основан в начале века немецкими колонистами.

Каждого туриста, приезжающего в Циндао, везут на гору Лаошань, расположенную недалеко от города.

Разумеется, отец направился туда на следующий же день. Женя не хотел ехать. Ну что он там увидит? Гору? Что ему какая-то Лаошань, когда он видел под крылом «Боинга-747» Гималаи, саму Джомолунгму, да еще в грозу. Удивительное было зрелище! Сверкали молнии, а над тучами громоздились величественные горы, и страшно становилось оттого, что они выше облаков, а самолет - выше гор.

Но отец уговорил, и они поехали. На высокогорной площадке остановили машину и пошли по тенистой бамбуковой аллее. В зарослях, не переставая, верещали цикады. Бамбук рос густо, а тонкие длинные листья, как у камыша, заслоняли собой солнце. Но вот бамбуковая роща кончилась, открылось небольшое плато, и под высокой отвесной скалой Женя увидел зеленые крыши строений, а у ворот их встретил - у Жени даже дыхание перехватило от неожиданности - величавый монах в черном длиннополом одеянии, в такой же черной шапочке на голове. Бороденка его была жидкой, узкие глаза были прикрыты пухлыми веками. Он держался гордо и независимо, и казалось, что это патриарх. Его сопровождал молодой монах, только в белых одеяниях, с заплетенными в косичку волосами. Улыбался гостям, отвечал на приветствия отца частыми поклонами и суетливо показывал дорогу.

Это был древний Даосский монастырь, чудом уцелевший в годы «культурной революции».

Их провели в прохладное помещение, усадили в кресла и угостили ароматным монастырским чаем, настоянным на диких травах. Монах сказал, что чашка этого чая продлевает жизнь на целый год. И Женя хлебал на всякий случай чашку за чашкой. Там же он увидел среди искусно написанных иероглифов какой-то загадочный знак: круг, разделенный на две равные части 5-образной линией.

- Единство и борьба противоположностей, - объяснил старший монах. Отец перевел. - Свет невозможен без тени, мужчина без женщины, добро без зла. Половинки этого знака заключены в целое, а гибкая линия означает, что одно вплетается в другое и образует жизнь.

Молодой монах, улыбаясь, подливал Жене чай, что-то рассказывал, потом кивнул головой, и они вышли во двор монастыря. За каменным домом Женя увидел строй монахов, а перед ним худого старика, Старик что-то долго говорил, а потом вдруг подпрыгнул высоко и ударил воздух ногами.

- Кунг-фу? - восхищенно спросил Женя.

Сопровождавший монах, все так же улыбаясь, закивал головой:

- Кунг-фу, кунг-фу.

Стоявшие в строю монахи синхронно и в точности повторили прыжок старика, но тот, похоже, остался недоволен, снова, на удивление легко, взлетел в воздух, развернулся в полете и ударил невидимого противника. Будто строгий мужской танец исполняли монахи - такая вдруг круговерть началась. Даже не верилось, что смиренные монахи, познающие смысл бытия за толстыми монастырскими стенами, тщательно готовились к борьбе со злом. Стало понятным, почему хунвэйбины, крушившие все и вся, не смогли одолеть эту тихую обитель.

Всю обратную дорогу Женя восхищенно рассказывал отцу о том, что увидел, а тот сидел за рулем умиротворенный, будто побывал на небесах и не желал спускаться на грешную землю.

Всю жизнь надо быть готовым вступить в борьбу со злом - это Женя усвоил твердо…

После отбоя старшина роты прапорщик Циба долго не уходил, и всем казалось, что он останется здесь ночевать. Но «молодые» надеялись напрасно. Натянув одеяла до ушей, они чутко прислушивались к тишине. Но вот хлопнула дверь канцелярии, прапорщик ушел.

Миляев видел, как по стенке скользнула тень, слышал осторожные шаги, приближающиеся к его койке, но ни поворачиваться, ни предпринимать какие-либо меры самозащиты не стал, сжался только и стал ждать. Ждал и проклинал себя за эту рабскую психологию, кроличью душонку, ведь бой объявлен, нужно встать во весь рост, встретив достойно неприятеля.

Вдруг ему стало трудно дышать, исчезла из глаз синяя лампочка, тускло горевшая возле тумбочки дневального, а по животу больно прошлась пряжка солдатского ремня. Но только один раз. Он скинул подушку, которой накрыли его голову, и увидел, как возятся возле его койки тени. Только через некоторое время по мощной фигуре он узнал Арвида Звайзгне.

Спрыгнул со второго яруса в сплетение тел, столкнулся лицом к лицу с Ваней Нечипоренко, увидел Иго-ря Лихолета, Романа, Гиви… Все «молодые» были на ногах. Встали плотной стеной плечом к плечу, а напротив них выстроились «старики». Все были в майках и трусах, точно на диковинных спортивных состязаниях.

Заводилой в том стане был, конечно, Лиходеев. Он горячился, но вперед не высовывался - у многих «молодых» тоже в руках были ремни.

- Ну вы, салаги! Всех на колени поставим.

- Попробуй, - спокойно ответил Нечипоренко.

- Да кто ты такой? - подскочил к нему отсидевший трое суток на гауптвахте Казарян. Он не успел замахнуться, как Иван четко поставленным крестьянским ударом свалил его с ног.

«Старики» явно не ожидали такого поворота событий и стояли бы так еще долго, если б не сержант Серегин. Он поднялся со своей койки, подошел к возбужденным солдатам и строго сказал:

- Отбой команда была!

- Но, Леша, ты знаешь, что эти пацаны… - попытался было оправдаться Лиходеев, но сержант оборвал его:

- Я что, неясно сказал?!

Серегин имел право командовать, и не только лычки на погонах давали такое право - в рукопашном бою он, боксер, одолеет в роте любого, с ним не поспоришь. Наверное, потому опытный Циба и назначил его заместителем командира взвода - авторитет сержанта был всесторонним.

«Старики» обиделись на сержанта, но подчинились, разошлись, недовольные, что не получилось воспитательного мероприятия, а «молодые» обнялись - пусть это была маленькая, но победа, их совместная победа.

«Старики» присмирели, а к осени, когда пришла им пора увольняться, неожиданно потянулись к Жене по весьма поэтическому делу - просили («деды» просили!) оформить им «дембельские» альбомы. Что это такое, Женя не знал, никогда даже не думал, что этот самый альбом для увольнения в запас солдат едва ли не реликвия.

Каждый просил оформить так, чтобы ни у кого другого не повторялось. Приносили стихи собственного сочинения, фотографии сослуживцев и девчонок, разные картинки, вырезанные из журналов, и Женя монтировал снимки, оформлял страницу за страницей, украшая их в стиле кич то гвардейской лентой, то лавровыми листьями, рисовал березки и девчат под ними с грустными глазами, гору Арарат для Казаряна, а когда принес свой альбом в красной обложке Лиходеев, Женя посмотрел на него таким взглядом, который мог означать только одно: «А не пошел бы ты, парень…»

- Ну, ты это… - не нашел что сказать разжалованный перед самым дембелем бывший ефрейтор. - Ну ты… кончай…

Бог с ним, будем считать, что Лиходеев извинился за прошлое. Женя нарисовал ему на первой странице пикирующий вертолет, из-под брюха которого вырывались огненные ракеты, чем Лиходеев был безумно доволен.

А лейтенант Капустин избегал встречаться с Женей взглядом. И тому была причина, о чем Миляев старался не вспоминать, а вспомнив, краснел.

…Ирина-киевлянка пришла к нему на «точку». Она подождала, когда уйдет смена и Женя останется один. Постучала в дверь домика, вошла. Миляев удивился, что она не побоялась, пошла за семь километров от села.

- Привет, - сказала Ира. Женя даже привстал со стула.

- П-привет.

- Скучаешь?

Он промолчал.

- Ты не рад? - И прижалась к нему, обвила руками его шею.

Что было, то было, и голова кругом пошла, и от такой неожиданной близости женщины хотелось кричать, а ее податливость просто ошеломила, и появилось ощущение полной свободы, может быть, оттого, что вокруг ни единой живой души…

Неслышно - на велосипеде - приехал на «точку» проверить несение службы лейтенант Капустин. Он еще в окошко увидел, что солдат не один, и поэтому постучал в дверь, подождал, пока выйдет Ирина, зашел в домик и - с порога:

- Я снимаю вас с наряда и арестовываю на трое суток.

Затем он вызвал по телефону машину с дежурным по части, сел на табурет у стола и сидел так молча до того времени, пока не прибыла машина и прапорщик Пивень не увез арестованного.

Лейтенант никому не доложил о настоящей причине ареста, свое решение объяснил тем, что солдат спал во время несения службы.

Женя написал письмо матери, что отсидел на гауптвахте, весело написал, с философским юмором, этим ерничеством пытаясь снять с души тяжесть.

Увольняясь в запас, старший сержант Серегин отвел в сторону Женю, крепко пожал руку и сказал:

- Ты молодец. Тогда ночью, если бы ты спасовал, я бы сам, наверное, набил тебе морду. А ты поступил как мужчина. Так и дальше держись.

Мелькнула в его улыбке золотая фикса.

«Дембеля» уехали на станцию Тетерев. Все были в новых начесанных шинелях, в ботинках с набитыми каблуками, щеголеватые и снисходительные сейчас к «молодым». Провожая их, Миляев подумал: «Иногда я поступаю как мужчина, а иногда… Даже вспоминать тошно…»

Он действительно не знал, как себя называть после того случая на «точке». Несколько раз Миляев порывался подойти к лейтенанту, объясниться не как с командиром, поскольку в их отношениях было замешано нечто другое, а как с мужчиной, соперником, черт подери! И понимал он, насколько сложно было Капустину строить с мим отношения, чтобы не сбиться на личное. Ведь теперь даже справедливое замечание Женя был вправе расценить как месть.

И они обоюдно старались не замечать друг друга, впрочем, Миляев вел себя сдержанно, не давая повода для какой-либо нежелательной реакции лейтенанта, а солдаты все замечали и путались в догадках: почему это их отважный лейтенант теряется, когда нужно сделать замечание Миляеву, будто он с Евгением в тайные игры играл.

Зимой работы на аэродроме прибавилось. С утра и до поздней ночи работала мощная снегоочистительная техника, завывали моторы, горели в темноте фары, роторы вгрызались в толстый снежный покров и отбрасывали снег далеко в сторону.

Солдатам эта работа казалась бесполезной, потому что за все время службы они еще ни разу не видели приземлившегося самолета, кроме «кукурузника» парашютистов или «химика». Но приказ есть приказ, и мерзлая, будто бетонная, укатанная взлетная полоса тянулась лентой из одного конца аэродрома в другой, а кругом лежала белая нетронутая целина, на которой кое-где склонялись от ветра тонкие стебли трав, а возле них роились прилетевшие на зиму в эти края красногрудые снегири.

Как-то к Миляеву подошел лейтенант Капустин и, не глядя ему в глаза, сказал:

- Тебя хотела видеть Оксана. Просила прийти.

От удивления Женя, наверное, приоткрыл рот. Он не знал, что ответить, и чуть было не спросил: «Вы ей обо всем рассказали?»

Хотел, но не спросил.