Падение Иерусалима

Глава 14

На следующее утро около девяти в доме появилась местная полиция. Здание к этому часу почти обезлюдело, здешние жильцы — в основном нелегалы — не испытывали ни малейшего желания иметь дело с полицией, тем более принимать участие в расследовании убийства. Обитаемую квартиру дежурный инспектор все же нашел: за одной из дверей, в которые он колотил кулаком, зашаркали медленные шаги, и на пороге показался древний старик, он провел полицейских за собой в убогую, почти без мебели комнату — тут на стуле недвижно сидела еще более древняя старуха.

Слышал он ночью что-нибудь? Старик неопределенно пожал плечами — может, и слышал. Вот и отлично, а что за шум-то был? — Инспектор спрашивал добродушно-грубовато, он всегда так разговаривал с подобными людьми.

Старик пробормотал, что в жизни ему не доводилось слышать такого жуткого крика. А закончился этот вопль рыданиями, добавил он. Вроде как визг сначала, а потом рыдания. Будто кто-то просил о чем-то. Вот в тот миг он и понял, что это мужчина, потому что сначала, когда он от крика проснулся, ему показалось, будто голос женский. Но эти мольбы… Мужчина был, это точно.

— По-арабски говорил?

— Да, по-арабски. Потом опять такой же вопль. И еще много раз.

— А другие голоса слышал?

— Нет.

— Так-таки и не слышал? А видел кого-нибудь?

— Что я мог видеть из своей комнаты?

Старик переминался с ноги на ногу, вид у него был не то недовольный, не то испуганный, а может — и то, и другое.

— Мы боялись нос высунуть, — сказала старуха. — Тут место такое, смотри в оба.

— Закрой рот, — прикрикнул на нее муж. — Тебя, что ли, спрашивают?

— Это был предсмертный крик, — продолжала старуха, не обращая на него внимания. — Я-то знаю, я ведь в шестьдесят первом была в Константине. Говорю вам — так перед смертью только кричат. — И она принялась качать головой.

— А что вы знаете об этом жильце — его Абу Афа звали…

— Ничего, ровным счетом, — ответил старик.

— Это его настоящее имя?

— Откуда мне знать?

— А долго он тут жил?

— Они приходят, уходят — как я могу знать? Мы сами по себе. В наше время лучше язык за зубами держать. Подонки… Они все тут без документов…

— Ты с ним разговаривал?

— Никогда в жизни.

— Сколько времени он тут жил?

— Не знаю — несколько дней, может, с неделю или меньше.

— Кто-нибудь его навещал?

— Ни разу не видел.

— А может, женщина? Бабу-то уж наверняка приводил, такой мужик — и чтобы один спал…

Старик помялся, утер каплю с носа ладонью.

— Подонок, — произнес он. — Жирный боров.

— Ночью, значит, ты никого не заметил — кто при — шел, кто ушел…

— Говорю я, мы у себя в комнате были. Спали.

— Но все же ты слышал, как мужчина что-то просил по-арабски, так ведь?

— Это было слышно. Слов не различишь, но точно, что по-арабски.

— Ты хоть какие-то слова разобрал?

— Вроде он Аллаха призывал. Или просто кричал «нет» — долго так — ла-а-а, ла-а-а… Между нами стена вот эта…

— А ты? — обратился полицейский к старухе.

— Она вообще ничего не слышала. Голову под подушку спрятала, когда это началось. Да и вообще она глухая. Не обращайте вы на нее внимания.

Он что-то грубо приказал ей по-арабски.

Та шмыгнула носом, но не смолчала:

— Как человек может такое выдержать? — вымолвила она, тряся головой. — Я слышала ва-хьяятак… ва-хьяятак — прошу вас, прошу вас…

Инспектор уголовного розыска обернулся к сержанту:

— Время казенное только тратим. Может, другого кого поискать?

— Другие скажут, что и криков-то не слышали. Оглохли, мол, на время.

— Ясно. Как всегда, — со вздохом согласился инспектор, которому смерть как неохота было продолжать допрос: он терпеть не мог всех этих североафриканцев, корсиканцев, выходцев с Ближнего Востока, — словом, всех кто родом из мест южнее Марселя. Это из-за них, считал он, в Париже существует преступность. Работник он был добросовестный, но его тянуло к спокойной жизни, серьезность сержанта казалась ему помехой.

— Сдается мне, это обычное выяснение отношений, у арабов это принято, — сказал он, поглядывая на старика и старуху, заерзавших под его недовольным взглядом.

— Да нет, подумайте только, как его терзали! — возразил сержант. — Стало быть, он их сам разозлил. Кофе, может, не предложил — вот они и озверели…

Шутка вышла мрачная. Инспектор снова поморщился, уставившись на стариков. Это разве люди? Звери настоящие — что они друг с другом выделывают, а?

— У нас документы в порядке, — заспешил старик. — Мы имеем все права. Двадцать два года тут живем. И ни разу никаких неприятностей с полицией.

— Ладно, ладно…

— Нас не будут в это дело вмешивать?

— Не беспокойся, дед, не будут.

— Ты слышала, что сказал этот господин? Ступай, проводи их.

— Мы считаем, что данным убийством должно заняться ваше управление, — начальник уголовного розыска, сидя в кабинете у Альфреда Баума, тщательно подбирал слова. — Убитый — подданный Ирака, паспорт выдан в Багдаде. В иммиграционной карте указал ложный адрес.

Папку, в которой лежали три листка бумаги с весьма скупыми данными и с полдюжины сделанных на месте происшествия фотографий, следовало тут же вручить Бауму, но полицейский с этим не спешил, побаиваясь решительного отказа. Вместо этого он извлек из кармана пачку «голуаз маис» и, не предложив хозяину кабинета, закурил сам — не такой он был человек, чтобы соблюдать все эти никчемные условности, даже если ему что-то нужно было от собеседника, — и, подобно огнедышащему дракону, выпустил из ноздрей плотное облако дыма:

— История малоприятная. То есть даже весьма неприятная. Какой-то араб или похожий на араба, тридцати шести лет, если верить сомнительному паспорту. Может, правда, а может все вранье. Он, видно, снял комнату в одном из этих старых зданий на площади Жанти, которые скоро начнут сносить, — собираются проложить удобную дорогу к Лионскому вокзалу. Там всякая шушера обитает — из Северной Африки, из Ирака, палестинцы, ну, сами знаете. Живут нелегально, так что рта никто не раскроет, чтобы помочь следствию. Во всяком случае, из дома № 18, где его убили, жильцов будто водой смыло — исчезли. Так что мои люди и узнать-то ничего не смогли толком, одну пожилую парочку нашли, допросили.

— Есть хоть ниточка?

— Ничегошеньки, — тут все подробно изложено, вся беседа, — он кивком указал на папку.

— Ну и чего тут особенного написано?

— Особенное — в показаниях патологоанатома. Ужас какой-то, прямо в голове не укладывается.

Гость Баума своими глазами трупа не видел, зато те, кому предстало жуткое зрелище, вернулись в полицию как-то не в себе, бледные, а одного вырвало прямо в машине.

— Что уж такого они увидели? Народ бывалый…

— Его сначала кастрировали…

— К сожалению, в этаких компаниях такое не редкость…

— …а орудие на месте оставили — пила для хлеба, вся зазубренная…

— Приходилось и о таком слышать.

— …глаза выколоты…

Альфред Баум покачал головой, будто сожалея, что нет предела человеческой злобе. Он заерзал в кресле, рассчитывая, что посетитель не станет углубляться в подробности. Однако тот, намереваясь избавиться от этого дела, как раз придавал подробностям большое значение. Может быть, говорить о них доставляло ему даже некоторое удовольствие — вроде очищения после того, как он столкнулся с таким чудовищным злодеянием.

— …Его половые органы, представьте, были втиснуты в глазницы, а в горло — как только они ухитрились? — засунут паспорт. Странная какая-то идея. Потом они руки и ноги ему скрутили и так бросили — еще живого. И никто не посмел после их ухода заглянуть в комнату — эти нелегалы без документов запуганы до смерти, ребята из разных банд их прямо-таки терроризируют. Между прочим, убийцы даже и не прятались, он на весь дом вопил, а им хоть бы что.

— Специально, чтобы соседи не возникали.

— Это так, не сомневаюсь. Они еще кое-что с ним проделали, вот взгляните-ка… Нашим судмедэкспертам на этот раз понадобилось все их хладнокровие… — Он, наконец, протянул через стол папку и затянулся сигаретой. — Странно все же насчет паспорта.

Альфред Баум осторожно, будто боясь испачкаться, кончиками пальцев раскрыл папку. Делая вид, будто напряженно вчитывается в строки отчета, — так напряженно, что даже брови в ниточку сошлись, он на самом деле обдумывал дальнейший ход действий.

«Попахивает Бейрутом или долиной Бекаа, а то и Тегераном. Любопытно, конечно, да мало ли на свете любопытных вещей, всем не займешься…» Не дочитав жутковатых откровений патологоанатома, он захлопнул папку и улыбнулся:

— Это распутывать вам, дружище, к нам такое дело никак не относится.

— Как это не относится — сомнительная личность с Востока с пистолетом «вальтер» и полным к нему снаряжением? Чем он тут занимался, а?

— Да уж не в Лувр ходил, это как пить дать. Но зачем вы принесли все это мне, есть у вас в угрозыске этот симпатяга Дюпас, такие убийства — его епархия…

И пухлый палец отодвинул папку к ее прежнему владельцу. Гость понял, что пора ходить с козырного туза:

— У него еще передатчик нашли, шифровальное оборудование и одноразовый код. Это не наш кадр, а ваш.

Баум воздел плечи так высоко, что его голова прямо-таки утонула между ними, — словно он, подобно черепахе, собрался спрятать ее при виде надвигающихся неприятностей:

— Но вы же знаете, что я убийств не расследую, у меня и специалистов нет.

— Мы вам своего одолжим. Поговорим с Дальметом.

Баум, казалось, не слышал. Следуя ходу своих мыслей, он вдруг некстати произнес:

— По-моему, это какой-то ритуал — в горло паспорт заткнуть. Вам не кажется, что тут кроется особый смысл?!

— Очень может быть.

— И вот то, что они засунули в глазницы… Где, кстати, его паспорт?

— Где и тело — в морге шестнадцатого округа. Только в таком виде, что в папку его не подошьешь. У Даль-мета материалов и без него достаточно.

Баум обвел задумчивым взглядом серые стены кабинета, будто ожидая увидеть ответы на терзающие его вопросы. Из дешевенькой рамки глянул президент республики — взгляд бесконечно самоуверенный, властный и требовательный. Баум отвел глаза и уставился на сидящего перед ним полицейского начальника, который отнюдь не перестал питать надежду на счастливое избавление, — этого ничто не смутит, попыхивает себе сигаретой, будто внутри у него топка.

— По всей вероятности для убийц паспорт многое значил, — продолжал Баум. На Востоке принято в глотку человеку, которого решили «наказать», засовывать его собственные гениталии. Это крайняя степень оскорбления, чего европейцам понять не дано. Но тут они решили, что специфика данного случая требует отказа от традиции, и исполнили свой долг соответственно обстоятельствам. — Он помолчал, побарабанил пальцами по столу. — Что они хотели этим сказать? Вот, мол, что мы думаем о твоем паспорте, поскольку нам известно, что вовсе ты не тот, за кого себя с помощью этой бумажонки выдаешь. А ведь им виднее, дружище.

— Похоже на то.

Полицейский надеялся, что Баум сам себя убеждает взяться за это неприятнейшее дело, но могло быть и наоборот — уговаривают именно его. Так что он решил пока никакого энтузиазма не обнаруживать, пока не прояснится, куда клонит хитрый собеседник.

— Если мы правы, делая такое предложение, то кто этот убитый? Предатель или подозреваемый своими товарищами в предательстве? Возможно. А кто его товарищи? Какая-то законспирированная группа. Вряд ли это обыкновенные преступники — они бы не стали заходить так далеко.

Гость почуял, что разговор принимает в конце концов нужное направление, и одобрительно кивнул.

— Но чей почерк мы видим в этом жутком гиньоле? Мне кажется, следует посоветоваться с кем-то, кто лучше нас с вами разбирается в подобных обрядах и церемониях.

Баум снова уставился на полицейского, и тому вдруг показалось, что его здесь попросту дурачат.

— Пожалуй, я возьмусь за это не лишенное интереса дельце, хотя, мой друг, вы и не заслужили такого подарка.

Гость в этот момент как раз прикуривал вторую сигарету от окурка первой и почел за лучшее пропустить колкость мимо ушей:

— Вот и отлично. В морге трупом занимается наш сотрудник по имени Массе, а Дальмет, как я уже сказал, будет вам помогать. Акт о передаче составим сегодня же, к концу дня вы получите все материалы.

Едва за гостем закрылась дверь, как Баум взялся за оставленную ему папку. Не отрывая глаз от записей, он потянулся к внутреннему телефону.

— Это архив? Посмотрите досье Саада Хайека в палестинском разделе — трубку не кладу.

Он продолжал читать, когда на том конце провода сказали:

— Вот оно!

— Прочтите описание: вес, рост…

— Тут сказано — примерно девяносто восемь кило при росте метр шестьдесят.

— А особые приметы? Бородавка, например?

— Да, есть. На левой щеке.

— Спасибо, — Баум положил трубку и что-то пометил на листке. Дочитал все, что было в папке, бросил неприязненный взгляд на снимки, где отдельные части трупа были отпечатаны крупным планом, и встал из-за стола. Спрятав папку в стол, он вышел и отправился к лифту, а через несколько минут уже стоял в душной кабинке телефона-автомата в кафе, где давно знали этого необщительного посетителя, — он забегал по утрам перекусить и часто звонил по международному. Баум набрал десять цифр и, дождавшись ответных гудков, закрыл поплотнее дверь кабины.

— Да, — отозвались в далеком Иерусалиме.

— Это из Парижа.

— Шалом. Говорить можешь?

— Вполне. Дело сделано. Грязно сработано, должен сказать, но сработано.

— Ты уверен, это он?

— Уверен. Бедняга, не повезло ему.

— Мы все бедняги, — буркнул Бен Тов. — Всем не везет. А как насчет профессора?

— К сожалению, никаких следов — ни его, ни девчонки. Без помощи полиции такие вещи не получаются.

В трубке замолчали, но Баум необъяснимым образом почувствовал недовольство и раздражение далекого собеседника.

— Что поделаешь. Продолжаем искать, но надежды мало…

— Ладно. Но хоть это-то дело не упустите…

Баум расслышал упрек в словах «хоть это-то» и позволил самую малость улыбнуться:

— Я тебя понимаю, дружище, только давай режь начистоту, дипломатией пусть занимается начальство.

И снова пауза, потом Бен Тов смягчился:

— Ты прав. Я сорвался. Спасибо за то, что ты сделал. Позвони, если все-таки удастся узнать что-нибудь о тех двоих.