Падение Иерусалима

Глава 3

Квартира, где они встретились, находилась недалеко от Нейлинггассе. Ее снимала некая фрау Шварц — кассирша в оперном театре. Счета каждый квартал оплачивал некий господин, ее друг. Время от времени он использовал квартиру для тайных свиданий. Фрау Шварц была прямо-таки влюблена в этого джентльмена и, кроме того, частенько нуждалась в деньгах, так что такая договоренность весьма ее устраивала. Она понимала, что это встречи сомнительного толка, и проболтайся она об этом кому-нибудь, такому благополучию тут же придет конец.

Шайе Бен Тов возглавлял арабский отдел в «Моссаде». В свое время «Моссад» с великой радостью установил прочные дружеские связи с французской контрразведкой — это произошло в те бурные дни, когда французская политика была чрезвычайно, несколько даже слишком, произраильской. Те времена давно миновали, однако организации и те, кто ими руководит, зачастую в подобных случаях сохраняют приверженность к вышедшим из моды установкам, к старым связям и даже прежним друзьям. Такие отношения связывали Альфреда Баума и Бен Това — сорокашестилетнего уроженца Израиля. Он был родом из Нахарии, северной части страны, жесткий человек, заядлый курильщик, вечно пытающийся избавиться от этой привычки, поклонник Франции, лишенный возможности ездить туда, в соответствии с правилами безопасности, принятыми в его ведомстве.

Фрау Шварц была на работе, и ее довольно унылая квартира, буквально забитая мебелью из полированного дуба с бархатной обивкой, находилась полностью в распоряжении гостей.

Бен Тов включил радио и так и оставил его на все время беседы. Он забрал все шесть пачек «Рикле», не предложив за них денег, сказав только краткое «merci», и не выразил никакой благодарности по поводу того, что Баум проделал путь в 800 километров (да плюс обратная дорога), чтобы повидаться с ним. Он знал, что Баум не прилетел бы, если б не надеялся, что встреча окажется полезной для обоих.

— Сегодня в Иерусалиме Мемуне вломят — премьер-министр, министр обороны, секретарь кабинета да еще собственная жена и вся семейка. Я уж не говорю о населении вообще.

— А потом он свое раздражение сорвет на тебе.

Бен Тов махнул рукой, как бы соглашаясь, но отстраняя от себя неприятную мысль:

— Да Бог с ними, с этими начальственными разносами. Меня сейчас только одно интересует: как вышло, что машина оказалась незащищенной? Почему нас ввели в заблуждение? Кто в Париже помогает нашим врагам? И почему на мосту не было полицейских?

— Вопросы риторические…

— Разумеется. Если бы ты мог на них ответить, то все бы мне уже сказал.

На усталом лице Баума появилась улыбка:

— Не мели чепуху. Я государственные секреты держу при себе.

— Да ты и не знаешь ничего.

— Не знаю. И в отделе никто к этому отношения не имеет. Можешь мне поверить.

— Кому поручили расследование?

— Полиции. Антитеррористская группа при президенте собирается ей помогать. Ничего себе комбинация.

— «Шатилу» этим не испугаешь, а вот меня страх берет, — Бен Тов сказал это без улыбки и положил в рот анисовую пастилку. — Придется нам вместе поработать, дорогой Альфред. Тебе и мне.

— Что я-то могу?

Бен Тов не ответил. Он подошел к окну и стоял там, сумрачно глядя поверх шиферных венских крыш на элегантный силуэт Карлскирхе. Не поворачиваясь, произнес:

— У меня есть свой человек в «Шатиле». Высокого ранга. Его надо уберечь. Из-за этого мы и не смогли поломать планы террористов. Знали ведь мы, что они охотятся на министра, хотя я лично считал, что их больше интересует профессор: в этой группе люди умные, с ясным пониманием цели. Одним словом, мы все знали. Нас предупредили, что где-то между Парижем и Бурже машину встретят боевики.

Он, тяжело ступая, расхаживал по комнате.

— Я просто не решился действовать в открытую, вмешаться — боялся засветить своего человека. Он у них и так уже под подозрением — в прошлом году я сам его подвел по глупости. Они наметили жертвой нашего посла в Афинах, мы приняли меры предосторожности. А у них отличная конспирация, всего трое и знали о готовящемся покушении, в том числе наш человек. Такой вот выбор: воспользоваться информацией и потерять агента или действовать как-то иначе.

— У нас есть досье на профессора Ханифа.

— Он руководит «Шатилой», — произнес Бен Тов.

— Знаю. — Баум помолчал, потом сказал: — Вопрос, значит, стоял так: министр обороны и ведущий специалист — или твой агент. И ты выбрал агента? — Он говорил почти шепотом, момент был крайне деликатный. — Меня это, конечно, не касается…

— Ты думаешь, я поступил бы так, если бы не рассчитывал на другие меры безопасности? — резко возразил Бен Тов. Снова наступило молчание, только тяжелые шаги раздавались в тишине да поскрипывали неплотно прикрытые оконные рамы. Из радиоприемника лилась сладкая музыка Легара. Баум неподвижно, точно сфинкс, восседал на софе, обитой дешевой парчой.

— Да, я решил, что мой агент важнее, чем министр — чем любой министр, ясно? А причина — вот какая: группа «Шатила» — вовсе не то, что все остальные. Убийство в Бонне, нынешняя история в Париже — для других бы это стало конечной целью, триумфом. Для «Черного сентября», скажем, и прочих боевых команд. А для «Шатилы», я чувствую — всего лишь проба сил, дымовая завеса…

— Ничего себе дым, — произнес Баум как бы про себя.

— Все относительно, приятель. В мирное время каждая насильственная смерть — целое событие. А во время войны одна-единственная смерть — ничто, никого такое событие не интересует. Кто нынче считает погибших в Бейруте? Говорю тебе, Альфред, если эти люди достигнут того, к чему стремятся, то мы ностальгию будем испытывать по тем временам, когда министров убивали по одному.

Он умолк, ожидая вопросов от Баума, но не дождался — тот молча сидел на софе в другом конце комнаты. — Я в этом убежден, — добавил он. — Господи, сделай так, чтобы я ошибся! — В этом месте, будь Бен Тов католиком, самое время бы ему перекреститься.

— Может, объяснишь мне, почему ты пошел на такой риск?

— Я даже Мемуне этого не сказал.

— Как же ты решился взять на себя такое бремя?

— Ты рассуждаешь в точности, как моя жена. Не для того я летел в Вену, чтобы слушать попреки собственной жены.

«Эти израильтяне колючие, как кактусы, — подумал про себя Баум. — Может, сабра — так называют тех, кто там родился, — именно это и означает?» Вслух он сказал:

— Адская тебе работа предстоит, Шайе.

— Это мне уже говорили.

— И долго ты собираешься жить на перепутье?

— Недолго — такое долго продолжаться не может. Надо ослабить риск, которому подвергается агент, и тут твоя помощь нужна. У меня есть план.

— Я же спрашивал тебя — чем помочь?

Снова остановившись у окна, но на сей раз спиной к городу, где некогда в одной из ночлежек плюгавый человечек, впоследствии назвавший себя Гитлером, вымещал свои обиды и неудачи на евреях, Бен Тов поведал Альфреду Бауму, на какую помощь он рассчитывает и почему.

— Ты увидишь — это и в интересах Франции, все заинтересованы — отнюдь не только моя страна.

Баум молча кивнул. Глаза его были полузакрыты, лицо бесстрастно. Он постукивал пальцем по колену в такт польке, которая звучала по радио.

— Имей в виду, — продолжал Бен Тов, — ты окажешься в той же ситуации, что и я: не сможешь довериться никому, даже самая малая утечка информации насторожит этих людей.

— Понятно.

Телефон, который подслушивают. Специально оборудованный автомобиль, который на деле оказывается не оборудованным. Полицейские патрули, в нужный день убранные. И рапорт насчет обнаружения явочной квартиры, над которым бы посмеялся любой новичок-полицейский. Без сомнения, и у Бен Това есть свои проблемы — хотя скорее политического свойства: мелкие дрязги, паранойя, разногласия между израильскими политиками уже лет сорок как въелись в жизнь этой страны. Что это — болезненное взросление нации? Или свойство местности — узкой плодородной прибрежной полосы, беспокойного во все времена пространства между Ближним Востоком и Северной Африкой, где две тысячи, а то и больше лет подряд не смолкают битвы и проливается кровь?

— Это единственная группа, которую надо по-настоящему остановить, — единственные, кого мы боимся по-настоящему, — продолжал между тем Бен Тов. — Все эти Соламе, Хабаш, Саламех, даже Нидал — их и сравнить нельзя с профессором Ханифом. Не потому, что он умнее, хотя и это тоже важно. Все дело в том, что в отличие от остальных Ханиф продумал все до конца. — Бен Тов стучал кулаком по ладони, как бы подчеркивая каждое слово. — Государство не уничтожишь, убивая его послов или взрывая школьные автобусы. Государство можно уничтожить совсем простым способом: физически. И это единственный способ. Все прочее — просто кино, как говорите вы, французы. Ханиф — самый опасный зверь среди политиков, он знает историю. Его специальность — археология. Древние черепки и разрушенные фронтоны для человека такого типа безгранично важнее всего, что происходит в настоящее время, сейчас. Все эти бывшие дантисты и инженеры, заделавшиеся политиками, которые командуют организацией освобождения Палестины и прочим террористским отродьем, — они тоже хотят убивать, но в известных пределах.

Он снова заходил по комнате, руки в карманах, голова опущена, и глухой голос звучал контрапунктом развеселой радиомузыке.

— Их пределы понятны: они хотят захватить наши города и воспользоваться всем, что у нас есть, насладиться, потешить себя. А с Ханифом, я убежден, обстоит иначе. Он-то настоящий разрушитель — и других таких нет. Для него, я думаю, сотня лет — всего лишь миг в истории. Иерусалим, Назарет, Яффа — ему все это безразлично, он не собирается жить в этих городах или править ими, ему главное — выжить оттуда нас. Это новый Тамерлан.

Он помолчал подобно актеру, готовящемуся торжественно покинуть сцену:

— Эти дурацкие пастилки, что ты привез, — ну и гадость! Дай-ка сигарету.