Память

Глава 14

Тех детей, которые нашли своих лагерных мам и пап, начали расселять по реабилитационным базам. Конечно, были и те родители, что не приняли изменения своих детей, решив от них отказаться, но малышей это никак не трогало, для них мамой или папой были совсем другие. Тут помогали и подключившиеся волхвы, поэтому трагедий не случилось.

Считавших своей мамой номер девять-ноль-четыре-пять оставили в госпитале, собрав две палаты. Врачи, предупрежденные о том, кто прибудет в скором времени, уже предвкушали встречу, ведь они не знали, что в данном случае речь пойдет не о реинкарнации. А пока ожидали, с детьми работали психологи, сидели родители, рассказывая о том, что теперь будет много молока и хлеба, отчего дети счастливо улыбались. Нужно было учить всему — чистить зубы, расчесываться, надевать не только платье, но и белье, не пугаться отсутствию номера…

Психологи менялись, долго просто не выдерживая. Дело было не в самих рассказал, а в понимании, что дети действительно это прошли, отчего все воспринималось намного острее. Но нужно было работать, и врачи работали. Постепенно начинало что-то получаться, девочки и мальчики привыкали самостоятельно мыться, хоть немного обслуживаться, хотя временами смотрели так жалобно, что их родители просто терялись. Впрочем, медсестры уже знали в чем дело, давая мгновенно начинавшим улыбаться детям кусочек хлеба, который те сосали, как конфету.

— Что ты, тетя! Это совсем не больно, — сообщила улыбающаяся номер девять-три-три-пять в ответ на вопрос психолога. — Не так, как от отравы или собаки кусают, а просто засыпаешь и все. И сразу волшебная страна, так мама говорила, вот! А ты не видела мою маму?

— Пока нет, но я уверена, она придет, — ответила ей уже получившая некоторый опыт врач.

— Конечно придет! — уверенно произнесла девочка, все еще называвшая себя номером. — Мама должна быть тут, потому что как же без мамы? Она за нами ухаживала! Делала камушки хлебом и прятала от палачей, чтобы не убили. Ты знаешь, как ее за это били?

— Знаю, малышка, все уже знаю, — тихо проговорила женщина, прижимая к себе ребенка.

Эти истории были похожи. Мальчики и девочки двенадцати-тринадцати лет, защищавшие совсем малышей, как могли. Прятавшие заболевших, кравшие продукты, чтобы накормить детей с голодными глазами… Настоящие герои, в рассказах маленьких детей выглядевшие святыми мучениками… И любили их так, как никого и никогда.

С голодом тоже была проблема — голода уже не было, но привыкшие к нему малыши ели, зачастую, через «не могу», поэтому взрослым нужно было ограничивать порции, просто, чтобы не стало плохо, но дети смотрели так жалобно… Трудностей было полно, а еще нельзя было ставить много блюд перед детьми, особенно перед теми, на которых испытывали яды — они начинали плакать, думая, что их хотят отравить.

Врачам приходилось вспоминать опыт конца войны, чтобы просто привести в порядок маленьких героев. Играть с одногодками эти мальчики и девочки просто не могли. Видевшие, каким может быть хлеб, эти дети не понимали «чаепития с куклами» или «пасочек» из песка. Поэтому с ними занимались совершенно особым образом, стараясь сделать так, чтобы хотя бы к школе они начали напоминать обычных детей, не считая строго заговорившего с ними человека фашистом, желающим избить.

— Что мы имеем? — поинтересовался ответственный за все происходящее офицер.

— Сначала реабилитация, — ответил ему реабилитолог. — Дать посидеть с ветеранами, поговорить… А потом уже можно и в детские сады, только специальные. Хорошо бы у всех найти их лагерных мама и пап.

— Товарищи работают, — сообщил ответственный в звании полковника. — да только, как мы гарантируем отсутствие черных одежд и спокойные интонации?

— Да, это проблема, — кивнул ему врач, думая о том, что нужно звать коллег, тут им одним не справиться.

Врачи работали, малыши ждали маму или папу, а большая страна еще даже не знала, что какие-то сила ей вернула души ушедших когда-то очень давно ребятишек, давая им возможность прожить свою жизнь, без голода, пыток и палачей в черном.

К вечеру у Гриши начала побаливать голова, что было им проигнорировано. Проследив, как уложили на носилки Машеньку, он двинулся вослед, вплоть до броневика. Внутри оказались держатели носилок с фиксаторами, и вполне удобное, на взгляд юного сержанта, кресло рядом, куда он и уселся. Номер… Маша протянула к нему руку, которую мальчик сразу и погладил.

— Вот, видишь, как нас защищают? — спросил ее Гриша. — Броневик целый!

Мальчик, конечно, знал, что бронеавтомобили защищают так себе, но доверял военным вокруг себя, будучи уверенным, что о танках они подумали. Война еще жила в нем, что офицеры видели — Гриша из боя не вышел. Он мыслил теми категориями, внимательно осматривал небо, поглядывал по сторонам и обязательно — под ноги. Маша, же оказавшись в поехавшем куда-то броневике, тихо заплакала.

— Что случилось у Машеньки? — ласково спросил сержант, в общем-то представляя себе — что.

— Я немощная… — прошептала сквозь слезы номер… девочка. — Я… меня…

— Ты не немощная, — Гришка очень хорошо знал, что это такое и почему узники так реагируют. — Ты просто устала, вот отдохнешь и все в порядке будет. А пока надо полежать.

— Не немощная… устала… — повторила она за ним. — Ты такой теплый, я, наверное, не смогу без тебя.

— Вот и не надо без меня, — прижимая к себе тело почти замученной девочки, Гришка хотел убить всех, кто хотя бы теоретически может ей угрожать. — Я у тебя буду, и ты будешь, и никогда не будет этих.

Дорога проходила спокойно, ни полиция, ни британские военные, даже не думали пытаться остановить посольский кортеж. Может быть, они вспомнили о дипломатической неприкосновенности, а, может, их убеждал хищно выглядевший пулемет в башне броневика. В любом случае, улицы перед кортежем были пусты, а потом и шоссе. Колонна двигалась к побережью, где их уже ожидала атомная подводная лодка.

Королева, разбираясь с ситуацией внутри страны, местоположение колдунов установила быстро, поначалу сгоряча решив прихлопнуть остров термоядерным, но ей объяснили, почему так делать нельзя, поэтому женщина оставила планирование и исполнение на военных, при этом запретив даже приближаться к русским — войны ей тоже не хотелось, а «комми[26]» продемонстрировали свою готовность.

Наконец, колонна остановилась, выскочили военные, внимательно оглядывая местность, но все было тихо. Опознавшись со встречавшей их группой спецназа армейской разведки, товарищ старший лейтенант дал команду перегружать детей. Броневик открыл дверцы, позволяя Гришке сделать шаг наружу. Пользуясь поговоркой: «доверяй, но проверяй», сержант вскинул пистолет-пулемет, увидев черные тени.

— Товарищ сержант, тут все свои, — окликнул его старший лейтенант.

— Посмотрим еще, какие они свои, — зло проговорил Гришка, голова которого болела все сильнее, дернув затвор.

Из темноты донеслась экспрессивная речь, сводившаяся к недоумению по поводу такой встречи. Речь длилась, Гришка начал улыбаться, опуская оружие. Из темноты выдвинулись люди, мимо сержанта пронесли носилки с замершей Машенькой, потому мальчик поспешил вослед.

— Давай в лодку, сержант, — раздалось из темноты и узкий луч немецкого фонарика затем осветил выкрикнувшего. Опознав военного из посольства, Гришка кивнул, оказываясь рядом с девочкой в лодке.

— Куда сейчас? — тихо спросил он.

— Лодка за вами пришла, — ответил старший прапорщик. — Добросит до Ростока, а оттуда борт на Родину.

— Есть, понял, — кивнул мальчик, принявшись успокаивающе гладить Машеньку. — Все хорошо, милая, это наши…

— Наши… — прошептала номер… Маша.

Процесс был каким-то очень быстрым, но нараставшая головная боль не давала сосредоточиться на том, что происходит. Гришка, конечно, понимал, что доктор, рекомендовавший полежать, был прав, но считал, что лежать некогда — война же. Появившийся во рту металлический привкус мальчик тоже проигнорировал.

Идентифицировавшись, он позволил себе закрыть глаза, чтобы немного прийти в себя, но боль только нарастала. Потихоньку, почти незаметно, она становилась все сильнее, отчего товарищ сержант чувствовал, что это хорошо не закончится, надеясь только добраться до места до того момента, когда голова взорвется. Спустя некоторое время где-то под ними будто бы вздохнул огромный кит и плеск воды исчез. Почти теряя связь с реальностью от боли, сержант с трудом поднялся по какой-то лесенке, двинувшись затем в сторону белого пятна открытой двери. Он уже представлял себе, как отдаст рапорт, но тут Гришкино сознание погасло и под взвизг увидевшей это девочки, товарищ сержант упал бы в воду, но моряки среагировали вовремя, ловя и юного солдата, и его оружие.

— Носилки сюда! — тихим голосом приказал кто-то незнакомый.

Вахтенные офицеры в Главном Посту подводной лодки шокировано застыли, глядя на тех, за кем их послала Родина. Спустившиеся двое носилок сами по себе не были чем-то обыкновенным на подводном корабле, но вот те, кто в них лежал… Истощённая девушка, скорее даже девочка, с едва отросшим ежиком волос. Отчаянно зажмурившаяся, она молча плакала, а несший носилки старший прапорщик из разведки вполголоса убеждал, что с каким-то Гришкой все в порядке. За ней пронесли мальчишку… Казалось бы, на первый взгляд обыкновенный мальчишка, каких тысячи, был одет в военную форму далеких времен. Автомат, санитарная сумка, награды. Такое товарищи морские офицеры видели только на старых фотографиях.

— Что с мальцом? — поинтересовался вахтенный офицер.

— Не вылежал положенное после контузии, — ответил ему Марк Захарович, двигавшийся сразу за носилками. — Она-то, конечно, легкая, но…

О девочке офицер не спрашивал — о ней всех предупредили особо, замполит поговорил с каждым, чтобы ее случайно не напугали. А пока Гришку и Машу отнесли в госпиталь лодки, чтобы положить рядом. Найдя рукой своего сержанта, девочка медленно успокаивалась.

— Сержант Лисицын, — хмыкнул врач лодки, приведя в сознание мальчика. — Контуженный герой, принявшийся активничать. Парень, здесь не фронт! Твое геройство делает плохо девочке!

— Виноват… — прошептал сообразивший уже, что случилось, Гришка.

— Он больше не будет! — совсем по-детски высказалась номер… Маша. Неизвестный был в белой рубашке и светло-синей форме, совершенно не пугая девочку.

— Больше и не надо, — улыбнулся врач, погладив затем и девочку, и мальчика. — Через полчаса покормим — и спать, договорились?

— Хорошо, — кивнула Маша, гладя своего сержанта.

Самой большой проблемой на лодке было бы посещение туалета, он здесь назывался «гальюн», но не в их случае. Режим обоим был назначен лежачий, оттого ходить предстояло на судно. Девочка очень испугалась за Гришку, когда тот упал, поэтому просто вцепилась в него, тихо плача, а сержант костерил себя последними словами за абсолютно глупый «героизм».

— Прости меня, пожалуйста, — Гришка решил извиниться перед переволновавшейся девочкой. — Сглупил я…

— Я так за тебя испугалась, — ответила ему номер… Маша. — Не умирай, пожалуйста.

— Я не умру, я же обещал, — слабо еще улыбнулся сержант. — Не плачь, милая…

— Ты так называешь меня ласково, — прижалась к нему девочка, категорически возражавшая против расселения по разным кроватям.

Эмме разрешили ненадолго посетить детей, сопроводив до госпиталя корабля. Женщине все было здесь странным, однако она понимала, что в Британии опасно и ей, и дочери, за которую готов драться совсем еще мальчишка. Марк объяснил Эмме, что означают награды на груди почти что ребенка, отчего она даже расплакалась, но теперь, придя к детям, просто присела рядом с их кроватью, чтобы погладить и рассказать, что одни они уже никогда не будут.

Принесли ужин. Мальчик мог поесть самостоятельно, а вот Летта, это имя забывшая, нет. Эмма потихоньку принимала новое имя дочери, данное ей этим маленьким героем — странно звучавшее, но очень ласковое — Машенька.

— Что будет дальше? — тихо спросила номер… Маша.

— Мы приплывем в порт, а оттуда уже самолетом, — повторил Гриша слова товарища старшего лейтенанта. — Там нас ждут.

— Главное, подальше от этих, — вздохнула девочка, потихоньку привыкая к мысли, что ее защищают.

— Не будет больше этих, — ответила ей Эмма.

Поначалу женщина еще не понимала, но в посольстве ей показали и фильм, и фотографии, дав почитать воспоминания выживших узников, переведенные на английский язык, отчего женщина, конечно, сначала много плакала, а потом уже осознавала — ее собственная дочь была там. Это ее мучили, сливали кровь, избивали. Это ее называли мамой совсем малыши. Это она рассказывала о волшебной стране, в которой нет палачей. Это она… Ее доченька.