Денежки граф уплатил двум проходимцам сполна, да еще и благодарность выразил глубокую. Правда, на Рому при этом не смотрел, а лишь на Мишу. Ну, Ромео такими эмоциями не проймешь, зато денежки реальные. Теперь и в Бендер-Бей можно смотаться — что он тотчас и сделал. Правда, на третий день подошел в универе к Мишке как побитый пес и сказал:
— Ботан, как ты оказался прав! Эти бабы такие шалавы! Гонору много, а страсти ноль, одна видимость. Зато деньги все с меня выгребли…
Миша посмотрел на него с прищуром и ничего не сказал. Тогда Рома спросил:
— А ты больше в «Мире» не был?
— Почему? Мне там нравится, каждый день хожу.
— А куда? Неужели к Ремизовым?
— Пуркуа па?
— Ты еще на какую-то работу у них подрядился?
— Типа того: учу графских детей плавать. Ну и еще кое-чего по мелочи.
— Но как ты с ними разговариваешь?
— Очень ломано, но по-русски. Они меня понимают. Но вообще-то спасибо тебе, удружил с моим персонажем на долгие времена в сознании семьи Ремизовых…
— А можно и мне туда с тобой?
— Не нужно, Рома. Но можешь стать для меня агентом дальнего обнаружения: пошарься в других локациях, авось откопаешь что-то интересное…
— У меня денежек нет, Миша…
— Ну, возьми у меня десять тыщ. Только после каждой ходки будешь делать отчет: был там-то, видел то-то…
Мелочь, которую Миша сейчас мастерил у графа, представляла собой полусферический зеркальный прожектор, подобный тому, что сделал когда-то Кулибин. Секрет его заключался в плотном наклеивании на полусферу мелких осколков зеркала: когда в фокус этого полизеркального прожектора ставили свечу, то луч света оказывался очень сильным и дальним. Миша поместил его в торцевой стенке бассейна ниже уровня воды, защитив от нее хорошо вцементированным оконным стеклом. Эффект от подсветки воды ночью был завораживающим: в итоге и Лизанька и Николенька часто купались именно в начале ночи. Ну, в июле ночи еще теплые…
Николенька плавать научился быстро и теперь выхвалялся перед сестрой, которая не могла преодолеть пугливость и плавала только по-собачьи и на мелководьи (один край бассейна был выше другого сантиметров на пятьдесят из-за естественного наклона склона, а зеркало воды горизонтально — вот наклон и получился). Зато она научилась лежать на воде и лежала в своих рубашках и панталончиках подолгу, глядя на немногочисленные пока звездочки. Миша иногда плавал рядом на спине (он лежать на воде толком не умел) и рассказывал Лизаньке о звездах и созвездиях. Попутно их слушала и Наташа, сидевшая на краю бассейна в кресле в качестве стража.
— Вы такой умный, Майкл, — восхищалась чужеземцем Лиза. — Мне кажется, среди русских молодых дворян таких нет.
— Ум, Элиза, это колова плюс попа, — говорил ей в ответ Ботан. — Рюски дети мнега бегать по улица, абер в Англия ми мнега сидаун скамья и читать, читать… Потом писать, отвечать на вопросы и снова читать. Вот почему в Англия мнега умный люди.
Проходя мимо Наташи после одного такого купания, Миша ощутил вдруг пожатие ее кисти, а чуть позже осознал, что держит в руке клочок бумажки. Ему давно отвели комнату в одном из флигелей, и он тщательно изображал, будто ночует в ней — хотя всегда просто выходил из игры. Но сейчас надо бы погодить… В комнате он зажег свечу, поднес к ней записку и прочел: — Жди. Я приду.
— А кто это я? — задумался он. — Я то бишь Наташа? Или все-таки она действует по просьбе Лизы? Ну, подожду и свечу, пожалуй, погашу…
Через полчаса в дверь его комнаты постучали, и он очнулся от охватившей его уже дремоты. Миша встал, подошел к двери и отодвинул засов. Дверь приоткрылась и в щель проскользнула ловкая женская фигура.
— «Высоковата для Лизы», — решил Миша и спросил:
— Наташа?
— Тише, — шепнула девушка. — Здесь у стен могут быть уши. Да, это я. Удивлен, Майкл?
— Чуть-чуть. Абер я рад.
— Не ври мне, Майкл. Ты был бы рад Лизе, в которую втрескался. Но извини, ты ей не пара. Она графская дочь и должна выйти за графа. И лучше не откупоренной. Понял меня, иноземец?
— Кажется, да, Наташа.
— Ты удивительно быстро стал понимать по-русски. Правда, умный парень. И очень видный собой.
— Видны?
— Бравый, красивый, желанный. Мало тебе комплиментов?
— Я тебе желанный?
— Да, да, да. Еще раз повторить?
— Я растерян… Разве тебе можно стать откупорен?
— Я давно не девушка, Майкл. Моим миленком стал барич Сергей Алексеевич, Сереженька. Как я его любила! Да и он меня, вроде. Но взяли его на службу и меня не спросили. С тех пор ни встреч у нас не было, ни писем от него. Два года уж прошло…
— Он может вернуться…
— И что? Он ведь тоже графом будет и суждена ему другая графиня. А я была для него просто первой любовью, которая всегда у мужчин сменяется второй, потом третьей… А у тебя, пожалуй, первой любви еще не было? Вижу, не было, одни влюбленности безответные. Потому я и пришла: тебе любовь женскую телесную подарить и сама вспомнить, что это такое, мужская любовь. Не прогонишь меня, Миша?
При упоминании своего истинного имени в Ботане ворохнулось какое-то неясное, но щемящее чувство, и он обнял, наконец, свою самоотверженную ночную гостью.
На следующий день Миша впервые слушал, но не слышал речи преподавателей. В его взбудораженном мозгу периодически звучал милый голос Наташи, на который мигом дыбилась плоть, колотилось сердце и подрагивали пальцы, еще хранящие восхитительные ощущения беспрепятственного петтинга всех сокровенных участков девичьего тела… После занятий полный сладостных предчувствий, он надел шлем в чудесной кабинке, «вышел» поздним утром из «своего» флигеля и наткнулся на очень гневного графа.
— Милостивый государь! — разразился Алексей Андреевич речью. — Вы грубо нарушили законы гостеприимства! Нынче ночью Вы осмелились домогаться горничной моей дочери, а следующей, возможно, протяните руки к ней самой? Этому не бывать! Все наши отношения, в том числе деловые, закончены. За все Ваши усовершенствования Вам уже заплачено, а потому я предлагаю Вам убраться вон! Вслед за своим пошлым компаньоном!
Мишины губы запрыгали в ответ на эту грубую тираду, но возразить ему было нечего. Он покорно поклонился графу, повернулся и пошел к липовой аллее. И хоть мог там уже использовать голосовой интерфейс, но предпочел дойти до проселочной дороги, потом до моста через речку и только на нем обернулся в сторону навсегда утраченного райского уголка.