Франция. Париж на тарелке

День двенадцатый

По сути дела, мне нет оправдания. Как я смею писать обо всех этих французских яствах, когда Африка голодает? Как смеют французы, да и вообще граждане всех богатых стран сытно есть, когда подавляющая часть населения земного шара отправляется спать на пустой желудок?

Могу обезопасить себя, заявив, что изысканная кухня представляет собой искусство. Однако этот довод вряд ли посчитают правомерным, ибо она возникла в результате желания богачей и власть имущих получать все больше и больше удовольствия, не ограничиваясь такими его более скромными источниками, как танцы, музыка, литература и театр. Изысканная кухня есть искусство, доступное лишь привилегированным слоям общества: простые люди с улицы о ней даже не могут и мечтать. Повсюду — будь то Франция, Англия, Таиланд, Китай или Фиджи — она развивалась на деньги правящих классов, поскольку те могли себе позволить лакомства. Кроме того, дополнительным преимуществом было и то, что изысканная кухня еще раз подчеркивала их отличие от пролетариата.

На сегодняшний день в крупных городах, в Париже, Лондоне, Сиднее и Нью-Йорке, балом правят новые царьки — представители финансовых, коммерческих и правительственных кругов. Именно на их деньги и существует современная кухня высшего разряда. Именно благодаря им она остается недоступной для остальных.

Я стал писать о кулинарии по чистой случайности. Даже скорее не о еде, а о кухне, блюда которой подавляющее большинство жителей Африки, Индии, Азии и Южной Америки никогда не смогут себе позволить. Минуло тридцать лет, и сейчас, оглядываясь назад, на пройденный путь, меня иногда охватывает чувство стыда. Я говорю себе, что надо махнуть на все рукой, стать вегетарианцем и писать о чем-нибудь другом. (Многие рестораторы и так называемые «коллеги» были бы только рады такому повороту событий.)

Впрочем, в подобные минуты меня греет мысль, что своей работой я помогаю соотечественникам. Благодаря моим трудам они узнают, как изменить режим питания, чтобы он стал более разнообразным и здоровым, как быстро, просто и дешево получать огромное удовольствие от еды, которую мы готовим сами. (Тут дело даже не во вкусе и консистенции блюд, а в радостях, которые доставляет нам творчество.) Более того, я узнал о шеф-поварах и рестораторах широких взглядов, которые последнюю четверть века посещали австралийские рестораны. Тот факт, что они стали ходить туда, я считаю огромным достижением. По крайней мере, в моей стране практически все могут себе позволить время от времени посетить дорогой ресторан, а главным критерием уровня подобного заведения я считаю соответствие цены качеству.

Эти мысли меня несколько успокаивают. Я иду по жизни дальше, продолжая делать свою работу в надежде, что сотни миллионов жителей Африки и Азии в один прекрасный день начнут есть досыта, при этом питаясь разнообразно, а не просто набивая себе живот. Вопросы, что мучат меня, очень непростые. Пока я над ними размышляю, наступает последний день моей гастрономической экспедиции.

«О-Лионне» располагался (да и сейчас располагается) недалеко от агентства Франс Пресс. Более того, этому ресторану присвоена одна звезда «Мишлен», и он очень известен уютной обстановкой и отличной классической кухней. Однажды, когда в Париже был мистер Грин со своей супругой, они решили пригласить меня с женой на обед. Я предложил отправиться в «О-Лионне». В назначенный день отпроситься мне не удалось, и поэтому я предупредил, что в ресторан приду прямо с работы и вернусь на нее. Моя жена приедет из дома и сама доберется обратно — такси не потребуется. Мистер Грин со всей учтивостью отметил, что все это очень мило. Надо сказать, что к тому моменту мы уже переписывались много недель. Кстати сказать, мистер Грин был одним из высших государственных чиновников штата Виктория. Мой отец с ним работал и дружил, но мы с Доминикой, хотя не раз слышали о жесткости и консервативных взглядах мистера Грина, никогда его не видели. По словам отца, решения, что принимал мистер Грин, всегда отличались прямолинейностью. Он следовал законам и правилам, требуя того же и от других. Он был идеальным чиновником и при этом очень милым человеком.

Я прибыл в «О-Лионне», опоздав на десять минут (разумеется, ненамеренно). Доминика, равно как мистер и миссис Грин уже ждали. За столиком. На мистере Грине был пиджак в тонкую полоску и клубный галстук. Миссис Грин нарядилась в шелковое платье цвета травы, надела жемчуга и большие сережки. Рыжеватые волосы она уложила в умопомрачительную прическу, напоминавшую улей. Супруги выглядели роскошно. В них чувствовалась та энергия, которая исходит только от изысканно одетых людей, тщательно следящих за собой.

Мне вспомнился свитер, который в тот вечер был на мне. Особенно его цвет. Одежду такого окраса носит рабочий люд, что называется «цвет детской неожиданности». Рукава перемазаны до локтя. Я их закатал, обнажив кожу, покрытую черными угольными пятнами от копирок. (Ну что ж, по крайней мере, ладони остались чистыми.) Я сразу понял, что супруги, увидев меня, испытали шок. Думаю, они были лучшего мнения о журналистах. Они даже не подозревали, что человек, зарабатывающий себе на жизнь тем, что складывает слова в предложения, может выглядеть столь неопрятно.

Само собой, мы были предельно вежливы друг с другом. О чем говорили — совершенно не помню. Супруги вели себя очень мило, хоть я и понимал, что они ошарашены — уж слишком часто и слишком надолго взгляд маленьких глазок мистера Грина задерживался на моем лице. Я заказал себе изумительное тушеное мясо с луком, которое подали с корнишонами и горчицей. Супруги тоже остались довольны едой. После обеда они вернулись в гостиницу. Доминика поехала домой, а я снова отправился на работу. Когда около полуночи я вошел в нашу маленькую квартирку, жена сказала мне, что я напрасно пришел в «О-Лионне» прямо с работы. Она добавила, что, быть может, все бы и обошлось, если бы не мои усы. Усы? Но я никогда не носил усов! Так вот на что смотрели супруги — на верхней губе у меня тоже остались следы от копирок!

Ален Дюкасс недавно приобрел «О-Лионне», и теперь, по подсчетам некоторых, в его распоряжении находятся двадцать восемь ресторанов. Этот был основан в 1890 году как «Приют гурмана» и славится «переосмысленными» фирменными блюдами. Ресторан представляет собой небольшой зал с высоким потолком, большими зеркалами и лепными фризами, выкрашенными в густой кремовый цвет. Верхняя часть стен выложена плиткой с цветочным орнаментом, а дальше, до пола, — плитка белая. Сидят здесь либо на скамейках, обитых темно-коричневой кожей, либо на обшитых тканью стульях, какие бывают в бистро. Столы из темного дерева покрыты широкими скатертями из грубой ткани в бледно-красную полоску.

«О-Лионне» быстро заполняется желающими пообедать. Деловито снуют официанты в рубашках с короткими рукавами. Я спрашиваю одного из них, можно ли мне сделать несколько кадров, и он переправляет меня к менеджеру. У него коротко подстриженные, напомаженные, зачесанные назад волосы. Менеджер одет в модную рубаху в синюю полоску и темно-синий галстук. «Да, конечно», — кивает он. Я могу спокойно фотографировать.

Стоит только сесть, как передо мной тут же ставят подрумяненные ломтики хлеба и пиалу свежего полутвердого сыра с травами. Сыр обрызган лимонным соком. Далее следуют две разновидности «сезонных» блюд: жареные гребешки с одуванчиками и свеклой (шестнадцать евро) и тушеная щека теленка (двадцать два евро). За ними в меню приводятся пять видов закусок и столько же главных блюд. Можете заказать кастрюлечку осенних овощей за двенадцать евро либо вареное яйцо с грибами и креветками за пятнадцать. Говоря о главных блюдах, имеет смысл упомянуть тушеную оленину с овощами и сезонными фруктами. Все это приправлено «крестьянским жиром». У меня закрадывается подозрение, что вместе с жиром там может быть и мясо. Блюдо стоит двадцать три евро. Печень молочного теленка с картошкой обойдется вам в двадцать.

Впрочем, на соседней странице вы узнаете о выгодном предложении: комплексный обед из трех блюд за двадцать восемь евро, причем на каждую перемену блюд предлагается два варианта. Я беру колбаски по-лионски, черный пудинг и грушу, приготовленную в божоле с гренками из сдобных бриошей, отказываясь при этом от бараньих ножек в соусе ремулад и фрикаделек с креветками. По сравнению с ресторанами, обладающими большим количеством звезд, винная карта «О-Лионне» довольно короткая — всего три страницы. Вам предлагается два сорта шампанского, божоле, семь сортов белых вин из Роны, двадцать из Бургундии. Красных — столько же, розовое — только одно, а за ним — уже вина «О-Лионне», в том числе и «шевалье-монтраше» по тысяче евро за бутылку.

Вместе с колбасами приносят хрустящие ломтики хлеба коричневого цвета, впрочем долго они не залеживаются, я их сметаю практически в одно мгновение. По сути дела, в меню речь идет не о тарелке, а о планш, то есть доске. Размерами она и впрямь напоминает доску для нарезки хлеба. На ней выложены четыре сорта салями, кусочек паштета из свиной головы с кучей нарезанной петрушки, свернувшиеся хрустящие кусочки свиной кожи и знаменитые лионские колбаски под соусом грибиш. Под колбасками притаились нарезанные половинками крошечные картофелины в мундире. Паштет несколько пересолен, но остальные элементы блюда приводят меня в исключительный восторг.

Столики в «О-Лионне» стоят довольно тесно. Неподалеку от меня садятся два месье благородного вида. Возможно, у них совместный бизнес. Один — в спортивном вельветовом пиджаке каштанового цвета, другой в свитере с клиновидным вырезом фирмы «Lacoste» вызывающе лимонного цвета. Они обсуждают меню. Один хочет заказать тушеное мясо, которым славится «О-Лионне», но другой его останавливает — сейчас не сезон. Они натыкаются на гребешков. «Где сейчас достанешь одуванчики? — вздыхает парень в лимонном свитере. — Хотя бы один», — подчеркивает он.

Черный пудинг вызывает у меня изумление. Обычно вам приносят одну кровяную колбасу. В «О-Лионне» ставят на стол нечто вроде хоккейной шайбы. Она примерно три с половиной сантиметра толщиной, а диаметром с крышку банки варенья. Обычно черный пудинг кладут на картофельное пюре: здесь приходится иметь дело с валиком слепленных макарон, которые крепятся вместе с помощью соуса бешамель. Все это пропитано маслом и подается в маленькой форме для выпечки из покрытого эмалью чугуна. Я оглядываюсь по сторонам. Такое впечатление, что в этих ярко-оранжевых формочках здесь подают все главные блюда.

Слушать бизнесменов, устроившихся неподалеку от меня, — сущее удовольствие. Помимо того, что у них очень красивый богатый язык и говорят они, соблюдая все правила грамматики, обращаются они друг к другу на «вы». Как и прежде, в «Тайеване», меня это удивляет. Передо мной два старых друга. К чему такая вежливость? Этому поразились бы многие. Особенно такое поведение озадачило бы австралийцев. У нас чем мы ближе, тем проще держимся. Там «приятель», здесь «приятель». Постоянно снедает желание вести себя развязно, из страха, что если выбрать иную линию поведения, то люди решат, будто вы зазнаётесь, считаете себя лучше других. Какие же огромные различия все-таки существуют между культурами. Совершенно очевидно, что крикливо-показательная учтивость и поведение, принятое здесь в качестве вежливого, являются национальной особенностью, которой так гордятся эти два джентльмена. Мне вспомнились молодые парни, ждавшие автобуса на остановке, когда я пересекал широкую рю Лафайет. «Вы уронили вашу перчатку!» — закричали мне они. И действительно ведь уронил.

Джентльмены заказывают гребешков, уделяя особое внимание их консистенции. Мясо гребешков эластичное. «Ком иль фо» («Так и должно быть»), — отмечает тот, что в пиджаке. Его товарищ говорит, что через несколько месяцев едет в Австралию. В первый раз. Сам он туда вряд ли бы поехал, просто у него там друзья — ненадолго остановились в Сиднее. «Знаете, — говорит он, подавшись вперед, — я слышал, что австралийцы довольно бесцеремонны. У них minable mentalité.» Это словосочетание можно перевести как «жалкая» или «достойная сожаления культура». «Ну да, — соглашается его друг, — австралийцы немного отсталые. Ну а как иначе? — продолжает он, — их предками были отбросы британского общества. Каторжники. Вполне естественно, что это отразилось на последующих поколениях». Хочу сразу же добавить, что разговор ведется без всякой злобы. Передо мной два достойных человека, обсуждающих то, что им известно о стране, в которой практически не бывают их соотечественники старше тридцати лет. Мне очень хочется слегка развеять их заблуждения, но я пока сдерживаюсь.

Огромная груша, приготовленная в божоле, имеет темно-бордовый цвет, совсем как плитка, которой выложен пол. Она удивительно вкусная и прокрасилась целиком. Подается в не менее темном сиропе с пятью гренками из сдобных бриошей. В темном сиропе — заварной крем.

И вот обед, за который я заплатил вполне приемлемую сумму, подходит к концу. Когда мимо моего столика проходит менеджер, я останавливаю его, повторяю заученную наизусть речь о книге, которую пишу, о том, что я пробыл в Париже две недели и ходил по ресторанам. Некоторые из них меня разочаровали, некоторые, наоборот, обрадовали. Сегодня я остался вполне доволен. Для такого города, как Париж, в «О-Лионне» цена вполне соответствует качеству. Более того, «О-Лионне» вполне бы вписался в мой родной Мельбурн. У нас очень много подобных превосходных ресторанов средней ценовой категории. Могу ли я взять с собой меню и винную карту? Должен признаться, говорю я довольно громко, так, чтобы услышали мои соседи-бизнесмены. Цель достигнута. Они само внимание.

Я спрашиваю, заходит ли сюда когда-нибудь месье Дюкасс. Менеджер кивает. Месье Дюкасс вне зависимости от того, где именно он находится, ежедневно проверяет резервирование столиков, а время от времени и заглядывает лично. Я даю менеджеру визитку. Он отвечает, что с радостью принесет мне все, что я попросил, и удаляется. Проходит несколько секунд. Мужчина в лимонном свитере, собравшийся в Сидней, склоняется ко мне и признается, что случайно услышал мою беседу с менеджером. Не мог бы я порекомендовать какие-нибудь приличные рестораны? На это я отвечаю, что прежде я знал Сидней гораздо лучше. Он уже не имеет никакого отношения к Австралии. Он принадлежит миру, так что и цены там соответствующие. Как и в Лондоне, как в Париже, так и в Сиднее можно заплатить немаленькую сумму за обед и при этом уйти совершенно разочарованным. Ни в коем случае не стоит даже и думать о хваленом «Айсбергс» в Бонди: стол там самый что ни на есть обычный, а цены при этом до небес. И при этом Мельбурн — рай для гурмана и его кошелька — продолжает прозябать в неизвестности. Через несколько дней, когда я вернусь домой, пришлю ему список двадцати мельбурнских ресторанов, которые стоят времени и денег. Чтобы хорошо поесть по разумным ценам, надо ехать на юг.

Я протягиваю визитку, и меня сердечно благодарят. Бизнесмен сетует, что обращался и в австралийское посольство, и к другим официальным источникам, но так ничего и не узнал ни о выставках современного искусства, ни о музеях, одним словом — о том, что ему хотелось бы увидеть в Австралии. О ресторанах он вообще молчит. Я киваю. Да, такое вполне типично. Наши чиновники, занимающиеся вопросами туризма, дрожат от страха. Они уверены, что им не под силу играть на подлинных достоинствах Австралии, как, например, музыке, искусстве, кухне. Нет, они продвигают другой, в корне неверный образ: провинциального простака и эгалитариста в стране с, пожалуй, самым неоднородным населением в мире. Чиновникам кажется, что и Австралии и австралийцам будет лучше, если весь мир решит, что мы тупые ублюдки.

Я объясняю месье, что уже не первый год пытаюсь уговорить официальные власти рекламировать и всячески продвигать австралийские рестораны. Меня поднимают на смех. Меня считают дураком. Но что они в этом понимают? Мне было бы гораздо проще написать книгу о том, как вкусно и разнообразно можно поесть, скажем, не в Париже, а в моем родном городе, но кто, спрашивается, будет потом ее читать? Если джентльменам необходимо подтверждение моих слов, я могу дать им адреса знакомых парижан, которых потрясло разнообразие мельбурнских ресторанов и качество тамошних блюд.

Месье крайне признательны. Нет, подтверждения моих слов им не нужно. Мы прощаемся, и с чувством выполненного долга я выхожу из «О-Лионне».

Я обещал распить бутылочку красного вина с моим другом Морисом Бенсуссаном, отличным писателем, занимающимся исследованием истории кулинарии, дедушкой и бывшим главой американского отдела французской фотокопировальной компании. Мы встречаемся в винном баре «у Вилли» на рю де Пти Шамп. Он как раз доедает десерт из горького шоколада. Морис живет на задворках Парижа, но, несмотря на это, практически каждый день приезжает пообедать в центр города, встретиться со старыми друзьями и посплетничать. Он указывает на то, что нам надо было лучше договариваться — могли бы оба пообедать в «О-Лионне». Нельзя сказать, что мы давно не виделись. Отнюдь. Напоминаю ему, как мы лакомились за этим столиком отличной закуской из сырого тунца с петрушкой и луком-шалотом, лионскими колбасками с чечевицей и ломтиками говядины с зеленой фасолью и вязким перечным соусом.

«У Вилли» — квинтэссенция парижского винного бара и бистро с 1980 года, с тех пор, как его открыл Марк Уильямсон. Скажем так, срок немалый. В нем, несомненно, есть своя концепция. Цены на еду здесь вполне резонные, а винная карта — большая. К нам присоединяется сам хозяин — долговязый англичанин, фигляр, который говорит, растягивая слова. На нем белая рубашка с воротником, концы которого пристегиваются на пуговицы, темный твидовый пиджак и ярко-красный галстук с оранжевыми лютиками. У нас с Морисом возникает ощущение, что мы одеты слишком просто. «Ничего страшного, вы же отдыхаете», — успокаивает нас Марк. Сам он работает. Он только что вернулся из своего относительно нового ресторана «Масео», расположенного дальше по улице. Кстати, заведение, в котором мы сейчас находимся, названо «У Вилли» отнюдь не в его честь, а в память о муже Колетт. Совпадение — чистая случайность.

Как и должно, разговор в основном идет на профессиональную тему, и мы сетуем на то, что теперь походы по парижским ресторанам во многом сделались скучны. Рестораны одинаковы. Даже традиции, которые бытуют в них, неотличимы. Что же остается критикам? Какому из них отдавать предпочтение? И это в городе, в котором должно, казалось бы, царствовать разнообразие. Даже Сендеран отошел от изысканной кухни. Я киваю и замечаю, что список блюд в его заведении очень сильно напоминает меню мельбурнского ресторана десятилетней давности. Хотя, спешу уточнить, определенные, небольшие изменения во Франции все-таки происходят. В ход пускают новые ингредиенты, неожиданные приемы, постепенно признается вклад Нового Света в расширение разнообразия ингредиентов и кулинарных методов, а также в понимание того, что обычные люди хотят от ресторанов нечто другое, нежели уже известное в прошлом.

До меня доходит, что любовь к лучшим из французских ресторанов отчасти сродни страсти к старым машинам. Да, можно восхищаться «Ситроеном-DS», изысканным дизайном, элегантностью, стилем — одним словом, всем тем, чем восхищались на протяжении двадцати лет, начиная с 1955 года, когда первые образцы этой модели сошли с конвейера. Однако нельзя не признать, что даже лучшие из сохранившихся образчиков не идут ни в какое сравнение с характеристиками современных машин. Сейчас всех волнуют только показатели и характеристики. И в этом плане французские повара сдают позиции.

Я слышу ахи и вздохи, но при этом мне не возражают. Я рассказываю Морису и Марку о том, как сходил в «Фогон». Морис там не бывал, в отличие от Марка, который не в восторге от ресторана. Он рад, что я напишу о «Фогоне» правду. Французские критики подобной прямотой не блещут. Он дает мне названия и адреса четырех ресторанов, которые стоит посетить, после чего встает и прощается — ему надо возвращаться в «Масео». Ресторанам, о которых он упомянул, придется подождать до моего следующего приезда.

Примерно через полчаса мы с Морисом тоже направляемся к выходу. Он хочет довести меня до ближайшей станции метро, но меня тянет прогуляться. Морису надо успеть на поезд обратно на юг. Между делом я спрашиваю, что он думает о беспорядках и вообще о межнациональных отношениях во Франции в целом. Морис признает, что для многих французов арабского происхождения сейчас нелегкие времена, но при этом он против расизма вне зависимости от того, кто из французов его проявляет — европейцы или африканцы, белые или черные. Морис еврей, детство провел в Каире. В те времена в том космополитическом городе даже представить было нельзя ссоры на национальной почве. Ему в голову не приходило порвать с друзьями-арабами только из-за того, что они арабы.

Я иду домой по рю Тюрго, которая по мере приближения к площади Анвер довольно круто забирает вверх. Я знаю, что сегодня на площади работает рынок. Я пригласил на ужин Мэгги Уилс. Собираюсь поступить как настоящий француз — посмотрю, что продается, накуплю продуктов, приду домой и наготовлю всяких вкусностей.

В нескольких шагах впереди меня по узкому тротуару идет высокий молодой парень, закутанный в темно-серое пальто. Он полностью погружен в разговор по телефону. У него длинные волосы, а голову он держит, наклонив к мобильнику, зажав его между ухом и плечом. В десяти шагах впереди из дверей неожиданно показывается дряхлый старик с палочкой. Когда молодой человек подходит, старик выставляет руку, встает на цыпочки и что-то хрипло шепчет. Мне удается услышать несколько последних звуков, нечто вроде «ПТТ». Я прохожу мимо и вижу, что молодой человек подает старику руку, тот подхватывает ее и они вместе начинают плестись вперед. Молодой человек все так же продолжает разговаривать. Я вижу, как он время от времени улыбается и хихикает. Несколько секунд спустя прохожу мимо почты. Парижане ее называют «ПТТ». Старик и молодой человек от нее на полпути.

А на ужин Мэгги Уилс я приготовлю паштет из кролика, леща, подслащенный лук и камамбер (в молочном меня уверяют, что сыр дозрел и сегодня вечером будет в самый раз). Все это мы запьем «божоле нуво», пусть даже урожай этого года не слишком хорош.