Франция. Париж на тарелке

День второй

Во мне давно сидит репортер, готовый вникнуть в самую суть дела. И не упустить ни малейших деталей. Сегодня мне предстоит пообедать в изумительном, образцовом, быть может, величайшем храме французского кулинарного искусства Парижа — ресторане «Тайеван». Дело не только в качестве еды. Уникален сам опыт. Такого уровня обслуживания вы нигде не найдете. Меня пригласил на обед его владелец, месье Врина, так что о сумме счета я могу не волноваться.

Однажды мне уже доводилось здесь побывать — вместе с женой в 1982 году. Я позвонил в ресторан, сказав, что перед отъездом домой, в Австралию, мне хочется написать заключительный репортаж о парижской гастрономии (до этого я уже провел в Европе десять месяцев). Выяснилось, что столики для ужина заказаны на несколько недель вперед, а вот свободные места для обеда нашлись.

Когда мы приехали, метрдотель поинтересовался, назвав меня «сэр», не буду ли я возражать, если мне предложат надеть галстук. Я не имел ничего против. Метрдотель достал из шкафа у входа в обеденный зал с полдюжины галстуков и предложил мне выбрать. Я предпочел самый экстравагантный — ржаво-оранжевого цвета с изображением лошадиных голов, напоминавших фигурки шахматных коней. Затем мы сели за стол и принялись уплетать то, что нам подносили. Тонкие ломтики зобных желез, разнящиеся по цвету — от розового до коричневого, подавались с чуть-чуть тушенными дикими грибами на крошечных желто-зеленых листочках эндивия. В качестве гарнира нам принесли салат, заправленный ореховым маслом. Блюдо стоило примерно двенадцать австралийских долларов. Отведали мы также и филе палтуса в соусе из масла, куда в идеальной пропорции добавили щавель и щавелевую кислоту. Были и креветки в бульоне из омаров. Я съел восемь больших кусков свежей фуа-гра в коричневом соусе с трюфелями (мне это обошлось примерно в четырнадцать австралийских долларов). На десерт же заказал настоящее произведение искусства, напоминавшее по виду ледяные узоры. Оно было приготовлено из грушевого, малинового и смородинового мороженого.

Уровень обслуживания и взаимодействия между обслуживающим персоналом и безвестным австралийцем с женой от начала до конца представлял собой нечто исключительное. У самого входа стоял моложавый мужчина в строгом сером костюме и цветных очках. На его губах играла ласковая улыбка. Я подумал, что это владелец ресторана — Жан-Клод Врина. Он вел себя с нами предельно вежливо и учтиво. Заметив, как «Тайеван» начинает пустеть, я глубоко вздохнул и попросил счет. Официант принес серебряный поднос, на котором лежал сложенный листок бумаги. Развернув его, я прочел: «Avec nom amical souvenir» — «По дружеской памяти». Ниже стояла подпись — Жан-Клод Врина. Официант исчез. На нас никто не смотрел. И месье Врина тоже куда-то пропал.

Я обнаружил его под навесом у входа в «Тайеван» на рю Ламенне — маленькой улочке неподалеку от Елисейских Полей. Он подтвердил: на счете действительно стоит его подпись. Вот уж никак не ждал бесплатного обеда! Он улыбнулся, сказав, что знает об этом и именно поэтому ему было так приятно нас угостить. Мы разговорились о вине, которое подавали в ресторане. В винной карте значилось, что все сорта рекомендованы месье Андре и Жан-Клодом Врина. Я поинтересовался, кто такой Андре, на что владелец «Тайевана» мне ответил:

— Андре — мой отец. Как и многие рестораны, «Тайеван» переходит от отца к сыну. Некоторые, завидуя, говорят, что люди добиваются успеха благодаря заслугам своих отцов. Так вот, я горжусь тем, что столько добился именно благодаря отцу. Всякий раз, когда мы упоминаем о нашем ресторане, будь то в прессе или в рекламных буклетах, мое имя стоит рядом с его. Нашим постоянным клиентам это нравится. Они видят здесь свидетельство преемственности поколений. Что бы мы ни делали, все устраивается так, словно мой отец по-прежнему рядом со мной.

Я сажусь в метро, а в моих ушах звучат слова Жан-Клода Врина, преисполненные осознания неизбежности момента, когда приходится идти дальше по жизни в одиночку, уже не рассчитывая на отцовскую помощь.

Желая тряхнуть прошлым, отправляюсь длинным путем. За время своего пребывания я обещал себе его проделать не раз и не два. Сначала добираюсь подземкой до «Монпарнас-Бьенвеню», потом выхожу из метро и после долгой прогулки сажусь на трамвай и еду на нем до площади Шарль де Голль или Этуаль, расположенной на краю Елисейских Полей. Трамвай проезжает мимо одного родного мне дома. Здесь, в квартирке на втором этаже, я прожил три года. При виде ее окон у меня становится тепло на душе. Впрочем, сейчас, в наши дни, есть много на что посмотреть. В переходах метро теперь постоянно звучит музыка: то печальная, то, наоборот, веселая. К тому, чтобы играть, должна иметься определенная склонность. Создается впечатление, что большая часть музыкантов — выходцы из Восточной Европы. Практически все среднего возраста. Музыканты терзают струны старых инструментов. Некоторые продают CD с записями собственного творчества. Практически на каждой станции имеется вытянутый рекламный щит. В голову приходит мысль, что Париж по идее должен быть столицей рекламных плакатов. Дела у профессиональных расклейщиков рекламы на линии от Порт-де-Клинанкур до Порт-д'Орлеан идут в гору. Мне нравится наблюдать, как они опускают в баки широкие кисти и наносят набповерхность воду (или клей?). А с какой они скоростью разворачивают огромные рекламные плакаты? А сложенные до размеров почтового конверта! Завораживающее зрелище.

На Монпарнасе мне предстоит преодолеть один из самых длинных переходов во всем парижском метрополитене. Туннель — двадцать метров в поперечнике и сто восемьдесят пять метров в длину. Посередине — три движущиеся дорожки. Та, что посередине, — отключена. Когда ее построили в 2003 году, всех уверяли, что аналогов ей нет во всем свете. Дорожка двигалась со скоростью одиннадцать километров в час. Судя по предупреждающим знакам, не каждый мог справиться с такой скоростью. Не исключено, что здесь успело покалечиться немало пенсионеров. В Париже об этом никогда не узнаешь наверняка. Я, не задумываясь, выбираю дорожку, движущуюся со скоростью три километра в час.

Странно, но иногда из толпы вы можете выхватить взглядом человека, который как две капли похож на вашего покойного друга, родственника или просто знакомого. Время от времени я вижу отца, покупающего в супермаркете кошачий корм (при том что мои родители на дух не переносили кошек). И вот сейчас прямо перед собой на движущейся дорожке я вижу великого немецкого писателя Винфреда «Макса» Зебальда, погибшего относительно молодым в автокатастрофе в 2001 году. Это вылитый он — в длинном сером пальто и с очками. Те же пышные усы, то же печальное лицо, совсем как на фотографии. На нем черная фетровая шляпа. И хотя я ни разу не видел его изображений в черной шляпе, нисколько не сомневаюсь, что он стал бы носить именно такую. Он разглядывает рекламные объявления, мимо которых мы проезжаем. Да, «Макс» точно так же стал бы на них смотреть — критически. Наверняка это он.

Проехав мимо моего бывшего дома и проводив его взглядом, я отправляюсь до «Тайевана» от Триумфальной арки пешком, сворачиваю на рю Вашингтон, а оттуда уже на саму рю Ламенне. По мере приближения к ресторану замечаю, что здесь ничего не изменилось. Все та же сдержанная надпись на темном навесе над дверьми из дымчатого стекла. Надпись лаконичная, в одно слово — «Тайеван».

Сегодня я в пиджаке и галстуке (лучше уж перестраховаться). Галстук, что я повязал себе на шею, выглядит экстравагантно — он в косую синюю и золотую полоску. Я приобрел его на уличном рынке во Вьетнаме.

Меня встречают элегантные молодые люди в темно-серых костюмах — униформе «Тайевана». Они верные ученики владельца ресторана, обладателя невыразимой харизмы. Месье Врина — патрон, хозяин, инспектор манежа — дважды в день устраивает красочные шоу: у него имеются все возможности набить руку. Андре Врина открыл первый «Тайеван» в 1946 году в девятом округе — он был чуть ниже классом. Через два года «Красный путеводитель Мишлен» присвоил ресторану первую звезду. В 1950 году ресторан перебрался сюда, в роскошное здание в османском стиле, стоящее среди многоэтажной застройки 1852 года. Изначально это был дом герцога де Морне, а потом долгое время здесь находилось парагвайское посольство. В 1956 году «Мишлен» присвоил ресторану вторую звезду, а в 1962-м, когда Жан-Клод присоединился к семейному бизнесу, — третью. С тех пор «Тайеван» остается одним из лучших ресторанов Франции. В 2005 году по рейтингу «Мишлен» в Париже имелось только девять ресторанов такого уровня.

Среди знаменитостей, посетивших «Тайеван», были Ричард Никсон, Мария Каллас и Сальвадор Дали. На интернет-странице «Тайевана» сказано, что администрации ресторана порой было сложно удовлетворить прихоти Дали. Однажды он попросил приготовить ему блюдо по старинному рецепту: неощипанного павлина, запеченного в глине. Результат стараний поваров разочаровал. Приводится и еще такой интересный факт: когда Дали приходил со своей супругой и музой Галой, они пили только воду. Когда же великий художник являлся в сопровождении «восхитительных молодых женщин», он заказывал лучшие из вин. (Кстати, «Тайеван» было прозвищем Гийома Тиреля — прославленного королевского повара, жившего в четырнадцатом веке. Именно Гийом Тирель, на гербе которого изображены три кастрюли и шесть роз, написал первый основополагающий труд по французской кухне под названием «Le Viandier»).

Изучив сайт ресторана, я приготовился к определенным элегантным нововведениям.

Меня провели в обеденный зал, оформленный со столь тонким вкусом, что у меня перехватило дыхание. Зал разделен на кабинеты. Мой кабинет в пояс высотой отделан дубовыми панелями. Стулья обиты серо-коричневой кожей под цвет панелям. Дубом отделан весь зал, украшенный колоннами, вздымающимися к зубчатым фризам. И белоснежные салфетки, и скатерти, и хрустальные бокалы, и аккуратно разложенные серебряные столовые приборы — все здесь свидетельствует о богатстве и процветании. Свет в зале неяркий и равномерный — в самый раз для того, чтобы насладиться великолепной кухней.

Пять минут спустя армия слуг расступается и появляется месье Врина, который встречает меня как старого друга. Я узнаю его с первого взгляда. В его шевелюре прибавилось седины, лицом он располнел, а на коже прибавилось морщин. И тем не менее передо мной тот же самый месье Врина. Если бы кто-нибудь вдруг решил устроить чемпионат мира на звание самого обаятельного человека, я бы, не задумываясь, попросился бы представлять интересы владельца «Тайевана». Он невыразимо очарователен, учтив, предупредителен и остроумен. Его руки слегка согнуты. Месье Врина чуть наклоняется корпусом к гостям, однако вместе с этим в его манерах ощущается чувство сдержанного достоинства. Он всегда держит себя одинаково. Слово «спешка» в «Тайеване» незнакомо. На сайте ресторана сказано, что месье Врина хочет, чтобы посетители чувствовали себя как дома (или в гостях у старого друга — мой вариант перевода). Точно так же, как и остальной обслуживающий персонал, месье Врина одет в идеально пригнанный темно-серый костюм. Его галстук цвета меди смотрится чуть-чуть изящнее галстуков официантов и метрдотеля. На красивом загорелом лице владельца «Тайевана» сияет искренняя улыбка, на носу поблескивают чуть затемненные очки в оправе.

Месье Врина очень рад моему появлению. Ремонт в ресторане шел целое лето, и теперь хозяин рад похвастаться передо мной результатами трудов. В конкурсе проектов приняли участие шесть архитекторов — подумать только: шесть! Например, отмечает месье Врина, огромные окна за моей спиной сделаны из стекла. Обернувшись, я кидаю на них взгляд. Такое впечатление, будто смотрю на темный, непрозрачный муслин с перламутровым отливом. «Нет, — качает головой месье Врина, — это стекло. Особое стекло повышенной ровности». В углублениях и на столах стоят, поблескивая металлом, разнокалиберные скульптуры, выполненные в современном стиле. Они резко контрастируют с дубовой отделкой.

— Так, значит, «Тайеван» развивается? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает он и предостерегающе поднимает палец, — именно это у нас и происходит. Даже на кухне. Развитие. Эволюция.

— Не революция? — озорно уточняю я.

Месье Врина улыбается. Франции довольно революций:

— Нон, нон, нон плю… Дан ле революсьон он куп ле тет! (Нет, нет, во время революций рубят головы!)

Меню «Тайевана» отпечатано на листе кремового цвета размером с огромную салфетку, вроде тех, что лежат здесь на столах. Из закусок, которые подают до основной перемены блюд, вы можете заказать серых креветок с цветной капустой и редиской; салат из устриц, свеклы и лимона: омара с темным соусом из каштанов; а также пирог из фуа-гра под руанским соусом. Затем в меню приводятся четырнадцать блюд из морепродуктов, дичи и мяса, в том числе филе солнечника с черными оливками и фенхелем: жареная фуа-гра с подслащенными фруктами и овощами: говяжье филе с серым луком-шалотом и солью высшего сорта, которую, вне всякого сомнения, доставили прямо из Южной Бретани. Да, меню выглядит современно, но при этом, за исключением палтуса в соусе карри, в нем отсутствовали те разновидности более экзотических блюд, которые есть у нас, в Новом Свете.

Месье Икс, «главный метрдотель», как указано на карточке, висящей у него на груди, практически столь же очарователен, как и хозяин ресторана. Со смехом он просит меня не указывать его имени: «Меня зовут мистер Никто». Я говорю ему, что готов съесть и выпить, что бы он мне ни принес. «Так и должно быть, — отвечает он, — „Тайеван“ всем нравится. Люди приходят сюда, чтобы получать удовольствие». Он уже многие годы работает у месье Врина. Еда в «Тайеване» — это праздник жизни. Несмотря на то что «Тайеван» неразрывно связан с образом изысканности и утонченности, люди должны здесь просто веселиться.

Я начинаю с шампанского и сырных пирожков, обладающих сильным, отчетливым вкусом. Они напоминают желтые головки одуванчиков. За ними следует маленькая чашечка супа из белых бобов с трюфельным маслом — просто для того, чтобы подразнить вкусовые рецепторы перед тем, как подадут главные блюда. Суп очень жирный, но вкус изумительный, при этом вкусовой оттенок трюфелей совсем не раздражает, а такое встретишь не часто. Затем мне на дегустацию подают крем-брюле из фуа-гра и маленьких широких бобов. Сверху блюда сооружена миниатюрная крыша, сложенная из сырых яблочных палочек. К нему подается круглый хрустящий хлебушек толщиной примерно в миллиметр. Два вкуса — печени и бобов, смешиваясь, дают тонкий, приятный букет. Вскоре мне подают великолепное «шабли», а к нему — три равиоля в неглубокой мисочке, наполненной рыжевато-коричневой пеной. Пена — это «капучино» из каштанов, а внутри равиолей из свежего, нежного, тонкого полупрозрачного теста — кусочки белых грибов и лисичек с каштановой крошкой. У каждого из грибов свой индивидуальный вкус, и в этом блюде он явственно чувствуется на фоне нежной кремообразной текстуры каштана. Вкус очень сильный и чуть сладкий. Я не возражаю, чтобы вкус ингредиентов был четким и сильным, главное, чтобы оказался умело сбалансированным. Это блюдо как раз тот самый случай, что подтвердит любой, даже самый придирчивый гурман. Благодаря таланту повара вкус четкий, но не кричащий, и сейчас мне очень хочется поговорить с человеком, приготовившим шедевр, — сравнительно молодым кулинаром Аленом Соливересом, который работает с «Тайеване» относительно недавно.

Интересно, понимают ли люди, сидящие вокруг меня, сколь великолепен «Тайеван». В зале полно народу, и многие, я так думаю, прекрасно осознают все достоинства этого ресторана. Средний возраст присутствующих — за шестьдесят, из чего можно сделать вывод, что многие здесь знают месье Врина не первый год. Исключение составляет американская пара — привлекательный молодой управленец и его элегантная чернокожая спутница. Насколько я могу судить, оба они занимают серьезное положение в какой-нибудь финансовой структуре. Или же в ООН. В соседнем со мной кабинете расположились хорошо одетые бизнесмены. Им за сорок. Подтянутые, элегантные, в них сразу ощущается чувство самоуважения, присущее парижанам. Они сидят друг напротив друга и беседуют о финансах, обсуждая цены на нефть и изменения в котировках акций. «Вы говорите по-испански?» — спрашивает один другого. Видимо, в Испании намечается какое-то крупное дело. Может показаться странным, но эти два бизнесмена, которые явно знают друг друга давно и уже имеют опыт совместной работы, обращаются на «вы». Тут надо понимать, что в данном случае такое обращение является признаком уважительного отношения к собеседнику, свидетельствующего о доверии к его профессиональной компетенции. Если бы эти бизнесмены ужинали в домашней обстановке, они бы обращались друг к другу на «ты». В рабочее время, в отличие от часов отдыха, на карту поставлено гораздо большее и значительно больше можно потерять. Тон разговора настраивает на определенную атмосферу, создает дистанцию, формирует условия, которые сложно изменить. Вы заметили, что, как правило, мы предаем лишь тех, кто особенно нам близок?

Время от времени ко мне заглядывает месье Врина, чтобы проверить, все ли в порядке. Он постоянно фланирует по обеденному залу. У него всегда наготове доброе слово, он даже может вступить в длинную беседу с именитым гостем. А мне тем временем приносят следующее блюдо — слегка поджаренное филе барабульки, возлежащее на фарше из мерланга. На рыбе сверху — тоненькая, как бумага, вафля, а само блюдо приправлено изысканным ярко-зеленым соком из трав, вкус которого, в свою очередь, оттеняется чесночным майонезом, выложенным в форме прямоугольника. И опять же поражает амплитуда вкусов, которые, несмотря на всю свою силу и резкость, идеально сбалансированы. Я заедаю великолепное седло ягненка картошкой, консистенция и сладость которой бросает вызов кулинарной логике, и миниатюрными нарезанными на половинки артишоками, чей анисовый привкус никак не сходит с языка. Заканчиваю десертом — ванильным кремом с яичными снежками и светло-розовым желе с вкраплениями кусочков спелого инжира. Все это мне приносят в бокале из-под мартини. Венчает блюдо жаренный во фритюре листок фигового дерева, который как бы намекает на нескромность лакомства. Время от времени официанты смахивают крошки с моего стола. Они это проделывают, вооружившись серповидной серебряной щеткой и подобранной ей в стиль мисочкой.

Вам наверняка интересно, какие в «Тайеване» цены. Сколько нужно заплатить, чтобы так по-царски пообедать в столь роскошной обстановке? Двадцать лет назад цены были вполне приемлемыми. Сегодня самое дешевое блюдо в меню (серые креветки) стоит тридцать четыре евро. Филе барабульки обойдется вам в шестьдесят два, а палтус в соусе карри с изюмом «малага» и кокосовым молоком, относящийся к разряду более дорогих кушаний, уже станет вам в девяносто евро. Самое дорогое блюдо, которое готовят из расчета на двух человек, — жареный цыпленок из Бресса с трюфелями и маслом грецкого ореха — стоит сто пятьдесят евро. Десерты идут по двадцать четыре.

Ко мне заглядывает месье Никто, решивший поведать мне одну историю. От дома до работы и обратно он ездит на мотороллере. Как-то вечером, когда месье Никто подъехал к дому, к нему подошел нищий. В том нищем было нечто, заставившее месье Никто немедленно проникнуться к нему симпатией. Нащупав в кармане четыре евро, он вручил их попрошайке, посоветовав пойти выпить хорошего, горячего кофе. На это бродяга ответил: «Мерси, мон бон месье». («Спасибо, мой добрый человек».) «Честно говоря, — отмечает месье Никто, — фраза звучит нелепо, и человек, для которого французский язык является родным, никогда бы так не сказал». Однако слова нищего тронули его до глубины души. «Мерси, мон бон месье, — улыбается мистер Никто, направляясь к другому столику. — Мерси, мон бон месье».

Я великолепно поел, сладко попил, и теперь мне осталось только побеседовать с создателем этих лакомств. Через обеденную залу ко мне направляется Ален Соливерес. По белой одежде, покрытой пятнами, в нем сразу узнается шеф-повар, который только что стоял за плитой. На форме у Алена, поправляющего золотистые волосы, вышито его имя. Он выглядит немного усталым. Его лицо поблескивает от пота, часть которого уже успела высохнуть. Ален среднего телосложения, говорит негромко, держится скромно и уверенно. Ему сорок два года. Он проработал в «Тайеване» к тому моменту два года. «Отличный возраст для такого удивительного уровня мастерства», — думаю я. Нынешнее меню — уже седьмое по счету, над которым ему доводилось попотеть. Получается, я был прав, заметив, что ресторан развивается. Ален отмечает, что постоянные клиенты «Тайевана» оказались готовы принять изменения. Однако он обязан относиться к ресторану с уважением. Говоря о «Тайеване», Ален использует слово «льё», то есть «место», подчеркивая свое благоговение перед гастрономической святыней святых. При этом у него хватило мужества исключить из меню колбаски из омаров, на протяжении целых тридцати лет остававшиеся одним из коронных блюд «Тайевана». Я расспрашиваю о сладковатом привкусе, присутствующем в его блюдах. «Это случайность, — улыбается он, — мы не добавляем сахара. Дело в том, что сейчас осень, а осенью корнеплоды слаще. Так было всегда».

Месье Врина дал Алену полный карт-бланш на составление меню. «Не сомневаюсь, что ваш начальник и сам не без интереса в него заглядывает», — говорю я. «Разумеется, — кивает Ален Соливерес, — однако он мне доверяет». Как-никак с момента ученичества, начавшегося в 1979 году, Ален успел пройти длинный путь, успев поработать с Аленом Дюкассом и Аленом Сендераном. Почти за десять лет до того как устроиться на работу в «Тайеван», благодаря его усилиям ресторан «Элизе-дю-Верне» в отеле «Верне» с другой стороны Елисейских Полей получил вторую звезду «Мишлен».

«Кстати о Сендеране, — говорю я. — Он где-то с год назад заявил в печати, что французская кухня сдает позиции, не в силах сдержать напор более изобретательных конкурентов из Нового Света. Неужели французские шеф-повара столь застенчивы и упорно не желают отходить от канонических традиций?» Ален тяжело вздыхает и довольно долго молчит. «Надо готовить так, как ты чувствуешь, и так, как тебя учили, — наконец произносит он. — Если человека приучили кушать в „Макдоналдсе“, то и готовить он будет соответственно». Среди предков Алена есть и алжирцы, и мальтийцы. Еда и ее приготовление — неразрывная часть их культуры. А к «Тайевану», «льё», надо относиться с уважением. Да, между французской кухней и кухней, практикующей синтез кулинарных традиций, идет война, но ведь каждый имеет право на самовыражение.

Я хвалю резкий, сильный вкус его блюд. Больше всего меня впечатлили овощи. Ален кивает, поясняя, что все дело в ингредиентах. В «Тайеван» привозят овощи три раза в день. Он благодарит меня за то, что я почтил своим присутствием ресторан, и за похвалу его работе, после чего встает и возвращается на кухню.

Моя трапеза завершается крепким кофе с миниатюрными пирожными и шоколадками. После этого невыразимо обаятельный месье Врина провожает меня до дверей. Я напоминаю ему, что сегодняшний и предыдущий визит в его ресторан разделяют двадцать три года. «Больше не пропадайте так надолго», — увещевает он меня, и я даю обещание, что буду заглядывать сюда почаще.

Порывшись в посуде, оставленной месье Монтебелло, мне удается отыскать большое блюдо. Примерно в шесть часов вечера я снова захожу в «Голубую лагуну». Толстухи, что была вчера, нигде не видно. Вместо нее клиентов обслуживают два дюжих парня, ничем не уступающих ей габаритами. На них также белоснежные фартуки, а сапоги на ногах — белее белого. Из-под фартуков торчат светло-голубые толстовки.

Я протягиваю блюдо тому из великанов, который, на мой взгляд, главный, и снова объясняю, что мне нужно. Он все схватывает на лету. Дюжину устриц? Никаких проблем. Я снова гляжу на устриц. Их три сорта: «плоские»; «фин де клер»; а третий сорт подороже — «нормандские». Устрицы лежат среди водорослей в трапециевидных ящиках, сбитых вместе из фанерных дощечек. «А давайте я возьму девятнадцать штук!» — несмотря на обед, меня охватывает жадность. По моим прикидкам, все съеденное в «Тайеване» переварится примерно через час, однако из уважения к ресторану я принимаю решение воздержаться на ужин от каких бы то ни было серьезных блюд. Скушаю, пожалуй, что-нибудь простое, легкое и при этом невыразимо благородное. Устрицы — идеальный выбор. С одной стороны, их отличает тонкий вкус, а с другой стороны, он лишен резкости и не испортит свежие воспоминания о пире в «Тайеване». Я уже предвкушаю, как буду лакомиться сочной мякотью — у каждого сорта свой вкус. Возьмем, к примеру, местные устрицы с плоскими двустворчатыми раковинами. В них содержится много йода, поэтому их вкус ни с чем не перепутаешь. Они не всем по нраву, но я их обожаю. Вкус «фин де клер» и «нормандских» устриц (тех, что подороже) приблизительно одинаков. Они в равной степени сочны, но слегка отличаются по размеру.

Я прошу разрешения сделать несколько фотографий, и продавцы начинают шутить по поводу своего внешнего вида. Кого будут фотографировать? Всех? «Для „Экип“?» — хохоча, спрашивает тот парень, что главнее, принимая позу игрока в регби, в надежде появиться на развороте популярного парижского спортивного издания. Я обещаю вернуться через час. Меня заверяют, что к этому времени устрицы уже будут готовы.

Захожу в лавку часа через полтора. Уже все приготовлено. Я плачу за устриц всего-навсего чуть больше тринадцати евро. Устрицы уже вскрыли, аккуратно прикрыв верхними створками аппетитно поблескивающее содержимое. На всякий случай, чтобы верхние створки не съехали, на них положили несколько нитей водорослей. Стараясь держать блюдо по возможности горизонтально, я возвращаюсь в квартиру. От лавки до дома метров двести.

Открываю бутылку «мюскаде» (я не специалист, однако мне кажется, что винный осадок как-то задействован в процессе приготовления вина). Вино имеет резкий вкус с легким оттенком фруктового, а его цвет, как сказано на этикетке, «belle robe limpide aux reflets verts typiques» — «ясный и чистый с типичным оттенком зелени». Аромат, согласно той же этикетке, «свежий, ярко выраженный и с нотками цитрусовых». Вино обладает «богатым, насыщенным фруктовым вкусом». Пропустив пару бокалов, я прихожу к выводу, что все сказанное на этикетке — чистейшая правда. «Мюскаде» идеально подходит к устрицам. Они свежие, и это ничуть не удивительно. (Я жую и глотаю.) Нет никаких сомнений, что их доставили с побережья Нормандии сегодня рано утром. По всей видимости, «Голубая лагуна» закупала их где-то между часом ночи и шестью утра, как раз когда бурлит жизнью огромный рыбной рынок в Рунжи, что в парижских предместьях. Каждая устрица плотно крепится к раковине. Чтобы ее съесть, надо отрезать маленькую хрящеватую «ножку». По желанию на устриц можно выжать лимон. Но у меня его нет, да он мне и не требуется, я предпочитаю есть устриц так, как это делалось испокон веков. И тут обнаруживается еще одно доказательство их свежести — я замечаю на верхних створках раковин крошечных рачков. Только на одной створке мне удается насчитать целых восемнадцать штук. Их форма, напоминающая вульву, возбуждает меня даже больше, чем устрицы. Но куда забавнее усики раков, которые они отдергивают, стоит мне их только пощекотать.

Я включаю ноутбук и ставлю диск с Первым фортепьянным концертом Брамса. Устрицы, «мюскаде» и Брамс? Претенциозно? Если хотите, думайте так, но я с вами не соглашусь. Кроме того, обратите внимание, я один и не пытаюсь ни на кого произвести впечатление. Просто хочу сказать, что жизнь коротка. Поэтому меня во всем в первую очередь волнует качество. Однажды я выпил бутылку кальвадоса, пока смотрел по старому черно-белому телевизору, как Гленн Гульд играл «Гольдберг-вариации» Баха. Я считаю, что это один из лучших моментов в моей жизни. То была последняя съемка Гленна Гульда — соло для канадского телевидения. Вскоре он умер. Так что биг-маку и Кайли Миноуг я предпочитаю устриц и Брамса. Поверхностности — глубину. Незначительному успеху — громкую победу. Простоте — сложность. По сути, я трачу свое время и деньги и рассчитываю что-то получить взамен. Видите, какой я привереда.

Впрочем, диск тоже связан с Парижем. Играет Джулиус Кетчен, гениальный американский пианист, умерший от рака здесь, в Париже, весной 1969 года. Ему было сорок два года. В молодости я коллекционировал пианистов. Разумеется, не их тела и души, а записи их концертов. Одно время я собирал Джулиуса Кетчена. Он взлетел на сцену концертного зала Мельбурна в белом смокинге с алым цветком в петлице. Если не ошибаюсь, это была гвоздика. Он любил одаривать слушателей улыбками, а когда садился за рояль, играл со сверхчеловеческим артистизмом. Он играл Первый фортепианный концерт Брамса как никто другой. Словно творил какое-то волшебство, совершенно точно передавал настроение композитора, то самое печальное величие. Совсем как на этой записи. Однажды я увидел документальный фильм о жизни Кетчена — как мальчик из Нью-Джерси, чьи предки приехали в Америку из Северной Европы, перебрался в Париж, который стал его домом, и пошел в ученики к легендарной Наде Буланже. («Буланже» — значит «булочница», а она была преподавательницей фортепиано!) Я увидел в фильме документальные кадры, как Джулиус с женой прогуливаются по Марсову полю, рядом с тем местом, где когда-то жил я, и мое сердце наполнилось теплом. И на этом фоне звучала музыка Брамса. Никто не играл ее лучше Кетчена.

Итак, это был вечер сладкой грусти, чудесных устриц, музыки Брамса и «мюскаде», которого я, пожалуй, выпил слишком много. Я сел за ноутбук и принялся за работу, размышляя, отчего столько великих пианистов умерли такими молодыми: Гленн Гульд, Геза Анда, Дину Липатти — эти имена сразу же пришли мне на ум, а сколько было других… И Джулиус. Вероятно, короткая, но насыщенная жизнь гораздо лучше длинной и пустой. Все эти пианисты, выступавшие сольно, должны были достигать невероятного уровня сосредоточенности и концентрации — иначе они бы просто не добились подобного успеха. Они не могли позволить себе расслабиться. Может быть, в этом и кроется весь секрет? Возможно, за несколько лет они выкладывались так, как большая часть нас не выкладывается за всю жизнь? Быть может, они просто сгорели, работая на износ? Или же такие люди осознают краткость своей жизни и чувствуют приближение скорой смерти? Я перечитал, что написал. Может быть, мне не стоило столько пить? Я продолжил рассуждать дальше. Не знают ли пианисты, обожающие Баха и поздние сонаты Бетховена, о смерти кое-что такое, что недоступно нам, и поэтому желают, чтобы она пришла?

Так, а почему компьютер пишет слово «кучер» с маленькой буквы? Он что, думает за меня? Да как он смеет! Господи помилуй, да он же пытается мне помочь! Мне, человеку с абсолютной грамотностью. Он меняет имя «Кетчен» на слово «кучер». Да он обнаглел! Мне так и захотелось ахнуть его об пол. Разумный ноутбук! Да хватит уже! Нелепость какая! Переделывать мои слова! Нахальство неслыханное! Да что он знает о Джулиусе Кетчене? Да пошло оно все!