Франция. Париж на тарелке

День седьмой

За окном воскресное утро, ну а меня ждет трапеза в семейном кругу — я иду в гости к шурину и его жене. Впереди у меня настоящий французский воскресный обед, совершенно непритязательный или, наоборот, роскошный — в зависимости от того, кто на него приглашен и приурочен ли обед к какому-нибудь празднеству. Однако можно быть совершенно уверенным, что вас накормят вкусно и сытно. На обеде будут присутствовать только Жозиан, Жан-Пьер и я. Ни сын, ни дочь не смогли прийти.

Шурин с женой живут в восточных предместьях, где-то километрах в семнадцати от центра Парижа. Тогда как перемещаться по городу у вас получается довольно быстро, стоит вам удалиться от центра, и на переезды начинает уходить куда больше времени. До дома шурина добраться непросто — и это несмотря на то, что рядом имеются две станции скоростных поездов.

В принципе попасть в район, где он живет, — элементарно, но потом от станции вам еще надо преодолеть три-четыре километра по узким улочкам, по которым столетия назад грохотали телеги. Для этого надо сесть на бирюзовый автобус марки «Рено», а потом еще пройти от остановки метров пятьсот.

Жан-Пьер и Жозиан переехали сюда в начале семидесятых — в районе как раз не хватало приличной мясной лавки. Жан-Пьер недавно отошел от дел. Он человек состоятельный. Современный дом, в котором живет шурин, располагается среди пышных садов. Над лужайками возвышаются ели, огромное ореховое дерево, а также сливы и яблони. В саду нашлось место и розам, и рододендронам; в просторном гараже стоит новенький BMW.

Я обожаю ходить к ним в гости. Мы много говорим о еде и кулинарии, политике, налогах и о том, куда катится французская гастрономия (последняя тема часто наводит на безрадостные мысли). Мы практически никогда не обсуждаем рестораны, поскольку Жозиан и Жан-Пьер, как и большинство французов, предпочитают есть дома. Иногда они признают, что остались разочарованы. Жозиан готовит грандиозно, не используя при этом никаких полуфабрикатов. Жан-Пьер любит порадовать присутствующих за столом остроумными каламбурами — он настоящий мастер экспромтов. Глаза его весело блестят. Ни одного каламбура я так ни разу и не записал, Жан-Пьер выдает их спонтанно. Они, словно искры, вспыхивают на мгновение и гаснут, а на смену им приходят новые. Жизнь с Жозиан и Жан-Пьером во многом обошлась сурово, но, несмотря на это, они не озлобились и продолжают оставаться обаятельными, щедрыми, скромными и веселыми. Я обожаю находиться в их обществе, и меня немного приводит в уныние тот факт, что сегодня еду к ним отчасти по работе.

Выбираюсь из вагона метро, пересаживаюсь на электричку на Шатле — Ле-Алль, выхожу на Нуазиле-Гран и долго брожу по торговому центру, возведенному над станцией, в поисках нужного выхода на автобусную остановку. Там сажусь на автобус, полный выходцев из Африки. На всю дорогу в воскресный день у меня уходит полтора часа.

Как обычно, меня ждет самый сердечный прием. К столу везу бутылку бордо, обошедшуюся мне чуть дороже, чем оно обычно в среднем стоит. Когда я только приехал во Францию, люди, приглашенные в гости, дарили хозяевам горшочек цветов или фруктовый пирог. Потом в моду вошло приносить с собой бутылочку хорошего вина. В какие-то десять минут (Жозиан и Жан-Пьер тараторят со скоростью пулеметов) мы успеваем обменяться горячими семейными новостями: рассказать о делах, последних событиях и о том, сколько наши дети платят за жилье. (Когда дети живут с родителями, это и отрадно и грустно одновременно.) Мы делимся друг с другом нашими маленькими радостями и горестями (горестей, к счастью, совсем немного). Потом приходим к выводу (как, собственно, и всегда), что мир в равной степени жесток и прекрасен. Если я ничего не путаю, никто никогда не пытался объяснить, почему он так устроен. Мы просто констатируем факт, и все.

Стол уже накрыт. Он застелен скатертью, расшитой желтыми и синими маргаритками. Расставлены белые тарелки с золотистыми ободками. Нас ждут бокалы и столовые приборы с роговыми ручками. Рядом с ними роскошные салфетки в цветочек, подобранные в цвет скатерти, а три стула с подстилками из плетеного камыша только и ждут, когда на них сядут. Жозиан несколько раз подчеркивает, что приготовила самый простецкий обед — на другое у нее просто не хватило сил. Высокая, изящная, привлекательная блондинка — она выглядит как минимум на десять лет моложе своего реального возраста. Жан-Пьер, несколько годков назад переваливший шестидесятилетний рубеж, зачесал назад слегка редеющие волосы. Совсем недавно казалось, что его шевелюра присыпана перцем, а теперь такое впечатление, будто перец все больше сменяет соль. Он крепко сбит, но ниже ростом, чем три из его семерых сестер.

За долгие годы они успели наслушаться моих рассказов об австралийской кухне и ресторанах. У Жозиан и Жан-Пьера воистину ангельское терпение. Я не припомню, чтобы они мне возражали, указывая на преимущество французской кухни. Ни разу не сказали, что я заблуждаюсь, рассуждая о свежести и оригинальности австралийской кулинарной школы. Мы выпиваем бутылку шампанского — ставший уже обычным аперитив во французских семьях среднего достатка. Его пьют, даже когда нечего праздновать. Жан-Пьер изрекает каламбур о «буль» (пузырьках) в «куп» (бокалах под шампанское) и «куп» (кубках победителей) в «буль» (игра, в которую играют с помощью тяжелых металлических шаров и одного маленького деревянного, также известная под названием «петанк»). После этого мы принимаемся за обед.

Жозиан снова повторяет, что обед очень простой, и с этими словами водружает на середину стола блюдо с нарезанными помидорами. Раздается тихий хлопок: Жан-Пьер извлекает пробку из бутылки белого сухого вина. Вино из Луары, откуда он родом. Ломтики помидоров ярко-красного цвета, приправленные соусом из уксуса, масла и соли и посыпанные резаным чесноком и луком, сочатся соком. Вкус великолепный и очень богатый. Жан-Пьер говорит, что в этом году ему очень повезло с помидорами. Те, что я ем, — последние в сезоне. Он собрал их незадолго до моего приезда. Сперва стало прохладно, а потом ударили холода. Очень резко. Этот сорт помидоров называется «Бычье сердце». «Главное, не перепутай: бычье сердце (кёр), а не хвост (кё). Может, мне лучше записать?» — произносит он. Я смеюсь, понимая, что он знает: услышать разницу в произношении двух этих слов мне несложно, пусть даже для многих носителей английского языка она останется незаметной.

Следующее блюдо — мидии из залива Мон-Сен-Мишель в Нормандии. Они известны под названием «муль-дё-бушон». Тут требуются кое-какие пояснения. Слово «муль», разумеется, значит «мидии», а «бушон» — это ряды палок, которые устанавливают в вертикальном положении на мелководье линии прилива. Мидии прикрепляются к этим палкам и растут. Если вы попадете на побережье, то легко увидите, как вдаль, пока хватает глаз, тянутся эти палки, примерно на локоть торчащие из воды. И вы наверняка легко сможете найти фотографии приливно-отливных отмелей Мон-Сен-Мишель. «Муль-дё-бушон» — маленькие, примерно в половину большого пальца. Жозиан приготовила их быстро, классическим способом — в белом вине с луком, добавив совсем немного тимьяна и петрушки. Мидии великолепны — мясо плотное, темно-оранжевого цвета. Жозиан с Жан-Пьером начинают говорить, что мелкие двухстворчатые моллюски гораздо вкуснее крупных. На это у меня имеется возражение. Я привожу в пример значительно более крупных голубых мидий (они раза в четыре больше нормандских), которых выращивают в заливе Порт-Филипп. Они несколько более студенистые, но при этом обладают неплохим вкусом. Что уж говорить об огромных мидиях, которые дает Спринг-Бей (в два раза превосходят размерами тех, что выращивают в Порт-Филиппе)? Их разводят в специальных садках из пластмассовой сетки, погруженных в холодные и кристально чистые воды у восточного побережья Тасмании. Жозиан с Жан-Пьером слушают меня с большим интересом.

По словам Жан-Пьера, на горячее Жозиан приготовила нечто совершенно особенное: жареная баранья лопатка. Но это не просто баранья лопатка. Она от ягненка из района Позер, что на юге Франции. Это плато располагается на высоте тысячи метров над уровнем моря. Сейчас, кстати, по заверениям Жан-Пьера, самая пора лакомиться бараниной. Овцы и бараны были на свободном выпасе, а в конце осени травы источают просто изумительный аромат, что, безусловно, влияет на вкусовые качества мяса. «Сам все прочитаешь», — предупреждает меня Жан-Пьер и выходит из комнаты. Я слышу, как на кухне скворчит мясо. Жан-Пьер возвращается, сжимая в руках папку из дубленой кожи. В ней вырезки из газет и пресс-релизы. Каждый листок — в отдельном пластиковом кармашке. Барашки едят донник, тмин и кровохлебку. Через сто дней после рождения ягнят переводят на кормовые растения. Кроме того, их подкармливают крупами. На момент забоя они весят тридцать килограммов, а их возраст составляет всего несколько месяцев. На протяжении всей короткой жизни за состоянием их здоровья ведется неусыпное наблюдение. Согласно рекомендациям агентства Agneaux de Lozere («Ягнята Лозера»), осуществляющего контроль за процедурой разведения, мясо ягнят лучше всего употребить в пищу не позднее восьми дней после забоя. Я спрашиваю Жан-Пьера о розничной цене. Он вздергивает голову, прищуривается и отвечает: «Примерно четырнадцать-пятнадцать евро за килограмм».

Возвращается Жозиан с блюдом нарезанного мяса и отдельной мисочкой в форме лодочки, в которую она слила соки, получившиеся в процессе приготовления. Я спрашиваю, как она жарила ягнятину. «Как рэпер, — шутит Жан-Пьер. — Быстро и на жарком пламени». Я замечаю, что улыбка, которой Жозиан одаривает мужа, несколько вымучена. «И в самом деле», — вежливо отвечает она. По правде говоря, сначала она перехватывает лопатку бечевкой и помещает ее в латку вместе с крупно нарезанным чесноком и лавровым листом, полив водой и подсолнечным маслом. Сверху на область сустава она кладет кусочки масла и добавляет сушеный розмарин. Духовка у нее очень горячая, спешит заметить Жозиан, примерно 250°С. Она жарит мясо около сорока минут, время от времени поливая его соками. Жозиан отмечает, что когда во Франции жарят мясо, то, как правило, участок возле сустава остается немного сырым. У нее он пропекся несколько лучше — быть может, потому, что сегодня к ним пришел я. Ну а я откровенно потрясен. Это лучшая ягнятина, которую мне когда-либо доводилось пробовать. Дело даже не в сладковатом привкусе, который просто чудесен, а в консистенции, текстуре мяса. Оно невероятно нежное, непропеченные же участки чем-то напоминают тунца. Гарнир стандартный — зеленая фасоль, жаренная в масле с чесноком. Мы принимаемся за бургундское. По мнению Жан-Пьера, оно идеально подойдет к мясу ягненка. Жозиан говорит, что сейчас становится все сложнее отыскать тонкую зеленую фасоль. Ее все больше везут из Африки. Лучшая — сенегальская, но она также иногда берет и кенийскую, и марокканскую. Вплоть до недавнего времени приобрести зеленую фасоль, выращенную во Франции, не составляло никакого труда. Теперь такой продукт редкость и стоит немалых денег. Фасоль собирают вручную, когда побеги всего полсантиметра в диаметре, а сейчас это слишком дорогое удовольствие. «Французы не хотят браться за эту работу, да и желающих среди эмигрантов тоже становится все меньше», — поясняет Жан-Пьер. Африканская фасоль дешевле.

Мы едим салат из эндивия, известный в некоторых странах под названием «витлуф». В салате кусочки грецких орехов. Эти орехи Жан-Пьер собрал в собственном саду. Вслед за этим Жозиан ставит на стол блюдо с сырной нарезкой: здесь есть бри из Мо, свежий козий сыр и рокфор. Все они сделаны из сырого (непастеризованного) молока (рокфор приготовлен из овечьего) и обладают сложным, ярким вкусовым букетом. Возьмите любой сыр из пастеризованного молока, сделанный в подражание этим сырам, и сами убедитесь, сколь невыразительный у него вкус. С тем же успехом можно сжевать упаковку, в которой он хранится. Наглость крупных коммерческих фирм и их бесстыдный обман гурманов-новичков проявляется и в производстве сыров. Вот сейчас я ем настоящие сыры. Все, что не дотягивает до их уровня, — дрянь.

Я снова напоминаю Жан-Пьеру, что вот и обед подошел к концу, а мы так и не записали ни один из его чудесных каламбуров. Признаюсь, что слишком увлекся едой. Может, он вспомнит хотя бы одну шутку? «Э-э-э… ну…» — протягивает Жан-Пьер и хмурит брови. Нет, на ум ничего не приходит. Я с угрозой в голосе предупреждаю, что в следующий раз прихвачу диктофон.

Мы завершаем обед крепким черным кофе. Я обещаю передать самые теплые пожелания двум сестрам Жан-Пьера, живущим в Австралии, после чего меня отвозят на станцию Нуази. Мы расцеловываемся, обнимаемся и прощаемся.

Поздним вечером, памятуя об огромном удовольствии от ужина в «Ле-Пре-Каде», я принимаю решение заглянуть в еще один ресторанчик, носящий звание «Приюта гурмана». «Бюиссон-Ардан» располагается в пятом округе, Жюссьё, — тут полно студентов, поскольку здесь находится немало университетских факультетов. Насколько я знаю, ресторанчик маленький и может похвастаться фресками, написанными в 1923 году. Как мне немедленно приходит на ум, будет глупо удивляться, если вдруг выяснится, что ресторан — пристанище бездельников. Не исключено, он окажется обшарпанным и битком набитым молодежью в футболках, пребывающей в столь расслабленном состоянии, что хоть в ведро сливай да выноси. Ведь кормят там за сущие гроши, причем совершенно не обязательно вкусно.

Увиденное становится для меня большим сюрпризом. Ресторанчик, куда попадаешь с бурлящей жизнью Жюссьё, действительно маленький. Но здесь высокие потолки и, несмотря на скромный вид, чувствуется изящество и стиль. Да, дубовых паркетов вы здесь не найдете. Пол покрыт мелкой плиткой шоколадного цвета, а в стены вделаны лампы в стиле ар-деко. Они сделаны из дымчатого стекла с перламутровым эффектом в форме букетов белых лилий. На деревянных столах лежит коричневая мелованная бумага, столовые приборы из сплава, а посуда имеет вполне удовлетворительный вид. Явным преимуществом «Бюиссон-Ардан» являются большие салфетки кремового цвета. Стены до гипсовых фризов покрыты водоэмульсионной краской цвета морской волны. Здесь и правда есть фрески. Я бы их назвал «осенними». Импрессионисты, в особенности Ренуар и Мане, виноваты в том, что их усилиями отдых на природе в девятнадцатом веке воспринимается как идиллия. Своими картинами они утверждали, что романы крутятся в садах и парках; это, в свою очередь, отразилось на работах всех остальных художников, творивших в веке двадцатом.

От пасторальных фресок на стенах «Бюиссон-Ардан» веет покоем и очарованием — хотя их писали в то время, когда Париж соперничал с Берлином за звание самого аморального города Европы, в Чикаго хозяйничали гангстеры, а в Германии политики собирались сделать ставку на чудовище. Над мельницей сияет полная луна. У вьющегося змейкой ручейка в густой траве пасутся две овечки. Еще одна фреска. На ней снова изображена мельница (на этот раз лопасти вращает ветер), идет снег, стоит зима. Озеро, что неподалеку, вроде бы покрыто льдом. Больше всего привлекают внимание две фрески, на которых изображены влюбленные. (Кстати сказать, художники, работавшие в «Бюиссон-Ардан», обладали весьма скромными талантами.) Может, на фресках одна и та же пара, может — нет. Сложно сказать. На одной фреске влюбленные стоят на городском мосту и целомудренно, как было принято в девятнадцатом веке, целуются. На второй фреске изображена драма. Действие разворачивается во французском парке. В вазе на каменной балюстраде — розовая герань. Девушка стоит на вершине лестницы и вся так и тянется к возлюбленному, застывшему двумя ступеньками ниже. Она выставила вперед правую руку, и кавалер целует ее, видимо прощаясь. «Между нами все кончено», — всем своим видом говорит он. Она — в отчаянии, а кавалер явно мерзавец.

С гастрономической точки зрения «Бюиссон-Ардан» может похвастаться разносторонностью. Закуски в среднем стоят девять евро, главные блюда — семнадцать, а десерты — шесть. Для парижского ресторана цены просто удивительные. Можно взять комплексный обед из четырех блюд за тридцать пять евро или его же с вином за сорок пять. Винная карта не отличается разнообразием вариантов, но, по крайней мере, здесь имеются vin de pays[17] — непритязательные вина, из разных районов Франции по довольно умеренным ценам. На два сорта сегодня скидка — их можно взять по девятнадцать евро за бутылку. Красное 2004 года из винограда «гренаш» и «шираз», сделанное на юго-западе в Дюш д'Юз, — вполне себе приемлемый выбор.

Я приступаю к ужину, начиная с двух тоненьких кусочков фуа-гра, приготовленной, как сказано в меню, в красном вине. Тарелка, на которой мне все это приносят, не сделает чести обложке глянцевого журнала. Печень лежит в центре и сдвинута к нижнему краю, в правом верхнем углу — ниточки подслащенного лука, приправленного бальзамическим уксусом, в левом верхнем — сантиметровые кубики манго. Уксус пользуется огромной популярностью, и, на мой взгляд, напрасно. Очень немногие шеф-повара в состоянии удержать себя и не сбрызгивать им. С ним надо обращаться умело, чтобы едва-едва чувствовался намек на его вкус, отдающий лекарством. А так создается впечатление, что вместо соуса блюдо заправили микстурой от кашля. Подслащенный лук безнадежно испорчен. Сама фуа-гра — неплоха, ну а манго, которое, если верить меню, готовили как чатни, на вкус мало чем отличается от обычного.

Еще во Франции повально увлекаются тмином. И опять же, я считаю, что эту приправу следует использовать с большой осторожностью. В данном случае повар пустил в ход тмин с умом, что очень мило оттеняет вкус нарезанных ниточками цукини и моркови. Три гребешка с овощами, которых мне подают в кисловатом и при этом хорошо сбалансированном масляном соусе, плотные, упругие, довольно сладкие и вкусные. Вполне ничего, мне нравится, только вот над внешним видом блюд еще работать и работать.

Постепенно заполняются столики. Люди приходят парами. Возраст самый разный, есть и молодые, и старые. За соседним столиком рассаживается целое семейство из восьми человек. Я вижу представителей сразу трех поколений. У них какой-то праздник. В ресторане «Бюиссон-Ардан» посетители сидят довольно близко друг к другу. Вскоре я краем уха слышу, как слева от меня ссорится пара. «Ты имеешь право?» — в какой-то момент негодующе спрашивает жена. Когда муж начинает объяснять жене, что она должна попытаться его понять, я отворачиваюсь, хотя сам обеими руками за взаимопонимание.

Третье блюдо — фаршированная куропатка с рубленой подслащенной капустой. Коричневый соус, обладающий великолепным вкусом, приготовлен на основе бульона — тут даже голову нечего ломать. Можно, конечно, с натяжкой сказать, что начинка неплохая, но повар все-таки переборщил с солью. Да и сама куропатка (в наши дни их разводят специально) очень маленькая — в ней и есть-то нечего. Видимо, она была карлицей. Я много где заказывал куропаток, но мне еще ни разу не доводилось видеть таких крох. Но напоследок мне приносят совершенно изумительное блюдо — кусочек потрясающего шоколадного торта и чудесный шоколадный мусс. От десерта по тарелке разлетелась куча шоколадной пыли. Я вижу и подтеки шоколада, и миндальную стружку. Удивительно, что в стране, где столь большое значение придается изяществу и утонченности, их так редко можно увидеть, когда сталкиваешься с оформлением ресторанных блюд.

Я нахожусь неподалеку от одного из самых знаменитых в мире англоязычных книжных магазинов. Я имею в виду магазин «Шекспир энд Компани», который работает с полудня до полуночи без выходных. Он появился на рю де ла Бушери в 1951 году; его открыл молодой американец Джордж Уитмен, изучавший французский язык в Сорбонне. Генри Миллер. Лоренс Даррелл, Алан Гинзберг и многие другие писатели нередко укрывались в этом магазине от суеты, чтобы спокойно почитать и поговорить.

Впрочем, не будем путать современный магазин с изначальным «Шекспир энд Компани», который открыла в 1912 году американка Сильвия Бич, сбежавшая от душившего ее протестантизма (я ее очень хорошо понимаю и сочувствую). Сначала магазин находился на улице Дюпюитрен, но прославился он, когда переехал в дом № 12 по рю Одеон. На сайте «Шекспир энд Компани» сказано, что магазин следует заветам Сильвии Бич и бережет ее наследие. И какое наследие! Именно сюда в апреле 1921 года отправился искать утешение Джеймс Джойс, после того как ему в очередной раз отказали в публикации его гениального «Улисса». «Теперь моя книга никогда не выйдет» — именно такие слова писателя приводит его биограф Ричард Эллманн. «Не удостоите ли вы „Шекспир энд Компани“ чести выпустить в свет ваш роман?» — спросила Сильвия. И в следующем году он вышел. Кто бы отказался заиметь один из тысячи экземпляров первого тиража? Хемингуэй брал в «Шекспир энд Компани» книги на время — у него не было денег их покупать. Он написал, что у Сильвии «…красивые ноги. Она была веселая, внимательная и добрая. Никто никогда не был так добр ко мне, как она».

По стилю и сути современный «Шекспир энд Компани» должен оказаться под стать оригиналу. Я вхожу в магазин и вижу, что здесь полно укромных уголков, диванчиков и подушек. Правило одно: если ты заходишь в старый книжный магазин, то в какой бы точке земного шара он ни находился, внутри все будет выкрашено в коричневый цвет. Расцветка «Шекспир энд Компани» на общем фоне кажется еще коричневее. Здесь пыльно, стоит затхлый запах, а на полках нет ни одного свободного сантиметра — все забито книгами. На столах лежат кучи книг. Некоторые из них — новые, некоторые — старые. Разброс цен изумляет. На часах десять вечера. По магазину с умным видом ходят человек десять-двенадцать.

Я поднимаюсь, пожалуй, по самой опасной и крутой лестнице во всей Франции и оказываюсь на втором этаже. Он ничем не отличается от первого. Сворачиваю за угол и вижу низенький обитый бархатом диван, на котором, развалившись, сидит хмурый студент и поглаживает мурлычущую кошку. Книги на втором этаже не на продажу — их здесь можно только читать. Судя по разговорам, которые я слышу краем уха, подавляющее большинство посетителей молодые французы. Главным и основным источником шума является менеджер-американец с редкой короткой бородкой, которому немного за двадцать. На нем вельветовая куртка шоколадного цвета. Он всем недоволен и готов выразить свое недовольство (на английском) кому угодно — лишь бы его слушали. В частности, ему очень не нравится поваренная книга: вес в ней указан в фунтах и унциях. «Ну что это за поваренная книга?» — восклицает он, отшвыривая ее прочь. Мне кажется, что он выделывается перед миловидной девушкой-азиаткой.

Шутки ради за одиннадцать евро я покупаю «Возвращение Шерлока Холмса» (бумажная обложка, издательство «Penguin»). На странице с названием под печатью «Шекспир энд Компани» менеджер ставит еще одну — «Фонд Уитмена и Сильвии Бич». Кроме этого я беру еще одну книгу, «Париж. Нулевой километр», — понятия не имею, о чем она и что означает заголовок. Менеджер принимает решение сменить тактику: «Как по-французски будет „морская свинья“?» — кричит он, ни к кому конкретно не обращаясь. Девушка-азиатка растерянно на него смотрит. Остальные пропускают его крик мимо ушей. Я направляюсь к выходу. Приоткрыв дверь, оборачиваюсь и высказываю предположение, что это «дофэн».

— Нет, — резко обрывает он меня, — это дельфин. А мне нужна морская свинья! Морская Свинья! Как по-французски будет «морская Свинья»?

Я ухожу. Меня мучит подозрение, что в наши дни «Улисс» так и остался бы неопубликованным.