Парижские дамы

Глава IV ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Мой друг Клавдий женился.

Прежде он жил в самых отдаленных частях города; в последнее время, напротив, переселился на новую улицу в центре города.

Действие происходит в начале лета.

В один прекрасный день он без всякой особенной цели подошел к окну, уткнулся носом в стекло и долго и внимательно что-то рассматривал; потом он обратился к жене, сидевшей в той же комнате, и сказал ей, что он сейчас любовался на одну молоденькую девушку.

— Прелесть что за штука, — прибавил он к этому.

— Я рада этому, — отвечала супруга с оттенком угрозы в голосе.

Это не мешало, однако, супругу в несколько приемов подступать к окошку; в своем увлечении он даже не боялся возбудить ревность супруги.

Молодая особа, казалось, напротив, не обращала никакого внимания на моего почтенного друга.

Ей было не до того — она вышивала у окна. Лето, между тем, подвигалось вперед.

Клавдий отправил свое семейство на дачу.

Сам он вел холостую жизнь, обедал в трактире и не думал более о своей соседке. Когда он через два месяца возвратился домой, то служанка обратилась к нему:

— Здесь была какая-то молодая дама; она желала говорить с вами.

— Молодая дама? Она была одна? — живо спросил Клавдий.

— Нет, — отвечала служанка, смеясь, — она приходила с своей нянькой.

— Г-м, с нянькой!

— Она опять придет.

Послышался тихий звонок.

«Дело, — подумал Клавдий, уходя из комнат, — если только это та дама, как я догадываюсь, то, как видно, она не теряет даром времени, и хорошо делает. Ничего; это можно».

Невольно как-то вошел он в гардеробную и намочил духами руки и бороду. Затем возвратился в салон, куда была введена незнакомка.

Нянька осталась в передней.

Мой друг Клавдий отворил дверь и увидал, что это была она — молодая девушка.

Вдруг почему-то на него напал редкий припадок откровенности.

На мгновение он замялся и пробормотал:

— Дитя мое — не ошибайтесь: мне уже сорок лет.

Слышала ли она это? Это известно только Богу и ей.

Впрочем, друг мой произнес это признание не слишком громко.

Кроме того, звук его голоса был заглушен другим, более сильным звуком, именно рыданием, выходившим из уст молодой девушки.

Рыдание! Да, она плакала.

Это было причиною, что наш сорокалетний юноша, растроганный, поспешил предложить ей кресло и поместился около нее, горя нетерпением узнать, какого рода утешение может он предложить ей для смягчения ее раздирающей скорби.

Как капли дождя, падающие на листья розы, слезы струились с лица молодой девушки и капали сквозь пальцы.

Она пришла, как соседка к соседу, поэтому на ней не было перчаток.

— Ради Бога, — сказала она наконец, — не думайте обо мне дурно.

— О, не беспокойтесь — я не до такой степени строг, — отвечал Клавдий.

Это говорили его молодые стремления; старый скептик молчал. К этому Клавдий прибавил, смеясь:

— И я не до такой степени глуп.

Он почувствовал, что при этих словах маленькая ручка соседки, которую он держал в своей руке, слегка дрогнула.

— Сударыня, — начал он не совсем твердым голосом, — мы знаем друг друга давно. Поэтому меня нисколько не удивляет то, что вы сделали честь своим посещением. Мы должны смотреть друг на друга, как старые друзья, которые хотя никогда не говорили между собою, но зато видались ежедневно. Вы очень хорошо знаете, что это почти одно и тоже. По всей вероятности, вы имеете какую-нибудь надобность во мне.

— О да, и самую настоятельную.

— В самом деле? — воскликнул Клавдий.

«Сказал я ей или нет о том, что мне сорок лет? — подумал предатель. — Сохрани Бог, теперь мне только двадцать пять».

— Но, — продолжал он, — если вы нуждаетесь в моем добром совете, то скажите только, отчего вы плачете.

— Мне совестно!

— Не любите ли вы кого-нибудь?

— Я, право, не знаю, — сказала она, потрясая головой. Она была подобна молодому, качаемому ветром дереву, с которого падали капли росы.

Лице и платье моего друга были окроплены этими блестящими жемчужинами.

Наступал вечер.

Внезапно склонила она свою прекрасную, удрученную горем головку на плечо моего друга.

— Ах, я очень несчастна! — сказала молодая особа. — Мой отец воспитал меня в незнании настоящей жизни. Большая вина на его совести, но он также наказан. Его дела идут дурно — он должен обанкротиться.

— Что вы говорите? — вскричал Клавдий.

— То, что я вам сказала; сегодня мы получили письменное распоряжение об описи…

— Да, за неоплаченные векселя… я отчасти также был знаком с маленькими затруднениями такого рода.

— Но теперь, конечно, вы не знаете их!

Клавдий невольно наморщил лоб, но тотчас же устыдился этого.

— Скажите мне теперь, — сказал он, — сколько нужно вашему отцу для поправления его дел?

— Ах, — тихо проговорила она, — как много! нам необходимы 50.000 франков.

— 50.000 франков! — закричал почти Клавдий, подпрыгнув на стуле.

— Боже мой! — прошептала молодая девушка. Теперь рыдания ее сделались до такой степени сильны, как будто бы плакальщицы всего света собрались в салон и составили хор своим воем.

Добрый Клавдий ужасно испугался этого и пал ниц пред молодой девушкой.

Он чувствовал, что должен выпроводить эту сладко плачущую сирену, но он не знал, как к этому приступить.

Он начал с того, что дал ей понять, что 50,000 франков нельзя, так сказать, высыпать из рукава, и прибавил к этому, что он сделает все возможное, что он посмотрит…

— Но вы посмотрите; вы постараетесь — да? — спросила девушка.

Он поднял ее со стула, обвивши рукою ее талию; при этом он был поражен гибкостью и стройностью ее стана.

Мало-помалу он довел ее до передней, где ждала ее нянька.

— Завтра, — сказал он, — я посмотрю, что я могу сделать; а вы ободритесь и осушите ваши слезы. Скажите мне ваше имя!

— Завтра я вам напишу!

Они дошли до порога двери; молодая девушка бросилась ему на шею и сказала:

— Я приду опять!

— Конечно, — послал ей в ответ Клавдий.

Затем он погрузился в бездну предположений, из которых не мог найти выхода.

Ах, слабое сердце! он охотно поверил бы в чистоту этого ребенка с его ангельским личиком, но он не мог верить, не мог рисковать.

Быть может, малютка была приведена к нему отчаянием и горем или сердечным влечением, быть может, она только помощница какого-нибудь негодяя, которого она называет своим отцом.

— Сама ли по себе пришла она, или была подослана? Как это знать?

Он размышлял далее. «Пятьдесят тысяч франков, — ворчал он сквозь зубы. — 2.500 золотых изображений моего императора, моего монарха».

— К черту! — вскричал он громко. — Я должен уехать; если я останусь здесь, я должен буду отдать ей эти деньги.

И он уехал к жене.

Что можно вывести из этой истории? И зачем с молоденькой девушкой была нянька?

— Юстина, мы идем отсюда к моему двоюродному брату; он, бедняжка, не совсем ладит с моим отцом и потому отец не должен знать ничего о нашем посещении.

Юстина смеялась. Эта нянька была отличной горничной. Она думала: «Теперь моя барышня не будет уже меня бранить, — она у меня в руках».