Парни

Глава XXVIII СТОЯЩИЙ НА СТРАЖЕ ОКТЯБРЯ

Лишь кое-где светили фонари. Дальние квартиры соцгорода проваливались в тьму. Смутно вырисовывалась иной раз выштукатуренная стена четырехэтажного корпуса. Когда Неусгроев, возвращаясь от Мозгуна, перебрался через грязные канавы, искупавшись изрядно в них, он очутился на каркасном поселке. Уж тут тьма царила кромешная. Шел он ощупью, то и дело падая, натыкаясь на бочки с цементом, на кучу песку, гравия, буга. Один раз даже ткнулся в гравиемойку. Тут-то и решил выйти на шоссе: дальше это, зато вернее. Шоссе он увидел издали. Там дружно мерцали фонари, а жизни на шоссе не было: ни машин, ни людей. Он ощупал мокрые, грязные свои коленки и осторожно стал обходить остов машины. Вокруг нее были сложены бунты строевого теса, он полез через них на четвереньках. Ни зги не видно. Только и всего что над головою, на фоне неба, маячили толстые кабели да электрические столбы — целая их ватага — вершинами упирались ввысь. Неустроев сполз с бревен и вдруг в жуткой тьме увидал рядом с собою вздрогнувший пучок робкого света. Источник его был заслонен, танцевали на грязи только блики. Они исчезали и вновь пропадали при этом, словно свет то и дело переставляли с места на место. «Курят, подлецы», — подумалось Неустроеву. Он направился туда. Силуэт человека мелькнул рядом. В одно мгновенье струйка огня пробежала по электрической будке, вслед за этим потухли враз огни соцгорода, и окна домов ослепли, шоссе скрылось из глаз, — глухая, жуткая тьма опоясала землю. Судорога пробежала по коже Неустроева. Догадка устрашила его. Он рванулся вперед, чуя перед собой скользящего по гравию человека. Вот-вот готов был Неустроев схватить его. Как вдруг человек затопал и наутек пустился. Неустроев рванулся в тьму, потом услышал, как человек шлепнулся впереди, заохав. Неустроев повалился на него, ища судорожными пальцами горло. Но тот был силен, поднял Неустроева и стряхнул с себя. Пальцы Неустроева все-таки еще цеплялись за ворот незнакомца, а сам Неустроев кричал:

— Так и знай, не отпущу. Сопротивляться будешь — подниму галдеж.

— Вот дурак! — сказал человек знакомым голосом и ударил по руке Неустроева так, что суставы его захрустели. — Для чего орешь, пентюх, стоящий на страже Октября? Всегда ты тут, где тебя не просят, Константин. Али обезумел ты?

— Ах, отец! — вскрикнул Неустроев. — Тебе ли таким делом заниматься?

Он стал очищать пальто от грязи, слыша, как отец шарит руками по гравию, ищет картуз.

— Какие ветры тебя сюда занесли? — вымолвил Михеич сурово.

— Третий раз тысячные убытки несет Автострой из-за порчи электричества, отец. Неужели это твоих рук дело? Подумать — так и то страшно.

— Это ты отколь взял, что я непотребным делом занимаюсь? — огрызнулся тот. — Может быть, я тут ни при чем.

— Брось лицемерить. Какая мерзость! И как ехидно, глупо! Из-за угла. И кто? Всю жизнь считающий себя честным тружеником.

— Цыц, котенок! — вскричал отец. — Махну тебе по шее, отвалю дурную твою башку. — И потом более мирно добавил: — Вот вы на рисковое дело не способны.

— Кто это «вы»?

— Ты, к примеру, которого выкурили из университета, как чуждого. Не давши доучиться трех недель, попросили перед самыми экзаменами. Эх, мозгляки! И другие твои приятели и ты одинаково не способны на то, на что старики идут без раздумья. А ведь за отцами вам больно тепло жилось, теперь же отреченье от отцов в газетах пишете. Только и в мыслях у вас, чтобы ушли мы на тот свет, карьере бы вашей легче. Эх вы, начетчики! Жду вот, когда ты тоже отреченье напишешь и перестанешь ко мне ходить. Названье этому у вас «отмежеваться». Что ж, коль быть большевиком, так надо «отмежевываться». Наверняка скажут — «наш».

Отец засмеялся громко, победно, а сын ответил тихо:

— С таким, как ты, умному сыну не по пути. Кто ты? Обозленная разбитая ветошь.

— Так, — согласился отец. — Что ж, пускай в расход нас. Про эти мои дела, стало быть, доложишь начальству?

— Обязательно. Вредителям никакой пощады.

Отец засмеялся:

— Врешь! Бахвальство у тебя одно насчет донесенья-то. Я в кровь свою верю крепко. Впрочем, как сказать? Тебе, может быть, Теплее место начальники обещали?

— Нет, я простой каменщик.

— Изъясняешься ты, как рабочий, а получается не то. Смысл другой в этих словах. Нет, моя плоть-то. Не донесешь, не отречешься.

— Отрекусь, — упорно сказал он.

— Мать велела передать, — не слушая его, говорил отец, — спину у ней ломит, видно, чует конец. Велела увидаться. Ты брось болтать выдумку, ты подумай про мать, доноситель. Как же ты, ученый человек, доносительством заниматься будешь, когда сердцем ты к нам прирос?

Они шли по направлению к шоссе.

— Ошибаешься, — говорил сын тихо, но горячо. — Я ненавижу, отец, твою манеру жить и думать. Вы, старики, умеете только барыши гнать да чайничать с кулебяками. Нет, не с вами я. Ты гляди — страна наша, дура неумытая, заводами покрывается и всему миру грозит. А кто передом идет? Большевики. А чей в них пыл? Русский. Не понять тебе этой премудрости. Умом вы коротки, убежденьем грубы, помыслами грязны. Нет у вас этого размаха бескорыстной любви к родине. А тут-то корень. Вам торговлишку, президентишку, порядочек. Ну а Россия, отец, — отчизна?

— Что ж? Россия — Россия и есть. Земля громадная, да власть жестка.

— А мне она при всякой власти мила. Власть — полая вода. А России утечь некуда. Вечна она. Эх, остолопы, бородачи, азиатского скопидомства сыны!

— Скупость — не глупость. Скупые умирают, а дети сундуки отпирают. Вот тебе не довелось, и злишься.

— Отстань отец. Не заговаривай зубы. Не балагурь. Я не шучу. Советская власть не милует вредителей.

— Мы все вредители, окромя билетников, — возразил Михеич, — возьми тебя ли, меня ли, третьего ли. Вот как!.. Ты в партию не записался еще?

— Нет, пока только комсомолец.

— Ну, значит, со мной твоя душа. Хошь — не хоть. На многих это заметно. С ними смыкаются, видимость делают одну, а душа к нам прет. К нам! Я это вижу, я сам ударник и первейший работник на стройке. Начальство мною не нахвалится, и, как тебе известно, газета портрет мой помещала с подписью «герой». Выручкин — фамилия знаменитая. Ты, чай, променял ее на какого-нибудь Пролетаркина. И уж зовут тебя, чай, не Костя, а Ким.

— Променял. Угадал ты. На полпути останавливаться нечего. Прощай! В случае чего — не пеняй, что солон я тебе.

Не успел сын договорить, как отец подскочил к нему, схватил его за грудь и подмял под себя. Сын слышал — скрипнул отец зубами и вскричал неистово:

— И взаправду ты это вбил в голову, щенок?

Потом все скрылось в тумане. Когда он пришел в себя, то увидел, что сидит на шоссе, отец трет ему виски, приговаривая:

— Убить тебя — и взыску не будет. А вот кровь заговорила. Эх, молодежь! Вот все вы такие: языком больше работяги и ростом не обижены, а старикам в стойкости уступите как раз. Говорится не зря: велик жердяй, да жидок; мал коротыш, да крепыш. Вам бы книжки да девицам грудки тревожить. Иди ночуй у меня, сокровище.

По шоссе шел грузный автобус, и кто-то кричал из него во тьму:

— Квитанцию не забудь, квитанцию!

— Нет, — сказал сын, — не пойду я к тебе. А матери скажи, что повидаюсь. Мать тут не виновата. Уходи, отец, уходи, без тебя обойдусь.

— Коли так, прощай пока. Хлипкие вы ноне. Раз-другой стукни — и дух вон. А нас, было время, не так бивали, и крепости только прибавлялось. Меня полсотни раз безменом колотили, и получился, глянь-ко, толк! Прощай, сердяга!

Сын не подал ему руки. Он услышал, как прошлепал отец по шоссе, как постоял и пошел дальше авто, забрасывая его брызгами. Неустроев поднялся, охая от боли. Висок его горел.

«Да, он готов был меня растерзать. Классового врага в лице сына не помилует, — подумал Неустроев, внутренне улыбаясь. — Какой напор у них, стариков, какая прямота души наедине с самим собою и какая изворотливость на людях! Ведь он, верно, ударник».

Автобус ушел в соцгород, и никого вблизи не было видно. Неустроев сделал рупор из ладони, побежал по шоссе и крикнул в темноту:

— Отец, слово мое крепко, хранись смотри.

Ответа не последовало. Тьма окутала завод. Из-за главной конторы выглядывал край механосборочного цеха — весь из железа и стекла, он был, этот край, светел и весел, — да рядом над кузнечным цехом высилась труба, неукротимая во все часы дня и ночи.