Партизаны в Бихаче

9

Длинная колонна женщин и деревенской молодежи, нагруженная всевозможными дарами, под предводительством тетки Тодории штурмом взяла временную партизанскую больницу, в которой только что были размещены раненые пролетарии.

Еще издалека увидев эту необычную колонну, спускавшуюся по пологому откосу холма, партизаны, охранявшие больницу, не зная, кто это к ним приближается, устроили засаду на одном из холмов на пути колонны.

— Какая-то пестрая армия, в жизни такой не видели!

Косоглазая тетка Тодория, шедшая в голове колонны, первая заметила засаду и закричала:

— Открывайте дорогу к больнице, гости идут!

Такой здоровенной бабище, да еще к тому же с барашком на вертеле, бойцы, понятное дело, сразу освободили путь в долину, и вся колонна с шумом ворвалась в больницу.

— Да здравствуют наши воины, наши храбрые товарищи! Добро пожаловать в нашу повстанческую Краину!

Вскоре санитары заметили, что тетка Тодория ведет какие-то тайные переговоры с пятнадцатилетним партизанским связным, самым молодым раненым во всей больнице.

— Дай я тебя, сынок, отнесу к себе домой и буду сама выхаживать, — уговаривала Тодория юного партизана. — Прошлой зимой у меня целый месяц поправлялись два наших раненых.

Молодой связной отговаривался тем, что ему неудобно оставлять своих боевых товарищей, но тетка Тодория так настаивала, просила и уговаривала, что в конце концов паренек был вынужден согласиться.

Вечером санитары нашли его кровать пустой, а на одеяле короткое прощальное письмо:

Как Тодория транспортировала своего подопечного — это осталось тайной. Один крестьянин, что жил по соседству, клялся и божился, что у него в тот вечер кто-то увел вола, которого он только на другой день обнаружил перед хлевом с надетым на рог большим куском картона с надписью:

— Уехал, значит, на воле, — удивлялись его товарищи. — Вот так Тодория, какая хитрющая, чтоб ей черт пятки крапивой пощекотал!

Пока они дивились бабе, волу и записке, пожаловали новые гости, а с ними и новые чудеса. Нежданно-негаданно откуда-то появились Черный Гаврило со своим пулеметом и повар Лиян со своим неразлучным Шушлей, гордостью всех грмечских лошадей.

Сражаясь за свободу, славные пролетарии перевалили через многие горы и долы, прошли через тесные, мрачные ущелья, видели немало деревень и поселков, но на всем их долгом пути им еще не приходилось встречаться с таким огромным детиной, каким был Черный Гаврило.

Стоят бойцы и изумленно глаза таращат: это ж прямо-таки человек-гора! Такой если крикнет, крыша обрушится тебе на голову, чихнет — стекла из рам повылетят — одним словом, страх, да и только! И как только он попал в партизаны, интересно было бы узнать? Наверняка еще года три-четыре назад в леса подался, а когда война кончится, не так-то легко будет его уговорить вернуться назад в деревню, придется, наверное, целого поросенка изжарить, чтобы его умилостивить.

— А правда, куда ты решил после войны пойти? — спросил один боец.

— Подамся в лесники, — пробасил Черный Гаврило, обнимая свой неразлучный пулемет.

— Ну, что я говорил! Он больше из леса никуда! — воскликнул боец. — Небось и с пулеметом своим не захочет расставаться.

— Никогда! — коротко отрезал Гаврило.

— Он его никогда с плеча не снимает, — вставил повар Лиян. — Марширует себе впереди, а я с конем — за ним.

— А разве вы в походе не на конях пулеметы возите? — спросил тот же боец.

— Неужто я какой-то кляче доверю боевое оружие? — удивился Черный Гаврило. — Это для меня был бы позор. Лошадь — она ведь бессловесное и безответственное животное, и больше ничего.

— Однако тебе ж тяжело.

— Что, мне тяжела эта игрушка, эта жестяная трубочка? — изумился великан. — Мне было бы тяжело, когда бы я ее не чувствовал на своем плече.

Тут черный гигант повернулся к Лиянову коню и загудел:

— Пулемет бы он хотел носить, видали? Нет, братец, дудки, ничего не выйдет, пока Черный Гаврило живой. Хочется ему у меня мой военный хлеб отбить! Нет, дорогой мой, здесь тебе Краина, которая издавна привыкла на своей спине и потяжелее, чем пулемет, тяжести таскать.

Один из санитаров поглядел на буйную шевелюру Гаврилы и хмуро заметил:

— А ты, товарищ, видать, забыл о приказе нашей санитарной службы о том, что все бойцы должны остричь волосы, чтобы предупредить возможную эпидемию сыпного тифа и других подобных болезней.

Черный Гаврило ощетинился, как дикий кабан.

— А ты, приятель, забыл, что меня можно остричь, только когда снимешь мне голову с плеч? Краинцы — это тебе не овцы, чтобы их просто так взять да и остричь наголо.

— Ну и ладно, раз так, то не стригись хоть еще лет сто, — рассердился санитар.

— А вот как раз тебе назло сейчас же остригусь, сию же минуту! — закричал Гаврило. — А ну, Лиян, давай сюда ножницы для стрижки овец, вон они у Шушли в переметной суме.

Лиян быстро нашел в переметной суме широкие закопченные ножницы, какими обычно стригут овец, велел Гавриле сесть на землю и стал его стричь.

— Эй, осторожней, не рви волосы-то! — завопил Гаврило.

— Не ори! — строго приказал Лиян. — Я не люблю, когда у меня баран блеет, пока я его стригу.

В полчаса Гаврило был наголо острижен. Правда, на голове у него остались разные дорожки, лесенки и пороги, однако это ему нисколько не мешало шуметь, браниться и палить из пулемета, как и раньше, когда он был при волосах.

С новой прической Черный Гаврило тронулся вместе с Лияном в обратный путь в родную омладинскую роту.

— Если уж пулеметчик уступил и остригся, надо всему батальону с него пример брать, — гудел Гаврило. — Теперь будем стричь всех подчистую — и молодых, и старых, и коней, и мулов, и ослов.

— Это ты малость загнул, — заметил Лиян. — Кони, мулы и ослы тиф не переносят, да и вши у них никогда не водились.

— Ты прав, старик, — согласился Гаврило. — Так и быть, тех, кто на четырех ногах, стричь не будем.