Партизаны в Бихаче

13

Серый ноябрьский день тихо угасал над просторной Бихачской котловиной. По мере того как меркнул дневной свет, город, рассыпанный в долине, все сильнее манил своими бесчисленными огнями. Бихач был спокоен и безмятежен, судя по всему, в нем никто не подозревал о том, что восемь партизанских бригад уже замкнули вокруг города стальное кольцо и теперь лишь ждали сигнала, чтобы открыть ураганный огонь по врагу.

На направлении главного удара, на обрывистом склоне холма Грабежа, был оборудован наблюдательный пункт начальника штаба Боснийской Краины товарища Косты Наджа, участника войны в Испании. Тут же в готовности отправиться в любом направлении с депешей ждали возбужденные предстоящим боем партизанские связные.

Работники штаба Косты внимательно оглядывают с холма ярко освещенный Бихач и удивляются:

— Огни в городе горят вовсю, видать, противник совершенно уверен в своей полной безопасности.

— Как же они не заметили ничего подозрительного, когда вон сколько народу к городу подошло? Неужели из окрестных сел никто не побежал в город и не сообщил о нашем приближении?

— Никто не побежал, потому что весь народ с нами, предателей у нас нет. Вы же сами видели толпы женщин с распущенными волосами.

В неглубокой низине невдалеке от штаба собралась довольно большая группа партизанских командиров. Тут же торчим и мы, двое партизанских поэтов: Скендер Куленович и я — Бранко Чопич. Мы стараемся держаться поближе к командиру Роце, у которого просторный карман шинели оттопыривает объемистая фляжка с ракией. Время от времени один из нас начинает напевать:

— По всему видать, что вы у Лияна школу прошли.

Через некоторое время кто-нибудь из нас снова подает голос:

Наконец Роца пытается, воспользовавшись темнотой, скрыться от нас в кустах, но и там его настигает такая благозвучная песенка:

Каждый раз мы свое обращение к Роце увеличивали по крайней мере на одну строку, доказывая таким образом, что его ракия для нас — настоящий источник поэтического вдохновения.

Метрах в двадцати от нашей низины на небольшом пригорке были установлены две тяжелые гаубицы, которые должны были своими выстрелами дать сигнал к штурму Бихача. Мы со Скендером совсем забыли про них, но как раз когда в очередной раз добрались до Роциной фляжки и стали спорить, кому первому сделать глоток, эти орудия так страшно загрохотали, что, бросив фляжку, мы пластом растянулись на земле.

— Из пушек по нам бьют, попали как кур в ощип!

Мы снова вскочили на ноги, в ужасе оглядываясь, куда бы спрятаться, и тут над самыми нашими головами раздался оглушительный хохот Роцы, напоминающий раскаты грома:

— Ха-ха-ха, что, наверное, сейчас бы отдали все на свете за паршивую мышиную нору, чтобы только укрыться! Во как перепугались своих же собственных орудий!

— Ну д-да, к-как будто м-мы н-не знаем, что это на-наши собственные гаубицы! — нервно стуча зубами, промямлил я.

— Конечно, знаем! — с важным видом подтвердил Скендер и, гордо выпятив грудь, храбро уселся на земле.

В эту минуту он, высокий и усатый, с отвагой во взоре, казался самим Хасан-пашой, древним покорителем Бихача. Я подобрал оброненную фляжку и, склонившись в низком поклоне, протянул ему:

— Благородный паша, не примешь ли из рук твоего покорного слуги Ибрагима сей напиток, великолепно помогающий от заячьей лихорадки и медвежьей болезни?

— Сейчас вот как трахну своей палицей, узнаешь у меня тогда медвежью болезнь! — грозно закричал Скендер и замахнулся на меня своей зеленой сумкой, в которой всегда носил рукописи. Я знал, что у него там есть кроме всего прочего и два-три стихотворения о нашем друге пулеметчике Йове Станивуке и что сумка должна быть довольно увесистой, и не на шутку испугался.

— Ну вот, чем только моя мама Соя не тузила меня по спине и чуть пониже: и угольными щипцами, и поварешкой, и уздечкой, и мешалкой для теста, и скалкой, и колом из плетня, и простой дубиной, и бычьей жилой, и собачьей цепью, и шестом, которым сливы с дерева трясут, и солдатским ремнем, и… — Не знаю, сколько бы я еще перечислял, если бы Скендер не перебил меня:

— Сразу видно, что у тебя мудрая мать. Испробовала на твоем хребте все орудия и инструменты домашнего хозяйства, чтобы воспитать из тебя хорошего хозяина.

— Не хватало только твоих пулеметных стихов в сумке, чтобы я стал настоящим хозяином и защитником нашего общего большого дома — Югославии, — ответил я.

— Смейся, смейся, рыжая грмечская лисица, а все-таки, даже если ты и погибнешь сегодня, Станивук в моих стихах будет по-прежнему строчить из пулемета и храбро биться, не в пример таким героям, как ты.

Ничего не скажешь, здорово он меня отшил. Давно известно: даже если герой и погибнет, песня о нем останется. Ее не убьешь, не расстреляешь, она будет лететь и лететь по земле.

Мои рассуждения прервал новый залп наших орудий. Я снова вздрогнул, но уже в следующую секунду с радостным криком выскочил из укрытия. Далеко внизу под нами лежал в долине Бихач, сияя тысячами электрических огней. Вдруг все они сразу же погасли, и город погрузился в густую темноту, которая поглотила весь Бихач без остатка.

— Ага, они только теперь выключили ток! — весело сказал командир Коста, стоявший невдалеке от нас на небольшом возвышении. — Им и не снилось, что мы можем на них напасть. Нам удалось застать врага врасплох, а это уже первый шаг к победе.

Некоторое время казалось, что внизу в темноте на подступах к городу нет ни живой души, но вот застрекотали пулеметы, защелкали винтовки, раздался приглушенный разрыв гранаты. Все эти звуки сливались с каким-то неясным, мерно нарастающим гулом, словно издалека приближалась страшная буря, заранее дававшая о себе знать угрожающими раскатами.

— Что это такое? — заволновались мы со Скендером.

— Идет на штурм Вторая краинская, партизаны Грмеча и Козары, — весело объявил командир Коста. — Они к нам ближе остальных, потому мы их лучше всего и слышим. Вот, прислушайтесь, уже можно разобрать, что они кричат:

— Ого-го!.. Козара! Вперед, Грмеч!.. Бей!..

— Вперед, ура!..

— Подбавь огоньку, Стевания!

— Круши, Байра!

— Бери его живым!

Это доносились крики бойцов, очищавших от неприятеля деревеньки, почти слившиеся с городскими окраинами. А батальон, в котором находились наши герои — Станивук, Николетина, Черный Гаврило и повар Лиян, уже пробрался между вражескими укреплениями к окраине города на правом берегу Уны и теперь как раз готовился «сеять панику» среди вражеских солдат, как учено выражался старый полевой сторож. Однако от них пока ничего не было слышно.

В темноте над Бихачем взвивались вверх и расцветали в небе красные ракеты, проносились цепочки трассирующих пуль. Когда какой-нибудь тяжелый пулемет выпускал длинную очередь таких пуль, казалось, что стая фантастических огненных птиц, вспугнутых стрельбой, стремительно уносится в темноту.

— Смотрите, как бьются над городом наши жар-птицы-освободительницы и усташеские огненные змеи, — восторженно заговорил я, а Скендер подхватил, пришел, так сказать, на подмогу с набором седых гуслярских слов:

— Изрыгает пламень кровавый усташеский змей на соколов козарских и медведей грмечских, но все напрасно. Как в старой народной песне:

Я расхохотался, потому что Черный Гаврило, Николетина, заместитель командира Второй краинской Джурин и даже тетка Тодория действительно походили на «медведей грмечских», как сказал Скендер, но вот остальные — про них такого не скажешь. Йово Станивук — отважный грмечский волк — и правда был стремительным и беспощадным, когда врывался во вражеские окопы. Сам командир Второй краинской Ратко Мартинович, стройный и красивый, как девушка с Купреса, напоминал молодого оленя.

А черный вражеский змей с одинаковой ненавистью жег огнем и медведей и цветы. Надо было ему отплатить той же монетой, смертельным огнем и пламенной песней.

Словно читая мои мысли, командир Роца подмигнул и весело сказал:

— Сегодня ночью мы приготовим хороший сюрприз этим сволочам, засевшим в бункерах. Вчера был испытан наш первый огнемет.

— Да что ты говоришь?! — удивился Скендер. — А как выглядит этот наш огнемет?

— Да вроде аппарата для опрыскивания винограда. Стоит направить его на амбразуру вражеского дота, нажать на гашетку — и ты подпалишь шкуру пулеметчику в доте, как крестьянин поросенку пучком горящей соломы.

— Для нашего бывшего сторожа Лияна это было бы самое лучшее оружие! — воскликнул я. — С такой «клизмой» в руках он бы наделал делов!

А правда, где сейчас Лиян? Небось отсиживается где-нибудь в тылу, в какой-нибудь деревеньке, и ждет, когда наши освободят город, чтобы тогда самому пойти уже в атаку и наполнить собственную фляжку в первом же бихачском трактире.

Ах как я был несправедлив к другу моего детства, бывшему полевому сторожу, а теперь самому славному повару из Второй краинской. В то время как я наблюдал бой с холма, он в числе самых отважных бойцов был где-то далеко впереди, в первых рядах сражавшихся, там, где «смертный бился бой», как поется в старой народной песне.