Партизаны в Бихаче

36

Простившись с Николетиной, я сразу направился к Бенаковацу. Я надеялся, что Шоша к тому времени уничтожит окруженный гитлеровский полк и я смогу встретиться и спокойно поговорить со своими друзьями: Черным Гаврилой, Йовой Станивуком и с теми веселыми и языкастыми парнями из ударной молодежной роты, которые вечно гогочут, шумят, дурачатся и разыгрывают друг друга, словно войны и в помине нет.

Стал порошить легкий снежок, тот, который приносит тишину и усыпляет даже черных оголодавших ворон. Когда я шел сквозь эту пушистую круговерть, мне и самому стало казаться, что нет в этих краях ни войны, ни смертей. Снег засыпает и гасит страшный огонь, который зажгли злые люди.

Продолжалось это всего каких-нибудь десять прекрасных минут, как вдруг со стороны Бенаковаца донеслись орудийная канонада и захлебывающийся треск пулеметов. Мне показалось, что даже рои снежинок заволновались в своем танце.

— Это не наши, что-то уж очень много пушек бьет! — встревожился я. — Наверное, к окруженным фашистам подходит помощь из Боснийской Крупы.

Бой разгорался все сильнее, и все слышнее было грохотание пушек. На всякий случай я свернул на боковую проселочную дорогу, пролегавшую у подножия обрывистого, поросшего лесом склона горы, где никакой армии ни за что не пройти.

Через какое-то время я услышал в лесу чье-то тихое покашливание. Я поспешил спрятаться за ствол ближайшего бука, и вскоре на лесной тропинке показался какой-то человек, ведя на поводу коня, на котором раскачивался всадник, весь перебинтованный, вероятно раненный.

— Да это же повар Лиян! — невольно вырвалось у меня радостное восклицание. — Ну конечно же это он, вон и шляпу свою надвинул на самые глаза, спасаясь от метели.

Заметив меня, Лиян сначала было перепугался и с ужасом вытаращил глаза, но, узнав, весело затараторил:

— Ты гляди, а я думаю, кто это меня пугать вздумал в этой чертовой метели. Куда это ты идешь?

— В Бенаковац, наших ищу.

— Какой там Бенаковац! — Лиян замахал руками. — Гитлеровцам из Крупы удалось пробиться к своему окруженному полку, а Шоша был вынужден отступить от шоссе к горе. Не ходи туда, ухлопают, как котенка. Мы вот с раненым насилу ноги унесли.

— А кто это у тебя весь забинтованный?

— Джураица Ораяр. Мина из него прямо решето сделала, никак не меньше десяти осколков получил. Доктор говорит, еще счастье, что все раны неопасные. Он у меня, бедолага, видать, заснул на лошади. Я ведь потихоньку бреду, чтобы не беспокоить его.

Наверное, от нашего разговора раненый проснулся и высунул из-под тонкого одеяла покрасневшее, потное лицо. Он сразу же узнал меня и радостно закричал:

— Ага, видал?! Николетина не пускал меня в бой, и все тут. Ты, говорит, еще мальчишка. А я подкрался вслед за командиром Мачей Будимиром и трах гранатой! Прямо в немецкий окоп. Всех их там перебил.

— Да что ты?!

— Честное слово. Теперь мне было бы не стыдно показаться и на том омладинском съезде, что в Бихаче проходил.

Меня тронули эти слова Джураицы, который до сих пор втайне горевал о том, что не был на первом съезде омладины в Бихаче, и я стал его утешать:

— Ты только поправься, герой, хватит на тебя еще съездов и праздников.

Когда парнишка немного успокоился, я шепотом спросил у Лияна:

— Куда ты с ним? Госпиталь эвакуируется из Грмеча, с этой стороны шоссе, я думаю, нет ни одного раненого, а тем более санитара.

— Есть один, который стоит целого взвода санитаров, — весело заявил Лиян. — Я иду прямо к нему. У него мальчишка будет в надежных руках.

— Кто же это? Уж не наш ли Дундурий, старый мельник?

— Он самый, ты угадал. Еще когда я мальчишкой жил у него на мельнице, он меня лечил от любой хворобы. А уж когда надо рану залечить, тут он просто чудотворец.

— Лучше ты и придумать ничего не мог, — сказал я. — Дорога в Грмеч тебе все равно закрыта. Я пойду с вами, еще раз навещу деда Дундурия, а то в этом наступлении никому неизвестно, кто останется жив, а кто, может, уже завтра погибнет.

Так мы шли и шли, словно плыли по чистому торжественному морю снежинок, которые сыпались с невидимого неба. Только временами со стороны Грмеча до нашего слуха доносились пулеметные очереди и винтовочный треск.

— А Шоша-то храбро бьется! — одобрительно похвалил Лиян, отдавая должное своему славному командиру дивизии.

Когда мы вошли в Ущелье легенд, тишина вокруг нас еще больше сгустилась, даже грохота пушек уже не было слышно.

— Тишина такая, что мне порой кажется, будто я оглох, — сказал Лиян. — Зима… Даже славные Дундуриевы сверчки и те спят.

Из-под тонкого одеяла показалось мальчишеское лицо Джураицы, озаренное счастливой детской улыбкой.

— Идем к сверчкам! — прошептал он, точно во сне. — Там мне станет лучше, и раны не будут болеть, правда?

— Не будут, не будут, не бойся. Сварит тебе Дундурий бальзам из масла, меда и той травы, которой еще гайдуки в свое время раны лечили.

Когда мы наконец добрались до мельницы Дундурия и до сарая, в котором располагалась партизанская оружейная мастерская, нас встретила необычная мертвая тишина. Здесь было пусто — партизаны все эвакуировались или же ушли в леса. Слышался только плеск воды у старой мельницы.

— Эй, хозяин, что гостей не встречаешь? — закричал Лиян. — Выходь, покажись!

В ответ на этот его крик один присыпанный снегом куст вблизи мельницы поднялся, встряхнулся и закричал:

— Чего орешь, не глухой! Я уж было испугался, что весь Подгрмеч вымер, такая тишь кругом. Ты кого это везешь?

— Джураицу Ораяра, дядя Дундурий, славного гранатометчика с Бенаковаца. Привез вот мальчишку к тебе, чтобы ты его подлечил малость.

— О-го-го, мальчишку! У меня опять будет жить маленький мальчишка! А я уж думал, что зиму один буду зимовать: все в Грмеч подались.

Обрадованный, будто помолодевший, старик стал нас поторапливать:

— Скорее, скорее, пошли в Пещеру маленькой кошки, устроим нашего раненого. Пусть там ждет прихода весны и появления сверчков.

В маленьком, неприметном сарайчике, прилепившемся к обрывистой скале у самой мельницы, среди других предметов стоял огромный тяжелый деревянный сундук, полный старых, пришедших в негодность лопаток от мельничного колеса и разных проржавевших железок. Отодвинув его в сторону, старый Дундурий сильно нажал на деревянную стену за ним, и она вдруг отодвинулась в сторону, как огромная потайная дверь. За ней открылся темный и широкий проход в какое-то таинственное помещение.

— Что это еще такое? — удивился я.

— А разве ты не слышал рассказ о старом гайдуке Йоване и его пещере в Ущелье легенд? — спросил меня старик. — Вот это и есть та самая пещера.

— Гляди, гляди, а я все думал, что это просто сказка. Но как же ее до сих пор не нашли?

— Это потому, что тут поблизости есть еще одна большая и многим известная Кошачья пещера, и все думают, что гайдук именно в ней скрывался. А про эту Пещеру маленькой кошки знают только мельники с этой мельницы и передают эту тайну из поколения в поколение. Что ж поделаешь, времена тяжелые, всегда кому-нибудь нужно хорошее укрытие.

Войдя внутрь, мы втащили за собой старый тяжелый сундук, закрыли дверь и только после этого пошли осматривать таинственную пещеру.

Впереди шел мельник Дундурий, освещая нам дорогу маленькой керосиновой лампой. Метров через десять — пятнадцать пещера расширилась, образуя просторный каменный зал, своды которого, слабо поблескивая, уходили куда-то вверх.

— Кто бы мог подумать, что здесь находится такое чудо? — пробормотал я восхищенно, охваченный благоговейным ужасом.

Еще несколько осторожных шагов — и я замер от новой неожиданности. Передо мной стоял деревянный домик, как из сказки. Дверь и низкая деревянная крыша покрыты красивой резьбой, только окон не видно.

— Какой красивый домик! Жаль только, что окон нет, — сказал я.

— Зачем в пещере окна, когда тут и света-то нет, — ответил старый Дундурий.

— А ведь верно, я и не догадался!

— А что ты скажешь про эти узоры? Подойди-ка ближе, рассмотри их получше.

Вся дверь была испещрена великолепной резьбой, можно было подумать, что над ней трудился какой-то первоклассный старый мастер.

— И это все сделал тот гайдук Йован? Действительно, прекрасно! — восхитился я.

— Какой там гайдук! — махнул рукой Дундурий. — Он и ножа-то в руках не умел держать. Все это я сделал. Я в молодости любил самую красивую девушку в мире, родную тетку здоровенной тетки Тодории. Сижу я эдак где-нибудь за мельницей, думаю о своей прекрасной Розе, так ее звали, и ножом вырезаю из дерева ветки, листья и цветы. Так я и разукрасил весь этот домик, в котором теперь буду лечить раны нашего маленького Джураицы.

— Мне кажется, ты и сегодня не забыл свою красавицу Розу? — спросил я.

— Я бы, может, и забыл, но каждую весну по всей моей поляне перед мельницей распускаются кусты роз, и я каждый раз вспоминаю свою милую: мне кажется, что это моя Роза ко мне в гости пришла.

— Видали старого черта! — выпучив глаза, закричал Лиян.

Мы ввели Джураицу в пещеру и уложили на низкую широкую постель в деревянном домике, с потолка которого свисала очень старая керосиновая лампа, освещая всю комнату мягким золотистым светом.

— Здесь даже зимой за этой глиняной печкой поет сверчок, — похвастался старый Дундурий, — видишь, я тебя не обманул, ты и впрямь к сверчкам попал.

— А что сказал Николетина Бурсач, когда меня ранило? — неожиданно спросил Джураица со своей кровати. — Наверное, очень ругался, да?

— Еще как ругался! — ответил Лиян. — Свел, говорит, Джураица дружбу с этим дурнем Мачей Будимиром, который уже давно с умом простился, и они вдвоем меня обдурили, полезли в траншею, которую фашисты пуще всего обороняли, у нее пол нашей роты полегло.

— А где теперь Николетина? — спросил паренек.

— Ушел прикрывать отход наших раненых.

— Эх, тогда я, может быть, никогда больше его и не увижу! — грустно вздохнул Джураица.