Пастыри чудовищ. Книга 3

Глава 13

ГРИЗ АРДЕЛЛ

Гриз Арделл ждёт.

Настоящая зима приходит с Днями Дикта Жестокосердного, и в питомник несут обмороженных животных, хищники начали подходить к селениям, а деревенские и городские охотники ставят жестокие капканы. И много дел — потому что теперь нет Хааты, и дежурить в закрытой части приходится своими силами, Гриз всё чаще уходит в патрули с Морвилом, Мел натаскивает на помощь пару керберов, и нужно ещё перетирать травы для мазей от обморожения, подпаивать молодняк керберов и шнырков молоком с рыбьим жиром, разгонять пьянки Лортена…

Тысяча, тысяча дел. Она ждёт во время каждого из них.

Прощальные инструкции Эвальда Шеннетского ушли под кожу изогнутым кошачьим когтем.

«Однажды к вам придут», — и лукавая улыбочка, как бы говорящая: «Не скажу всё, чтобы не испортить сюрприз». От этой фразы не укрыться за стенами внутренней крепости. Фраза-оккупант влезла внутрь, гуляет по улицам, пугает жильцов.

Новости бродят вокруг питомника, словно грифоны-шатуны в поисках пищи. Гильдия Чистых Рук уничтожена, и Тербенно не является: у него, кажется, успех и долгожданное повышение. Третий Мечник Кайетты Хорот Эвклинг спас Айлор от заговора и сам пал как герой, и губы сотен влюблённых девушек не подняли Эвклинга Разящего от зачарованного сна, не помог даже поцелуй королевы Арианты. Вейгордский Душитель нанёс ещё удар, и пропадают охотники, а безумие даарду ширится, и где-то вновь видели варга с фениксом…

От новостей горит правая ладонь — давно свободная от бинтов. От мыслей спасают бесконечные дела. Мягкая шерсть Морвила под руками. Улыбки и сладости Аманды. Дальний отзвук тепла на губах.

От ожидания не спасает ничто. «Однажды ко мне придут», — думает Гриз. Придут… ко мне? Почему не за мной? Что вы этим хотели сказать, Эвальд Шеннетский?

Приходят на десятый день после возвращения из Айлора. Вестница-Йолла нетерпеливо выплясывает в сумерках по ту сторону клетки.

— Гриз, ты это… ты занята? Лортен сказал — срочно чтобы. Там… к тебе вроде как пришли.

Гриз гладит кербериху Кляксу — умница, всё хорошо, я ненадолго. Проверяет, как там письмо Шеннета во внутреннем кармане куртки.

— Сейчас иду.

У Лортена внезапно темно в его «приёмном холле». Бутылки и карты сиротливо раскиданы по полу. Лежит выпотрошенная подушка. В другой торчит кинжал. А от томика поэзии, кажется, трубку прикуривали.

— Есть кто? — негромко говорит Гриз.

Лортен вылетает из боковой комнаты — даже в темноте видно, что какой-то пришибленный. Спотыкается о груду тарелок и взмахивает руками.

— А. Да. Это ты.

Хватается за статую обнажённой прелестницы и недоуменно рассматривает руки — руки, несомненно, в варенье.

— Там… в общем, не ожидал, кхм. Что ты стоишь, а? Заставляешь ждать. Иди, давай…

Гриз перешагивает женские чулки, старается не споткнуться о деревянную ногу (или что это?!) и наконец-то достигает Лортена. Ждёт ещё пояснений, но директор питомника задумчиво лижет перепачканную ладонь:

— Хм. Малиновое. Где твои манеры? Явилась… в таком виде.

Слышать о манерах от Лортена настолько странно, что Гриз больше не спрашивает ничего. Шагает через порог указанной комнаты со странным чувством: сейчас всё повторится. Пламя камина озарит руку в перчатке на подлокотнике кресла. Потом из тьмы выступит трость с головой серебристой лисы…

Клинок — вот, на что она натыкается взглядом в первую очередь.

Длинный меч в чёрных с серебром ножнах прислонён к софе, словно зонтик или палка для прогулок. Рядом небрежно раскинулся зимний чёрный плащ с капюшоном. Возле человека, который сидит на софе в странной позе — словно наклонившись вправо, положив руку на подушку.

— Добрый вечер, госпожа Арделл.

В душной комнате, явно предназначенной «для утех», Дерк Милтаррский кажется чёрной кляксой на ярком фоне.

Худое, горбоносое лицо. Прямые чёрные волосы обрамляют впалые щёки, наползают на глаза. Первому Мечнику Кайетты едва ли есть тридцать — но он кажется старше. Может, из-за густых, сведённых бровей. Или из-за измождённого вида.

— Благодарю, Лортен. Прошу, оставьте нас одних.

За спиной Гриз торопливо захлопывается дверь. Судя по звуку — Лортен после этого куда-то не слишком твердо крадется. Быстро, на цыпочках, и подальше, подальше.

Повинуясь приглашающему жесту, она занимает кресло у камина. И ещё минуту они молчат и изучают друг друга. Варг Гриз Арделл — и легенда во плоти, кузен и приближённый советник короля, Первый Мечник Кайетты.

Из стали его глаз можно ковать острейшие клинки, а смотрит он, будто вглядывается в неизвестную книгу. Но тонкие губы сжаты то ли с обречённостью, то ли со скорбью. От этого у Дерка Милтаррского вид не воина, а древнего подвижника или затворника — кем его и считают в Кайетте.

Кто лишён гордыни скверны,

Чей клинок был назван Верным?

Строки… из песни, а может, из загадки. Это было совсем недавно, на Хороводный День: пылал камин, и невзгоды и боль ушли, отпущенные по реке с кораблями, а маленькая Йолла облизывала сливки с куска пирога и просила: «Янист, а теперь про Первого Мечника!» Раскрасневшийся Янист Олкест послушно нырял в память и рассказывал, переплетая быль и легенды: кузен нынешнего короля был единственным ребёнком в семье, и враг его отца подстроил несчастье во время катания на единорогах. Шестилетний мальчик был сброшен на всём скаку, и врачи твердили, что без мощного целителя шансов нет. Тогда ребёнка отнесли в храм, посвятив Великой Целительнице Тарре — и он исцелился, остался только с горбом. А через год Дерк Горбун получил Печать Мечника — и все дивились тому, какие успехи хрупкий мальчик делает в овладении Даром.

В рассказе были турниры и поединки в защиту обиженных, и истории о суровом милосердии и заступничестве, и восхищение тем, как двадцатитрёхлетний полководец сумел обуздать Приграничную Смуту после смерти короля. Как стал опорой Илаю Вейгордскому, своему кузену и другу.

Рассказ всё тек — а она проваливалась в тепло, в запахи сливок и мёда, и Морвил тыкался в ладонь, и можно было вечно смотреть — на оживлённое лицо, россыпи веснушках на щеках, отросшие, растрепавшиеся рыжие кудри…

Нельзя об этом сейчас. Нельзя об этом вообще.

— Приношу извинения за внезапный визит. Но вы ведь ждали чего-то подобного?

— Да. Я ждала, что ко мне придут.

Голос у Первого Мечника спокойный и усталый. Лишённый властности и мечной стали — но лишённый и фальши.

— Вопросы, которые я буду задавать, могут показаться вам слишком прямыми или неприятными. Но мне говорили, что вы не сторонница обходных путей.

— Верно. Предпочту услышать всё как есть.

«Потому что вы знаете, что это за вопросы, не так ли?» — спрашивает взгляд первого Мечника. Гриз чуть склоняет подбородок: знаю, готова ответить.

— Ваш визит в Айлор девятницу назад. Без ваших пояснений он может быть расценен как нарушение Хартии Непримиримости.

— Хартия Непримиримости подразумевает лишь запрет на торговлю, браки и дипломатические отношения. Мы были приглашены как вольнонаёмные, директор питомника не был поставлен в известность и в нашей поездке не участвовал.

— Не сомневаюсь, — Дерк Милтаррский бросает взгляд на дверь, за которой где-то далеко прячется Лортен. — Но вы и ваши люди считаетесь состоящими на службе в королевском питомнике. Который, в свою очередь, считается прямой вотчиной короля Илая.

— Однако нашей заказчицей выступила Касильда Виверрент.

Насупленные брови слегка приподнимаются.

— Жена Эвальда Шеннетского…

— И, как всем известно, его злейший враг. Таким образом, выполнив распоряжение госпожи Виверрент, мы не оказали услуги Эвальду Шеннетскому или действующему правительству Айлора. Скорее уж, напротив.

Первый Мечник слегка склоняет голову.

— Можете ли вы сообщить, какого рода услуги вам пришлось оказать госпоже Виверрент?

— Только в самых общих словах и если вы будете настаивать. Это тайна клиента, и… боюсь, я сама не всё понимаю в этой истории.

Дерк Горбун снова кивает. Может, ему уже сообщил кто-то о веретенщиках на территории Айлора и о лаборатории в Шеннетене.

А может, эта беседа — лишь разминка, как в схватке на мечах. Перед главным вопросом.

— Вы говорили с Эвальдом Шеннетским.

— Верно.

— Что он вам сказал?

— Кроме всего прочего — он говорил, что однажды ко мне придут. И просил передать вам это.

Письмо Эвальда нагрелось в кармане. Посверкивает бирюзовой печаткой. Письмо ложится в жёсткую, мозолистую ладонь Мечника. Дерк Горбун касается печатки правой ладонью со Знаком Дара, вскрывает конверт и пробегает послание от старинного врага Вейгорда. Потом начинает читать медленно и вдумчиво. Иногда останавливаясь и перечитывая заново.

Гриз отворачивается к камину. Орудует кочергой в молчании. Стараясь не думать о том, что они преступники.

Нарушители Хартии между странами.

— Бросьте в камин, прошу.

Она молча берёт у советника короля письмо. Отправляет в огонь. И они вместе вслушиваются в сытое, довольное потрескивание.

— Нужно мне было прийти раньше, — говорит Первый Мечник так, будто беседует со своим доверенным лицом. — Я ведь собирался наведаться в питомник и до того. Илай… король спрашивает — как там его задумка. А отчёты Лортена, конечно, пространны… Но едва ли он в одиночку одолел орду пьяных танцующих яприлей.

— Яприль был один, и мы его не так давно выпустили на свободу. Но вряд ли вы хотели навестить питомник из-за отчётов Лортена.

— Верно. Хотел поговорить с вами. Но после Энкера решил выждать и понаблюдать, потом — знаете, как бывает — отвлёкся на иные дела…

Знаю, — кивает Гриз и старается не думать о Янисте Олкесте. С которым всё не получается поговорить: то он в отъезде, то она занята, а может — они избегают друг друга.

— Бешенство зверей в питомниках. Недавнее появление Ребёнка Энкера на улицах города. Сумасшествие терраантов. Исчезновение охотников. Вы полагаете — всё это связано между собой?

Под испытывающим взглядом Дерка Милтаррского Гриз старается не опустить глаз.

— Мне кажется, что что-то из этого может быть связано. Однако пока что связи я не вижу. Не вижу причины.

— Эвальд Шеннетский, — Дерк Мечник кивает в камин, где истлевает пепел от письма, — считает, что это лишь первые знаки. Признаки того, что мы на пороге войны. Не новой войны между Айлором и Вейгордом, но чего-то наподобие Войны за Воздух. Или, может быть, ещё хуже — поскольку он полагает, что в это дело втянуты силы и стороны, которые нам неведомы.

— Именно так он и полагает.

— И вы не считаете, что он вам лгал.

— Нет. Я думаю, он не лгал в этом.

На миг ей кажется — сейчас сурово сжатые губы дрогнут, раздвинутся в улыбке. И Дерк Мечник поднимет её на смех. Сумасшедшую, которая верит, что Шеннет хоть в чём-то может не лгать.

Горбун молчит, глядя в камин. В глазах плещется теперь пламя.

Двое сумасшедших, понимает Гриз. Двое в одной комнате, которые верят, что Эвальд Шеннетский, Хромой Министр — когда-то да может быть искренен.

— Почему он обратился к вам? — спрашивает Дерк Мечник тихо. — Почему хочет избрать союзником именно вас? Он считает, вы что-то знаете?

Считает, что у меня есть некое оружие, которое я рано или поздно сумею использовать… Нет. Об этом нельзя. Немой договор не-упоминания — и не её тайна.

— Думаю, он считает, что я что-нибудь смогу узнать. Прочитать эти знаки или доискаться до причины. Я варг и ковчежник, жила в общинах терраантов… — Гриз поворачивает правую ладонь, открывая шрамы. — И если в Кайетте орудуют варги крови — я смогу… может быть… понять, чего они хотят. Потому что знаю, как использовать Дар на крови.

— Да, я слышал об этом. Тяжкое бремя среди ваших собратьев.

Баллада, облекшаяся в плоть. Тонкий горбоносый профиль и меч с названием Верный.

Благородство и сочувствие — в каждой строчке.

— Но ещё вы не умеете стоять в стороне. Дело Моргойлов, дело Линешентов… и это ведь вы были в Энкере на Луну Мастера. Законник Тербенно в своих отчётах очень красноречив. Скажите, а то, что вы не были арестованы или хотя бы допрошены…

— Шеннет. И поверьте, я его об этом не просила.

— Верю. Говорят, для Эвальда Шеннетского такое обычно. Оказывать услуги как бы авансом, ставя тебя в положение должника.

Мрачный взгляд сгорает в камине вслед за письмом. Что-то было в тех строках. Оказанная услуга… тайна? Предупреждение?

Что-то, отчего Первый Мечник, ходячая быль, облёкся в тень и теперь вот похож на печального кондора с перебитым крылом.

— Мне не по душе Шеннет. Он предал двух королей, а из своей королевы сотворил марионетку и правит от её имени. Он достигает своего любыми способами и слишком уж часто бьёт в спину.

«А ещё он безжалостен, — добавляет Гриз мысленно. — Знаете вы историю о глупом мальчике Йеллте Нокторне, который посмел поцеловать Касильду Виверрент?»

— Среди врагов Вейгорда в списке он — первый, и, как говорят при дворе, сделает всё, чтобы завладеть нашими гаванями. Он крайне опасен и как враг, и как союзник.

«Да, — вторит ему Гриз про себя. — ”Любыми путями“. Что случилось с Третьим Мечником Кайетты? Шеннет опасен. И он не остановится».

— Не говоря уж о его склонности к интригам, лжи и предательству. Слово Эвальда Шеннетского…

«…что может стоить слово того, кто даже любовь свою прячет под маской вражды с женой? Но…»

— Но отказать Шеннету в дальновидности или в проницательности — значит, быть полнейшим глупцом. Как и усомниться в его возможностях. Дело Гильдии их показало как нельзя лучше.

Разгром Гильдии Чистых Рук… Аманда смакует подробности, вольерные пересказывают друг другу новость в лицах. Лайл Гроски прячет глаза, а нынче вот в Вейгорд-тэн отпросился.

— И при всех своих возможностях, при всём могуществе, шпионской сети и агентах Шеннет полагает, что ему не обойтись без вас. Настолько, что готов торговаться и платить. — Ещё кивок в камин. — Что он обещал вам в обмен на поиск отгадок? Покровительство и все свои возможности — что-нибудь вроде этого? Он выразился туманно, но понять можно.

Он предложил мне больше, — молчит Гриз и топит, топит свой взгляд в своенравном пламени. Предложил мне… мимоходом и вскользь, когда отвечал на мой вопрос.

«Вы же, Гриз… вы попытаетесь спасти всех. Виновных и невиновных, вейгордцев, айлорцев, ирмелейцев, варгов, даарду, жителей Гегемонии, бестий и вир знает — кого ещё…»

В молчании Первого Мечника Кайетты растворено понимание.

— Вы не дали ему ответа.

Она качает головой и не поясняет — почему. Потому что — всех не спасти. И она знает, что за знак на ладони у Шеннета — и не верит, что Эвальд не преследует свои, тайные цели в этой игре. И она ковчежник на службе в королевском питомнике, и поставить под удар всю свою группу, сговорившись с Шеннетом…

— Истинный Мечник всегда верен присяге, — шепчет живая былина. — У варгов тоже есть что-то подобное? Не Кодекс Мечника, но… свод правил из тех, что тщишься соблюдать до первой катастрофы.

Он понимает её даже слишком хорошо. Хотя у него нет шрамов поперёк ладони — только знак Клинка на ней.

Да. Когда трещит и рушится прежний мир — не до обетов. Когда выбор — взрезать свою ладонь или допустить гибель людей — пальцы невольно дёргаются к поясу, где висит нож. Когда приближается катастрофа…

— В детстве я много читал о Сезонных Морах, как их называют. Пламенный Мор, Таранное Шествие, Война за воздух… Но пугало меня неизменно другое, — он распахнут настежь, словно дверь в дом, где не боятся воров. — Знаете вы, как родилась Великая Хартия Братских Войн?

— Хартия Непримиримости?

— Она.

Кузен короля кажется сгустком тени, прокравшимся в уютную комнатку по недоразумению. Черный, застёгнутый на все пуговицы сюртук — и чёрные волосы вокруг худого лица, на которое тоже пала тень.

— Два государства были обескровлены за тридцать два года войн и стычек. Сонный Мор и резня при Млтаре… Седьмая Кормчая вмешивалась восемь раз, взывая к миру. На девятый она потребовала подписания мирного договора. Пригрозив исключительной карой — отлучением всего народа бывшей Таррахоры от милости Камня. От магии. Но раны были слишком глубоки. Каждый потерял в тех войнах войну или друга. И Эдрих Разделитель, король Вейгорда, предложил подписать не договор мира, но договор вечной ненависти — обет быть всегда разделёнными во всём. В храме Мечника на границе…

Голос Дерка Мечника плавает по комнате — и древняя быль обрастает словами, как плотью.

— Белая ткань как траур по умершим. Алые чернила — как кровь, которую нельзя забыть. Они освящали это магией, кровью и водой. Клятва ненавидеть и презирать в веках. Пашни Айлора и порты Вейгорда — вечно порознь. Кордоны на границе — столетиями. Смерть для того из высшей знати Айлора, кто окажется на наших землях — и смерть для тех из знати Вейгорда, который посмеет ступить на земли Айлора.

Он подносит пальцы к огню — даёт обагрить их алыми отсветами, как кровью. И Гриз кажется, что она видит на запястьях белые цепи с алым заклятьем вечной ненависти.

— И вечное проклятие тем, кто посмеет сделать хотя бы шаг навстречу. Все храмы, воздвигнутые — в столице ли, в иных городах — ничто. Это наша настоящая религия. Ненависть — и проклятие тем, кто от неё отступит. И уже давно я спросил себя — не это ли первый знак для любой катастрофы?

Гриз прикрывает глаза — окунается в молчание, как в чистую, холодную воду. Так можно не смотреть на полководца Айлора и приближённого советника короля. Чей долг и основной закон — ненавидеть.

«Все Пастыри Людей — Хищные, — когда-то давно сказал ей отец. — Все они — пастыри-на-крови. Их не учат спасать свои стада или любить их. Только вести на убой».

Отец мало знал про исключения из правил.

Древний пророк на её глазах перекидывается в воина, собранного перед схваткой.

— Я надеюсь, мы поняли друг друга, госпожа Арделл. Итак, ваш визит в Айлор состоялся с моего ведома и по моему распоряжению. И впредь вы можете рассчитывать на любую мою помощь в своих поисках.

Он встаёт и буднично призывает к себе клинок — атархэ послушно впрыгивает в ладонь Первого Мечника, и тот прикрепляет ножны к поясу.

Полководец Вейгорда, приближённый советник престола и Первый Мечник.

Отступник от религии и основного закона своей страны.

— Если же вы решите дать Эвальду Шеннетскому своё согласие — и в этом случае будет считаться, что вы под моим покровительством. К примеру, что пытаетесь выведать у Шеннета его козни по поводу Вейгорда… придумаю что-нибудь. К сожалению, ни в моём кузене, ни среди двора мы не встретим понимания, если попытаемся действовать прямо. Однако — на своём Верном я клянусь, что сделаю всё, от меня зависящее. Ваш сквозник!

Их ладони с кристаллами соприкасаются — и кристаллы слегка теплеют: прямая и быстрая связь по первому зову. После этого Дерк Горбун размыкает рукопожатие. Кутается в плащ, жестом отказываясь от провожания: дойду сам, тут быстро…

— Вы не спросили у меня кое-чего, — вспоминает Гриз, когда он уже на пороге. — Не потребовали ответной клятвы. Например — сообщить вам, если я замечу, что Шеннет собирается воспользоваться ситуацией или навредить Вейгорду.

Первый Мечник поворачивается от дверей — горбоносый профиль на фоне чёрной ткани капюшона.

— В этом нет нужды. Что Шеннет собирается воспользоваться ситуацией — я и не сомневался. Если же он задумает что-то во вред Вейгорду — я не сомневаюсь в вас. Он написал, что вы желаете спасти всех. Теперь, когда я видел вас и говорил с вами — у меня нет причин этому не верить.

ЛАЙЛ ГРОСКИ

— Да ладно, не жмись. Дельце-то было горяченькое, а?

Крысолов всем своим видом показал, что не уделит мне ни крупицы драгоценной информации. При этом стал немного похожим на отчаянно пафосного хомячка.

Я хихикнул в стакан.

— Какие секреты между старыми друзьями? Только не говори, что ты не участвовал.

Видок у Тербенно стал не только надутый, но и осуждающий. Достойный законник полагал, что я собираюсь вусмерть нажраться прямо на его законнических глазах.

Тут Тербенно в кои-то веки был прав.

— Ты что, никогда не слышал о вознаграждении? Я-то, в конце концов, подкинул тебе кой-чего вкусненького. Вся эта заварушка в бывшей вотчине Шеннета…

Само-то собой, я не стал вываливать Крысолову насчёт нашей поездки в Айлор и знакомства с Хромым Министром. По моим рассказам выходило, что мы с Нэйшем и одним клиентом всего-то стаскались в Шеннетен. Где и пропадали несколько дней, ища клятую лабораторию с веретенщиками. А тут, пока нас не было, такие события, такие дела.

— Нет, ну правда, я же всё-таки имел дела с Гильдией… Давно, правда. Ха. Но имел. Как и с Корпусом. Так что не могу не любопытствовать, как это Корпус прикончил Гильдию. Это как если бы две твоих бывших подрались насмерть, а тебе не досталось билетов — в общем, парень, тебе не понять моей глубокой скорби.

Щёки Крысолова распирались от напыха гордости. У него на физиономии было прописано — и повышение, и эпохальная операция, и «вот оно, возрождение мощи Корпуса»…

Что было у меня на лице — так это уверенность в том, что в «Морёном дубе» лучший виски в Вейгорд-тэне.

— Только не пытайся меня заверить, что тебя не подключили — понимаю, конечно, начальство тебе малость не доверяет после той истории с Энкером и его мэром…

— Чтоб ты знал — я координировал операцию в Вейгорд-тэне! — шикнул на меня Тербенно, перекрашиваясь в бордовый. — И, чтоб ты знал, провёл её блестяще!

— Папочка гордится, небось, — сказал я, поглаживая бутылку.

Законник зыркнул по сторонам, не увидел у дубовых панелей ушей и процедил:

— Полагаю, я могу поделиться… открытой частью информации. Если ты, конечно, ещё в состоянии что-то воспринимать. Приказ пришёл внезапно и по секретным линиям. Обнаружена явка Гильдии в Вейгорд-тэне, взять со всей возможной осторожностью и всеми фигурантами.

Я постарался не похрюкивать в стакан при попытках совместить «осторожность» и «Тербенно».

— Подобные приказы получили по всей Кайетте… притом, лишь законники, зарекомендовавшие себя как… хм, — Крысолов значительной миной обозначил безупречность своего служения Корпусу. — Словом, те, на кого можно положиться. Нам было приказано прибыть с группами в точку условного сбора. В точке сбора нас ждали отряды боевых магов Корпуса. Инструктаж проводил я, уже на месте.

Тербенно сам выглядит малость изумлённым масштабом операции. Додумался, видать, что такое готовят годами. И поражён гением старины Холла Аржетта.

— «Честная вдовушка», ну надо же. Я туда даже раз или два заходил… пивко там отменное. И подумать не мог…

— Выглядит невинно, не так ли? — Крысолов подпустил благодушной проницательности. — Впрочем, первый этаж — и впрямь таверна. Вот со вторым всё куда интереснее. Мы знали только, что внутри есть как минимум один завербованный гильдеец, который в нужный момент облегчит нам штурм. Но точных сведений не было. Значит, во-первых, нужно было незаметно оцепить дом. Во-вторых — у Гильдии наверняка были наблюдательные посты в соседних домах. Их нужно было незаметно вычислить и снять. Этим занялся Следопыт группы. В-третьих, нельзя было дать возможность кому-то из гильдейских поднять тревогу по Водной Чаше. Здесь нужны были мощные «глушилки»…

— Боженьки, как всё изменилось со снабжением в Корпусе…

Крысолов покашлял, словно решая — делиться или нет.

— Полагаю, была задействована какая-то из тайных служб… или какой-то из охранных орденов. Возможно, приказ Кормчей…

Так Шеннета-Хромца пока не называли — посмеётся, если вдруг свидимся.

Виски внутри глушит скользкое, мерзкое в глотке запахами дуба и костра. Одного не понимаю — какого чёрта я спросил Крысолова об этом. «Честная вдовушка» в шести кварталах отсюда, и с утра я там побывал: насмотрелся на выбитые окна и вынесенные двери. Перевёрнутые столы, чья-то сиротливо лежащая бляха в углу — не утащили ещё местные на сувениры. Остальное подчистую выгребли, как только Корпус провёл последние обыски и снял оцепление.

Пальма, правда, так и осталась чахнуть в коридоре второго этажа.

Память хрустит осколками битого стекла, когда я крадусь вслед за Тербенно. По дорожке из его воспоминаний: с оцеплением управились к сроку, Мастера работали скрытно, под местных портовых. Ко времени, указанному в приказе, раздался сигнал — шум драки, боевые маги начали одновременный штурм…

— Разумеется, я мог бы поучаствовать, однако вынужден был наблюдать картину со стороны, — Крысолов недовольно морщится. — Если бы что-то пошло не так …

Понятно, кто-то придерживал нашего пёсика за ошейник. Наверняка кто-то из тихих и незаметных, как некий господин Даллейн, стоящий на службе у одного моего знакомого с тросточкой

— Таверна была полна, и если портовые рабочие и моряки сразу подчинились командам, то некоторые гильдейские попытались оказать сопротивление. Это обойдётся им в пять дополнительных лет на Рифах. Дальше началась работа — дознание, обыск и первоначальные допросы. Жаль, не удалось взять живым основного посредника… Когда я прибыл, он был мёртв. Какой-то яд, мгновенный и не реагирующий на основные противоядия.

Я помянул Стольфси ещё одним стаканчиком виски. Как помянул до этого Гильдию. И Флористана. И многих знакомых.

— Однако нам удалось взять бумаги — кое-что они сумели сжечь, но это мелочь. А вот захватили мы настоящее сокровище. Все действующие контракты, с подписями и печатями. Неопровержимые улики.

Я прикрыл глаза: сияющая физиономия Крысолова их слегка утомляла. Да-да, всё и скопом, не открутиться, верные Рифы для всех, кого успели захватить. Возможно, и для тех, кто на вызовах. В контрактах не прописываются настоящие имена, но расшифровки имён есть в основном хранилище Гильдии, которое тоже захвачено. Да и в контрактах же указаны цели. Так что очередного «чисторучку» легко взять тёпленьким.

Многие успеют услышать и сбежать. Но засвечены их имена, приметы…

Даже если Гильдия поднимется из пепла — ей не восстановить репутацию. Это разгром до руин, со сносом фундамента.

А кто бы ни стал на место Гильдии — теперь Хромцу достаточно постучать к ним в дверь и предаться сладким воспоминаниям. И он получит что угодно: информацию о любом заказе, любую договорённость, любой контракт…

— В Кайетте наконец-то стало чище, — Тербенно адресовал своей чашке с чаем победоносную ухмылку. — Как понимаешь, это всё не на один год. Шифровальщики трудятся над уже закрытыми контрактами — может быть, мы узнаем имена заказчиков. И в любом случае, как я считаю, Корпус наконец показал…

— А трактирщица?

— Что?

— Ну, там была какая-то… — пощёлкал пальцами, будто в попытках припомнить имя. — Малка… Вилка… Милая такая, пирожки ещё… Я ж говорю, заходил пару раз. Она что, тоже из гильдейских? Вир побери.

— Милка Хротиа, — без запинки припомнил Крысолов. — Её допрашивали, но это не тянет даже на пособничество. Бедная вдова, таверна — единственное, что осталось от мужа. Её просто запугали, и она вынуждена была терпеть эту братию в своём заведении. По-моему, она вздохнула с облегчением, когда всё кончилось.

— Что-то сомневаюсь — учитывая, что осталось от её таверны.

— Таверну она продаёт, — мимоходом поведал Тербенно. — У неё есть накопления, к тому же, она получила небольшое наследство от тётки. Хочет обосноваться заново, в Тильвии… что? Я спрашивал. Предлагал обеспечить её безопасность — на тот случай, если оставшиеся мерзавцы заподозрят её в чём-то. И в конце концов, она идёт как свидетель — так что, если придётся что-то прояснить, я должен был держать связь… кхм.

У Крысолова был такой рассерженный вид, будто я подозревал его в непристойном. К примеру, в том, что он человек.

— К слову, она о тебе спрашивала.

Виски в стаканчике дрогнул, потек по пальцам. Я неторопливо пальцы облизал.

— Так-таки уж и она обо мне?

— Возможно, в процессе допроса нашлась подходящая тема, — Тербенно решительно дёрнул пуговицу на жилетке и перешёл на тон воинственный: — Да, я спрашивал, не знает ли она тебя. Недальновидно было с твоей стороны полагать, что я не воспользуюсь такой возможностью.

Нет, это-то я как раз мог предвидеть. У меня скорее другой вопрос — почему я не в наручниках.

— Она сказала, что ты заходил пару раз. Делал хорошие заказы — выпивка, закуска. Вовремя платил и помогал охлаждать бочонок. Потом спросила, не стряслось ли чего с тобой, потому что ты… кх… «славный парень».

Смешок упрямо прорывался через виски, но я всё заливал его — меленькими глоточками. Милку-умничку, конечно, допрашивали без «Истины на ладони», в свидетелей такое не заливают направо-налево. Стало быть, и на главный вопрос ухитрилась соврать — спасибо ей за это большое.

— О, а ты не спросил её, случаем, у меня был шанс в плане… ну, знаешь, — игриво повёл бровями. — Или ты озаботился другими вопросами? К примеру, моими связями с Гильдией. Любопытно бы знать, что она тебе насчёт этого ответила.

Перед глазами малость расплывалось — наверное, нужно было заказать закуску. Но если откинуться назад и прижаться спиной к деревянной спинке скамьи — можно как следует рассмотреть досаду на холёной физиономии.

— Сказала, что ты не имеешь отношения к Гильдии. Но это значит лишь, что ты не связан с вейгордской явкой.

Справедливо. Только вот доказательств, что я связан с какой-то другой явкой, тоже вроде бы нет. Крысолов это понимал, потому что выжал неохотно:

— Если уж начистоту… я был уверен, что ты направлен в питомник как агент Гильдии. Однако согласно бумагам, да и тем, кого мы захватили…

Он поджал губы, и я понял, что меня нет там. Ни в бумагах, ни в показаниях гильдейцев. Боженьки — как Шеннет это-то провернул?! Куда делись Щур, Эштон Весельчак, Малыш Хью и прочие, с кем я водил знакомство и кто мог меня опознать? Получается — их всех вызвали? Или они все…

Я решил не заканчивать мысль.

— Ты, к твоему сведению, должен мне извинения. За такие нелепые подозре…

— Не дождёшься!

Крысолов бахнул ладонью по столу так, что чашка с чаем подпрыгнула и перевернулась. Я спас свой стаканчик от сотрясения и пронаблюдал, как законник, ругаясь вполголоса, отряхивает брюки.

— Может быть, не эта явка или вообще не Гильдия — но я тебя знаю. Такие, как ты, не меняются, так что рано или поздно ты снова возьмёшься за тёмные делишки. Если уже не увяз с них в головой. И, к твоему сведению, то, что мне дали повышение…

— Помянем… то есть, помои… то есть, обмоем?

Язык у меня начал порядком заплетаться, а разум — уплывать в тёплые дубовые дубравы.

— …не снимает с меня расследования по Душителю. А значит, не освобождает тебя от необходимости присматривать за твоим напарником.

— Эхехе, — сказал я, напоминая себе при этом Сквора (только он одурел от весны, а я от более приятной субстанции). — Эхе-хе.

Крысолов смотрел так, будто в жизни не слышал более подозрительных «эхе-хе».

— А я вот как раз думал — может, я подзадержался в питомнике. Я тут… поднакопил малость деньжат, — С учётом гонорара от Касильды Виверрент — сумма выходит нехилой. — Так что я вот думаю — может, податься отсюда. Заняться кой-чем другим…

Попросить у Тербенно адрес, извиниться перед Милкой, рассказать, что скучал, вместе поохать — хорошо, под облаву не попал… И забыть прошлое, охлаждать бочонки, таскать булочки из печки привычным с детства жестом…

Плевать на нытьё грызуна там, внутри.

— Ты серьёзно? — Крысолов щурился испытывающе. — Собираешься уходить из питомника?

— Мне в живот недавно всадили кинжал, к твоему сведению. Очень неприятный опыт.

Или прогнать озноб, бросить в Водную Чашу бирюзовый сквозник, сказать: «Согласен» — шагнуть в Айлор, разыскать дочку… Погрузиться в привычное: приказ — обдумывание — решение, только денег будет куда побольше… И будет защита того, кто перешагнул через Гильдию.

Только оттолкнуть скулящую крысу где-то под сердцем.

— Ещё я не очень-то люблю зверушек. И Нэйша… совсем не люблю. Вир побери, Арделл, конечно, душка, а эта нойя… так, тут ты опять вряд ли поймёшь… Но ты вот мне можешь сказать — что я забыл в таком месте?

Особенно сейчас, когда заказ Гильдии больше не держит. Самое время податься подальше от вольеров, гарпий, смертоубийственных выездов и неприятных тайн.

— То есть, ты пьёшь поэтому, — проявил Тербенно невероятный сыщицкий дар. — Потому что собрался сменить место работы?

— Нет, — глоток получился скорбным. — Потому что я порочное существо, которому только дай повод. К примеру, вот твоё повышение…

Разгром Гильдии, освобождение от заказа, Флористан, Милка, Эрли, жалование — поводов наберётся не на одну бутылку.

Или, может, я просто собираюсь заполнить себя хоть чем-то. Потому что мой серый крысиный инстинкт за последнюю девятницу не замолк ни на секунду: паникует, орёт и носится. У нас с ним так давно не было того, что называется выбором. Настоящим выбором. Из нескольких настоящих вариантов.

Свобода иногда может некисло так пугать.

— Ну что ж, — сказал Крысолов, поднимаясь. — Если вдруг решишь покинуть питомник — предупреди. Надеюсь, ты выберешь что-нибудь непохожее на твои предыдущие занятия. Помни, чем закончила Гильдия.

Это было почти даже мило — если бы не мина на физиономии законника. «Такие не меняются», ну-ну.

Хлопнула дверь, и я остался пропивать мозги в теплой компании одной почти выпитой бутыли и одной — чарующе полной. Печально булькающий внутренний инстинкт можно не считать — он уже притупился до приемлемого уровня.

— Так-то оно, — шепнул я самому себе под нос, наполняя сразу четыре мелких стаканчика. — Как тебе такая концовка сказки, старина?

Поступить на службу к Шеннету. Остаться в питомнике и всё равно докладываться Шеннету. Или отказаться от того и другого, направиться в свободное плавание, обрести бездну вариантов…

Вместо «долго и счастливо» — «герой на распутье».

Если подумать, не самая худшая концовка для сказки.

ЯНИСТ ОЛКЕСТ

Сказки бывают коварными. Обманчивыми. Жестокими. Знаю об этом, потому что люблю их всей душой. Ещё с детства, когда мать, завернувшись в меха перед камином, рассказывала одну за другой нескончаемые волшебные истории: о Лесной Деве, об Эвальдайне-сказочнике, о спящей принцессе, о Зелёном Рыцаре с золотым клинком…

Отец ворчал, что она испортит меня «этими россказнями», а я жадно пил каждое слабое, задыхающееся слово — и в каждом слове было волшебство.

Позже, когда я укрыл себя за томами книг надежнее, чем за крепостными стенами — сказки не покинули меня. Теперь я думаю, что погружался с головой в рыцарские романы, лишь потому, что они были родственными сказкам. Или, вернее, они и были сказками, только перелицованными для взрослых детей. Но в них всё так же волновалось волшебное море и сплетались зловещие интриги, влюблённые находили друг друга, а злодей был всегда наказан.

Иногда я размышлял о том, что чувствуют герои, когда подходят к черте, за которой их оставляет автор. Нынче я сам вернулся из сказки — причудливой и запутанной, где были спящая дева, и её коварный муж, и козни, и поцелуй был тоже. Теперь я знаю, что они чувствуют — свободу.

Возможность вершить свой путь без неумолимой руки сказочника.

Питомник этим вечером тих, безмятежен и сонлив. Звери устали после безумной девятницы. И Мелони, когда мы с ней закончили возиться с последним обмороженным волчонком, заметила: «Разрулились, пока» — и украдкой зевнула в рукав.

Почему-то мне кажется, что этой ночью она обойдётся без бодрящего и будет спать крепко.

Вольерные в подсобке согреваются карточной игрой и глинтвейном, и даже ночные хищники молчаливы в вольерах, и в этом странном, пограничном безмолвии я прохожу между загонов. Знаю, что никого не встречу ни в открытой части, ни в закрытой. Маленькая Йолла сидит с матерью, Лайл ещё не вернулся из столицы. Аманда и Уна второй день за котлами: пополняют зелья. Старушка Фреза наверняка с обожаемыми гиппокампами. Где проводит время Нэйш — мне нет дела, главное — его нет на территории.

У ворот маячит высокая тёмная фигура — но плащ на ней тёмный, и фигура стремительно растворяется за оградой. Верно, какой-нибудь друг Лортена — странно только, что один и ушёл так рано.

Что до Гризельды Арделл — она занята каким-нибудь из своих бесконечных дел. И это почти устраивает меня — так с ней гораздо легче разговаривать.

Единорог Вулкан сонно фыркает пламенем, словно порицая мою попытку прогуляться по вечернему питомнику и побеседовать с воображаемой Гриз. Я в ответ только развожу руками. Я не виноват. Мне очень хотелось бы спросить совета у учителя Найго — но представляется только она. Всегда она.

Совершенно невыносимая, конечно.

Я стою у клетки драккайны, а Арделл облокотилась о прутья и будто бы даже спрашивает — что это мне вздумалось прогуляться по питомнику.

— Просто перед прощанием нужно оглянуться. Вспомнить кое-какие вехи.

«Так вы собираетесь прощаться?» — удивляется Гриз. В моём воображении её печалит эта весть.

— Да. Кое с чем, что мне очень дорого.

Мечте о море придётся кануть в непроглядную глубину — или разбиться о скалы в лёгкую пену. А в общине меня подождут. Я обещал учителю навестить его и остальных — я обязательно навещу. Может, как-нибудь, в отпуске.

Если тут бывают отпуска.

«Вы намереваетесь уйти, Янист?»

— Намереваюсь остаться.

Выбор сделан в Корабельную Ночь, и теперь я скрепляю его. Проходя по вехам прошлого: вспоминаю первый свой вызов, и драккайну-единорога, и иду мимо препротивно пахнущей клетки с гарпиями — незабываемое моё прибытие в «Ковчежец», ночь, когда мы с ней впервые встретились лицом к лицу. Страшно вспомнить, каким олухом я был и какими обвинениями бросался. А вон там, дальше, серебрятся шкуры алапардов, и это память об Энкере, где она сказала непоправимо жестокое «Мне не для кого себя беречь». Если пройти ещё мимо двух клеток — будут йоссы, тоже словно залитые жидким серебром. И защемит сердце от воспоминания: испятнанный алым снег, пустое лицо устранителя в круге зверей, нож взлетает, чертя полосу по ладони — «Она варг крови…»

«Вам разве совсем не страшно?»

Алапарды — знак тайны. Йоссы — крови и беды. Керберы, игольчатники, прочие — знак охоты, той, зимней, в Дамате, когда стало ясно, что дело очень серьёзное.

— Вы даже не представляете себе — насколько. Единый и его ангелы — да я в ужасе. За три месяца навидался такого, что до старости не забуду. Чего только стоит последний вызов. Я уже говорил как-то Лайлу — вы здесь все сумасшедшие.

С этим она не спорит. Легко представлять её — в лунном свете, в клубах пара от моего дыхания, в заснеженных ветвях…

— Но куда страшнее мне уйти. И оставить вас всех наедине с этим. Мел, Лайла, Аманду, маленькую Йоллу и Уну. Вас. Как я смогу теперь ходить на кораблях, открывать какие-то там страны, искать пути за Рифы — если буду знать, что на вашем пути могут встать фамильяры, безумные Мастера, варги-на-крови и вир знает, что ещё! Если вы будете в патрулировании, без денег, без сна — да ни всё ли равно, если что-то пойдёт не так, а меня не будет…

«Неужели вы думаете, что в силах защитить ковчежников от всего этого?»

— Нет. Но в силах — разделить с вами это. Так мне будет спокойнее.

Отражение прошлого — будущее, и по его вехам я тоже иду сейчас. Клетки с заболевшими зверями. С людоедами. С обездоленными и капризными, с отвратительными и лукавыми, с кусачими, царапучими, дышащими огнём, подхватывающими понос, впадающими в истерики…

«Вы не любите животных».

Остановившись у клеток шнырков, я всё жду, пока она добавит: «Это не ваше». Но она молчит.

— Не у всех ваших сотрудников в резонах — любовь к животным.

«Что тогда у вас? Чувство долга? Снова загоняете себя в клетку, как в истории с Мел, и если так…»

— Мел — сестра мне. Была ею с детства и всегда ей будет. Но остаюсь я по самым эгоистическим побуждениям. Людям естественно оставаться рядом с теми, кого они любят.

Получается сказать это без запинки — в который уже раз. Я даже повторяю, прикрыв глаза: «Люблю, люблю». А невыносимая Гриз Арделл поворачивается ко мне спиной, и это так жаль: даже в моём воображении я не могу рассмотреть её лицо в этот момент.

«Даже если чувства не взаимны?»

— Но я знаю, что они взаимны. Тот поцелуй, в оранжереях. Тот, что избавил тебя от темного сна веретенщика. Я не верю, что ты просто догадалась о моих чувствах. Будь это так — ты поговорила бы со мной. Успокоила бы меня сразу же после приезда из Айлора. Ты так заботишься обо всех, и ты непременно сказала бы что-то вроде: «Извините, что пришлось открыть ваши чувства прилюдно, Янист. Мне очень жаль, что так вышло и очень жаль, что вы полюбили такую недостойную…» Не знаю, какие слова ты бы подобрала, но там было бы что-нибудь про варга крови, проклятую, отступницу. Возможно, падшую женщину — как ты говорила об этом в Энкере. А закончила бы ты тем, что всё понимаешь, и тебе жаль, что ты не сможешь мне ответить, и спросила бы — как ты сможешь мне помочь… Вот видишь, я тебя уже почти понимаю.

Когда я успел перейти с ней на ты? Наплевать, в этом ценность воображения. Можно говорить без утайки, называть по имени. Даже мысленно взять за руку.

— Но ты молчишь. Потому что уверена, что это твои чувства не взаимны. Единый, какая уничтожающая ирония… Я не знаю — подбираешь ли ты слова или ждёшь чего-то, или ты хочешь, чтобы мы никогда не заговорили об этом поцелуе и всё забылось… Но я знаю другое. Самое важное.

«Почему же ты тоже молчишь? Почему не подойдёшь ко мне? Не заговоришь со мною?»

Прислоняюсь плечом к большому тёплому вольеру для керберов.

— Потому что ты попытаешься оттолкнуть меня, вне зависимости от того, что чувствуешь. А я не знаю, смогу ли я тебя переубедить. Хватит ли у меня смелости и упорства, чтобы сломать все стены, которые ты выстроишь между нами.

За день под солнцем снег подтаял, и мороз чертит по нему причудливые узоры. Гидры в прудах залегли в норах в глубокой спячке. Я шагаю — и мне хочется, чтобы рядом со мной шагала она, раскрасневшаяся, с растрепавшимися волосами. И усмехалась колко и насмешливо: «Ну что же, давайте взглянем на эти стены». Чтобы между нами, будто лёгкие снежки, перелетали фразы… мысли, которые я успел прокрутить в голове раз двести за эти дни.

«Варги не вьют гнезда».

— Можно построить дом. Избушку. Что угодно.

«Варги-женщины не могут иметь детей, я говорила».

— Дракканты воспитали меня как сына. Лучше других я знаю, как важно дать кров осиротевшему ребёнку.

«Рихард Нэйш…»

— …и его странное влияние на тебя — но скажи мне, что ты не сможешь освободиться, если захочешь. Гроски был прав — это твоё решение, с кем быть.

Перед тем, как выдохнуть следующую фразу, она каждый раз медлит. Может, потому что это слишком властно предстаёт в моей памяти: звенящий голос, наполненный властностью, алая струйка крови стекает в снег, медленно оседают на скомканное белое покрывало йоссы…

«Я варг крови, и я сама не знаю — сколько мне осталось».

— Ты говорила, что те, кто здесь, возможно, помогут тебе удержаться. Я тоже буду здесь. Чтобы осталось как можно больше.

Это всегда долгий разговор, где она иногда сердится, а иногда смущается и замыкается в молчании. Или говорит о своём воспитании, о манерах, работе, тысяче дел — обо всех этих маловажных, глупых препонах. О неведомой опасности, признаки которой витают в воздухе. Заканчивается всё одинаково — тихим, печальным выдохом:

«Видите, как меня сложно любить, господин Олкест».

— Любить вообще сложно. Может статься, что любовь — самый тяжёлый труд и величайший из подвигов, который только можно принести в этот мир. Мне сказал это однажды мой учитель, господин Найго.

Думаю, он знал, о чём говорил. Он, переживший смерть любимой жены и обожаемых детей. Сделавший любовь к людям своей основой — как ты сделала своей любовь ко всему живому вообще.

Тороплюсь, огибая птичник, из которого несутся убаюкивающие песни золотистых тенн. Она теперь молчит и следует за мной в вечерней дымке, и она ждёт моих слов, и нужно… нужно сказать, что я понимаю: легко не будет. Понимаю, что мы разные. И, может, я не так умён, или талантлив, или терпелив, чтобы быть возле неё… или это не нужно добавлять? Просто это глупо, делать вид, что ничего не произошло, отворачиваться друг от друга, когда… И Мел была права. И я сделал свой выбор, отступать не намерен — об этом тоже нужно сказать непременно, я справлюсь (а если она усомнится?!), всё будет хорошо…

Ощупью бреду в поисках слов, отгоняя по пути настырную мысль о сказках, которые слишком мрачны и жестоки, чтобы в них нашлось место для «долго и счастливо». Вздор, мы уже не в Цветочном Дворце («Отчего же ты чувствуешь себя словно под обложкой старинной книжки, Янист?»), мы свободны — она и я («Почему же вы словно ждёте нужного поворота сюжета, Рыцарь Морковка?»), просто ещё немного времени, совсем немного времени…

Просто немного времени, чтобы придумать хотя бы для этого разговора счастливую концовку. Почему-то это очень важно для меня. Словно это даст мне веру, или готовность, или…

— Олкест!

Туманное марево воображения слишком стремительно обретает плоть. Гриз Арделл, живая, чуть раскрасневшаяся от мороза, выныривает из-за стены загона прямо передо мной — и мой язык прилипает к горлу.

— Хорошо, что вы здесь, Янист, — звёзды отражаются у неё в глазах, когда она повторяет эту фразу. И на лице такая же решимость, как когда она поцеловала меня в Айлоре. — Вы же не просто так гуляете по питомнику, да? Хотели со мной поговорить? Я с вами тоже хотела. Извините, что не раньше: я, в общем… ждала кое-чего, так что мысли в голову не шли. Я вам потом всё расскажу — но только потом, потому что, если всё пойдёт нормально, то рассказывать-то будет почти нечего. Вот если всё будет совсем плохо…

Проговаривая это, она тащит меня за собой, к длинному и высокому кирпичному зданию птичника. Я повинуюсь молча и с обморочной дурнотой. В голове, словно неприкаянная бродяжка, болтается жалобная мысль: «Не успел».

— Зайдём к фениксам — нечего торчать в темноте и холоде, а до «Ковчежца» далековато.

В отделении для фениксов ощущаешь себя вступившим в громадный, недавно потухший камин. В темноте со всех сторон тлеют и попыхивают маленькие тельца — птенцы этого года, которые по каким-либо причинам так и не отправились в полёт. Фениксы покрупнее приветствуют слабыми золотистыми вспышками. Всего их сейчас в питомнике восемь — совсем недавно мы с Мелони хлопотали над двумя особо нервными…

Светильники Гриз не зажигает, но в подсвеченной полутьме лица видны достаточно хорошо. Опасаюсь, что на моём — испуг.

— Так вот, это насчёт того поцелуя, в оранжереях Айлора. Приношу свои извинения за то, что пришлось прибегнуть к такому средству. Проще было бы повязать или усыпить Хаату, кое-кто это даже предлагал. Но я догадывалась, что речь идёт об обоюдной клятве, а даарду очень серьёзно относятся к такого рода обетам. Если бы мы забрали у неё веретенщика — она бы или умерла из-за неисполненной клятвы, или попыталась бы убить себя. Нужно было её освободить, и хорошо ещё, что целью была только я, а не мы все или не Эвальд Шеннетский. В общем, пришлось на это пойти. Как ни крути, я поставила вас в дурацкое положение, так что вы уж меня извините.

О Единый — кажется, она тоже готовилась все эти дни. Только подготовилась явно к чему-то другому. И, наверное, ждёт от меня каких-то слов — может быть: «Ничего, переживу», или гнева…

Но я молчу — жалкий, уничтоженный её решимостью, тьмой и пламенем, которые смешиваются на её лице и плещутся в голосе, когда она безжалостно продолжает:

— Надеюсь, вы не слишком расстроены тем, что всё вот так повернулось. Честное слово, я не планировала вам демонстрировать, а что так вышло… Всегда скверно умела приказывать себе — что нужно чувствовать. Ну, а вы, к тому же, на редкость хороший человек. И как это сказал бы Тербенно? Ага, с учётом ваших личных качеств — шансов у меня было маловато, прямо скажем.

Каким-то чудом я не валюсь в искристую тьму фенисковника, но зато теряю способность не только говорить, но и дышать. Счастье накатывается на меня девятым валом, обрушивается, сокрушающее: она… правда. Правда — тоже…

А на лице у неё решимость граничит с ожесточением.

— Надеюсь, я вас не слишком дискредитировала этой своей выходкой. Но, уж будьте уверены, я не собираюсь… как это? Использовать служебное положение или приставать к вам по углам, — я наконец понимаю, что нужно хотя бы пошевелиться, но получается только замотать головой, а она понимает это по-своему: — Ага, ничего такого, вроде там коварных соблазнений или полных нежности взглядов вслед. Мало книг читаю, я вам это говорила уже…

Она выдыхает, надувая щёки, и трёт лоб, будто упрашивает мысли собраться и двигаться поживее. А я вдруг чувствую, как холод и онемение отступают — потому что ей же сейчас куда страшнее моего и куда больнее — и от этого в голосе у неё берётся эта ирония, перемешанная с горечью:

— Да, насчёт остальных. Остальные поймут, если вы опасаетесь сплетен или насмешек. Кроме Нэйша, — лицо у неё совсем мрачнеет. — Но и этот заткнётся со временем, если поводов не давать. Так, что ещё. В совместные выезды со мной вас пока ставить не буду, на патрулирование тоже — чтобы вы себя не чувствовали неловко. По работе в питомнике там посмотрим. И если вы переживаете насчёт меня и моих чувств — не нужно, хорошо? Я же уже говорила вам насчёт жалости.

Громадная, тяжкая волна, сворачивается во что-то пушистое, нежное. Греет грудь изнутри. И даже получается подать голос — неверный и не тот, но всё-таки…

— Не… нужно?

— Не нужно, Янист, — решимость и жесткость отходят от её лица, теперь там только отчаянное желание убедить. — Вам может показаться, что это… неловко, что ли? Или к чему-то вас обязывает. Это не так. Честное слово, я переживу. Мне хватит того, что есть, а потом — кто знает, может, это всё ненадолго.

— Не… надолго?

Она было набирает воздуха — что-то ещё говорить, но осекается и просто смотрит на моё лицо. Грустнеет.

— Я опять слишком прямо или слишком грубо, да? Но ведь это было бы проще всего и лучше всего. Если это пройдёт, и всё будет по-прежнему. В общем, извините, — и усмехается коротко, надломленно: — Как говорят в учёных книгах о варгах? Чужды чувств, словно животные? Может, они и правы. Может, что касается кое-чего… наверное, в этом я не слишком-то человек.

Она кажется сгорающей, истаивающей в призрачном свечении фениксов, и это так невыносимо, что я наконец-то могу заговорить.

— Нет. Они неправы. Вы прекрасный человек. Как говорит Аманда? Карменниэ — лучшая из всех. Просто однажды по каким-то дурацким причинам — я не знаю, шрамы это на вашей ладони или что-то ещё в вашем прошлом… Однажды вы с чего-то решили, что вы недостойны любви. Не заслуживаете её. И вы до сих пор упорно считаете, что никто не должен вас любить.

— Ну, а по-вашему, меня все должны любить, так, что ли? — удивлённая улыбка, недоверчивое покачивание головой.

Голос из груди идёт легко, как песня феникса.

— Да. Я считаю, что вас должны любить. Обязаны. Что вас… нельзя не любить. Но пусть даже будет иначе. Пусть не все. Но я…

Она делает рывок навстречу — и тёплые пальцы запечатывают на моих губах следующие два слова. Но я и так говорил уже слишком много — в своём воображении. Потому просто прижимаюсь губами к её ладони и произношу недосказанное — взглядом.

Её глаза слишком близко, и ей не успеть спрятать за тревогой и опасениями — то самое искристое, тёплое, лёгкое, радостное… Не скрыть покрасневших щёк, шевельнувшихся губ, застучавшего сердца.

Не скрыть — ответа, пусть себе без слов.

Иногда даже самые мрачные, самые жестокие сказки склонны заканчиваться счастливо.