Пастыри чудовищ. Книга 3

Глава 6

МЕЛОНИ ДРАККАНТ

Когда получаешь Дар Следопыта — в первый же год учишься ненавидеть всё пахучее, громкое, слишком яркое.

Папаша шутил, что в таком случае я должна шарахаться от животных. Но возле зверей Дар не сбоил ни разу. Зато стоило только к мамаше на приём заявиться куче светских передушенных дам с букетами…

Ненавижу цветы, словом.

Цветочный Дворец выглядит как место, которое Властелин Пустошей мог бы придумать лично для меня. Оранжереи кажутся бесконечными. Окружают весь замок. Инженерное и артемагическое чудо, ну. Только вот мой Дар можно перед входом в мусорку выкинуть.

Наматываю третий круг — мимо кремовых роз. Дальше будут белые розы. Перед этим были розовые, жёлтые, бордовые, умеренно-красные и вир знает, каких там ещё оттенков. На пышных кустах, на низких кустах, на подстриженных кустах, за скамейками, вдоль дорожек и в причудливых фигурах. В каждой может сидеть по веретенщику.

Я уже глянула сарай для удобрений, где Пухлик каким-то чудом откопал следы. Натоптано как минимум на три штуки. Запах потерялся из-за удобрений, разобрать можно мало что. Такое ощущение, что эти твари почти не пахнут — может, их такими вывели?

Топаю мимо беседок. Искусственных гротов и фонтанчиков со статуями. В посеребрённых клетках — певчие тенны. Начинают свирельничать. Наверняка придётся и ночью тут крутиться. Хорошо ещё, «Глаз стража» всегда с собой.

Цветочные ароматы глушат нюх, слух забивается птичьим пением и журчанием воды. Работаю «на глазах» и «кожей». Смотрю сверху вниз, по трём секторам: верхний — купол-стены-макушки кустов, откуда может прыгнуть. Средний — ветки-цветы-клетки-гроты-статуи. Нижний — скамейки, дорожки, клумбы, корни, норы.

Что буду делать, если наткнусь?

Атархэ не брать, заклюй их грифон! Был бы у меня Резун — было б на одну тварь меньше. Веретенщики шустрые, взять простым метательным ножом — глупость.

Местный Мастер всучил амулет холода. Резную снежинку на подвеске с мутно-голубым камушком в центре. Простейший артефакт по типу "сожми-да-вдарь", что с быстродействием, запиткой и радиусом поражения — непонятно.

Убить — тут даже без вопросов. Веретенщики — не животные. Ни один зверь не будет убивать всех подряд, по сотне в сутки. Только пакостные твари, которых вывели самые опасные хищники — люди.

Отпиваю «Глаз стража». Глаза устали и побаливают, Печать ещё не горит, но начинает чесаться. Интересно, что там у других. Может, Его Светлость раскопал, кто там вздыхает по Касильде Виверрент. Или Грызи сумела что-то найти. И куда вообще забилась Шипелка? Мы обе на патруле, а её не видно и не слышно. Хотя в этих оранжереях может племя даарду поселиться и пару лет незамеченным прожить.

— Ч-ч-ч-чудо, тоже…

Под пышным рододендроном отпечатались крошечные лапки. А вот и горошины помёта. Тоже почти без запаха. Нырнул в куст, ушёл по ветвям. Лезу шерстить куст на всякий случай.

Морковка бы сказал — самоубийство. Что, интересно, скажет, если веретенщик меня таки цапнет? «Оу, как я скорблю, я любил её как сестру, а ещё я втюрился в Гриз». Или, может, на первый час и братские чувства сойдут?

В кусте никого, продолжаю путь. На каждом секторе — патрули из работников оранжерей. Я же сюда их и поставила. Кивают, отчитываются: нет, пока ничего.

Выстудить бы эти оранжереи совсем, но на улице — едва первая ступень мороза, веретенщики разве что в спячку свалятся. И как их тогда искать?

— Госпожа, во дворце несчастье со служанкой, вас просили позвать.

Слуги у Виверрент толковые. Не пугливые, быстро схватывают. Говорят по делу. Посыльный поясняет: служанку, которая отвечала за гардероб госпожи, нашли в «чёрном сне».

— К счастью, у неё есть муж, мы за ним тут же послали, и он её поцеловал. Гамалия очнулась. Мы отлучились было, чтобы привести дворцового травника на всякий случай, но тут выяснилось, что тварь никуда не делась из комнаты. Был укушен муж. Жена, конечно, сразу же его тоже поцеловала…

Если эта тварь свила гнездо в какой-то комнате — прибить её будет только легче.

— Сейчас там есть кто?

— Мы вывели оттуда всех, постарались запереть двери, заделать щели. Поставили стражу — три опытных мага, два с холодовым Даром, ещё один — с воздушным.

Армии Айлора бы такую дисциплину — и у Вейгорда не было бы шансов.

— Ведите.

Идём в «хозяйственное» крыло — где поменьше позолоты, дорогих ковров и картин. Возле нужной комнаты встречаю Шипелку — та цедит что-то неразборчивое на своём языке. Наверное, местные колонны не сказали ничего определённого.

Трое слуг целятся ладонями в дверь. И пялятся на замочную скважину, как на врага.

— Ты страхуешь, — тычу в мага Воздуха. — Теперь вы. Открываем дверь, лупите холодом. Рассеянные удары на заморозку по всей комнате. Нужно, чтобы температура упала, ясно?

Поворачиваю ручку. Две руки протягиваются над моими плечами. Две ладони со снежинками выплёвывают прорву холода. Слуги Дамы стараются от души. Входим не спеша (воздушный маг сзади), продолжаем обрабатывать комнату. Пока не говорю: «Хватит, теперь страхуйте».

Комната — что-то вроде небольшой прачечной или помещения для деликатной обработки тканей. Бутылки с чистящими зельями. На стоячих вешалках — платья, покрытые инеем. Щётки, тряпки, тазик с водой на стуле, вода отливает бирюзой и странно пахнет. Возле стула под стулом валяются туфли — изящные, наверное, самой Касильды.

Кружу по комнате, высматриваю — не зацепили ли тварь. Следов не видать. Мысли крутятся вокруг тазика. Смотрю на мудрёные средства для чистки, обновления и ароматизации ткани. Лезу в шкафчики. Никакого сравнения. Ни по цвету, ни по запаху.

— Чем занималась служанка? Когда её укусили?

Следопытская чуйка и без того нашептывает ответ. Чистила платье своей госпожи — одежду и обувь, в которой Касильда Виверрент была, когда её кусанул веретенщик.

В платье дело или в обуви — вот в чём вопрос.

Отсматриваю синее платье, наклоняюсь, веду ладонью с Печатью. Вроде, ничего подозрительного. Дальше. Туфли — тёмно-синие, бархатистые, обшитые мелкими жемчужинками. Одна малость влажная: по ней служанка провела тряпкой, а тряпку сполоснула.

На второй туфле — бирюзовый отблеск. Лёгкий запах весны — будто скошенной травы. Или раздавленных листьев. Незнакомый, тревожный.

— Госпожа! — это тот самый посыльный. — Там ещё один случай укуса, и госпожа Арделл просила послать за вами.

Опускаю туфлю на место.

— Дверь закрыть. Сюда никого не впускать. Главное — тут ничего не трогать.

Нужно посмотреть — где Дама могла так вляпаться. Но у меня есть подозрения, что смотреть уже бесполезно.

И точно — посыльный ведёт в комнату к поломойке. Тоже, по счастью, в кого-то там влюблённой. Рыхлая деваха икает и по кругу рассказывает Гриз, как «да ничаво не делала я, только, знаете, паркет протирала, а тут укол — и в глазах темнеет, да!» Грызи хмурым грифоном нависает над тряпкой в углу. Дар ловит привычный лиственный аромат — тонкий-тонкий, неуловимый, и бирюзовые искры тоже есть.

— Где протирала? — позади замолкают. — В зале, где твоей хозяйке плохо стало? Да?

Мантикоры печёнка, зачем спрашиваю ещё. Ловлю тревожный, воспалённый взгляд Грызи.

— Какой-то состав, который привлекает этих тварей. Кто-то сыпанул незаметно на пути у Касильды. Эта дрянь была у неё на туфлях. Концентрация, видно, высокая. Попало служанке, которая за платье отвечает. Служанка в норме, муж в норме, взаимно перецеловались.

— Отбивающее запахи зелье возьмёт?

— Надо пробовать.

А то не растащить бы нам неведомую дрянь по всему поместью.

Возвращаемся к месту, где Касильду укусили. Нас сопровождают два предупредительных кота с манишками. Грызи с чего-то косится на котов подозрительно.

Бирюзовые искорки блестят на сложном паркете. Прилипшие — будто втёртые. Служанка постаралась, протирая пол — и правда, чуть ли не на зал растащила. Льём сверху средство, отбивающее запах, дальше я прохожусь шваброй — главное руками не притрагиваться.

От колонны, где упала Касильда, идём к гостиной, в которой составляли договор. Лёгкие бирюзовые звездинки в следах Дамы ведут нас. Но только до дверей гостиной — а в ней самой уже кто-то успел прибрать. Нет ни следа, и мощно воняет моющим средством. И это само по себе ответ.

— Тебе тоже показалось странным, что на неё напали сразу, как она вышла от нас?

Грызи кивает. Обходит комнату, тихо чертит пальцами в воздухе. Словно пытается уловить тени, прихватить силуэты из прошлого. Вспоминает, кто был где.

Тут Касильда прошла от двери, остановилась на середине комнаты. Вот сидел Пухлик, тут я, сама Грызи, Конфетка, Мясник, Его Светлость… Плакса и Шипелка, понятно, — где потемнее и от людей подальше. Ещё в комнате был стряпчий с договором.

— И Мастер… господин Куод…

Следы вели отсюда. Здесь кто-то незаметно рассыпал на пути у Касильды Виверрент эту бирюзовую дрянь со свежим запахом. То, что зовёт к себе веретенщиков и заставляет их кусать.

— Надо заняться стряпчим и Мастером этим.

Грызи кивает, но выглядит она как в дурном сне. Проводит по лицу ладонью — будто хочет убрать страшную мысль.

— Хотели нас подставить, скоты, — продолжаю я. — Свалить свои делишки на группу из Вейгорда. Кто-то из них шпион её муженька. Хромца. Или оба.

При упоминании Хромца Грызи как-то непонятно дёргается. И отвечает не сразу.

— Наверное, так. Мастер работает над артефактами, попрошу Аманду с ним побеседовать. Что со стряпчим — не знаю. Ещё есть мысли?

Одна — очевидная, как понос у стаи бескрылок. Эта штука привлекает веретенщиков? Отлично. Его Светлость сказал бы — нас Единый в небесах возлюбил.

Грызи кивает: действуй, зови, если нужно. Убывает за Конфеткой. Я отправляюсь стряпать засаду на веретенщиков.

В комнате, где укусили первую жертву, мы проморозили всё слишком хорошо. Отыскиваю светлый зал с окнами на оранжерею и минимумом мебели. Переливаю жидкость из тазика в пару банок, заворачиваю туфлю в плотную ткань. Осторожно всё переношу в нужную комнату. В сопровождении тех самых ребят с Даром Холода и Даром Ветра.

По пути веретенщики на меня не зарятся.

Ловушку готовлю простейшим способом: окна нараспашку, две двери открыть, установить посреди комнаты артефакт из тех, что местный Мастер наваял. Мелкий амулет в виде щита, активируется на крик или волну любой магии. Рядом с ловушкой кладу туфлю Касильды Виверрент. Добавляю лоскут ткани, вымоченной в той самой жидкости из тазика (не коснуться, не пролить).

Двух магов Холода ставлю по углам, мага Ветра — возле окна. С приказом лупить во всё мелкое, что пробежится по полу, стенам или потолку.

Сама загораживаюсь софой и торчу у двери. До боли идиотское зрелище.

Наступает ночь, а мы всё сидим в засаде. В открытую дверь заглядывают разве что коты. Оценивают наши ожидания презрительным «Мяу». Через час приходится прикрыть окно: в совсем выстывшую комнату веретенщик вряд ли полезет. Разжигаем камин. Ничего.

Ещё через полчаса является мрачная Грызи: Пухлик прислал весточку.

— В общем, на территории их шесть.

Слуги Виверрент явно много чего повидали: у всех морды тяпками. Даже когда я употребляю словечки, которые не к лицу бы девице Драккант.

— Найду, какая скотина их сюда посадила — всех этих веретенщиков запихну ей в…

— Становись в очередь — будешь за Амандой. Она клянётся, что Ночь Искупления Шеннета покажется зачинщику лёгким отдыхом. Извела на местного Мастера половину эликсиров правды — похоже, тот не при делах.

— Значит, дело в стряпчем. Этот-то где?

— Был эвакуирован вместе со всеми, но во втором поместье его не оказалось. То ли отлучился, то ли ударился в бега. Его ищут.

Голос у Грызи похоронный. Видать, Морковка не нарыл — кто может быть возлюбленным Дамы? Гриз мотает головой. Но работу Его Светлости оценивает на высший балл — говорит, он там присох к Водной Чаше, несмотря на ночное время. И как-то пережил трёхчасовую беседу со вдовой Олсен.

Янисту придётся потом пару девятниц успокоительное пить.

Грызи предлагает остаться. Я предлагаю ей быть поближе к Даме, которую кто-то так настойчиво хочет ухлопать. Кто там знает, может, во дворце куча слуг, купленных Хромцом. И нужно же кому-то в оранжереях проверять патрули. И расставлять со слугами ловушки в коридорах.

Подруга бормочет что-то про то, что замок окончательно превращается в крепость. Оставляет меня с моей рыбалкой.

И местность отличная, и наживка, да вот — не клюёт.

— Ш-ш-шесть сволочей на территории, куда ж они подевались все…

Слуги молчат — посапывают только из углов. Тот, что с Даром Воздуха — худой и длинный, один из «снеговиков» вообще жестами общается, второй всё шею вытягивает.

Жердь, Молчун и Лебедь.

В дверь заглядывает Шипелка — свистит чего-то про безумных Людей Камня. Приносит с собой резкую вонь чеснока, камфары и помёта. Взамен обычного крапивно-жухлого амбре. То ли думает отпугнуть ящериц, то ли у терраантов такое понятие о духах и светских церемониях. Ещё через час приходит Грызи.

— Нашли стряпчего, он к семье отлучился. Допрашивают с эликсирами, результат пока нулевой. Заодно опросят тех, кто тут комнаты убирает. И тех, кто ответственен за одежду Касильды — на всякий случай.

Голос у неё хриплый — ясно, почему.

Раз это не Мастер, не стряпчий, не слуги — это мы. Кто-то из нас. Да какое — кто-то.

— Тербенно же говорил — он из Гильдии?

Грызи молчит с ожесточением кирпичной стены. Пухлику бы лучше не возвращаться во дворец подольше. Если это его рук дело — такое ему устрою…

Только очереди дождусь.

— Свяжись с Мясником — пусть тот понажимает на слабые точки.

Молчание становится гранитным, и между мной и подругой воздвигается невидимая стена с башнями и бойницами.

— Что? Раз в жизни принесёт пользу.

Без толку. Грызи не может отдать приказ пытать одного из «тела». Дело даже не в варжеских запретах. Как человек не может. Она кучей принципов прямо с Морковкой может померяться.

— Ты хотя бы сказала за Пухликом следить?

Кивает с больным видом. Ладно, надеюсь, Палач не прошляпит, если что.

Слуг приходится отпустить и запросить в дозор новых — а то концентрацию потеряют. Веретенщиков упорно нет. Через час после полуночи приходит известие о новой атаке — тварь схоронилась под подушкой слуги. Мантикора их жри — теперь ещё подушки перетряхивать! Слуга не в «чёрном сне», но заработал фингал от супружницы, потому что её поцелуй не сработал, а поцелуй её лучшей подруги — очень даже.

На всякий случай осматриваю место семейной драмы — сперва так, потом с туфлей Касильды. Туфлю держу в перчатках и через ткань. Без толку. Неужели ошиблась в расчётах?

Надо бы проветрить башку. Оставляю усиленный патруль в комнате с ловушкой и обхожу оранжереи. Они освещены — мерцающим, рассеянным светом, в зелени повсюду прячутся светильники-артефакты. Даже регулируются — от «солнечный день» до «интимный полумрак». Папаша сказал бы, что кто-то дурной ввалил сюда сотню пудов золотниц.

В одной руке — фонарь, во второй — арбалет. Со мной два кота, так что нескучно. Чёрный Барон ступает рядом. Прыгучий Резвун убегает вперёд и облизывается на певчих тенн.

Тенны распелись вовсю — густая, переливчатая музыка, оркестр арф и свирелей. Каждая выводит свою мелодию. Видят меня, радуются и поют погромче — артистки.

У ночных оранжерей — строгий наряд: снег и серебро, приглушённые переливы розового и сиреневого. Раскрываются и скромно пахнут ипомеи, подлунницы — серебристые маргаритки, ночные гладиолусы. Голову поднимает «Леди Ночь» — разодевается в пышный белый траур. И повсюду искрис-трава. Днём — незаметная пушистая травка, а ночью выпускает длинные стебли, опушённые синими искрами.

Я пытаюсь понять — что могла прошляпить. Какого вира веретенщики не ловятся на тот же состав? С Касильдой и двумя служанками вон как пёрли. Разве что он может вычхаться. Рассеяться. Спросить Конфетку — как сделать запах гуще… Главное при этом самим не вляпаться. Вляпаться… самим…

Впереди мелькает что-то быстрое, разноцветное, как оживший цветок. Каплей скользит по крылу фонтана-феникса, соскальзывает в траву. Бесшумно, но вижу, как колыхнулись стебли: идёт на меня. Перехватываю правой ладонью артефакт холода.

Шорох, боевое урчание. Рыжий кот с размаху, грудью падает в траву. Воинственно завывая, вцепляется во что-то зубами, отпрыгивает, бьёт лапой. Рычит и снова напрыгивает, кусает, отпрыгивает.

— Уходи, Резвун! — ору я. — Брысь оттуда!

Не могу бить холодом — попаду по коту, а он не уходит. Мелкая, переливающаяся ящерица взвивается из травы прыжком — пытается уйти в кусты. Рыжий кот кидается ей вслед, оскаленный и вздыбленный. Хватает юркую дрянь и валяется, шипя, колошматя зубами и когтями.

— Резвун, уходи, уходи!

Вёрткая ящерка выворачивается, выскакивает на дорожку — и попадает под тяжкую лапу Барона. Тот делает мгновенное движение, клацает челюстями.

Голова веретенщика у него в пасти.

Это точно веретенщик. Переливающееся тельце в пядь длиной. Крупный для своей породы — я три чучела видела, из самых последних, прибитых каким-то там Орденом лет семьдесят назад. Те были меньше и не такими разноцветными.

Барон отплёвывает голову, тело веретенщика бьётся в конвульсиях. Подходит Резвун, с вопросительным мявом шевелит тушку рыжей лапой. Тушка замирает совсем. Кот разочарованно вздыхает, разворачивается и начинает закапывать трофей.

Достойный конец для мелкой дряни. Глажу котиков, говорю им, какие они умнички. Барон мурлычет, Резвун носится вокруг и предлагает играть.

Разжимаю ножом челюсти у головы веретенщика. Зубы складываются внутрь пасти, как у змеи. Железы с ядом — будь здоров. Яд, скорее всего, способен размягчать древесину — неудивительно, что они откуда угодно выбираются.

В пасти полно шерсти. Резвуну досталось несколько укусов, но в основном зубы веретенщика просто вязли. Сказать всем — одеваться поплотнее, перчатки, шарфы, на лица маски…

Резвун мурлычет, носится — по нему не скажешь, что укусили. Ну да, веретенщиков выводили как оружие против магов. На кошек вряд ли действует.

— Из вас бы получились патрули куда получше, — говорю котенькам. Глажу гордую свиту, прихватываю дохлого веретенщика, двигаю в замок. Надо передать Конфетке дохлую тварь — вдруг на противоядие поможет.

Новостей нет: ни сведений от Морквы, ни новых укусов, ни чего-либо хорошего по допросу стряпчего. Взбадриваю Грызи новостью о том, что у нас теперь пять веретенщиков. Если местная кошачья рать не сожрала мимоходом и всех остальных.

Грызи малость светлеет.

— Жаль, им не объяснить, что от них требуется. Я попробую, но без единения…

— Они и так справляются. Получше нас, — скребу за ухом героя дня, вернее, ночи. — Конфетка эту бирюзовую пакость не глядела?

— Не хватает индикаторов. Аманда вывернула наизнанку припасы местной лекарской, да и у Мастера прихватила… но говорит, что время нужно. Пока что работала через Дар. Говорит, точно какой-то состав необычный. Но пока не удаётся понять — то ли работа сильного Травника, то ли…

— ?

— …вообще не смесь.

Не смесь — значит, новое растение с особой пыльцой. Изменённое или выращенное, чтобы приманивать веретенщиков. Как сами веретенщики были выведены из ящериц. А это уже не просто Травник. Это уже гнусно отдаёт экспериментами, вроде тех, которыми маются в Академии Таррахоры.

Вир забери, вряд ли кто-то заморочился настолько, чтобы вырубить только Касильду Виверрент. Раз уж искали возможности управлять веретенщиками… По глазам Грызи вижу, что она думает так же.

— Скажи это Морковке, он в восторге будет. С детства мечтал Кайетту спасать.

Только малость меньше, чем дам из высокой башни.

На ловушке глухо. Усиленный патруль усиленно зевает в кулаки. Туфля Касильды Виверрент укоризненно лежит на столике. Подхожу и играю с ней в гляделки.

В оранжерее — это была случайность. Людей по ночам обычно нет, веретещик вылез на кормление, а тут я. Вот он и полез хватать. Но тут-то должна закономерность сработать, а она не работает. Хотя…

Касильда Виверрент — туфля… При шаге могло на чулок попасть, так? Служанка держала тряпку, окунула в тазик, состав остался на коже. И поломойка…

— В смеси с ароматом кожи, — припечатываю я. — Или как клеймо на теплокровной жертве.

А дальше я делаю то, что приписать могу исключительно нервняку, глоткам бодрящего и своей дурости. Беру туфлю открытой рукой, без перчатки.

Примерно через секунду до меня доходит, что состав на коже может действовать как сигнал к мгновенной атаке. И если до этого веретенщик просто ошивался поблизости, привлечённый запахом снадобья, то после того как ты перемазался…

Топотка по потолку так и нет, но я чуть ли не макушкой чувствую движение. Кидаюсь влево, а на место, где я стояла, шлёпается веретенщик — переливчато-перламутровая дрянь, крупная ожившая ртутная капля.

— Бейте по нему! Что застыли!

Пока я визжу, а слуги Виверрент тупят, веретенщик опрометью кидается к моей лодыжке. Убираю ногу, подскакиваю из положения лёжа, бахаюсь об пол копчиком. Удар воздушной магии чуть не сносит мне башку, переворачивает банку с приманкой на столике, следом приходят три удара заморозки — широким веером. Волосы повисают сосульками, лицо жжёт холод, тварь начинает двигаться медленнее, но всё-таки ещё движется, стремится к моей ладони…

Выхватываю нож — ставлю точку с размаху, сверху вниз. Выдыхаю.

Веретенщик дрыгается, пришпиленный к паркету. Ходит перламутровыми волнами, будто ракушка, которую поворачивают под светом.

Слуги в запале добавляют ещё по удару заморозки — никак, решили добить меня вместе с ящерицей.

— Хватит, — в лицо перестаёт лупить холодом. Лезу на пояс за укрепляющим. Надо попросить у Конфетки чего-нибудь от обморожения — а то я что-то носа не чувствую.

Но дела не так плохи. Минус две твари за ночь — и есть возможность отловить остальных.

Надо бы запастись смертниками.

Ну, или котами.

* * *

— Минус два, — повторяет Грызи задумчиво. — И есть способ отловить остальных.

На «встряску» мы собрались в глухой предутренний час. В комнате возле спальни Дамы, где Конфетка и Грызи развернули оперативный штаб.

Я натираю нос противоожоговкой — Конфетка сказала, должна помочь. Нойя вытанцовывает вокруг банки с тельцем веретенщика. У Яниста такой вид, будто его мантикора семь раз прожевала и выплюнула. Шипелка шипит в одном углу, Плакса трясётся во втором, Грызи перешла в режим «не сказать лишнего».

Ни слова — насчёт догадок про Пухлика. Обозначает только насчёт этого самого состава. Способа подманить веретенщиков.

— Хорошие новости — способ рабочий, плохие новости — способ опасный. Мел, в следующий раз — ради Девятерых, без попыток суицида. Аманда, из тел веретенщиков что-то удалось выжать?

Нойя цокает языком и пялится в банку, почти как Мясник на своих бабочек.

— В лейрах поют — спешка хороша для воровства и побегов. Быстро не получится, сладкая. Замысловатые твари, очень искусная магия — проявляющие артефакты рядом с ними с ума сходят. Почти уверена, что выводили их при помощи кого-то из Мастеров…

— Аманда!

— Да-да-да, кровь и яд… интересная реакция на холод. Как их доставили сюда — во льду? Вялость нападений и медленное восполнение яда отсюда, я почти уверена — вы же заметили, нападений слишком мало для шести веретенщиков. В наших песнях и одного хватало, чтобы за сутки погрузить замок в чёрный сон.

И мурлычет песенку, уставившись на ящерицу в банке. В песенке что-то про милых тварей, которые замёрзли и хотят тепла, как всякая порядочная нойя.

— По противоядию новости есть?

Конфетка качает головой и поёт дальше.

— Плохи дела, сладкая моя, — выпевает Конфетка. — Мне не поднять Касильду Виверент: я сделаю все, чтобы замедлить действие яда и дать тебе больше времени, но лучше бы нам найти того, чувства кого горячи. Или того, к кому склоняется ее сердце.

— Легче сказать, — бормочет Гриз, — у вдовы Виверент много поклонников, к тому же знатных. Эвклинг Разящий, Йелт Нокторн, Джонар Эмерин, Ирлен Харрдоу… Так, сходу, я могу придумать только одно: притаскивать их к ней по очереди для поцелуев. Только вот сомневаюсь, что это одобрит сама Касильда…

— …или ее муж, который в последнее время так часто появляется в коридорах?

Это еще что за новости?

Новости объясняет Гриз: Хромцу с чего-то очень понадобилось повидать свою женушку. И вряд ли для того, чтобы ее облобызать. Скорее уж, ему не терпится ее добить. На удивление, Шеннета не пугают даже веретенщики, которые пока что крутятся где-то неподалеку. И вряд ли при таком раскладе он допустит, чтобы к одру его жены притаскивали кучу ее любовников.

— Не будет же он все время там торчать, — бурчу я. — Можно же протащить хоть кого-то, наверное.

Гриз кивает — ага, можно. Несмотря на то, что мы не в курсе — кто из слуг шпионы Шеннета (или там вообще все его шпионы?). Можно, наверное, прошмыгнуть, или внимание отвлечь, или еще что состряпать, только вот — как узнать, кого тащить?

Взгляды обращаются на Плаксу. Плакса трясется как в лихорадке и занавешивается волосами пуще прежнего. Из волос доносится ноющее:

— Ну, я… я не знаю. Туда очень непросто погрузиться, это же даже не совсем сон… Я… я пыталась, но получается перехватывать какие-то урывки. Она видит… она сейчас не в этом доме, в совсем другом поместье, ветхом, пыльном каком-то, и там приём, и мужчины тоже есть, и как будто ее муж… только не этот, а старый… вот.

Спасибочки за сто пудов ненужной информации.

— А, еще я видела… было как воспоминание, что какой-то мужчина ее целует, в коридоре.

— Как выглядел? — настораживается Грызи. Плакса совсем тушуется.

— Ну, я не знаю, волосы светлые, длинные… лет двадцать пять, может, немного больше, высокий, красивый, немного похож на…

И начинает краснеть, хотя по кончику носа, который выглядывает из прорвы волос, особо не уследишь. Можно и не говорить, на кого похож этот самый из снов.

Сон вообще точно был с участием Дамы?

Рыцарь Морковка выходит из оцепенения: он последние минут пять шатался разумом невесть где, пялясь на Грызи с самым идиотским видом.

— Это Йеллт Нокторн — поспорить могу. Тот самый, с которым у Шеннета должна быть дуэль. Так и думал, что там дело нечисто — Гроски еще советовал про него расспросить…

— Рассказывай.

Его Светлость счастлив по самое не могу. Явно мечтает поразить Грызи в самое сердце.

— Йеллт Нокторн — из второго круга знати Айлора. Богатая семья, приближенная ко двору — правда, богатство сильно поуменьшилось за последние годы, потому что сам Йеллт швыряет его направо-налево. Дар Мечника — состоял в королевских мечниках-стражах…

А это значит, что мечом он владеет будь здоров — успевай отмахивайся.

— …но его оттуда убрали после нескольких дуэлей. Но вот зато на любовном поприще сделал себе еще очень громкую славу — разбитые сердца, измены, знатные любовницы…

Вполне себе как обычно при проклятущих аристократских дворах.

— Так вот, где-то месяц назад стали ходить слухи о том, что он в фаворе у Касильды Виверрент. Слухи были слухами, но пару недель назад на одном из приёмов Нокторна вместе со своей супругой застал Эвальд Шеннетский. Не знаю, были ли там поцелуи… Но положение было достаточно щекотливым, чтобы бросить вызов на дуэль.

Грызи кидает вопросительный взгляд, и Рыцарь Морковка тут же кидается объяснять:

— Представьте, что я аристократ и застал свою жену с другим. Что мне, спрашивается, делать?

— Нойя в таком случае могут зарезать, — мечтательно выпевает Конфетка, немного думает и добавляет: — Обоих.

— Бракоразводный процесс, — предлагает Грызи. — По закону возможен.

— На деле — в аристократической среде редкость, — подхватывает Его Светлость. — Высокородные стараются не выносить сор за порог: потеря репутации, раздел состояния… Аристократические кодексы чести во всех странах примерно одинаковые, так вот: в таком вот случае у меня остается только два выхода. Первый — объявить жену виновной в измене, ославить ее, добиться этого самого процесса… в случае Шеннета это значит потерять добрую половину состояния и ославить себя самого и собственный род. И второй — представить это насилием со стороны любовника и вызвать его на дуэль. Что-то наподобие: «Ты оскорбил мою жену, ты заплатишь за это кровью», — «Но она была не против», — «Но ты всё равно заплатишь». В общем, Шеннет остался верен кодексам и бросил вызов, как полагается аристократу первого круга. Не думаю, что он этого хотел — он, наверное, вообще бы дорого дал, чтобы в ту минуту подальше оказаться.

— Мог бы сделать вид, что ему мошка в глаз залетела. Ничего не видал, да и все тут.

Рыцарь Морковка только что вспомнил, что я тут тоже есть. Он отрывает от Грызи взгляд и медленно, прямо на глазах наполняется алым до краев.

— Мелони… я бы поспорил. Представь: моя жена целуется с любовником, а я просто делаю вид, что ничего не происходит…

— Позор, — тихо говорит Гриз. — И сомневаюсь, чтобы сам Нокторн не припомнил тогда такого бы Хромому Министру. Слухи, сплетни, репутация интригана, который не смог жену удержать, презрение высшей знати за несоблюдение кодексов… Я вообще сомневаюсь, что Нокторн молчал и не нарывался на вызов: он опытный дуэлянт, перед ним — калека…

— Так и случилось, — истово кивает Рыцарь Морковка. — Нокторн принял вызов с радостью. Одна из благотворительниц, эта… госпожа Тильер… говорила, что он прямо смаковал будущую дуэль. Особенно когда жребий определил им поединок на мечах, правда, без применения Дара. Всех аристократов учат фехтовать с детства. Но шансы Шеннета…

Он отмеряет между пальцами микроскопическое расстояние.

— Самое смешное, что после того, как вызов брошен и принят, противники не очень-то могут отказаться. Величайший позор. После такого ни в одном приличном доме тебя больше не примут. И вот поединок назначен на седьмое число Дикта — девятницу назад, значит. Все предвкушают будущее зрелище и похороны Эвальда Шеннетского… и тут за два дня до дуэли Нокторна разбивает тяжкая болезнь. Да такая, что он закрывается у себя в замке, обрубает все связи с внешним миром и… сейчас вообще непонятно, жив он или нет. Однако похорон не было, так что…

Я фыркаю носом, воздавая должное наивности Йелта-как-его-там-дамского-угодника. Он-то, само собой, полагал, что Хромец выскочит с ним на поединок и за милую душу даст зарубить себя.

Конфетка тем временем восхищённо прищелкивает языком и бормочет под нос:

— Двух ворон одной стрелой. А местный хозяин отменный стрелок!

Тут уже доходит и до Рыцаря Морковки:

— То есть, ты считаешь, что он пытался не просто избавиться от этого поединка, но еще и от жены — вот таким вот способом?

Нойя мило усмехается и прижимает пальчик к губам, напоминая — у кого мы в доме. Его Пресветлость замолкает, но пыхтит крайне выразительно.

— Так, — Грызи возвращается из раздумий. — Тут есть, над чем поразмыслить. Как, говорите, называется поместье Нокторнов?

ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ

По пути к «поплавку» она мурлычет под нос песенку. Та прицепилась, заскочила в мысли — нипочем не отстает. Ярмарочная и дурацкая, с мелодией, под которую притопывать и прихлопывать.

У Джейни муж некрасив и прост —

Хей, Джейни, Джейни, хей!

Косые глаза да малый рост —

Хей, Джейни, Джейни, хей!

Он самый нелепый из всех мужей —

Хей, Джейни, Джейни, хей!

Кого же, скажи нам, ты любишь Джейн?

Хей, Джейни, Джейни, хей!

Аманда, которая шагает рядом, косится удивленно, потом лукаво. Она знает десять тысяч песен нойя, так что, наверное, могла бы выбрать что-то более подходящее. Но Гриз выбрала эту — и теперь не может отвязаться, в память как по заказу просятся слова:

Быть может, бродячего любит певца?

Хей, Джейни, Джейни, хей!

Тот сладкие песни поёт без конца.

Пой, Джейни, Джейни, хей!

Иль, может, торговцу душой отдана?

Хей, Джейни, Джейни, хей!

Ведь лавка шелками да мёдом полна —

Хей, Джейни, Джейни, хей!

Список длинный, может даже — бесконечный. Перебираются и жрецы храмов, и моряки, и разбойники. Список вьется и вьется, скачет каждой рифмованной строчкой и дразнится — потому что Гриз не может вспомнить, чем там заканчивается эта песенка и есть ли в ней ответ.

Почему-то кажется очень важным вспомнить.

— Сладкая моя, не решила ли ты занять место первой певуньи питомника? — не выдерживает Аманда уже в «поплавке».

Но Гриз только машет рукой, показывает — просто прицепилось. И Аманда умолкает, пока перед ними не вырастают ворота, за которыми скукожилось под одеялом из плюща поместье.

У поместья вид обглоданный и уставший, как у должника, который еще совсем недавно прохлаждался на балах — а потом его на части растащили кредиторы. У пожилого привратника с вислыми усами — усталые глаза. Госпожа Нокторн никого не принимает, — говорит он. Господин Нокторн — тоже. Больше ничего не могу сказать.

— Нужно было все же взять с собой Мел, медовая моя, — тревожно шепчет Аманда, на которую привратник бросает хмурые, подозрительные взгляды. — Или кого-нибудь из слуг Касильды — всё же в этой стране…

— Это ничего, — отвечает Гриз углом рта. — Передайте госпоже Нокторн… нет, лучше господину Нокторну, что мы явились от Касильды Виверент. Доказательство — её печать.

Привратник не удивляется — у него глаза человека, который решительно всему перестал удивляться. Он только спрашивает — как доложить. Потом отсылает кого-то передать сообщение — и так же не удивляется, когда их приказывают немедленно впустить.

В нем будто жизнь иссякла, думает Гриз, упруго шагая по дорожке к поместью. Остановилась, как во всем здесь. Совсем недавно подстригалась трава и выпалывались цветы — но всё уже успело зарасти, и такие модные фигуры из кустов ветками торчат во все стороны. Прислуги не видно.

Родственники Сквора — серые горевестники — перелетают с дерева на дерево, перекликаются зловещими голосами. Откуда-то слышится ржание голодных единорогов, далекое рычание виверния в зверинце — никому нет дела…

Дом — недавно отремонтированный, с прекрасной лепниной, смотрит подслеповато тусклыми от горя окнами. У дома забрали душу. Вынули.

Как у госпожи Нокторн, на лице которой — следы иступленного горя.

— Она вас послала, она, да? — кричит госпожа с крыльца, забыв даже о приветствии. Она маленькая, хрупкая, и когда взмахивает руками — исчезает под своей старушечьей шалью, как под крыльями. И она изо всех сил пытается удержать себя от того, чтобы не броситься к ним навстречу. — Она узнала, она знает средство, вы поможете ему?!

Аманда за спиной поёживается: на нойя Энешти нечасто смотрят со всепожирающей, безумной надеждой.

— Мы постараемся помочь, — говорит Гриз. — Но нам нужно знать — как всё случилось.

Госпожа Нокторн просит называть ее просто Эльдой. Госпожа Нокторн проводит их в холл, где глухо отдаются шаги, где застоялся запах успокаивающих средств. И ломает руки, и пытается блюсти традиции и предложить им чаю, и говорит, что сейчас кого-нибудь позовет, и если у них только есть какие-то пожелания — все, что угодно…

— Нам нужно будет увидеть вашего сына, — говорит тогда Гриз. — Но сначала расскажите вы — что произошло.

— Я говорила ему, что его погубит этот поединок, — отвечает госпожа Нокторн тихо.

Она не плачет. Она рассказывала это уже сотню раз — врачам. И теперь только садится на софу, и ломает пальцы, и кутается в шаль, состаривая себя на десять, двадцать лет — хотя неизвестно, насколько ее и так состарило горе. И говорит монотонно и тихо, что ее сын был весел и готовился к поединку… да, к тому самому поединку. И когда сказали, что его ждет молодая женщина — он не испугался и вышел ей навстречу. А та закричала, что он разбил ей сердце и сломал жизнь, и бросилась на него с кинжалом, но он — опытный мечник — перехватил ее руки.

Тогда она начала пинаться и царапаться, и кусаться как безумная, потом прибежали слуги, скрутили ее и вытолкали вон.

— Ваш сын знал ее? — спрашивает Гриз, и госпожа Нокторн опускает глаза и шепчет, что он не был уверен… что может быть… наконец — что такое не в первый раз.

У Йеллта Нокторна слишком насыщенная любовная жизнь, чтобы помнить все победы.

— А к вечеру он занемог, — говорит несчастная мать. — Лекари говорят — это яд. Яд, от которого нет противоядия… но вы сможете, да? Вы же сможете? Раз вас прислала она…

— Я взгляну, сладенькая, — отвечает Аманда в ответ на взгляд Гриз. — Я попытаюсь.

Потом они идут по поместью, где у слуг — испуганные и изнуренные лица, где обитает дух лекарств. Где еще бродит призрак юного веселья: вот коллекция оружия на стене в зале, белый платок, подаренный кем-то, лежит в углу. Портрет юноши с золотистыми вьющимися локонами, в костюме охотника.

В последнем коридоре благовония не могут скрыть тяжкий запах гниющей плоти. Гриз бросает предупредительный взгляд на Аманду — гляди в оба — и спокойно входит.

В комнате зашторены окна. Слабо жужжит какая-то муха. Слышится тяжелое, свистящее дыхание. И лежит что-то разбухшее, фиолето-багровое на кровати, истекает гноем и по временам сипло кашляет, и глаз не видно из-за треснувших щёк. Остатки потускневших локонов пристали к подушке — вылезают клочьями.

Рядом обретается лекарь с даром Травника — разгоняет тяжкий запах отварами и вздыхает с облегчением, когда хоть кто-то входит.

— Кажется, удалось замедлить процесс, — скучно говорит он. — Но пока что заметных улучшений не видно.

И из него это страшное место выпило жизнь. Он немного пробуждается, только когда Аманда бросает на него заинтересованный взгляд и воркует ласково: «Господин травник, ах, как хорошо, что вы здесь, вы же мне расскажете о симптомах, да-да-да?»

Лекарь сдается мгновенно, даже осмеливается подкрутить усы, бормочет:

— Я, собственно, предполагал, что это может быть как раз что-то связанное с ядами нойя, так что ваше присутствие… я бы, конечно, не осмелился пригласить вот так, напрямую…

И удаляется с Амандой под ручку в коридор, и оттуда начинают звучать вопросы и ответы, термины и названия трав.

— Все хорошо, — шепчет госпожа Нокторн тому, который лежит и умирает на кровати. — Смотри, это она прислала, госпожа Виверент прислала, они тебе помогут.

Йеллт Нокторн прерывисто дышит, рассматривает Гриз щелями глаз.

— Собственно, я достиг успехов лишь в обезболивании, — доносится из коридора. — Но основные симптомы…

— Эльда, — говорит Гриз мягко. — Мне нужно поговорить с ним наедине.

Мать не спорит, мать подчиняется тут же. Механические движения. На грани безумия от горя. Готова на все, все, все, только бы хоть кто-то, что-то…

— Вы… не от нее.

Голос у умирающего высокий и сиплый. Слова выходят невнятными: за губами в язвах нет некоторых зубов. Но он смотрит с таким отчаянием, будто ждал именно этого визита и обдумывал, что скажет.

— Не от нее. Она бы не прислала. Вы от него.

Гриз молчит и смотрит, не делая ни утвердительных, ни отрицательных жестов.

— Скажите, что я… я умоляю, я сделаю, что он скажет, я… что угодно, только пусть… пусть он прекратит это, пусть… Я отказался от поединка, я же писал ему. Что он еще хочет?

Чтобы ты мучился, — думает Гриз. Неужели неясно? Эвальд Шеннетский подослал к тебе ту женщину с ядом, не чтобы ты откупался от него. Даже — не чтобы ускользнуть от рокового поединка. Он просто хочет, чтобы ты умер медленно и в мучениях.

Но бывший дамский угодник Йеллт — обезображенный, измотанный болью и гниющий заживо — так и не понял этого. И все еще надеется откупиться.

— Любые условия… что угодно, что угод…

— Господин Нокторн. Мы не посыльные Эвальда Шеннетского. И мы постараемся вам помочь. Но сначала — я хочу, чтобы вы ответили на мои вопросы. Честно ответили на мои вопросы.

— Что угод…

Умолкает, издавая клокочущие звуки — вот-вот захлебнется рвотой и гноем. Но Гриз не привыкать. Она подходит и помогает Йеллту перевернуться, и подносит к его губам небольшой медный тазик, который стоит у кровати. Потом дает отвар — прополоскать рот. Промокает губы. И спрашивает между делом:

— Вы любили Касильду Виверент?

Йеллт Нокторн, задыхаясь, мотает головой.

— Просто… ухаживал. При дворе так… часто.

Да, роман с такой труднодоступной добычей, как жена Хромого Министра может придать блеска в глазах других придворных. Любовные приключения — просто еще одна разновидность охоты. Так сказал бы один устранитель.

— А она вас как-то выделяла?

Не отвергала, но и не выделяла. Это он успевает сказать между приступами удушья. Принимала его ухаживания — как и остальных, у нее же было много поклонников. Соглашалась танцевать и отвечала улыбками на его шутки.

— А в тот вечер? Когда Эвальд Шеннетский бросил вам вызов?

В тот вечер он перешел черту. Танцы, игристые вина, восхищенные взгляды женщин и благосклонность Касильды, чувство собственной неотразимости (и неубиваемости — добавляет Гриз мысленно — он же пока что выигрывал все свои дуэли). Перешел черту, потому и стал целовать ее тогда в коридоре. Она пыталась оттолкнуть его, но он не слушал — думал, это она просто ломается, последние капли стыдливости, может — еще страх перед мужем.

«Замужние дамы так часто», — сказал он тоном обиженного мальчика, который так привык брать препятствия с разбега, что не понимает — что же на этот раз пошло не так.

Не так пошел Эвальд Шеннетский.

— Я вижу, вы здесь хорошо проводите время.

Гриз кажется, что она слышит стук тросточки — а может, это горевестники ходят по крыше. Мог Хромой Министр сделать вид, что ничего не заметил? Кто знает — в любом случае, после этих слов все могло кончиться только поединком.

— Кажется, ваша жена была совсем не против моего общества, господин министр. В любом случае, если вы вдруг считаете, что я оскорбил вашу честь — знаете ли, с радостью… предоставлю вам со мной рассчитаться по всем правилам дуэльного кодекса. Не хотите ли бросить вызов? Или, может, желаете поразмыслить — это же в ваших правилах, размышлять…

Златоволосый любимец дам шутливо раскланивается перед невысоким человеком, опирающимся на трость. Жаль, воображение отказывается подсказывать — как смотрит на глупого любителя поединков Эвальд Шеннетский: с иронией? Может, с удивлением или с жалостью?

Зато воображение с готовностью рисует выражение лица Касильды. С ужасом глядящей на мужа.

Тот, что еще десять дней назад был златоволосым красавцем, тяжко сглатывает — говорить дальше тяжело. И не нужно: дальше была подготовка к беспроигрышному поединку, ощущение самого себя самым умным и удачливым, женщина, метящая когтями в глаза — и конец.

Размышлять действительно в правилах Эвальда Шеннетского. Как и разить исподтишка. У заносчивого юнца вряд ли осталось много шансов. И у нее вряд ли осталось много шансов — если она решит дважды пойти против Хромого Министра: в случае с его женой и в случае с его жертвой.

— Мы сделаем, что сможем, — говорит Гриз, наклоняясь над неподвижным, распухшим телом. — Все, что сможем.

И отходит, впуская Аманду — оживленную, заинтригованную разговором с лекарем. Аманда бросается осматривать больного: «Хорошо, что взяла проявилку, да-да-да». Берет слюну, набирает побольше крови, бормочет: «Свертывается худо». Поит какими-то антидотами и поясняет, ничуть не смущаясь состоянием больного:

— В целом, дела скверные, сладенькая. Этот травник верно представил себе, что это медленный яд, и верно представил, что это работа кого-то из нойя. Лейр Ядовитого Жала и тамошние мастерицы — я думаю так. Их яды словно песня: каждый отличается от другого действием, а некоторые обладают свойствами, какие попросит заказчик. Иной может изуродовать и оставить в живых, иной убивает мгновенно, а иной — медленно…

Гриз кивает на больного, но Аманда только пожимает плечами, вглядываясь в хрустальный шар проявилки под сине-багровыми пальцами.

— Пусть слышит, золотая, у меня нет желания заливать ему уши медом. Если у него хватило глупости, чтобы вызвать на поединок Хромого Министра — едва ли он даже после моих слов поймет, насколько плохи дела.

— Можно ли найти противоядие? — спрашивает Гриз.

Нойя пожимает одним плечом, переходя на родной язык.

— Кто знает все пути Перекрестницы? Я взгляну, что можно сделать… если ты полагаешь, что стоит спасать этого дурня. Может он нам помочь?

Гриз качает головой, и Аманда недовольно фыркает носом. Пальцы её выплясывают страстный и ядовитый танец над пробирками с отравленной кровью. Мы на службе у Касильды Виверрент, — говорит пляска пальцев. Так с чего нам тратить время на этого олуха? На пустышку, которая нам — не в помощь? Рискуя навлечь на себя гнев Эвальда Шеннетского?

— Потому что ты тоже этого хочешь, — Гриз она хорошо различает в танце пальцев над пробирками страстное нетерпение. Желание поднять пациента с кровати, исцелить, позаботиться… впрочем, Аманда скажет — это желание найти разгадку яда.

— Как скажешь, сладенькая — тем более, что это так таинственно, — она опять говорит на общекайетском, и каждое слово сочится густой отравой. — Только как бы нам не потратить усилия зря. Ты же помнишь, кто дал ему этот яд. Скажи, как по-твоему: стал бы тот человек посылать врагу яд, который имеет противоядие?

С кровати доносится тяжкий стон: Йеллт Нокторн, бывший красавец и дамский угодник, наконец-то осознал, к чему его приговорили. Извивается на кровати, хрипло, задушенно воя, пальцы в язвах терзают простынь.

— Что угодно… что угодно… что угодно…

Прибежавшая на жуткие звуки Эльда начинает плакать, лекарь-травник тоже вбегает — и суетится вокруг. Так что они уходят почти незамеченными и не прощаясь.

Не разбрасывая ложных надежд напоследок.

И всю дорогу обратно к «поплавку» Гриз молчит и пытается думать о человеке, облачённом в ненависть и во всемогущество. О том, кто любит котов и удары в спину. Кто разит ядами и недомолвками. О человеке с тремя гербами и вечно скрытой ладонью.

Пытается — и не может: мешает приставучая ярмарочная песенка.