Пастыри чудовищ. Книга 3

Глава 3

ЯНИСТ ОЛКЕСТ

О чём думает наживка?

Лайл рассказывал о своём первом выезде с Нэйшем — охоте на лисицу-драккайну. И уверял, что думалось в основном «о еде, боли в ногах и о том, где ж этот клятый устранитель».

Я думаю о любви.

Она здесь, моя невыносимая. Я иду по влажному, болотистому лесу, держу арбалет наперевес и изо всех сил изображаю охотника. А она где-то позади или сбоку, невидимая в маск-плаще, неслышная… и всё ещё не согласная со мной и Мел, наверное.

Даже согласившись, Гриз встревоженно глядела, как Мел меня инструктирует. Убедилась, что я экипирован и понимаю, что нужно делать. И уже когда мы остались одни, спросила негромко:

— Тебе-то самому это зачем?

И, не дождавшись ответа, отвернулась досадливо. Похоронив мои надежды на напутственный поцелуй.

Но ты ведь не могла не понять, — говорю я ей мысленно. Это не мальчишество и не попытки играть в подвиг. Просто я хочу быть рядом с тобой. Во всём. Помочь тебе хоть чем-то. Я понимаю, что я подготовлен меньше остальных — значит, время учиться. Ты ведь тоже понимаешь, что я не останусь в стороне. Может быть, ты беспокоишься за меня и хочешь уберечь… но не нужно. Мой путь давно начертил в небесах Единый, и если он перевил его с твоим — значит, я спокоен. Будь что будет.

Кажется, я слышу ответный вздох — но нет, это вздыхает в кронах елей ветер… Лес мрачен и угрюм вокруг, остатки листвы на кустарниках кажутся грязным тряпьём. Я иду по тропам собирателей грибов и ягод — меньше риска свалиться в охотничью яму. Держу курс на место предпоследнего убийства, выхожу на поляну, где нашли жертву. Опалённые знаки на стволах, прогоревшие кусты. Метки огня, жертва била по зверю. Вот глубокие женские следы в грязи и след волокуши — женщины тащили тело. Вся поляна истоптана, и в слякотной неразберихе следы теряются, но вот немного дальше — крупные лапы. Волк-игольчатник или же кербер, судя по массивности — последний. Я кружу, распутывая петли звериного пути: нужно увидеть, куда хищник ушёл после того, как убил охотника.

Мел (где она, интересно?), наверное, цокает языком недовольно: много времени трачу. Пока наконец не выхожу к заболоченному виру — вроде бы, просто воронка в земле, но вода едва-едва заметно вращается.

Такой вир есть в питомнике, в закрытой части. Гриз мне его показывала во время патрулирования… или прогулки? Глупо считать свиданием ночные бдения в опасном питомнике, среди бестий и браконьеров. С другой стороны, мы хотя бы вместе и можем говорить о чём угодно во время этих вылазок. Она рассказывает о старых выездах, об обычаях варгов, терраантов и нойя, о том, что можно увидеть в сознании зверей. Но чаще взглядом просит говорить меня — и я говорю о пансионе, о морских путешествиях, про которые читал. В такие моменты мне кажется — печаль, которая словно смыкается над моей невыносимой в последние девятницы, отступает ненадолго.

Следы обходят вир и уводят в чащу. Прислушиваюсь к шелестам и поскрипываниям Вирских лесов. Следят ли за мной уже? Не заметили ли бестии-соглядатаи Мел и Гриз? Впрочем, если звери под контролем — чутьё у них может ухудшиться. Жаль, нельзя топать погромче или ещё как-либо ясно обозначать своё присутствие: охотник должен быть осторожен, пусть даже дешёвый охотник из Гильдии…

Например, сосредоточиться на следах и не думать о касании горячих пальцев, тонком осеннем запахе волос, редких поцелуях в щёку.

Волк появляется вдруг — выставляет из-за ствола тёмную морду и плечи в порослях игл. Невольно вскидываю арбалет— к счастью, промахиваюсь, а то Мел бы меня убила. Зверь убирается за деревья — не спугнул ли я его? Но тут из-за кустов слева раздаётся шорох и вылетает длинная струя пламени — приходится шарахнуться назад.

Огнедыхание. Драккайна?

Низкий вой наплывает будто бы со всех сторон — словно на меня охотится стая. Шорох сзади — поворачиваюсь и успеваю увидеть тварь в двадцати шагах. Крупнее обычного игольчатника, и чешуя на боках — верно, драккайна. Вскидываю теперь руку с Печатью — и зверь, словно издеваясь, растворяется среди кустарника и стволов.

Пляска началась.

Прижимаюсь к стволу и вожу арбалетом туда-сюда, а тень волка мелькает то справа, то слева от меня, и вой плывёт, оскаленная морда выныривает из-за кривой сосны — всё на той же дистанции, неудобной для магического удара… Деревенские правы, слишком умно для животного. Ещё и ещё вой, насмешливый, приглашающий. Выскальзываю из-за ствола, пытаюсь сменить место — и тут же шорох за спиной, мгновенное дыхание огня, приходится развернуться, выставить водный щит с Печати. Печать откликается неохотно, и тут же начинает ныть ладонь.

Тварь играет со мной. Прячется за стволами, пляшет в отдалении, но стоит сделать к ней шаг — пропадает. Чтобы объявиться сбоку или сзади, подвыть или дыхнуть огнём. Иногда драккайна пускается бежать, но как только я пытаюсь не отстать — исчезает, петляет, чтобы начать теперь погоню уже за мной.

Несколько раз она почти вылезает под прицел моего арбалета — и ещё два болта я выпускаю мимо, нарочно, хотя уверен, что промахнулся бы даже хороший Стрелок.

Бестия — или тот, кто ей управляет — хорошо знает, как действуют охотники. Меня выматывают. Провоцируют на удары с амулета и с Печати, на растрату болтов. Если я пытаюсь ничего не делать — драккайна тут же подходит ближе: рычит из кустов, лязгает зубами, дышит огнём. И ждёт, когда я пойму, что охота идёт уже на меня. Запаникую и брошусь бежать к деревне.

И я старательно делаю ошибки неумелого, молодого охотника. Трачу болты и заряды с огненного амулета. Спотыкаюсь, едва ли не до колено проваливаюсь в жидкую, болотную грязь (ладно, это непреднамеренно). Нервничаю и оборачиваюсь на топот быстрых лап.

Рычанье слева. Взблеск тёмной чешуи между елями. Отбросить бы бесполезный арбалет. Топот справа и сзади. Оборачиваюсь и вижу, как огромная тварь прыжком уходит за кусты. Похоже, в моей беспомощности убедились, и поплясать осталось совсем немного.

Промокаю вспотевший лоб рукавом. От капюшона пришлось избавиться — мешает обзору. С еловых лап летят на голову капли. Визгливо хохочут скрогги на высоте, швыряются шишками, переговариваются, как кумушки, которых пригласили в театр, на изысканное представление.

Тварь мелькает между деревьями, виляет, приглашает стрелять. Ничего, вон там видна удобная поляна… пламя! Проклятие, как близко подошла — едва успеваю уйти за ствол, ступаю на намеченную поляну… и словно оказываюсь один. Нет топота. Нет мелькания игл и чешуи между стволами. Ни шороха в мелком ельнике — и только возбуждённая скороговорка скроггов наверху.

Ушёл? Решил оставить добычу? Или почуял кого-то ещё, а потому…

Мгновенное ощущение опасности — и когда я оборачиваюсь, вижу прямо перед собой оскаленную пасть. Лапы больно ударяют в грудь, макушка крепко прикладывается о поваленный ствол, мир идёт кругами, из кругов вылепляется клыкастая пасть, обдаёт жарким дыханием, опускается ниже… ниже…

— Вместе!

Крик Гриз слышится совсем близко, и тяжёлые лапы убираются у меня с груди. Через силу делаю вздох, приподнимаю голову …

Нож — вот, что мне бросается в глаза в первую очередь. Он лежит поперёк ладони, и пальцы на рукояти сомкнуты добела. Лицо Гриз искажено, и я понимаю, что она не взрезала ладонь, только потому что зверь остановился сразу. Но вся её поза, лицо, глаза, всё кричит, что ещё только миг…

Но драккайна не нападает. Она стоит почти что надо мной: в полтора раза больше обычного игольчатника, почти чёрный цвет, драконий хвост да поблёскивающая чешуя по бокам. Тварь стоит напротив варга, не обращая больше на меня внимания — и смотрит… но не в глаза Гриз, а как будто на нож.

Потом склоняет голову, то ли приветствуя, то ли покоряясь.

Скрогги умолкают на вершинах елей. Медленно-медленно Гриз опускает нож — и я знаю, что в глазах у неё начинает разрастаться властная, чарующая зелень.

— Вместе, — шепчет Гриз и протягивает к зверю руку. — Не бойся…

«Не бойся, послушай меня. Я Гриз, Гриз Арделл, и ты больше не один. Я варг, и теперь мы с тобой вместе», — она рассказывала мне, как это бывает, когда погружаешься в сознание бестий, прорастаешь в них, связывая разумы. «Они откликаются. Всегда откликаются, потому что чувствуют в нас своих защитников — Пастырей чудовищ».

Драккайна бросает на Гриз короткий взгляд, отворачивается и скачком влетает в кусты. Под недоумевающий вскрик Мел (та, оказывается, страховала слева):

— И какого вира это было, а?!

Но Гриз уже возле меня, ощупывает мою голову, надавливает пальцами на грудь, одновременно вынимает какое-то зелье из поясной сумки…

— Так не больно? Рёбра не сломаны? Сейчас, постой, сейчас…

— Я да… да я в порядке, просто он… неожиданно как-то… — дрожь зарождается изнутри при воспоминании о нависшей оскаленной пасти. — Не надо зелий, я… нормально, правда… а что случилось, вообще?

— Вир знает что, — свирепо прилетает от Мел из кустарника. — Рванул, будто ему под хвост перца напихали. На тебя прыгнул, потому что кого-то из нас учуял. Плясал ты с ним отлично, он вылез на поляну, и тут его будто переклинило, и он полез тебя приканчивать.

— Будто… решил, что он меня уже загнал? — Гриз пытается приложить мне компресс к затылку, заливает в меня укрепляюще а я мотаю головой и пытаюсь показать: да всё хорошо, сейчас встану уже, на груди только синяки, да руки дрожат.

Голос Мел приближается вместе с её шагами.

— Или вдруг понял, что в лес вошли три человека. Только вот мы же шли после тебя и с других мест. Сигнал он что ли от кого получил?

Я заставляю себя сесть. Голова гудит, и перед глазами — дюжина чёрных клыкастых провалов… А ещё лицо Гриз — совершенно белое, с неистовой зеленью в глазах.

Её руки на моих щеках кажутся обжигающими.

— Может, и сигнал, — в груди неприятно сдавливает при мысли, что Гриз только что едва не применила Дар-на-крови из-за меня. — Я скорее имел в виду — как эта драккайна повела себя. Она остановилась, увидев варга, но потом вдруг отказалась от соединения. Это как-то странно, да?

— Странно, — едва слышно отвечает Гриз.

По дороге обратно в селение она молчит.

ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ

— …а под конец — самую чуточку чабреца, ах, конечно, кто бы мог подумать!

Аманда нахваливает хозяйкины пирожки и вовсю выспрашивает секреты приготовления «самого вкусного чая в Тильвии, даже нойя так не умеют, да-да-да?» А ещё делится сплетнями, которые удалось выцедить из жителей четвёртого селения.

— В, третьем, что поближе, мне совсем-совсем не повезло, какая жалость, очень уж недоверчивые жители. Приняли меня то ли за того самого оборотня, то ли за злую колдунью — так и не удалось их убедить. Конечно, я могла бы кое-что применить, но не хочется тратить, да и они уж слишком настороже — селение на осадном положении, там всё перекрыто. Ох, и единственное, что я узнала — вообразите себе, они собираются взывать к милости самой Кормчей! Пытались меня этим напугать, дурашки.

Травница располагается поудобнее в скрипучем кресле, просит хозяйку подать «всем-всем этого необычайного чая, он лучше сладких вейгордских вин, сразу возвращает силы, а моим друзьям это точно нужно». И отмахивается от попытки пригласить её в комнату:

— К чему секретничать? Наша милая хозяйка никому не выдаст, правда же? Да, так вот, в третьем селении выправили гонца в Акантор — правда, гонец пока не возвращался. Может, ждёт аудиенции у Девятой, а может, кутит на полученные от всей деревни деньги — кто там знает! Но я направилась в четвёртое селение — самое дальнее, самое богатое. Неподалёку от него вир, да ещё пролегают торговые пути, потому там обитают больше не охотники, а те, кто обрабатывает шкуры да живёт с перепродаж. Даже есть пара лавок с дивными мехами, ах, прости, Мел, лапочка, что-то я замечталась. Это селение совсем немного пострадало от оборотня. В нём мало охотников, а убиты четверо — впрочем, они были ловкими, потому их оплакали как должно.

Голос её набирает мёда — жаркого, гречишного.

— Но в часовне Круга, что стоит на конце селения, умелая и зоркая жрица. Вообразите себе, не побоялась выйти на дорогу в глухой час, под полную луну, когда вокруг селения выла и бесновалась на разные голоса нечистая сила…

Хозяйка охает сдавленно и делает охранный знак перед лицом. Янист слушает, как заворожённый:

— И она… осталась жива?

— О, она осталась, — нараспев сообщает Аманда. — И она уверяет, что видела зверя. Серебристого, словно иней на рассвете, и быстрого, словно стрела отменного Стрелка. Она начертила охранный круг, призывая Девятерых — и Зверь не тронул её и обошёл селение. И оборачивался он то алапардом, то волком, то драккайной — и был всё так же велик и серебрист. Но едва лишь луна начала терять своё серебро — зверь встал на задние лапы и скинул шкуру, обратившись человеком! А тот пошёл к ближайшему виру, и жрица уверяет, что не видела его лица, однако видела, как он хромал.

Она умолкает и пьёт чай так, будто сообщила уже всё. Старушка-хозяйка тут же подхватывается и начинает суетиться — мол, ой, как могла забыть, у соседушки бы лучка прихватить, да и маслице вот кончилось, ай-яй-яй, господа-то за постой платят щедро, а она их — чем утром угостит?

Гриз ждёт, пока та ускользнёт с восторженно-предвкушающим выражением на лице. И уже потом говорит вполголоса:

— Шеннет? Серьёзно?

— Хромому Министру не повредит никакая слава, — задумчиво откликается нойя, поднимается и наливает себе ещё чая. — А нам не повредит побеседовать в одиночестве.

Привычная к методам Аманды Мел только хмыкает, а Янист выдаёт нервный смешок.

— Так не было отважной жрицы Круга?

— Была. Только это была не жрица, а приживалка при храме; она была не отважна, а пьяна; видела не оборотня, а кузнеца, который напился и полз на четвереньках… Лучше расскажите вы, сладкие мои детки, — что дала ваша ловля на живца?

И демонстрирует Аманда ямочки на щеках, поясняет в ответ на взгляды:

— Пошли в лес втроём — даже глупышка с волосами цвета траура догадалась бы, чего вы хотели. Вот только я думала, что застану вас в компании кое-кого в костюме того же цвета… ах, Янист, какой ты отважный! Так это ты был приманкой — не сомневаюсь, на неё кто-то клюнул!

— В общем, вроде как да, — Янист поглядывает встревоженно. — Но это ничего не дало. Как только тот волк увидел Гриз — он просто сбежал.

Сбежал, пряча глаза. Вот только он всё-таки взглянул. Достаточно, чтобы ощутить то, что стояло за ним.

— Настают последние времена, — качает головой Аманда. — Звери бегут от своих Пастырей, ай-яй-яй… что будет дальше?

— Плохо будет дальше, — едва слышно отзывается Гриз. — Что ты узнала по-настоящему?

— В то селение часто заходит странный народ — проезжие, контрабандисты, торговцы. А с ней они свыклись, потому не сразу сказали мне о ней. Отшельница, которая поселилась в глуши. Больше десяти лет назад. Она наведывалась к ним в селение — выменивала ягоды, грибы и редкие болотные травы на еду и вещи. Всегда под капюшоном — потому считали, что она из моего народа. Только вот наши отшельницы, которые приняли Путь Перекрестницы, не скрывают ладони перчатками.

Перчатки. Подарок Яниста на Перекрёстки, такой удобный, красивый.

Скроют отсутствие Печати. Или шрамы поперёк ладони.

— Перчатки, да… к ней относились спокойно, там бывает и более странный люд. Она почти ни с кем и не заговаривала. Когда она только поселилась там, оказала жителям селения несколько услуг: вывела заблудившихся детей из леса, помогла неопытным охотникам выбраться из болота, потом нашла маленькую девочку, которую мачеха вздумала бросить в лесу. Отец едва не обезумел: единственная дочь, на поиски бросилось всё селение, с собаками… но та отшельница каким-то чудом смогла отыскать её быстрее. Одна. Одна, ведь верно, медовая?

Неверно, — качает головой Гриз. Потому что никто из нас не один.

Всегда вместе.

— С тех пор её уважают. Говорят, правда, что охота в последние годы ухудшилась — но с ней это не связывают, она ведь поселилась в таком месте, которое охотники обходят стороной. Гончая Топь, или Охотничья Погибель — трясина, каких много в Вирских лесах. Немало молодых охотников пропали в ней бесследно — вместе с собаками. Топкие тропы… заболоченные виры… ложные кочки, по которым разве что зверь пройдёт — ах, эта топь такое страшное место, кто стал бы там жить?

Например, кто-то, кто ищет уединения. Кто давно ушёл из общины — торопливо, не попрощавшись, словно в попытках сбежать от чего-то…

— В последний раз она была в селении больше трёх девятниц назад. И теперь за неё даже тревожатся: вдруг с ней что-то случилось, и этим объясняются смерти охотников? Она не разговаривала ни с кем в торговых лавках, но я расспросила ту девочку — помните, она её ещё когда-то спасла. Девочке сейчас уже двенадцать, и она призналась, что в этот раз решилась подойти к своей спасительнице. Понесла ей домашний пирог — такое милое дитя! Спросила отшельницу — помнит ли та маленькую спасённую жизнь, поблагодарила, славная девочка…

— А… та?

Аманда глядит на Яниста с кривой усмешкой — внезапно теряя всю свою сладость.

— А та погладила её по голове. Взяла пирог. И сказала: «Ты невинна, дитя. Не бойся. Качнувшиеся весы тебя не заденут».

Мел с ругательством всаживает нож в стол.

— Всё-таки чокнутый варг, да вир же побери!

— Хищный Пастырь, да-да-да, я тоже склонна так думать. Пастырь, который слишком преуспел в защите своих стад — и теперь вот принялся убивать тех, кто может им навредить.

— Ну, в этом-то она, может, не так и не права…

— Мелони, о, да ради Единого!

Голоса текут сквозь неё. Сливаются в ручей внутри её крепости. По которой она мечется мысленно, в поисках единственного: что им сказать теперь… что им сказать, чтобы это выглядело правдоподобно.

— …около полусотни жертв, не меньше… Но разве это возможно? Мы же посчитали, что у варга крови не хватило бы сил, да и как она осталась незамеченной…

— Так она, может, и не использует Дар на крови. Просто рассказывает животным, как себя вести и на кого нападать. Хотя контроль, конечно, странный…

— Янист, дорогуша, кто там знает, возможности варга, который практикует Дар на крови, скажем, десяток лет, могут очень отличаться от того, что мы представляем…

— Я её знаю.

Гриз выдыхает слова медленно, словно идёт по неизведанным тропам. Нужно по кирпичику из слов выстроить стены. Спрятать решение.

— Похоже, что знаю. Её зовут Крелла, и она сестра моего отца. Единокровная, конечно. Пришла в нашу общину, когда мне было пять. С их собственной что-то случилось. Вернее, что-то стряслось с наставницей варгов в единственной общине Ракканта — и община распалась.

Хочется взять в руки старые дневники, шелестеть страницами — вдруг что-то в записях бабушки наведёт на путь? Только к дневникам её не подпустят, отец не желает отвечать на вопросы, сигналит, чтобы она не смела показываться… Что же случилось в общине неподалёку от Единорожьей Долины? Кто был там наставницей? Детская память не сохранила имени, и бабушка лишь вздыхала об этом, а тетя Крелла…

Темноволосая и приветливая, чуть-чуть похожая на Аманду — то ли пышностью фигуры, то ли насмешливой улыбкой. Она тоже в крепости, среди жильцов-воспоминаний. Вечно возится с детьми, рассказывает о травах, вяжет носочки и расчёсывает девочкам волосы. Или плачет — потому что Гриз несколько раз заставала её заплаканной в домике у своей матери. Но мать не говорила, почему плачет сестра отца.

— Около десяти лет назад она ушла из общины. Никому ничего не сообщив. Наши её искали, но варги знают, как скрыть след даже от зверей. Отец был сердит.

Сильнее он сердился только в день, когда общину оставила его дочь.

— Смерти никто из нас тогда не почувствовал, выходит, она была жива. Но все эти годы я про неё не слышала. Она не связывалась с другими общинами и не поддерживала связь с варгами-одиночками. Я даже считала, что она может быть среди ушедших — мы же не можем чувствовать, кто именно умер… Но теперь я думаю, что было иначе.

Потому что знаю, чьи глаза глядели на меня — за зрачками зверя, скованного Даром-на-крови.

— Ты считаешь, что твоя тётка десять лет назад перешла один из запретов, — задумчиво тянет Аманда. — Пролила кровь или отняла жизнь — и потому покинула общину, из которой её всё равно бы изгнали с позором. Она поселилась здесь — может быть, чтобы бороться со своей натурой… и вот теперь бороться не смогла. Ах-ах, как это скверно, как грустно, сладенькая, но что теперь с этим делать?

— Вызывать Мясника, — чеканит Мел, и все, даже Гриз, глядят на неё с удивлением. — Что?! Там поехавший варг крови, да таких убивать на…

Янист цыкает на неё так яростно, что Мел смущается на целых два мига, но тут же огрызается:

— Заднице Лортена цыкни, понял? Грызи не мочит людей направо-налево. А эта бешеная уже полста положила — охотников, конечно, но людоедам же всё мало, а? Скоро на собирателей ягод перейдёт, потом и других не останется, а сами мы с ней не справимся. Так что вызывайте одного убийцу, пусть устраняет другого.

— Ну, почему же не справимся, — мурлычет Аманда. — Кое-какие некрояды широкого действия…

— Тебе дай волю — всю округу потравишь! У неё там минимум один алапард, других зверей с десяток — всех перебьёшь?

— Нет, но ведь тогда их всех перебьёт Рихард.

— Это тебе скрогги накаркали? Если мы её малость отвлечём… контроль собьём, ну или вот усыпим зверей малость…

— Разве не проще в таком случае усыпить саму эту Креллу?

Не проще, Янист, совсем не проще. Потому что она уже знает, что мы здесь. И не подпустит вас к себе.

Вас — не подпустит.

— Ещё разговаривать с ней предложи! Обнимашки-пожалешки, прощение грешников!

— Это точно лучше, чем убивать, Мелони! Мы не знаем, почему с ней это случилось, из-за чего она покинула общину, возможно, что она вообще это не контролирует, возможно — что нуждается в помощи, и рубить сплеча…

— Сладенький, а если нет? Я допускаю, что бедная родственница Гриз может быть и в беде… и даже под чьим-то влиянием, однако пятьдесят жизней — это пятьдесят жизней, и даже Тшилаба — великая Жрица моего племени — едва ли пошла бы туда, вооружённая только добрым словом да улыбкой.

— Я не говорю о том, что нужно идти вовсе нагишом или без оружия, но вдруг она сдастся добровольно, вдруг удастся как-то убедить…

Голоса бьются, трепещут в висках, словно умирающие бабочки. Словно сердца зверей, запутавшихся в паутине алых нитей.

— Тише, — говорит Гриз. Непонятно — им или себе. Поднимается, сжав виски руками. — Тут всё очень непросто, мне нужно подумать.

Слышат ли они за ломкостью и усталостью тона — ложь? Пусть хотя бы не видят её лица — и она отворачивается к окну, где диковинным фиолетовым цветком расцвели над миром сумерки.

— Рихарда вызывать не будем, — позади облегчённо выдыхает Янист. — Но самим туда лезть тоже нет смысла, и уж точно нет смысла лезть среди ночи в болото. Я сообщу в свою общину. Новости слишком тревожные, чтобы они не откликнулись. Даже если не вышлют никого — обратятся к старейшинам и дадут хоть какой-то совет. Отпустим им на это ночь, а утром поглядим. Если, конечно, никто не хочет вернуться в питомник на ночь или… вообще.

Протестующие звуки за спиной. Жаль, она-то надеялась, что либо Мел, либо Аманда захотят вернуться.

— Сейчас предлагаю выспаться, — когда Гриз оборачивается, её ждут три изумлённых лица. — Что? Завтра у нас тысяча дел. Если вы не в состоянии заснуть после сегодняшнего — у нас есть Аманда. Аманда?

Нойя вздрагивает, словно очнувшись.

— Да, сладенькая? А, конечно. Немного целебных настоев, чтобы прогнать дурные мысли и дать новые силы. Я займусь, да-да-да.

Но думает она о другом и глядит слишком уж пристально, потому Гриз поскорее хватает куртку.

— Тогда я к ручью, свяжусь со своими.

Янист делает такое движение, словно собирается удерживать. Или идти за ней.

— Скоро приду, — успокаивает Гриз, и на этот раз она выглядит искренне: он останавливается, нахмурившись.

Но она не лжёт: безумием будет идти ночью в болото. Даже притом, что варги неплохо видят в темноте.

На этот раз она действительно ненадолго.

Деревня звенит от вечерних напевов: пронзительного собачьего лая, переклички коз, кудахтанья кур в хлевах. Цветок вечернего неба — багрянец по краям, густо-фиолетовая середина лепестков, бледно-жёлтая сердцевинка-луна. Ветер обтирает влажной тряпкой пылающие щёки, охлаждает лоб, шепчет участливо: «Может, подождёшь?»

Гриз качает головой.

Даже Мел не различает этого в воздухе — а я чувствую странную взбудораженность, словно вся округа поросла тонкими огненными нитями, ощущаю их трепет кожей. Это откликается мой Дар, моя кровь — на что-то невообразимо сильное, что-то, что властвует над всеми животными здесь… и ждёт меня.

Прыгает волк с оскаленной пастью. Слышит крик «Вместе!» — оглядывается, и останавливается, глядит на нож, легший на ладонь… Потом поднимает взгляд — на миг.

И за стеклянными, бессмысленными глазами зверя, среди затопившего его алого моря толкается приветствие.

«Здравствуй, сестра».

Ручей рассекает селение надвое. Над ручьём выгнулся мостик, и хорошо встать возле него, чтобы случайно идущий мимо житель не увидел тебя в тени. А усталый Следопыт не услышал бы тебя за звуками деревни и разговорами воды. На случай, если Мел вздумается прислушаться и проверить — кого это она вызывает…

Никого.

Ты хотела спросить, Мел, что делают мои сородичи с теми, кто переступил черту? Предоставляют своей судьбе. Те, кто преступил первый запрет, несут ответственность перед властями — если убили людей. Перед хозяином животного — если умертвили чью-то собственность. Те, кто пролил кровь, несут ответственность лишь перед самими собой да тем, что наградило нас этим Даром. Даже исправлять свои ошибки мы доверяем другим.

Она окунает ладонь в воду, и шрамы резко выделяются на белой коже. Наверное, их можно скрыть перчатками — славными, из мягкой кожи, она надевала целых три раза, на прогулки с Янистом — чтобы самой забыть хоть на миг, что она из себя представляет…

Но натуру не скроешь.

Ладонь щекочет ледяная вода, луна серебрит камешки в ручье. Можно было бы бросить в воду ещё один, связаться… с кем? С дежурным по питомнику? Выслушивать новости, раздавать распоряжения, отшучиваться, что нет-нет, всё нормально, скоро будем… А сердце заноет, и придётся опять брать у Аманды сердечное.

Или шепнуть «Хестер Арделл» — и спросить, почему плакала Крелла, попросить, чтобы отцу передали — что здесь творится… Только вот мать же чувствует её слишком хорошо, а значит — солгать не получится.

Можно ещё положить в ручей другой сквозник. Камень, полученный из рук того, кому не повредит никакая слава. И… попросить помощи? Спросить, чего он добивался, когда подсылал к ним гильдейского охотника с перекупленным контрактом?

Гриз хмыкает и не достаёт сквозник Шеннета из кармана. Некого вызывать. Нечего говорить. Все знают то, что должны знать, разве что вот…

В водах ручья — магический голубоватый блеск. Как будто её кто-то вызывает без сквозника. Или она пытается вызвать кого-то. Кто всё равно не откликнется, а если и откликнется — только навредит.

«Хочешь сказать мне что-то перед уходом на боевые, аталия?»

На какой-то миг она слышит насмешливый голос так ясно, что ей кажется — в ручье проступает знакомое лицо. Но нет — это просто луна высеребрила воду.

«Ты говорил мне, что инстинктами не нужно пренебрегать. Что все мы бестии и время от времени нужно идти на поводу у своих инстинктов. Не сопротивляться тяге».

«А ты мне отвечала, что есть хищники, которых нельзя приручить. Которым место разве что в клетке».

Рубцы на блестящей под светом ладони сплелись в густую вязь.

«Мы с тобой оба беглецы, Рихард. Только я бежала от лёгких путей. Ты же несся прямо по ним, напрямик. Очень скоро мы узнаем, чей метод вернее».

«Кажется, ты собралась сделать какую-то глупость, аталия?»

«Всего лишь только перестать бегать. Поддаться инстинкту. Он говорит мне, что меня ждут. И мне нужно узнать — что произошло с Креллой. Думаю, если она варг крови — я знаю, что нужно делать».

«Что же ты собираешься делать, аталия?»

Голос звучит вкрадчиво, почти встревоженно.

«Открывать клетки, — отвечает она с неожиданной уверенностью. — Или, может быть, крепости. Иногда даже стены крепости — это не выход, Рихард. Ты знаешь, о чём я».

Жаль, что она не смогла бы сказать ему это в лицо. А может — жаль, что он не попытался бы выслушать. И можно говорить только так — глядя в бледный, запрокинутый лик луны в воде.

«Теперь ты знаешь, куда я иду. И что я едва ли остановлюсь. Я всегда знала, куда идёшь ты, Рихард. И я буду надеяться, что ты остановишься однажды».

«Что-то вроде священной последней просьбы?»

«Говорят, мы можем просить перед лицом Предвечных Сил. Единожды. Уходя. И я прошу, чтобы однажды… перед тем, как ты сделаешь необратимый, последний шаг… Я прошу, чтобы ты остановился. Вспомнил легенду о бабочке, которая вспыхнула во тьме и холоде, чтобы обогреть людей. И задумался, куда идёшь».

Обратно она возвращается не торопясь. Прикидывая, как поменьше пересекаться с остальными, и какие найти темы для беседы. Так, чтобы казалось, что всё в порядке.

Плану почти удаётся следовать. Гриз раскланивается с хозяйкой: «Спасибо, да, всё хорошо», машет Мел: «Связалась, утром поглядим, давай, спи». Ободряюще кивает Янисту: «Ты как, в норме? Вот и хорошо, вот и славно…» Остаётся только Аманда — проницательная и опасная, чующая и ложь, и зелья. Аманду нужно отвлечь, занять её мысли, и Гриз поскорее проскальзывает в отведённую ей комнату и дожидается, пока туда приходит травница с кубком в руке. От кубка слабо тянет молоком, мёдом и тимьяном.

— Успокоительное. Отогнать дурные мысли, дать силы… давай-давай, пей до краёв, сладкая.

— Мне-то зачем? Вот Янисту…

— Уже была у него — мальчик заснул. Хотя изо всех сил старался держать глаза открытыми. Тревожился о ком-то? А может, ждал, что кто-нибудь зайдёт, посидит у изголовья, подержит за руку…

Аманда воркует умильно, и Гриз со вздохом потребляет зелье. На губах остаётся терпкая горечь — наверняка ведь и сердечного намешала на всякий случай.

— Ну да. Я бы зашла, а он из-под одеяла — шасть. «Гриз, ну, это же неловко, что я лежу, да я в порядке, да я очень рад тебя видеть…» И как его потом усыпить…

— Есть разные… интересные способы.

— Угу. Прогулка под луной. На пятнадцать миль. Отлично вырубает, по себе могу сказать.

Аманда, напевая сквозь зубы, перестилает постель, пересыпает травами — от клопов и дурных снов.

— Эмейо-то, сладкая… есть, конечно, и более пикантные методы, но — ах, ты права, мальчик, кажется, не готов. Жаль, жаль… Может, он сумел бы обаять эту Креллу. Тогда, может, Рихард… ах, нет, ты же решила не вмешивать его… Так, может, стоило бы вызвать сюда Лайла? У него всегда полно интересных идей.

— Посмотрим с утра. Мог бы пригодиться, только он сейчас может и не откликнуться. Пытается кое-что выяснить о пропавших охотниках-одиночках.

— Ах, как интересно!

Аманда заканчивает с постелью и теперь идёт заниматься остывающим камином — шепчет заговоры на огонь, сыплет на дрова щепотку того и сего — и отсыревшие дрова дают яркое, тёплое пламя.

— Ты свила для него «Милость Перекрестницы».

Пламя вспыхивает особенно ярко — словно нойя перестаралась со снадобьями.

— И не сказала, что нужно отдариваться. Он тебе нравится?

— А тебе не нравилось бы, когда на тебя так смотрят? Клянусь тропами Перекрестницы — никто из моих кавалеров не додумался принести мне беспамятников. И браслет на Перекрёстки был очень хорош. О! А какие истории Лайл рассказывает за чаем! Если бы сама не видала его магию в действии — сказала бы, что Камень дал ему Дар Сказочника. Слышала ты ту историю о семидневной карточной игре?

— Какие-то боги упасли, видимо, — Гриз не любит брюзгливый тон, но сейчас он даётся без труда. — Извини. Не хочешь отвечать — не нужно.

— Лайл Гроски… — Аманда потягивается и обращает к Гриз улыбающееся лицо, — интересный человек. Хороший ли — этого не скажу, все мы ходим по разным путям под Луной Её… Но с ним не скучно. Я думала подарить ему ночь, даже две. Хоть он и не в моём вкусе, ты знаешь.

Нойя любят лихость и красоту. Щедрые и широкие поступки, молодость, горячую кровь. За почти три года, что Аманда провела в питомнике, она заводила короткие романы с мужчинами — всегда с красавчиками. Не уделяя больше одной ночи — ни богатому магнату из Крайтоса, ни ясноглазому, широкоплечему кузнецу из Тильвии.

— Весна в воздухе, — напевает Аманда на родном наречии, — Даритель Огня шлёт огненные стрелы, и сердца тают, а тела хотят пламени. Весна идёт, и соки земли скоро потребуют своих подарков — ах, особых ночей… Может, мне стоило бы поискать среди молодых и красивых? Этот законник Тербенно совсем неплох с виду. И, конечно, Рихард теперь свободен, так ли, сладкая?

Шпилька, как живая, выскальзывает из рук и несётся к полу, Гриз подхватывает её — и теряет две другие, те точно сговорились для побега…

— Рихард?

Аманда качает головой, придвигает к камину стул. Идёт доставать из сумки вязание.

— У нас с ним были ночи, ты знаешь, конечно. Три ночи — когда он только пришёл в питомник. Он любит поиграть, и красив, и в постели очень хорош, и с ним тоже нескучно, на свой лад. Вот только греть он совсем не умеет, ай-яй, как грустно: нойя же так любят тепло…

— Думала, вы сами согреете, кого угодно.

Тёплый пушистый шарф тянется из-под спиц Аманды, а та смеётся тихонько.

— Иногда мы просто делимся. Нойя всегда стремятся, чтобы кровь их была горяча. Оттого так голодны до тепла: любим костры, вина, танцы. Вольным бывает тяжко согреться, потому и любовь наша вспыхивает, обдаёт жаром — и гаснет, как осенний костёр. Потом разгорается вновь — с другим. Только вот из-за нашей любви к теплу мы так чутки к холоду. И быть рядом с ледяной пустошью… о! Нужно либо не уметь мёрзнуть, либо пылать изнутри слишком жарко и оттого желать холода.

Отзвуки ночей с Рихардом Нэйшем процветают на щеках жаром. Я не холода желала, — хочет сказать Гриз — и спотыкается об очевидное «Чего же?»

— Да и к тому же очевидно было, на кого он охотится, с первого дня, на Псовом Побоище. Помнишь тот день, когда ты позвала его из шайки Неясытей? Помнишь, что я сказала тебе тогда?

— «Это очень плохая идея», — невесело усмехается Гриз. — Ты и до сих пор думаешь так?

— Нет, сладкая.

Спицы звенят-звенят, в такт словам. Словно по капле вытекающим из прошлого.

— В тот день на арене среди Неясытей… я увидела белую смерть. Что увидела в нём ты, что заговорила с ним? Не отвечай, карменниэ, наши Зрящие тоже не всё выдают. Это твоё — и его: что-то ведь заставило его бросить группу и уйти за тобой. Вы не проговорили пяти минут — но, когда вы вышли из того трактира, на меня он глядел, как на довесок. То, что прилагается к тебе. Он и до сих пор так смотрит на весь питомник — просто, может статься, так ясно этого не показывает.

Слова вызывают лёгкую дурноту — и озноб катится по коже. Щекочущий отзвук на правой ладони — словно на неё уселась бабочка… или коснулись чьи-то легкие пальцы.

«Варг… правда?»

— Рихард Нэйш страшный человек, — говорит Аманда так же спокойно, как произносит «Йолла — милая девочка» или «Уна — моя ученица». — У нас таких называют — «человек смерти». Но ты — «человек жизни» и видишь её в других. Во мне вот увидела. Значит, ты думаешь, что надежда есть даже для него. Не знаю, что тебя с ним связывает — хочешь ли ты пробудить что-то в нём или спасти от него других. Но знаю, что в тот день ты не просто так позвала его сюда. Опасаюсь только, что это принесёт тебе ещё больше горестей, чем до того, карменниэ.

Она не упоминает имени Яниста и не говорит о разрыве с Нэйшем. Но голос Гриз ломается, когда она спрашивает:

— Ты гадала на него? На Рихарда? Лайл сказал, на него ты…

Нойя — мастерицы гадать, и это древнее ведовство не зависит от их Дара, передаётся от бабушки к внучке, как и умение творить заговоры и амулеты. Вольный Народ верит, что Великая Перекрестница благословила их особым образом — чтобы могли предвидеть пути. Видов гаданий столько же, сколько амулетов: по воде, по птицам, по дыму трав, по знакам огня, при помощи особых магических карт… и по ладони — «истинное гадание, на вероятности», то, о котором страшно просить и в котором можно за час увидеть несколько своих возможных жизней наперёд…

Спицы молчат. Огонь выхватывает лицо Аманды — необычно строгое, почти зловещее.

— Я не стала бы гадать на Рихарда Нэйша. Или ему. Он не стоит на распутьях. Не умеет сомневаться. Его путь прям, прям настолько, что иногда я спрашиваю себя — не пытаешься ли ты добавить туда хоть одно разветвление… Да и во мне слишком мало интереса к нашему устранителю — а без интереса гадание будет лгать. Но на Лайла я раскинула карты, и по обе стороны черты выпала «развилка» — главная в нашей гадальной колоде после «перекрестья».

— Выбор?

— Не один выбор — выбор для настоящего и выбор для будущего. Но «двойная развилка» равна одному «перекрестью» — а это много сложных выборов, да… А после «развилок» карты падали странные, ох, странные! Карта «господин» — могущественный покровитель. «Лисица» — обман. «Кинжал» — предательство. И рядом с ним — «мечник», верность. Дальше выпали «зверь» — опасность и «туман» — загадка или тайна.

— На близь или на даль? — Гриз мало смыслит в гаданиях нойя, но помнит, что метать карты можно на ближнее будущее и на дальнее.

Спицы звенят торопливо, словно стараются сбежать от чего-то.

— Последнее — на близь. А до того карты падали едва ли не поперёк черты.

На настоящее и на будущее, получается… Странный расклад. Тревожный. Может ли такое гадание врать — или, может, Аманда просто вложила мало сил, плохо представила себе образ Лайла Гроски во время гадания…

— «Корабль», — добавляет нойя, помедлив. — Эта упала на будущее. Это значит…

— Путь, помню.

Если только гадаешь не моряку и не тому, для кого корабль — особый символ. Там какие-то другие значения — впрочем, нет смысла вспоминать.

— Ты потому свила для него «Милость Перекрестницы»? Думаешь, он собирается покинуть «Ковчежец»?

— Даже если бы и так — не в традициях нойя мешать выбору. «Милость Перекрестницы» не склоняет к решениям, сладкая. Только даёт твёрдость духа, ясность ума… иногда, впрочем, может помогать против обморачивающих артефактов, но это побочный эффект, временный, к тому же. Это ведь не артефакт Мастера.

Да. Амулеты нойя — слишком слабы, завязаны на магию Трав и земли, чересчур прихотливы — и временами действия их зависят от того, какие чувства в них вложены. Какие чувства ты вложила в артефакт для Лайла Гроски, Аманда? И почему путаешь петли в своём вязании — вот, опять приходится распускать.

— Припоминаю, что на простейшее гадание выкидывают девять карт. Только если две выпадают одинаковыми — они считаются за одну.

— Ты хорошо знаешь гадания нойя, Попутчица.

— Это основа основ, ты сама говорила. Подобие, которое сливается воедино. А Лайлу выпало две «развилки» — значит, одну карту ты мне не назвала.

Пальцы нойя запутываются в нитках, клубок убегает с коленей — порезвиться на полу, словно котёнок.

— «Древо».

— Ну и что? У вас же это символ жизни.

— Символ жизни. Символ связи всего сущего — потому что деревья пьют воду, уходят корнями в землю, стремятся в небо и порождают огонь. Символ роста и движения вперёд.

Самый лучший символ, который никогда не выпадал Гриз, хотя ей Аманда гадала на картах не раз. «Развилка», «зверь», «пламя» — вот её вечные карты. Падающие на близкое и далёкое.

— Но это даже обнадёживает. Лайл, в конце концов, крепко стоит на земле, но если надо… Аманда. Что не так?

— Всё так, золотенькая, — отзывается нойя, неотрывно глядя в огонь, — «Древо» — это связь. Всегда карта будущего, на какую бы сторону ни упала. Только она упала не на одну из сторон. Она соскользнула со стола. Мне на колени.

Гриз не знает, что это обозначает. В гаданиях нойя слишком много знаков — не упомнишь все. А Аманда не собирается пояснять — наклоняется за клубком, начинает играть с ним в пальцах, распутывая нити, сматывая их…

— Потому ты не сказала ему, что за амулет нужно отдариваться? Решила сыграть в «угадай меня»?

— Немножко решила, — Травница стряхивает с себя задумчивость и возвращает ямочки на щеках. — Нойя так любят загадки! Любят игры. Решила — пусть погадает, почему нет.

Но улыбка тут же и гаснет. Она глядит на клубок так, словно тот содержит путеводную нить. Прибавляет шёпотом:

— У нас говорят — когда несёшь с собой загадку нойя, все другие тайны по плечу.