Патриот. Смута. Том 4

Глава 17

Встрепенулся. Стрельба затихла. Слышны были стоны и крики.

Недалеко. Метров двести за поворотом дороги. Там как раз холмик был, обошли его недавно. Наш арьергард, тыловой разъезд там. На него кто-то налетел.

Сразу махнул в седло, помчался туда. Пантелей мешкал, отставал. Татарин и казак мчались рядом. Еще несколько бойцов тоже рванулись следом. Все остальные подхватывали аркебузы, стали занимать оборону.

Яков шустро раздавал команды

Лететь было недалеко. Из-за деревьев и неровностей местности виделось все ближе место боя. Три лошади без седоков. Трое наших гарцуют с пистолетами, еще один спешился с саблей, навис над кем-то.

— Сдавайся! Оружие! — Слышались крики. — Бросай! Бросай, говорю!

— Не убивайте! Свои мы! Свои!

— Да какие свои! Черти! Вылетели.

Я взлетел на взгорок, остановился, осмотрелся.

— Воевода! Вот. — Один из бойцов, что был в седле, указал на происходящее.

На изгибе дороги мои люди остановили двоих. Жестко, не думая о последствиях, встретили огненным боем. Понимали — все, кто не свои, могу быть врагами, лазутчиками, разведчиками. Один у обочины привалился к дереву, рука сжимала топор. Крови вокруг много, горлом идет, одежда тоже вся ей пропитана. Нога подвернута неестественно. Нет, с текущим уровнем медицины не жилец, это точно. Второй, свалившийся в небольшой овражек, прятался между корней. Отмахивался саблей от наседающего на него пешего. Кричал.

— Не убивайте! Свой я!

— А ну, живой нужен. — Приказал я. Слетел с коня, подбежал, встал сам над этим, прячущимся в яме.

Лицо испуганное, волосы засаленные, в бане давно не бывал бедолага. Кафтан грязный. Кроме плохонькой сабельки иного оружия вроде нет. Пистолета уж точно.

— Свой я! Свой! Братцы!

— Да не ори! — Гаркнул громко, и он как-то поутих, смотрел на меня во все глаза.

Сам я перевел взгляд на замершего рядом по стойке смирно бойца, что пытался принудить отбивающегося к сдаче.

— Здесь сам. Осмотри раненного, жив ли, что с ним. — Добавил. — Осторожно, смотри чтобы ножом не пырнул. И лошадей гляньте, что там.

Это уже большое относилось к двум оставшимся, что продолжали сидеть в седлах и смотреть по сторонам.

— Еще кто был?

— Нет, только двое.

— Мы их остановить пытались. Миром. — Проговорил пеший с толикой страха в голове. — А они удирать надумали, ну и…

Ясно, приказа ослушались, хотели в лес уйти.

— Работай.

— Сделаю, воевода. — Он поклонился и трусцой помчался выполнять указания. Осматривать тяжело раненного, что лежал у дерева. Выпалил. — Васька, Семка, чего замерли, давайте лошадей. Я тут.

Всадники быстро спешились, но мне до них уже не было особого дела. Молодцы, наградить надо. Не растерялись, сработали неплохо, удрать не дали. Хорошо, что одного живым оставили. Лучше бы двух, но их можно понять. Вылетели на них какие-то всадники, остановиться не пожелали, удирать начали.

Ну и давай мои палить. А как иначе?

— Кто ты? — Обратился к замершему в канаве мужичку.

— Я-то… Я-то… Борщ Банщик я, во… воевода. — Он икнул.

Ну и имечко у тебя, мать честная. Сабля дрожит в руках, боец никакущий, либо притворяется и хитрит. Но, второе вряд ли. Струсил, запаниковал, с лошади слетел при стрельбе. К земле прижался, заполз сюда, думал, обойдется. В целом — повезло ему. Пулю не словил, живой. А напарник отойдет скоро.

— И что же ты здесь делаешь, Борщ? — Я улыбнулся. Без этого имя произносить было просто невозможно.

— Я-то, я-то… — Он опять заикался. — Это… Ехали мы с…

— Мертв он, воевода. — Выкрикнул один из моих людей. — Кровью изошел.

— Пресвятая дева. — Борщ услышал, начал креститься левой рукой, саблю из правой не выпускал.

— Ты что же это делаешь? Охальник! Кто же так крест кладет. — Проворчал гарцующий сзади меня Богдан.

Я руку поднял. Тихо, мол. Это потом. Но, казак-то прав был. То ли ты Борщ малость дурной, то ли… Дюже хитрый. Скорее первое.

— Откуда ехали, куда?

— Так оттуда и туда. — Он опять икнул.

Ах ты же зараза такая. Дурить вздумал.

Я примерился, сделал шаг в сторону. Сопротивляться он даже не решился. Просто оружие выставил, моргал широко раскрытыми глазами.

Спрыгнул вниз, насел на него. Саблей Борщев клинок отвел в сторону и с силой саданул ему левой прямо в ухо.

— А… ааа. — Заревел он, падая на скат канавы.

Пнул его не сильно раз, второй. Не чтобы покалечить, а так для понимания. Дурить в такой ситуации и нести чепуху не нужно. Важно отвечать, коротки и по делу. Тогда больно не будет. А еще надо бы оружие бросить и сдаться. Чего он пока что, даже валяясь носом в земле, не сделал.

Упертый.

Пришлось после ударов на руку наступить, чтобы пальцы на рукоятке сабли все же разжались.

— Бо… Больно. — Застонал пленник.

— Бросай. — Процедил я злобно. — И давай, говори, а то еще больнее будет. Нечего тут дураком прикидываться.

— Так я, так я.

— Богдан, кинь-ка мне веревку. Я сейчас этого мужичка за ногу привяжу и выдернешь его из этой ямы лошадью, как пробку. А потом по лесу повозишь.

— Это мы мигом, воевода.

Казак начал искать веревку. В седельных сумках она точно была. Но я знал, что слова мои подействуют лучше, чем действия.

— Не надо, я сам. Сам! — Заорал пленник. Выронил оружие и на карачках с трудом полез наверх. Цеплялся за корни, рыл землю пальцами. Словно боров пробирался, даже похрюкивал, подбирая сопли немного.

Я уперся ногой в край овражка, выскочил сбоку.

— Готовьте его к допросу. — Увидел, что Пантелей, пыхтя, подходит. Решил пешком действовать, что в целом логично. Здесь недалеко же было. Две сотни метров. А ему на лошадь влезть не так то просто, как нам ловким да подвижным.

Мои телохранители принялись за стенающего пленника.

Сам пошел глянуть, что там на лошадях было, что со вторым, который мертв. Беглый осмотр показал, что это достаточно бедно одетый служилый человек. Казак, скорее всего, полковой. Кафтан потертый, сабли даже нет. Топорик в руке, за поясом кинжал простенький. Зато луки саадаки на лошадях имеются у обоих.

Огнестрела нет. Ни пороха, ни пуль.

Кони утомленные, припасов на них в сумках немного. И для людей что-то есть — сухари какие-то, и овес для самих животных. Запасы воды в бурдюках. Сразу видно — дозорные, снаряженные для наблюдения и работы в «поле».

А так — ничего интересного.

Вернулся к пленному.

Мои телохранители уже раздели его, разули. Сидел он в одних портках со связанными руками. Кулаками, стянутыми грязь по лицу зареванному, развозил. Ныл что-то себе под нос.

— Так, Борщ, слушай меня внимательно. — Проговорил холодно, навис над ним. — Времени у нас мало. Я спрашиваю, ты отвечаешь. Скажешь дурь какую, я тебе ухо отрежу, потом второе. А потом нос и потом пальцы. — Достал бебут, показал ему. — Смекаешь?

Тот закивал сразу, на колени встал. Руками, перемотанными веревкой, затряс.

— Воевода, царь-батюшка, не вели казнить, все скажу.

При упоминании царственной особы меня чуть передернуло. Сдержался, затрещину не отвесил. Черт с ним, что взять с пленника. Подлизаться решил, вот и все дела.

— Ты Елецкий?

— Да, оттуда я. Казак полковой. Третий год уже. До этого, до этого… — Он вновь заикался.

— Банщиком был? — Фамилия говорила о роде занятие его семьи вполне отчетливо.

Тот кивнул, промямлил.

— Как батька мой и как дед. Только я же это… Третий я. Мамка меня в поле, в лопухах родила. — Он носом шмыгнул. — Поэтому… Ну… Борщ я.

Рассказал всю подноготную и про мамку и про папку. Ты еще мне родословную выдай. Ох. Что страх с людьми делает.

— Воеводу знаешь, Елецкого?

— Да, как не знать? Семен Белов. Долгие лета ему. Отважный воин, атаман славный.

— Где он?

И без того круглые и выпученные глаза мужичка забегали. Затрясся он всем телом.

— Так это, мы-то тут давненько, мы-то…

— Был где? Мысли какие есть?

Хотя… О чем я, не тот это человек, чтобы мысли какие-то о стратегии и тактике у него были. Простой, глуповатый боец, взятый по прибору, служить, за неимением лучших кандидатов. Или, как откуп. Раз в семье трое аж. Чтобы тех, кто смышленее, на опасное дело не посылали. Баня — дело хорошее, доходное, зачем ее делить между сыновьями. Старшему ее. А вот этому. Борщу — служба. Подальше от семьи.

Ладно.

— Был где? — Повторил я вопрос.

— Был в Ельце, воевода. Мыслей нет.

— Что вы здесь делаете?

— Так, дозор?

— Кого ждете?

— Да, татары же идут. Они хитрые. Письма слали, что царь едет. Но… — Он уставился на меня, икнул. — Я же не дурак! Из Воронежа писали, что татары. А царь, он же это, в Москве, вроде как. А второй тоже под Москвой или… А нет, в Калуге второй. Царь-то. Точно. Но не в Воронеже. Откуда он там, а?

— Татары, значит?

— Да, воевода нас всех собрал, сказал, что татары идут. Русскими прикидываются, хитрость у них такая. У… — Он уставился на замершего за моей спиной Абдуллу. — П…Поганое племя.

Мой басурманин его, видимо, понял, зашипел что-то на своем. Говорит с трудом, а ругань понимает. Вот оно как.

— Спокойно. Не дергайся. В монастыре сколько вас?

— Так это. Там монахи же.

— Вас сколько? Служилых?

— Три дозора еще. Мы, четвертые. Ну и на реке тоже отряд. Всего тринадцать.

— Приказ какой?

— Как татар увидим конными, пешими в дне пути, грузить все добро на лодки. Шустро грузить. И поутру плыть вверх по Дону. Переправу палить, монастырь… — Он икнул, замолчал.

— Монастырь?

Мужик шлепнулся в землю лицом, заныл еще более гнусаво, чем раньше.

— Не вели казнить… Батюшка… Воевода наш приказал… Мы то что… Мы же не можем… Спалить сказал. Чтобы татарам, это, не досталось ничего. Чтобы не из чего строить. Ладить новую переправу не можно было. Так.

— И что татары? Видели ли их?

— Так… Вот один и все. — Он опять уставился за мою спину.

— Когда палить собираетесь?

— Так это… Войско татарское там с обозом мается. Овраги эти чертовые пока пройдет. Завтра поутру думаем, самое то. Монахов выгоним и… Мы же не душегубы. Мы… — Он опять бахнулся лицом в землю. — Там же добра в монастыре много. А монахи не дают, противятся.

Вздохнул я. Несмотря на отсутствие в моем сердце и душе религиозности факт того, что эти люди хотели сжечь хутор, злил. Люди строят, место святое создают, а вы что? Спалить. А если сопротивляться будут, то может и убить?

Скрипнул зубами. Не бывать этому.

Дальше что? Выходит мы — татарское войско. Интересно девки пляшут. Ладно.

Я задал еще несколько вопросов, получил пространные ответы. Нужен мне был кто-то посерьезней, посмышленей, чтобы про защиту Ельца рассказал, про воеводу тамошнего. А этот Борщ то ли действительно был невероятно умен, что вряд ли. Либо откровенно недалекий мужичок, которого за неимением лучшего рекрутировали и войска.

Толкового здесь больше ничего не выйдет.

Повернулся к своим.

— Так, собратья! Этого с парой человек тут оставить, обоз наш ждать. Григорию или Тренко рассказать все, что слышали. А остальные, по коням и вперед. Нельзя дать этим… — Сделал паузу. — Нельзя дать монастырь палить.

— Так, боярин, а вы это…

Обернулся, уставился на говорящего Борща. Глаза его расширились невероятно. Страшась своей же наглости, продолжал он говорить?

— Вы кто будете? Вы из Лебедяни же? Попутали нас с татарами? Вот и постреляли. Да?

— Нет, мы из Воронежа. Воевода ваш нас татарами назвал. — Улыбнулся криво, по-волчьи. — Обманул вас.

Мужик икнул, уставился на нас всех.

— Ясно, воевода.

— По коням!

Через пару минут мы уже вновь двигались вперед.

День дальше прошел без происшествий. Шли быстро, поспешали, но коней не гнали, чтобы не устали они. Думалось мне, что рывок последний потребуется. Там, когда к монастырю выйдем. Успеть, до закрытия ворот в острог. Ну и, если верить Борщу, до поджога. Хоть пленный и говорил про утро, что в целом было логично. Могли и вечером запалить, переправиться на тот берег и там ночевать.

Вечерело. Вернулся авангард, сообщил, что за поворотом дороги хутор. Меньше чем полверсты.

— Готовность. — Скомандовал я.

Но и без этого все подобрались. За остаток дня пересказы того что Елецкие хотят храм святой сжечь, вызвали у моих бойцов праведный гнев. Все они жаждали драки и возмездия.

— Пленными берем. Монахов не трогаем. Если видим, что огнестрел в руках или лук, только тогда бьем, чтобы нас не побили. — Отдал я приказ. — Передать по цепочке.

Сотня в колонну построилась. Бойцы крестились и по моему взмаху двинулись вперед. Постепенно ускоряя шаг, наращивая темп.

Хутор показался как-то внезапно из-за поворота дороги. До него было буквально метров двести, и на половине пути стояло трое служилых людей, о чем-то спорящих друг с другом. Не стрельцы, скорее казаки. Все больше походили на Борща и его погибшего напарника. Кафтаны, шапки, сабли у двоих саадаки, третий с аркебузой. У каждого под уздцы взятая лошадь.

Стояли чуть в стороне от дороги, но ввиду чистоты леса от подлеска видно их было хорошо.

— Вперед! — Заорал я так громко, как только мог.

Запел рог, кони рванулись вперед.

— Ура! Гойда! — Слышалось слева и справа от меня.

Те стрелки, что шли перед нами, начали чуть расходиться влево и вправо. Местность позволяла. Дорога переходила в вычищенную площадку. Простор для удара конницы.

Завидев нас, троица служилых запаниковала, задергалась. Лошади их, услышав резкие звуки, тоже восприняли это нехорошо. Паниковали, поднимались на дыбы, ржали.

Один боец, замер, смотрел на нас как умалишенный и что есть сил начал орать во всю глотку:

— А… А-а-а-а-а! Татары!

Аркебузир кинул свое оружие, отпустил скакуна и помчался куда-то в лес, напропалую. Но, далеко здесь не уйти, слишком редко растут деревья, слишком мало молодой поросли. На лошадях его вмиг догонят.

— Не убивать! Живыми, в плен! Два десятка к реке, слева. Еще два, справа.

Я видел, что за монастырским хутором, размещенным на небольшом холме посреди лесистой местности, открывался вид на водную гладь. Раз Борщ сказал про отряд у реки, значит, там кто-то был. К тому же самое важное даже не занять острог — это вторично. Главное — не дать спалить паром и те плоты и лодки, о которых вспомнил прошлый я и что подтвердили собратья.

Конница неслась вперед. Копыта выбивали стройный такт. Гул стоял мощный, отдавался он от леса окрест, эхом разносился. Не завидовал я тем, кто видел нашу атаку. Уверен, страшно им было. Очень. Сотня конная неслась вперед, готовая сметать все на своем пути.

У ворот показался человек, высунулся. Лицо его было совершенно ошарашенным. Видимо, лицезреть несущуюся на частокол конную сотню ему еще не приходилось.

— Пали в воздух! — Заорал я.

Несколько аркебуз разрядилось, не пытаясь нанести кому-то хоть какой-то урон. Но психологический эффект устрашения от этого был приличный.

Появившийся юркнул обратно. Ворота никто даже не думал закрывать. Если там и была какая-то стража, охрана кроме одного человека, они все впали в ступор и даже не понимали, что происходит.

Я со своими телохранителями и еще десяток всадников, чуть притормозив коней, влетели внутрь.

— Оружие на землю! — Заорал я. — Никто не пострадает!

Трое человек, замерших во дворе и держащих копья, переглянулись. Почти сразу все вместе отбросили древки, похлопали руками, делая вид — что вообще не касались их ранее. За стенами острога гикали оставшиеся бойцы моей сотни. Раздалось еще несколько выстрелов. Люди ловили разбегающихся, понукали, сгоняли к стенам.

И тут я, гарцуя по двору на разгоряченном скакуне, увидел, как от строительной площадки, по-другому это никак нельзя было назвать, в мою сторону двинулся одетый вовсе черное человек. То, где он находился, больше всего напоминало первый, начавшийся строиться ярус бревенчатого терема — крупный, вытянутый.

Церковь это была. Храм — Рождество-Богородицкий.

— Что же ты, ирод! Людей пугаешь! — Человек двигался ко мне, смотрел прямо в глаза. — Работать нам не даешь!

Темные одежды его отдаленно напоминали привычный мне облик монахов и попов, но несколько отличались. Были более бедным, пятерыми и застиранными. Видно, что старик этот принял некую аскезу. Он был сух телом, приклонен годами, но достаточно крепок. А судя по поведению, дух его был несломим. Одному против полутора десятков вооруженных человек выступить. Не спросить, кто и что.

Чувствовалось — он здесь главный. Это его острог, его монастырь, и я сюда пришел неподобающе. Со своим уставом. Нехорошо.

Я спрыгнул с лошади. Конфликт мне с монахами был не нужен совершенно. Наоборот, в какой-то степени мы пришли их защитить от поджога.

— Прости, отец. — Наклонил голову, показывая свое уважение. — Думали мы, здесь воины с оружием сидят, нас дожидаются.

— Нет, окрест все. Все, кто от Семен Белого пришли. Здесь нет никого из них. Вот тебе крест. — Он размашисто перекрестился.

— Собратья! — Приказал я. — Все за стены. Негоже нам, людям православным здесь с оружием быть, раз врагов нет. Выходим!

Повернулся к замершему в нескольких шагах от меня пожилому человеку, державшему увесистый плотницкий топор.

— С твоего позволения, как дела ратные поделаю, на разговор приду.

— Жду тебя, Игорь Васильевич и он ждет. — Смотрел на меня, взгляд не опускал.