Патриот. Смута. Том 4

Глава 19

Нельзя же. Не крещенный я.

Казалось бы, плевать, если для дела надо. Реципиент-то сто процентов крещенный был, только… Не он же здесь теперь, а я.

Вздохнул, смотрел на монаха. Казалось, до этого я с иным человеком говорил. В том тоже было что-то, сила некая, дремлющая. Упертость и верность идеалам. Но в этом, раскрывшимся для меня в храме Божием, чувствовалась по-настоящему невероятная мощь. Такая, что горы может свернуть. Но, не для того нужная, чтобы делать это, а чтобы людей иных на путь истинный, мудрый наставлять.

— Не могу я, святой отец. — Проговорил спокойно, борясь внутри себя с эмоциями и ощущениями.

Не удивился священник, продолжил.

— Дело ты великое затеял, Игорь Васильевич. И помощь в этом деле тебе такая же великая нужна. Вижу я, силу в тебе. И думают многие, что от дьявола она, от беса. — Он перекрестил меня. — Но, всякая сила она от всевышнего, как ни крути. Даст бог, сможешь ты Смуту утихомирить. Как сказал, на престол человека достойного возвести.

Я поклонился. Сказать в ответ нечего было.

— Скажу тебе. — Продолжал святой отец. — Есть здесь у нас источник святой. Вода в нем, целебная. Чудотворная. Иди к нему. Испей. Ночь проведи подле. Один. Подумай, взвесь все и помолись.

Уставился на меня и улыбнулся немного, продолжил

Знаю, слов ты мало знаешь, святых. Молись, как умеешь. Неважно это. Он всех по-своему слышит. — Священник на крест позади меня посмотрел, продолжил. — Поутру приходи. Дам я тебе благословение свое.

— Спасибо, отец. Найду ли?

— Найдешь. Ты все найдешь. — Посмотрел на меня пристально. Вздохнул. — Выйдешь за ворота, свернешь налево. Там дуб такой разлапистый, словно надвое поделенный, и сосна близ него. Невысокая, чуть кривая. Рядом тропка неприметная. По ней иди. Полверсты где-то. Родник там, мы его обустроили с братом. А утром жду.

— Спасибо, отец.

Мы вышли из часовенки. Я кивнул священнику, повернулся, двинулся к выходу.

Ох уж этот мистический подход людей того времени. Но, в нем что-то есть. Да и если благословят меня монахи на дело мое, то и войско уверует в правоту мою и дело мое. Дух боевой поднимется. Сподручнее будет воевать и в бой их всех вести.

Конечно, идея ночевать где-то черт знает где, когда вокруг могут быть враги мне не очень нравилась, но для дела, чтобы воинство мое еще больше уверовало в меня — нужно это. Значит — сделаю. Смирю свою мирскую натуру.

На выходе Яков мне повстречался, спросил тут же:

— Ну, чего?

— Сказал, источник святой найти надо и ночь там провести. — Пожал я плечами.

Сотник перекрестился.

— Слышал я о нем. Раз отец сказал, значит надо.

— Здесь еще второй монах, старец где-то работает с лесорубами. Думаю, вернутся скоро.

Лицо Якова стало удивленным.

— Да, они копья или пики, я пока не очень понял, для Ельца делают. Глянь, что это, сколько у них уже готово. Ну и к монахам чтобы со всем уважением.

— Все сделаю, воевода, не изволь беспокоиться.

— Хорошо. На тебе лагерь, утром вернусь. — Хлопнул его по плечу. — Скажи бойцам, что…

А что сказать-то? Что воевода с ума сошел и пошел куда-то в лес? Один, не взяв с собой никого. Ни из них, ни даже телохранителей своих.

— Скажу. — Ответил Яков.

Да пожалуй, так лучше. Человек Смутного времени лучше меня знает, чего в таких мистических случаях говорить людям. Что воевода делать надумал. Причаститься? Или там, как это называется? Слишком уж я мирской человек и вся эта наука церковная для меня — темный лес.

Некий ритуал очищения, приведения мыслей в норму, уединение для обретения стройности мысли.

Попробуем. В лесу ночевать мне не впервой.

Отправил Якова делами заниматься.

Сам быстрым шагом добрался до коня, снял с него скатку войлочную. Не на сырой земле же мне там ночь коротать. Осмотрелся. Сотник в этот момент с моими телохранителями говорил, они что-то отвечали, на меня поглядывали. Пантелей поклон глубокий отвесил. Казак перекрестился, потом меня перекрестил. Один Абдулла стоял чуть в стороне, не очень понимал он, вероятно, что происходит. Для него, татарина, человека иной культуры такое действо было не очень понятно.

Что там воевода и хозяин делать затеял? Для чего. Но раз надо, то надо.

Все они оставались здесь, на поляне близ острога вместе с конной дворянской сотней.

А я собрался и двинулся к Дубу разлапистому и сосне. Зашел под сени деревьев, осмотрелся. Вот она тропка. Путь мой лежал в темный, мрачный лес, где уже наступили сумерки. Солнце уже закатилось за деревья, блеск его последних лучей освещал мой путь среди клубящейся под ногами темноты.

Шел неспеша, огибая павшие деревья и заросли кустарника. Почти сразу лес стал нехоженым. Сюда, видимо, особо никто из жителей монастыря не заходил. Тропинка прослеживалась, но еле-еле. Ходили здесь редко, даже валежник не собирали. Воду брали из других источников, а этот — священный родник, был для каких-то особых случаев.

Я двигался все дальше в сгущающейся темноте. Чаща окружала, давила, вывороты корней огромных, упавших от давней бури, встречались то здесь, то там. Приходилось петлять, обходить их. Справа начались заросли орешника. Запахло хвоей

Тропа петляла, выбирая более надежный проход через это буйство природы, первозданное, почти нехоженое.

Пройдя примерно полкилометра, может, чуть больше услышал журчание. Родник! Ручей! Начинался небольшой подъем. Сделал еще несколько шагов и ощутил запах сырости. Влажная листва, буйный травяной подлесок, что активно рос там, где было больше влаги.

Загудели комары. Эти заразы всегда там, где есть вода и влага.

Еще шагов тридцать, и я почти в полной темноте вышел к овражку. Склоны его были отвесными, но не очень глубокими. Порядка метра. Внизу тек, покрытый листвой ручей. Воды в темноте видно не было. Тропа забирала резко влево, шла по кромке.

Я повернул, двинулся дальше. Тропа повела чуть вверх.

Еще немного и я нашел родник.

Огромный серый валун, а за ним еще десяток или даже больше камней помельче формировали стену. Из нее в овражек звонко струилась вода. Моя сторона была крутой, вниз к воде вели ступени, вырубленные в грунте и укрепленные палками и маленькими камушками. Противоположная — была пологая. Она формировала крохотное озерцо, буквально метров семь в диаметре.

Окружало все это место несколько дубов, и самый огромный из них навис над этим холмом, этими камнями, взметался он к самому небу, и, если так задуматься, лет ему было очень и очень много.

Скорее всего, из его желудей и выросла, поднялась эта дубрава.

Удивительно, но здесь комары не лютовали. Неслышно их было.

Слева и справа за могучим дубом рос почти непролазный, плотный орешник. В темноте было сложно разобрать, но там, внизу, на другой стороне озерка, казалось, мне, в отдалении за деревьями еще какой-то кустарник.

Вначале я подошел к дубу. Это действительно была вершина холма. Все вокруг поросло лесом и в темноте не видно было почти ничего, кроме напирающих дубов исполинов. В целом — отличное место для ночлега. Подобраться незаметно здесь очень сложно. Деревья, заросли. Тихо уж точно не получится.

Дотронулся до дерева.

Невероятная мощь покоилась в его стволе под корой. Шла она от самой земли, из-под нее вверх по ветвям к листве. Казалось, я ощутил то неспешное движение соков, несущих эту силу вверх. Этот исполин стоял здесь давно, невероятно, неведомо сколько и помнил многое. Дожди омывали его ветви, холода морозили кору, отчего она порой трескалась, но только крепла с каждым разом. Белки, прыгая с ветки на ветку, щекотали. Они ели его желуди из поколения в поколение. Птицы вили на нем гнезда. Солнце сушило землю и давало питание его листьям. Даже ужасающие ветра, ураганы, налетающие иногда и пытающиеся вырвать из земли, не смогли одолеть этого исполина. Корни его ушли глубоко в землю и питались из источника.

Невероятную силу придавала эта вода могучему дереву. Оно росло и крепло.

Я вздохнул. Безграничная мощь живой природы была передо мной.

Кинул к корням скатку. Стащил пояс с перевязью. Приставил к дубу оружие. Потянулся, покрутился, разминая чуть затекшую спину. Все же весь день в седле — то еще испытание для организма.

Вернулся обратно к лестнице, вырубленной в склоне оврага, начал спуск. Метра два — и я внизу. По камням слева струилась вода. Здесь был сделан небольшой столик, на котором стояло несколько долбленых не то кружек, нет, то мисок, не то стаканов — называй как хочешь. Просто кусок дерева с вынутой сердцевиной.

Веяло холодом. Еще бы — ключевая вода у самого своего истока.

И в чем смысл? Неужто за несколько глотков что-то, может, измениться? Или для монаха важен сам факт смирения. Я понимаю, удаление на сорок дней, аскеза, переосмысление себя. Нахождение в гармонии с природой. Мне по делам служебным приходилось одному одиннадцать дней пробираться через горы и предгорья. Там, правда, не до просветления было. Задача — выжить и не сойти с ума.

Но, некий смысл отшельничества все же я видел.

Но здесь — ночь. Странно. Но, слово монаха было таким, а раз мне нужно добиться его уважения и благословения, то сделаю — как потребно.

Набрал воды. Она полилась по пальцам, коснулась холодом.

Глотнул — зубы свело. Морозом обожгло горло, но на вкус очень приятна, ключевая, чистая. Можно сказать — живая.

Набрал еще, уже в ладони, умылся. Ух… Холодно-то как, но бодрит. Хорошо. Выпил еще. За день все же жажда накопилась, нужно ее было утолить. Вытер лицо рукавом. Поднялся обратно к дубу.

Ночлег был организован. Стоило ли теплить костер? Монах про огонь ничего не говорил, а спать как-то без тепла майской ночью в лесу мне показалось глупой затеей.

Аккуратно орудуя ножом, я подготовил небольшое кострище чуть поодаль от корней деревьев. Собрал окрест валежника. Благо сушняка здесь было много. Сырость копилась внизу, а там, где расположился я, было довольно сухо.

Костер я планировал небольшим, больше не для огня и света, а для тепла. Вначале разжечь небольшие ветки, а затем кинуть в вырытую ямку несколько крупных, насколько можно их было нарубить моим бебутом, полешек — для жара. Чтобы они лежали, тлели и угли давали.

Огонь разгорелся, дровами я запасся. На это ушло примерно с полчаса. Без спичек высекать искры кремнем и кресалом-то еще развлечение. Но, я человек опытный и такое умел в прошлой жизни. Вот, пригодилось.

Устроился полулежа, уставился на костер. От земли поднимался холод. Подстилка сохраняла тепло. Стащил сапоги, смотал портянки, размял руками пальцы ног. Перед сном нужно обратно надеть, а то мало ли что. В походе лучше быть готовым ко всему — вскочить, бежать или сражаться. Мало ли кто ночью на костерок придет. Вдруг эти монахи чего нехорошего задумали.

Вряд ли, конечно, но все же мало ли.

Я положил оружие так, чтобы было удобно его сразу же выхватить. С одной стороны — не верилось мне, что затевают они что-то нехорошее против меня. Глупо было это, да и как-то… Люди божьи это из общения чувствовалось. Но с другой — доверяй, но проверяй. Береженого — бог бережет.

Привалился к дереву, полулежа. Спать пока не хотелось. Шевелил затекшими пальцами ног, грел их у костра, думал. О многом. Как-то мысли прямо хорошо шли, структурировались. В костре виделось что-то вечное — бесконечное. То, что создало нашу человеческую культуру, заложило ее основы. Невероятный панический ужас, который испытывал перед пламенем зверь и его преодоление человеком.

Давным-давно, тысячи лет назад где-то здесь сидели наши предки, живущие на границе ледника. Близ Костенок, что рядом с Воронежем много стоянок древних людей. Множество находок. На мамонта и шерстистого носорога здесь люди охотились.

Огонь хранил их, защищал от диких зверей и беды.

И вот я, так же как они тогда давным-давно, сидел сейчас и всматривался в пламя.

Лес вокруг жил своей жизнью. Ухнул далеко филин. Мыши возились где-то в зарослях орешника. Ветер покачивал деревья, они поскрипывали, словно пели.

Начало клонить в сон. Я натянул сапоги, завернулся поплотнее в кафтан. Ночь вроде бы выдалась не морозной. Все же уже середина мая. Да и костер под боком — замерзнуть не должен. Устроился поудобнее и провалился в дрему. Привычка спать вполуха, когда вокруг было небезопасно, выручала в такие моменты.

Дремал, проваливался в глубокий сон, выходил из него. Снилось что-то красивое, предвечное, великое. Образы, деяния, не разобрать, не запомнить. И тут… Что-то большое бурое вторглось в мою дрему. Рычало, ворчало где-то на грани слуха.

Дернулся, очнулся.

Нет, это не сон!

Там, внизу, на другой стороне ручья, за тем самым малым озером кто-то был. Прислушался. Черт! Не просто кто-то. Это же косолапый, хозяин леса. Костра не испугался. Плохо. Очень плохо. Лучше бы бандиты. Трое, да хоть пятеро. С людьми это одно, а медведь — дело иное. Все истории про то, что с одним ножом раз на раз человек одолевал медведя — весьма сомнительные. Уйти с ножом на охоту-то можно, только вот к бою готовиться долго надо. Колья строгать, ловушки готовить.

Но, зверь внизу. Он пока не агрессивен.

Поднялся. Перепоясался. Сабля в такой ситуации плохой помощник, но хоть что-то. Лучшее — это пистолет. И не он даже сам, а порох.

Я подкинул несколько бревнышек в затухший костер. Пламя начало разгораться, набираться силы, получив питание. Поднялся, не спеша вышел из-за дуба к лестнице. Темно. Но он там, где-то внизу. Возился в кустах, двигался в сторону озера.

Забил холостой в пистолет. Отсыпал горсть пороха в руку. Готовился кинуть в огонь. Вспышка и грохот должны отпугнуть косолапого в случае агрессии. Да и если он все же решится ринуться вперед на меня. Ему нужно будет преодолеть преграду. Взобраться по довольно крутому склону оврага или обогнуть дуб, проломиться через заросли орешника.

Ухнула сова, пролетела между кронами деревьев хлопая крыльями.

Я увидел его. Здоровенного бурого зверя вразвалку, двигающегося к воде.

— Ну здравствуй, хозяин леса. — Проговорил я холодно.

Какой смысл молчать. Медведь почуял меня и дым задолго до того, как пришел сюда. Его нюх невероятно силен. Он знал, что здесь у дуба, у родника ночует человек, но не побоялся и пришел. Это часть испытания? Монахи знали, что здесь живет этот зверь? Интересно. Да и не так уж далеко родник от самого острога. Не боятся люди хозяина лесного.

— С чем пожаловал, косолапый?

Естественно, медведь мне не ответил. Он дошел до противоположного края озерца. Замер, издал утробный тихий рык, сделал еще пару шагов, вошел в воду и принялся пить. Я смотрел на него сверху, готовый ко всему.

Это не волки. С таким исполином, если придется, просто так не совладать.

Зверь пил, а я наблюдал.

Время текло медленно, безмерно медленно. Сердце мое колотилось. Адреналин поступил в кровь. Человеческий организм трубил об опасности и готовился сражаться, если будет нужно. Но мой холодный рассудительный мозг говорил. Бежать — глупо, медведь быстрее. Лезть на дерево — еще глупее. Прятаться — найдет. Если нам предстоит драться — зверя нужно встречать здесь, на краю оврага.

Приложить все усилия, чтобы он ушел. А если нет — только тогда попытаться убить.

Напившись, косолапый поднялся на задние лапы, зарычал, заревел.

Это не значило, что он агрессивный. Просто ему не нравилось, что я здесь. А мне… Да, черт возьми, меня тоже не радовало, что он явился. С удовольствием бы я обошелся без этой нашей встречи.

Напряжение росло. Медведь стоял на задних лапах, смотрел на меня. А я на него. Прямо глаза в глаза. Запах, что исходил из него, был мощным, мускусным, агрессивным. Это был матерый, опытный зверь, проживший много зим.

— Уходи. Я не хочу драться с тобой. Утром меня здесь не будет, Потапыч.

Рука сжала рукоять пистоля, я готовился стрелять в воздух, чтобы напугать звуком и запахом жженого пороха. В медведя смысла стрелять нет совсем, поэтому и нет в стволе свинца. Одной пулей такого не убить, а только разозлишь. И тогда — он точно нападет, и это создаст еще больше проблем.

— Уходи.

В ответ раздался гулкий рык. Мишка шлепнулся на передние лапы, потоптался…

— Уходи.

Развернулся, показывая свою огромную, бурую спину, и неспешно, ковыляя, переваливаясь, двинулся туда, откуда пришел. Я стоял, смотрел ему вслед. Чувствовал, что… Это победа. Это некий знак, некий символ. Наверное. Я не был религиозным человеком, не верил в приметы. Я был готов сразиться со зверем за свою жизнь и если было бы нужно — постарался убить его, хотя, уверен, дался бы мне этот бой тяжело.

Постоял, подождал еще минут десять, может, больше. Швырнул порох, что сжимал в руке, в костер. Тот полыхнул, затрещал, озарил пламенем ярким все окрест. Не выпуская из руки пистолет, спустился к роднику. Набрал воды, выпил, ощутив невероятный ее холод. Выпил еще.

Поднялся, проверил кострище, не разгорелось ли оно сильнее от пороха, не отлетели ли лишние искры. Потоптал вокруг траву. Вновь лег на подстилку. Попытался задремать. Поначалу выходило плохо, но со временем усталость взяла свое, и я уснул.

Провалился в глубокий, спокойный сон. Умиротворенный и полный каких-то светлых и ярких, но не запоминающихся образов.

Проснулся оттого, что продрог. Открыл глаза, вокруг серо. Деревья не дают солнечным лучам пробиться глубоко в лес, сквозь кроны. Но — восход! Начинался новый день.

— Ох, монахи, ох испытатели.

Поднялся, свернул весь свой лагерь. Кострище с тлеющими углями засыпал землей. Осмотрелся. В свете раннего утра место выглядело по-настоящему прекрасно. Девственная, не тронутая рукой человека природа. Красота — могучий дуб, нависающий над родником в самом сердце древней дубравы. И я гость здесь, пришедший провести ночь.

Спустился к роднику. Испил воды в третий раз. Опять ощутил холод на зубах. Бросил взгляд на противоположный берег, где ночью приходил, возился косолапый и приметил там что-то. Блеснуло оно из-под воды, в первых лучах солнца. У самого берега.

Нет, быть не может. Такое совпадение, как божественное проявление.

Но, факт есть факт — что-то блестело!