Печаль на двоих

ГЛАВА 8

Район Холлоуэй, помимо тюрьмы, никакими другими достопримечательностями не отличался и настолько плавно перетекал в соседние районы, что почти невозможно было понять, где кончается один из них и начинается другой. Кэмпбелл-роуд, на которой жили Марджори и ее отец, отходила от Севен-Систерс-роуд, разделяя полосу магазинов и лавок, прилепившихся к станции метро «Финсбери-парк». Хотя, в строгом смысле слова, расположенные на Кэмпбелл-роуд дома не являлись трущобами, но в Северном Лондоне они были одними из самых бедных и, по мнению Пенроуза, с самыми отвратительными условиями жизни. Он попал сюда пятнадцать лет назад, в первые дни службы в полиции — его послали зарегистрировать смерть трехлетней девочки, нечаянно придушенной во сне ее же родными, которые, чтобы не замерзнуть, сгрудились на ночь в одной постели, — и Арчи до сих пор не мог забыть этого мучительного визита в день, весьма похожий на сегодняшний.

— Дети, выросшие в Канаве, обычно крепкие орешки и умеют за себя постоять, — не отрываясь от руля, сказал Фоллоуфилд, — воспользовавшись названием улицы, которое бытовало как у местных, так и в полиции, — но у этой девушки, похоже, никаких шансов выжить просто не было. — Он покачал головой. — Знаете, сэр, я никак не могу забыть ее лицо. Бедное дитя. Сколько же ей было лет? Двадцать? Двадцать один?

— Согласно бумагам, хранящимся у моих кузин, двадцать три. И за эти недолгие годы она уже трижды отсидела в «Холлоуэе».

— Ничего удивительного, когда живешь в таком районе.

Подобное замечание вряд ли бы понравилось сотрудникам социальных служб, но в нем имелась доля правды. В каждом районе существовали улицы с дурной славой, но репутация Кэмпбелл-роуд была хуже не придумаешь. Полицейские, что постоянно имели дело с ее бесконечными бедами, могли эту репутацию с готовностью подтвердить. Канава кишела домашними драками и ссорами соседей, но стоило только вмешаться в их жизнь посторонним, как жители улицы смыкали ряды и недружелюбно, но в полном единстве встречали непрошеное вторжение.

Пенроуз и Фоллоуфилд оставили машину в южном конце улицы, перед газетным киоском и пивным ларьком. Рядом на тротуаре стояла группа мужчин, предаваясь в это субботнее утро беспечной беседе. Подняв воротники потрепанных пальто, чтобы оградиться от холода, они покуривали сигареты, и легкий дымок смешивался с их морозным дыханием. Как только Пенроуз и Фоллоуфилд вышли из машины, атмосфера мгновенно накалилась.

— Эй, полисмен! Присмотреть за твоей тачкой?! — нагло крикнул с другой стороны улицы маленький мальчишка, и тут же, под кривые усмешки мужчин, в ветровое стекло полетели снег и грязь.

Мальчишка — явно красуясь перед своими приятелями, — подталкивая ногой валявшиеся на дороге камни, заковылял в сторону машины. Фоллоуфилд бросил на него сердитый взгляд и уже собрался что-то сказать, но Пенроуз покачал головой. «В каком же возрасте в них закладывается этот антагонизм?» — шагая по улице, размышлял он: самым старшим мальчикам было не больше шести-семи.

Канава являлась достаточно широкой и в отличие от других трущобных мест не ютилась при фабрике или газовом заводе. Ее трехэтажные дома первоначально были построены для ремесленников. И хотя социальный состав жителей улицы переменился, следы ее архитектурных замыслов все еще проглядывали в широких тротуарах и чугунных оградах, укрывавших от глаз уличной толпы крохотные участки перед домами.

Дверь дома номер тридцать пять была неопрятной и запущенной, и такой же оказалась открывшая им женщина. Та выглядела лет на сорок, хотя, наверное, была моложе; и не успела она открыть рот, как Пенроуз почувствовал, что от нее разит перегаром.

— Мы ищем миссис Бейкер. Она дома?

— Мария? — Женщина криво усмехнулась. — А где же еще ей быть? Верхний этаж, две задние комнаты. Хотите, сэр, я вас провожу?

Последние слова она процедила с насмешкой, и Пенроуз, толкнув дверь, пошел мимо женщины, игнорируя шутливый реверанс, которым сопровождалось ее предложение.

— Спасибо, но мы сами найдем дорогу.

Подъезд дома отчаянно нуждался в ремонте: штукатурка на стенах облупилась, закоптелые потолки были покрыты пятнами, а подойдя к лестнице, Арчи заметил, что доски полов отсырели и стали шаткими. Перила, очевидно, разобрали на дрова, и оттого идти по тускло освещенным неровным ступеням лестницы было еще опаснее. Судя по тому, что можно разглядеть в открытые двери квартир по пути наверх, со времени его последнего посещения народу здесь явно прибавилось. В каждой комнате наверняка жило больше людей, чем полагалось по закону, но это инспектора ничуть не удивило: он по опыту знал, что нормой здесь считалось то, к чему люди привыкли, а не то, что предписывалось правилами.

— Мы ей расскажем только факты, и, насколько возможно, тактично, — сказал Арчи Фоллоуфилду, когда они дошли до середины лестницы. — Скорее всего Бейкер знала их обоих лучше кого бы то ни было, и интересно, к каким она придет выводам, когда узнает о том, что случилось.

Они поднялись на третий этаж. Пенроуз постучал в первую из четырех дверей, и в ответ на его стук почти сразу же на пороге появилась темноволосая женщина лет пятидесяти. Она подняла на него усталые глаза, и на ее болезненном лице не отразилось ничего — ни вины, ни ужаса, с которыми обычно встречали его приход, не было и в помине.

— Миссис Бейкер?

— Что он еще натворил? — проговорила она низким прокуренным голосом с акцентом истинной жительницы Лондона. — Небось что-то серьезное, раз прислали начальника. Или вы за Марджори?

— Боюсь, что мне надо поговорить с вами о них обоих. Можно нам пройти?

Она кивнула и пропустила их вперед.

После грязного, запущенного подъезда квартира Бейкеров приятно поражала чистотой, хотя выглядела она все равно убого и тоскливо. На веревках, едва прикрывая окна, болтались выцветшие занавески, а линолеум на полу был потерт и весь в трещинах. На потолке, как водится, красовались подтеки, и кровать стояла под довольно странным углом, очевидно поставленная так для того, чтобы на нее не капало из потолочных трещин. Из прочей мебели в комнате имелась детская кроватка, уродливый сосновый стол со стулом и мраморный, с отбитыми краями умывальник.

Девочка лет двух или трех с густой копной соломенных кудряшек расплакалась, и женщина подошла к ней, чтобы ее успокоить. Пенроуз, наблюдая затем, как она поднимала ребенка с постели, заметил на ее натруженных руках шрамы и следы ожогов. Да, о безопасной жизни тем, кто обитает в этих крохотных комнатах, готовит еду в печи и освещает комнату свечами и масляными лампами, приходится только мечтать — поразительно, что здесь вообще удается выжить.

Когда девочка успокоилась, Мария повернулась к ним лицом и вперилась в них вызывающим взглядом. «Ну попробуйте удивите меня своей новостью!» — говорил этот взгляд.

— Не знаю, как вам и сказать, миссис Бейкер… — тихо и неторопливо начал Пенроуз, но закончить фразу ему не удалось.

— Прибила-таки его, а?

Обыденность ее тона сбила Пенроуза с толку, и это, видно, мгновенно отразилось на его лице.

— Этой парочке меня ничем не удивить, — продолжила она. — Сколько лет я живу в их сварах! Рано или поздно они должны были достукаться.

— Очень жаль, что такое случилось, но они оба умерли, — сказал Пенроуз и тут же увидел, что Мария поражена и растеряна. — Их тела нашли сегодня утром там, где работает Марджори, но мы думаем, что умерли они еще вчера вечером. Марджори убили, а вашего мужа нашли на земле возле лестницы, и он, возможно, умер от несчастного случая.

— Он ее убил?

— Такое возможно?

Она подошла к кровати, опустилась на нее, а потом кивком указала Пенроузу на стул.

— Они ненавидели друг друга, всегда ненавидели. Она ему не поддавалась — все его безделье и вранье видела насквозь и прямо в лицо ему все и говорила. Только она одна и говорила… но теперь все девицы такие, верно? Нас-то учили терпеть все, что на нашу долю придется, и мы как-то с этим справлялись. Но Марджори была не такая. Она ему все прямо в лицо: как он с ней, так и она с ним. А Джо не любил, когда над ним брали верх.

— Он с ней жестоко обращался? — спросил Фоллоуфилд.

Миссис Бейкер посмотрела на него с раздражением.

— Он с нами со всеми так обращался. Откуда, вы думаете, это у меня? — Она раздвинула пряди волос, и Пенроуз увидел еще не зажившую рану. — Я сама головой в стену не бьюсь, хотя порой думаю: именно это я, наверно, и делаю. Нет, Джо считал: хочешь быть тут хозяйкой, неси в дом деньги, воспитывай детей, — а потом тебе еще и всыпят по первое число. Но он тут такой не один — тут все мужчины такие. Там, в жизни, они никто и ничто, а дома отыгрываются. — Женщина на минуту задумалась, машинально расправляя на кровати покрывало. — Он такой был не всегда, но как можно кого-нибудь любить, когда ты сам себя ненавидишь, да еще и стыдишься — как он.

— Чего же он стыдился?

— Да жизни своей. Что докатился до такой вот жизни. Он уже старый, скоро бы шестьдесят семь стукнуло. Он много о чем жалел, но винил почти во всем меня. А Марджори могла о себе позаботиться, особенно когда стала постарше. Ну и характер у нее был! Она ему однажды кочергой нос разбила. Если он кого и боялся, так только ее. Поэтому я и подумала… — Она так и не договорила, пытаясь вдруг совместить то, что случилось с ее родными, и то, что ей было известно о них. — Вы уверены, что это он сделал?

Пенроуз увильнул от ответа:

— Убийство Марджори явно было подготовлено, и мне тяжело говорить об этом, но на нее совершили злобное, жестокое нападение. — Арчи старательно подбирал слова, всеми силами избегая упоминать подробности, которых не под силу выслушать ни одной матери. — Мы полагаем, что ее убили из-за того, что она знала чью-то тайну и, возможно, угрожала ее выдать. Вы имеете какое-нибудь представление, о чем может идти речь?

То, что сказал Пенроуз, было не более чем догадкой, основанной на изуродованном лице Марджори, но Мария Бейкер вдруг пристально посмотрела на него, и в лице ее снова появилась настороженность, которая почти совсем исчезла, когда она говорила о своем муже.

— Если так, — холодно произнесла женщина, — к нашей семье это никакого отношения не имеет. Какие могут быть секреты, когда все сидят друг у друга на голове?

— А сколько лет вы здесь живете? — спросил Фоллоуфилд.

— Лет пятнадцать, что ли. Тут моя тетка жила, она нас и приютила. Она замужем никогда не была, а у нее комната, вот тетка и хотела, чтобы за ней кто-то присматривал. А когда она умерла, мы стали платить за квартиру.

— А как ее звали?

— Эдвардс. Виолетта Эдвардс.

— А где вы жили до этого?

— В Эссексе немного. У Джо родные жили в Саутенде, но мы там не прижились. — Она горько улыбнулась самой себе. — Если уж говорить всю правду, так мы нигде не прижились. Да и куда нам.

— А можно спросить почему? — осторожно спросил Пенроуз.

При столь ограниченных сведениях он хотел узнать как можно больше о семье Марджори хотя бы для того, чтобы доказать самому себе, что отец, пусть и сделал жизнь дочери несчастной с самого рождения, в ее смерти все-таки невиновен.

— Джо был женат еще до того, как мы с ним встретились, но под конец эта женитьба превратилась просто в кошмар. Он ту жену свою так и не смог забыть. Вы и представить себе не можете, какой шрам она на нем оставила.

— А Марджори об этом знала?

— Нет, все это было давным-давно, задолго до того, как она родилась, а имя его первой жены в нашем доме даже не произносилось. Марджори думала, что я его первая и единственная жена.

— А от первого брака у него были дети?

— Один ребенок, но когда его брак распался, он потерял с ним связь. Зато уж со мной он наверстал упущенное — превратил в чертову фабрику младенцев. За двенадцать лет — восемь детей. Точно это был его долг: весь дом заполонить детьми. — Она посмотрела на свои руки. — И бог его знает зачем: ведь только они появлялись на свет, ему уже до них не было никакого дела.

— А какая по счету оказалась Марджори?

— Младшая, из тех, что выжили.

— А где остальные ваши дети?

— Как только вырастут и могут уйти из дому, так ищи-свищи.

— А кто же это? — Он кивком указал на детскую кроватку.

— Это соседская. Я присматриваю за чужими детьми, ну, за теми, которые еще малы, чтоб работать или чтоб их одалживали для попрошайничества. Мы все понемногу зарабатываем — кто чем может. Некоторые помогают по дому, другие выпрашивают деньги, а я присматриваю за детьми. Бог свидетель, опыта в этом деле у меня хоть отбавляй.

— А Марджори спала в соседней комнате?

Мария кивнула:

— Еще с двумя девушками с нашего этажа. Они помогают нам платить за квартиру.

— Вы не возражаете, чтобы сержант Фоллоуфилд осмотрел ваши комнаты?

— Пусть смотрит себе на здоровье, но вы ничего не найдете. Марджори никогда ничего тут не оставляет — выучилась в тюрьме.

— А чем ваш муж зарабатывал деньги? — спросил Марию Пенроуз, когда Фоллоуфилд вышел из комнаты.

Женщина фыркнула.

— Джо и работа никогда меж собой не ладили. Каждый раз какая-нибудь временная халтурка: то он копает ямы для новых трибун в «Арсенале», то водит грузовик для продавца угля тут неподалеку, то что-нибудь починяет в домах — то тут, то там. — Она оглядела комнату и ядовито заметила: — Ну разве для такого домашнего очага стоит горбатиться? Только заикнешься здешним работодателям о том, где живешь, и тут же отлетаешь в конец очереди. Так по крайней мере говорил Джо. Правда, он всегда находил оправдание, только бы не работать — Марджори его за это просто ненавидела, — пусть, мол, другие за него надрываются.

— А Марджори попала в тюрьму из-за того, что ей приходилось надрываться?

— Она работала еще с малолетства, но всегда делала то, что хотела. Детский заработок для нас штука важная — для чего, вы думаете, мы их стругаем?

Она рассмеялась, но Пенроуз почувствовал, что это замечание вовсе не шутка. Он бросил вопросительный взгляд на Фоллоуфилда, который только что вошел в комнату, — тот отрицательно покачал головой.

— И все у нее спорилось, — продолжала Мария. — Бывало, выпросит программки утех, кто пришел в «Империю» на первое представление, а потом продаст тем, кто пришел на второе, или купит дешевые белые цветы, покрасит и продаст тем, кто носит их в петлице. Ох и выдумщица была наша Марджори!

«С какой легкостью, говоря о дочери, она перешла на прошедшее время», — подумал Пенроуз.

— Что ж она такого сделала, что оказалась в «Холлоуэе»?

— В первый раз это было три года назад, на Рождество. Ее взяли на работу сортировать почту на Маунт-Плезант, так она стибрила из посылок все ценное. Потом слямзила у кого-то сумочку. А в третий раз… тут уж виноват ее папаша. Марджори начала работать на ростовщика, что живет на нашей улице, и вот однажды шла она от клиента, а Джо поймал ее на улице и отобрал все деньги. Но она его не выдала.

— Почему же она не сказала правду? — изумленно спросил Фоллоуфилд. — Не из горячей же любви?

Миссис Бейкер смерила его злобным взглядом.

— Своих не продают. А к ней грязь уже прилипла. Все сразу поверили, что это ее рук дело.

По выражению лица Фоллоуфилда было ясно, что именно он думает об этом воровском «кодексе чести».

— Я слышал, Марджори дружила с какой-то девушкой из «Холлоуэя», — сказал Пенроуз. — Вы ее знаете?

— Вы, наверно, говорите о Люси — Люси Питерс. Марджори пару раз приводила ее сюда. Вся такая перепуганная, бедняжка. Правда, Марджори всегда заботилась о таких вот несчастных.

Фоллоуфилд записал в блокнот имя девушки.

— Расскажите мне о Марджори поподробнее, — попросил Пенроуз.

Обычно людей так и тянет окутать жертву убийства ореолом святости. Окружающим, а особенно родственникам, по вполне понятным причинам не хочется говорить об убитом ничего плохого, и чаще всего Пенроузу описывали человека, которого не было и в помине, человека лишенного каких-либо недостатков, которого, разумеется, именно из-за этого и убили. Инспектор уже догадывался, с какой легкостью можно подменить истинную Марджори стереотипным образом — жалкая воришка с золотым сердцем, дерзкая девчонка, нежелающая никому повиноваться, жертва нищеты, из которой ей никогда было не выбраться. Но, доверяя мнению своих кузин, он полагал, что скорее всего в Марджори своеобразно переплеталось все вышеназванное. Матерям редко удается точно обрисовать портрет своего ребенка, но в чем, в чем, а в сентиментальности миссис Бейкер обвинить трудно.

— Что она была за человек?

— Не в меня, так это точно. Теперь для девушек совсем другая жизнь — они могут позволить себе любую дерзость.

Забавно, что для описания Марджори Мария выбрала то же самое слово, что и Хильда Ридер, только произнесла его без всякой симпатии, и Пенроуз почувствовал, что между матерью и дочерью было некое соперничество.

— Я — галантерейная лавка на Фонтхилл-роуд, а Марджори — модный магазин в Ислингтоне: по крайней мере так она думала. Марджори слишком хороша была для этой жизни. Может, она и верно поступила, что с ней покончила. Марджори иногда смотрела на меня с такой жалостью… И я знаю, что она думала: все, что угодно, только не эта жизнь поломойки и поденщицы. А я вот что вам скажу: в здешних краях вы и оглянуться не успеете, как у вас поденную работу уведут прямо из-под носа. Но это не для Марджори. О нет, она была слишком гордая, чтобы ходить по людям и выпрашивать работу, хоть и случались времена, когда я почти умоляла ее это сделать.

— Однако похоже, что на своей новой работе Марджори вполне прижилась: ее хозяйки сказали мне, что она делала большие успехи.

— Ну, Марджори ведь именно в таком месте себя и воображала, верно? — произнесла Мария и тут же, видно, пожалев о сказанном, прикусила губу. — Вы небось думаете, что я злыдня какая-нибудь и, наверно, есть женщины получше меня, которые не злятся, когда их дочерям выпадает удача, какой у них самих никогда не было, но я не такая. Марджори повезло, что ей после тюрьмы дали такую работу. Когда она мне рассказала о том, чему ее научили в тюрьме, я ей говорю: «Ну к чему тебе это? Они там за решеткой учат тебя ремеслу, а потом делают все, чтобы тебя никто на такую работу никогда не взял». Но я была не права, — ей дали шанс. А теперь вы пришли сюда и говорите, что ее убили, потому что она что-то кому-то рассказала. И я зла на нее, что все коту под хвост, и злюсь я не из-за нее, а из-за себя: если бы все случилось по-другому, я бы сама была на ее месте. И я бы уж этот шанс не упустила.

Пенроуз дал ей немного успокоиться, а потом задал следующий вопрос:

— А Марджори действительно на этой работе было хорошо?

— Да, ей там было хорошо, только Джо вовсю постарался, чтобы ей все испортить.

— Тем, что приходил к ней на работу и ставил в неловкое положение перед другими девушками?

Она с удивлением посмотрела на него:

— Да вы знаете о ней больше моего. Да, но не только — он унижал ее, говорил, что скоро всему этому придет конец. Тут ему просто равных не было. Всех нас унижал — чтобы никто не был лучше его. Марджори принесла домой картинку в журнале — его читают те, у кого времени больше, чем мозгов, — а на ней Марджори с другими девушками из их мастерской. А с ними еще дамы, которым они шьют одежду. Она такая гордая была, наша Марджори, а его это просто взбесило. И он что-то ей такое сказал, что она очень уж расстроилась.

— Что же именно?

— Не знаю, Марджори мне не сказала. Но кажется, он пытался уговорить ее, чтоб она на своей работе не только деньги зарабатывала, но еще кое-чего добывала.

— А у вас, миссис Бейкер, сохранилась эта картинка?

— Где-то тут должна быть. — Мария встала и принялась рыться в пачке газет, что лежала возле печки, приготовленная для растопки. — Вот она.

Пенроуз взял в руки страницу журнала и посмотрел на фотографию. Она была снята в комнате сестер Мотли, и Марджори стояла в общей группе слева, мучительно близко от того места, где ее убили. Она держала в руках изумительное вечернее платье, перебросив его через плечо так, чтобы материя, из которой оно сшито, выглядела в наилучшем свете. Между миром на фотографии и миром, в котором Марджори выросла, была пропасть, и Пенроуза поразило, как в этом первом мире — судя по фотографии — она свободно себя чувствовала. На снимке Марджори казалась необычайно привлекательной, улыбкой напоминая молодую Гвен Фаррар.[8] И, глядя на беззаботную улыбку девушки, Арчи снова с ужасом представил последние минуты ее жизни.

Он передал фотографию Фоллоуфилду, и тот, переписав имена под снимком, вернул ее Марии.

— А Марджори дружила с кем-нибудь из работниц мастерской?

— Да вроде нет.

— А как насчет мужчин? Она с кем-нибудь встречалась?

Его благовоспитанный вопрос, похоже, позабавил ее.

— Если кто и был, то она мне о нем не рассказывала, да и никогда не стала бы. Марджори свои тайны держала при себе, а я за ней не следила: не такие у нас с ней были отношения.

— Так вы не встревожились, когда она не пришла домой вчера ночью? Когда оба они не пришли?

— Нет. Я рада была покою. Я всегда радуюсь, когда Джо не приходит домой, а у Марджори, как я уж сказала, было еще куда пойти. Я их не винила. Думала: вот бы мне куда-нибудь убраться отсюда.

— А куда, миссис Бейкер, ходил ваш муж? С кем он общался?

— С любым мужчиной, кто заплатит за его выпивку, и с любой женщиной, что предложит на ночь свою постель.

— Можете назвать нам какие-нибудь имена?

Она покачала головой.

— Он выпивал в «Перышках» и в «Зеленом человеке» — там, может, скажут вам, с кем он водил компанию. А женщины были нездешние. Хотя бы в этом он соображал: в своем огороде не гадил.

— А вы здесь были всю ночь? — спросил Фоллоуфилд.

Мария расхохоталась:

— Нет, господин сержант, я приняла горячую ванну и пошла к приятельницам на ужин. А потом мы пошли в театр. — Ее смех был почти истерический, и когда она умолкла, в глазах у нее стояли слезы. — Конечно, я была тут всю ночь. Можете мне поверить — я тут всегда.

У Пенроуза к Марии Бейкер больше не было никаких вопросов.

— Еще раз приношу вам соболезнования по поводу вашей утраты, миссис Бейкер, и благодарю за помощь. Если вы вспомните о чем-нибудь, что может оказаться для нас полезным, пожалуйста, сразу же нам сообщите. А мы, разумеется, будем держать вас в курсе расследования.

— Я знаю, что вы оба думаете, — сказала она, провожая их до двери. — Думаете, что я не так расстроена, как в моем положении надо бы. Не потрясена. Но мне скорбь не по карману. Чем я теперь заменю ее получку? Я даже не знаю, на что их похоронить.

Пенроуз знал, что его слова покажутся пустыми, но все равно произнес их:

— Если мы можем вам хоть чем-то помочь, вы знаете, как с нами связаться.

Спускаясь по лестнице, Фоллоуфилд сказал:

— Люси Питерс, сэр, работает в «Клубе Каудрей». Горничной.

— Вот как? Тогда понятно, откуда у Марджори взялась та рамка, что мы нашли у нее в кармане. Они, наверное, договорились: Люси ворует вещи в клубе, а Марджори продает их. А некоторые женщины на снимке…

— …получили те самые письма и видели Марджори в день ее смерти. Я это подметил. Вы думаете, здесь есть какая-то связь? Может быть, письма послала Марджори?

— Я тоже об этом подумал. Билл, нам пора нанести визит в «Клуб Каудрей», но перед этим я хотел бы заехать в Ярд и попробовать поймать Спилсбери. У него уже, наверное, кое-что есть для нас, и мы по крайней мере будем знать, с чем имеем дело.

— Что вы думаете о ее матери?

Пенроуз, прежде чем ответить, на минуту задумался.

— Я думаю, Билл, жизнь выбила из нее все, что только можно, а то, что в ней осталось, невозможно ни любить, ни ненавидеть. Эти смерти, с одной стороны, принесли ей облегчение, а с другой — сделали ее жизнь еще труднее. Однако мне хотелось бы услышать об этой семье еще чье-нибудь мнение. Интересно, та женщина, что впустила нас в дом, все еще там?

Они нашли ее на заднем дворе, где она разбирала на части старые деревянные ящики. Услышав их шаги, женщина подняла голову. И тут же к ней подошла девочка лет десяти. На рахитичных ножках, бледная — очевидно, от долгих часов, проведенных в сырой, холодной комнате, — она встала позади матери и смущенно уставилась на них обоих.

Не вдаваясь в подробности, Пенроуз объяснил женщине, что привело их в Канаву.

— По мне, так этой несчастной суке без этой парочки еще и лучше, — сказала соседка. — Джо Бейкер был лентяй, эгоист и ублюдок, а Марджори точно кошачьего дерьма объелась — нацепит дешевых побрякушек, намажется и воображает, будто она какая-нибудь Джоан Кроуфорд.[9]

— Мы слышали, что Марджори часто ссорилась со своим отцом.

— И с матерью тоже. Поверьте мне, нет ничего хуже, когда две женщины сцепятся друг с другом. Уж мы-то знаем, что делать.

— Вы хотите сказать, они физически нападали друг на друга? — с интересом спросил Пенроуз.

— Если вы спрашиваете, колошматили они друг друга или нет, так я отвечу вам: колошматили. Помню, недавно Марджори пришла домой в новой кофте и новой юбке — Богу только известно, сколько она за них заплатила. Но она в них и в дом не успела войти, как Мария выскочила на улицу и стала их рвать прямо на ней. Потом она мне сказала, что сделала это потому, что Марджори скрывала, сколько денег на самом деле зарабатывает, и тратила их на себя, а не на семью. Но дело тут не столько в деньгах — это была зависть. К тому времени как Мария разодрала ту одежку, ей уже была грош цена, а если бы она набросилась на девчонку из-за денег, то могла бы узнать, сколько шмотки стоят и отнести их в заклад.

Пенроуз заметил, как Фоллоуфилд поднял брови, и подумал, что он сам удивлен ничуть не меньше. За последние тридцать лет жизнь женщин переменилась существенней, чем когда-либо прежде, и Мария Бейкер, конечно же, завидовала Марджори. Но в такого рода борьбе между матерью и дочерью было больше горечи и жестокости, чем в обычной неприязни женщины одного поколения к женщине другого за предоставленные той возможности.

— Вы не знаете, прошлым вечером миссис Бейкер была дома?

— Конечно, была, — не колеблясь ответила соседка. — Я пару раз к ней поднималась.

Она явно лгала, но Пенроуз не видел никакого смысла сейчас ее обличать.

— Благодарю вас, — сказал он, едва сдерживая сарказм. — Вы нам очень помогли.

Когда они подошли к машине, то обнаружили на ее боку, с водительской стороны, длинную глубокую царапину. Фоллоуфилд отпустил по этому поводу несколько смачных выражений, а несколько человек на другой стороне улицы насмешливо их разглядывали. Пенроуз открыл дверцу и, садясь в машину, вдруг почувствовал, будто вся его одежда пропитана грязью и смрадом.

Мария Бейкер сидела на кровати еще долго после того, как ушли полицейские, боясь поверить, что всему этому наступил конец: тень дома в Финчли, что как саваном окутывала ее жизнь с Джо, без конца разводя их и снова сталкивая вместе, теперь, с его смертью, наконец отступила; воспоминания и позор, гнавшиеся за ними по следу, куда бы они ни перебирались, уже больше не причинят ей боль.

Мария встала и положила журнал назад к стопке газет возле печи. Наклонившись, она заметила на газете, оставленной вчера мужем, дату «22 ноября» и вспомнила, что завтра ее день рождения. Прошло почти ровно тридцать три года с тех пор, как начался этот кошмар, и сейчас, в пятьдесят один, ей предлагалось начать все сначала. Пытаясь вспомнить, какой она была в прежние времена, Мария медленно направилась к детской кроватке и вдруг принялась хохотать как безумная, в то время как ребенок не сводил с нее изумленных глаз, пока хохот этот не перешел в плач.

Когда Пенроуз и Фоллоуфилд прибыли в Ярд, на столе у Арчи никаких докладов от Спилсбери не было.

— Надо бы ему позвонить, — неохотно предложил Биллу Пенроуз.

Спилсбери терпеть не мог, когда его беспокоили. Единственное, что выводило из себя уравновешенного патологоанатома, — это звонки инспекторов, торопивших его с результатами.

— Уж лучше вы, чем я, — сказал Фоллоуфилд. — А я займусь «Клубом Каудрей», ладно? Скажу мисс Бэннерман, что придем к ним с визитом.

— Хорошо. А кто еще из клуба был на той фотографии?

Фоллоуфилд посмотрел в свои записи.

— Мириам Шарп, она президент колледжа, сэр, и мисс Бэннерман сказала мне, что та не слишком радуется этому гала-бизнесу, хотя на публике ей приходится с ним мириться. У меня такое впечатление, что она и мисс Бэннерман не очень-то ладят. А еще там леди Эшби, Мэри Сайз, Сильвия Тимпсон — это, сэр, администраторша.

— Вы с ней познакомились?

— Познакомился. Этакая колючка и воображает из себя большого начальника. Ну, вы таких, наверное, встречали.

— Чаще, чем хотелось бы. Ладно, остальное о них расскажете по дороге. Если повезет, то для начала сможем поговорить с Бэннерман, Шарп и Тимпсон, а может, еще и с Люси Питерс, если та работает в субботу. Сомневаюсь, что остальные две будут на месте в это время суток, так что разузнайте, как нам разыскать леди Эшби. А Мэри Сайз я бы лучше повидал, заехав в тюрьму. Билл, вы могли бы это устроить? Нам нужны копии тюремных отчетов о Марджори, и, пока мы там будем, думаю, стоит посмотреть и на записи о Питерс. Объясните мисс Бэннерман, с кем мы хотим поговорить, но не вдавайтесь в подробности. Пусть думает, что речь идет о тех, других делах.

— Если ваши кузины, сэр, позвонили ей с просьбой о помещении, то она, наверное, уже знает, что случилось.

— Черт, совсем забыл! Тогда сначала позвоните Ронни или Леттис и узнайте, говорили они с ней или нет, и если сестры еще не звонили в клуб, попросите их не объяснять мисс Бэннерман, зачем им нужно помещение. И пусть кто-нибудь займется семьей Бейкер, выкопает о них все, что только можно, и ветвью Эдвардсов тоже. У вас парочка людей для этого найдется?

— Найдется. Поставлю Уодинэма и Мерифилда. Эти двое любят затыкать друг друга за пояс, так что результаты будут незамедлительно.

Пенроуз поднял телефонную трубку и набрал номер морга на Гоуэр-стрит. Спилсбери славился тем, что делал свое дело очень добросовестно, ничего не упуская, изучая каждый миллиметр тела покойника, прежде чем начать вскрытие. Но поскольку он всем этим занимался исключительно сам, время от времени задерживал работу, что порой доводило следователей — в том числе и Пенроуза — до белого каления. Но именно внимание к деталям и доскональное знание своего дела, достигнутое годами практики, позволяло патологоанатому обнаруживать то, что скрывалось от взгляда остальных, и, насколько Пенроуз знал, все, что Спилсбери замечал невооруженным глазом, ни разу не было опровергнуто последующим изучением под микроскопом. Арчи очень надеялся, что изначальный осмотр тела позволит Спилсбери подтвердить его мнение о том, что Марджори не была убита своим отцом.

— Арчи, сколько раз вам говорить: если вы ждете чудес, обращайтесь к тому, кто наверху. — Хотя слова его звучали упреком, тон был шутливым, и Пенроуз воспрял духом. — На самом деле я уже собирался вам звонить. Боюсь, что вы еще не поймали убийцу. Не знаю, правда, сочтете вы это хорошей новостью или плохой.

— Я благодарен любой новости.

— Должен подчеркнуть, что это только мое мнение, которое необязательно убедит присяжных заседателей, но кое-какие мои находки говорят о том, что отец не убивал свою дочь. У Бейкера на лице обнаружены свежие царапины, а у Марджори под ногтями кожи не найдено.

— Но ведь царапины могли…

— …не иметь никакого отношения к убийству. Да, я это понимаю. Вторая находка несколько более убедительная. В коридоре невдалеке от мастерской есть небольшая раздевалка.

— Я помню ее.

— Так вот, мы нашли там испачканное в крови полотенце, а когда пригляделись внимательнее, то нашли еще и маленькие пятна крови на кафеле за раковиной. Разумеется, мы должны дождаться результатов теста, дабы удостовериться, что кровь той же группы, что и у Марджори. Если это так, убийца, очевидно, пошел в раздевалку вымыть руки перед уходом из здания. У Бейкера же и лицо, и руки были грязными, хотя и не в крови. Но ему уж никак бы не удалось отмыть с рук абсолютно всю кровь убитой девушки.

— Однако какая-нибудь другая девушка могла поранить себя…

— Да, я тоже об этом подумал, но твои кузины не слышали в тот день ни о каких происшествиях, а, насколько я понял, им сообщают о малейшем порезе.

— Но даже если это окажется кровь Марджори, она могла сама прийти в раздевалку.

— Арчи, подумай сам: на теле Марджори не имелось никаких ран за исключением тех, что были на губах и вокруг рта от порезов стеклом, которое не попало ей в горло. И если кровь ее, то получается, что она потащилась в раздевалку привести себя в порядок после такой ужасной пытки. Нет, я думаю, что это те же капли крови и рвоты, что мы нашли на рабочем платье, и убийца хотел — или хотела — смыть их перед тем, как выйти на улицу.

— Но зачем тогда оставлять платье и полотенце? Я могу себе представить, что в спешке не заметили пятнышки крови за раковиной, но остальное уже явная небрежность.

— А может, убийца не хотел, чтобы его увидели с этими вещами. В любом случае ни платье, ни полотенце не дают нам уличительной информации, если только вы не считаете, что преступник с самого начала задумал свалить убийство на отца.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Бейкер, возможно, просто разыскивал свою дочь, но явился в неудачную минуту и его спустили с лестницы.

— Я, Арчи, версий не разрабатываю — это дело ваше. Но пока я не нашел ничего, что опровергало бы высказанное вами предположение. Хотя в Джозефе Бейкере алкоголя было столько, что он мог запросто слететь с лестницы и без посторонней помощи. Однако на то, что он с кем-то дрался, указывают царапины на теле. Сознание же Бейкер потерял, упав с лестницы, а умер от переохлаждения. Так что, боюсь, время смерти установить будет довольно сложно. У человека его возраста, оставленного на морозе, не было никакого шанса выжить.

— А время смерти Марджори?

— К тому моменту как ее обнаружили, она уже была мертва от восьми до двенадцати часов. Мое неофициальное предположение: скорее ближе к двенадцати.

«Это совпадает с тем, что сказала Леттис о времени, когда погасили свет в студии», — подумал Пенроуз.

— Вы сказали, что у нее не было никаких других травм: выходит, раз она даже не пыталась сопротивляться, ее скорее всего чем-то одурманили?

— Да, но я не смогу сказать, чем именно, пока мы не получим результатов определенных тестов. В какой-то момент ее протащили по полу — у нее оказались порваны чулки, и мы нашли такие же волокна на одной из ножек стула.

— Было что-то подсыпано в водку?

— Возможно. У нее были расширены зрачки и кожа посерела. На самом деле если отставить в сторону ее ужасные травмы, то клиническая картина напоминает смерть от острой сердечнососудистой недостаточности, что могло быть вызвано одним из нитратных препаратов. Это мог бы быть амилнитрит. Он расслабляет мышцы, и его используют при лечении стенокардии. Дело в том, что его пары при вдыхании чрезвычайно быстро попадают в кровь, так что если ей дали вдохнуть большую дозу амилнитрита, проделать все остальное убийце уже не составляло никакого труда.

— А этот препарат легко достать?

— Его нередко используют в медицине и постоянно прописывают.

— Во время этой ужасной пытки она была в сознании? — спросил Пенроуз, хотя уже знал ответ на свой вопрос.

— О да. По крайней мере какое-то время. Мышцы ее находились в расслабленном состоянии, и она была полусонная, но не настолько… Если бы ее оставили лежать на полу, девушка довольно быстро оправилась бы от этого дурмана, но в сидячем положении, привязанная к стулу… у нее не оставалось шансов выжить.

— Выходит, у убийцы были познания в медицине?

— Возможно. — Спилсбери тяжело вздохнул. — Как только смогу, представлю вам полный доклад.

— Спасибо, Бернард: все, что вы сказали, очень важно.

Пенроуз, довольный разговором, положил трубку. В глубине души он был уверен, что, при всех своих грехах, Джозеф Бейкер невиновен в смерти дочери, и теперь инспектор пытался понять: какое отношение ко всему этому мог иметь «Клуб Каудрей»? Может быть, Бейкер уговорил Марджори написать эти письма, чтобы выманить у кого-то деньги шантажом, но откуда тогда у нее взялась изложенная в них информация? Арчи попытался вспомнить хоть какие-нибудь подробности из этих писем, но не смог, так как взглянул на них только мельком. Однако зачем надо было убивать Марджори для того, чтобы заставить ее замолчать, когда письма уже отданы полиции и их содержание больше тайной не являлось? А может быть, в клубе кто-то еще получил такие письма, но в этом не признался?

Фоллоуфилд просунул голову в дверь, и Пенроуз, сообщив ему последние новости, неожиданно спросил:

— Как вы думаете, наш констебль мисс Уайлс владеет швейным мастерством?

— Почему вы спрашиваете, сэр? — удивился Билл. — Что-нибудь надо зашить?

Пенроуз рассмеялся:

— Нет, но я собираюсь сообщить моим кузинам, что у них теперь новая швея. Я хочу, чтобы Уайлс занялась клубом, — пусть с этих женщин глаз не спускает.

— Почему бы вам, сэр, не попросить мисс Тэй понаблюдать за ними? Она уже и так в этом клубе.

— Потому что она мисс Тэй, а не какая-нибудь, черт подери, мисс Марпл. Вы опять проводили вечера в Сент-Мэри-Мид,[10] сознайтесь?

Фоллоуфилд смутился.

— Серьезно, сэр, разве такого сорта работа Уайлс по плечу? Женщины-полицейские неплохо записывают показания и присматривают за малолетними преступниками, но посылать их в разведку — дело рискованное.

— Билл, бросьте ваши старомодные представления. Ей форма швеи подойдет намного лучше, чем вам, и она вполне способна за себя постоять. Я сначала подумал пристроить ее туда в качестве медсестры, но тогда придется предупредить кого-то в клубе, а, насколько я понимаю, орудовать рогожной иглой способна любая из этих дам. Переезд мастерской в «Клуб Каудрей» — такой шанс, упустить который просто грех.

Фоллоуфилд недоверчиво покачал головой.

— Веселее, Билл: даже если я не прав, то после этого жена начальника полиции по крайней мере от нас отвяжется. У вас при себе анонимные письма? Я хотел бы, перед тем как мы туда пойдем, еще раз их перечитать.

Пока он ждал писем, зазвонил телефон.

— Инспектор Пенроуз? Это Хильда Ридер. Прошу прощения за беспокойство.

— Что вы, никакого беспокойства, миссис Ридер. С вами все в порядке?

— О да, спасибо, все в порядке, но я рада, что застала вас. У меня есть важная новость, я только что ее узнала от своего мужа.

— Что же это?

— Я рассказала ему о Марджори… Надеюсь, вы не против? Он заметил, что я расстроена… а мне надо было с кем-то поделиться.

— Разумеется, я это понимаю.

— Так вот, оказывается, он видел ее вчера в магазине, когда она пришла купить кое-какие вещи для сестер Мотли. Ей прислуживал один работник из отдела Джона, и между ними вспыхнула ссора. Джону, моему мужу, пришлось подойти к ним и призвать их к порядку. Оказывается, этот мужчина — его зовут Лайонел Бишоп — втайне от своей жены встречался с Марджори, но она с ним порвала. Он пытался возобновить их отношения, но она наотрез отказывалась. Джон слышал, как она грозилась рассказать обо всем его жене, если он не оставит ее в покое. И Лайонел был просто взбешен.

— А мистер Бишоп сегодня в магазине?

— Да, инспектор. Весь день.

— Спасибо за помощь, миссис Ридер.

— Это еще не все, инспектор.

— Да?

— Я не знаю, важно это или нет, но это именно он продал ей тот стеклярус.

Пенроуз разыскал Фоллоуфилда и в обмен на папку с письмами протянул ему листок бумаги.

— Лайонел Бишоп. Работает в «Дебенемсе», в галантерейном отделе. Он крутил роман с Марджори, но она решила положить этому конец и пригрозила, что расскажет его жене.

— И он не был от этого в восторге?

— Точно. Пойдите и приведите его сюда.