Печаль на двоих

ГЛАВА 4

Джозефина вышла из газетного отдела Британского музея с блокнотом, испещренным записями, и руками, перепачканными чернилами, — чернил на них оказалось, пожалуй, не меньше, чем в блокноте. Голова ее была битком набита отчетами о судебном процессе: дословным пересказом выступлений свидетелей, опубликованном в «Таймс», оживленным обменом мнениями в «Эхо» и многословными описаниями и комментариями в «Телеграф».

Перед уходом из музея Джозефина не удержалась и ненадолго зашла в сводчатый читальный зал. Она села за один из «кожаных» столов, которые, словно колесные спицы, расходились от расположенных в центре книжных полок. Пока все эти отчеты еще были свежи в памяти, Джозефина решила суммировать все самое интересное в деле Сэч и Уолтерс. Она понятия не имела, как развернется ее повествование, но у нее уже имелась наготове целая серия увлекательных сцен. У Джозефины этот судебный процесс, где почему-то отсутствовали свидетельства со стороны защиты, рождал множество вопросов, которые ей не терпелось задать Арчи. И еще она подумала, что интуиция, пожалуй, ее не подвела: сутью романа станет борьба двух женщин и эффект, который эта борьба оказала на всех, кто их окружал. Социальная атмосфера того времени тоже представляла огромный интерес: Джозефина с изумлением узнала, как часто детей оставляли без присмотра и ухода, как часто с ними жестоко обращались и как часто их бросали. Свидетельства об этом можно было без всякого труда найти в газетах. И Селия оказалась права: преступления Сэч и Уолтерс не являлись уникальным. Джозефина обнаружила по крайней мере еще четырех губителей младенцев, орудовавших в те же самые годы.

Она вышла навстречу легкой дымке холодного солнечного дня, и его живительная свежесть взбодрила ее. Подумав, Джозефина решила, что на ленч вернется в «Клуб Каудрей». Судя по прошлой неделе, ноябрь в Лондоне вовсе не заслуживает своей дурной репутации. Разумеется, на дворе уже похолодало, но деревья на Кавендиш-сквер все еще были окутаны листвой, и, хотя их золото потускнело, в ржаво-желтых и темно-алых тонах ноября, несомненно, имелась своя прелесть.

— Мисс Тэй! Какой приятный сюрприз!

Джозефина бросила взгляд на противоположную сторону улицы и, к своему удивлению, увидела перед входом в клуб помощника Арчи сержанта Билла Фоллоуфилда. Рядом с ним стояла Селия, и, судя по нетерпеливому выражению ее лица, Билл, чтобы поприветствовать Джозефину, прервал очень важную беседу.

— Для меня это тоже сюрприз, — приветливо улыбнувшись, сказала Джозефина. Она питала к сержанту слабость за его преданность делу и оптимизм, которые, по словам Арчи, не раз выручали их в трудную минуту. — Что же вас привело в эти края? Ищете подарки к Рождеству?

— Если бы так, мисс. Боюсь, что рождественские подарки я буду покупать не раньше чем в канун Рождества.

Билл тактично умолчал о том, что привело его в клуб, а Джозефина не собиралась рассказывать ему, что было известно ей самой.

— Воровство? — Она резко повернулась к Селии, и та в ответ кивнула. — Настолько серьезно?

— Боюсь, что да. Как я уже сказала, не украли ничего существенного, но дело не в этом. Если мы хотим сохранить репутацию клуба, то не можем не думать всерьез о его безопасности. Стоит поползти слухам о воровстве, и с членством в клубе хлопот не оберешься.

— Мы сделаем все возможное, чтобы это прекратить, и то, что вы мне сейчас рассказали, мисс Бэннерман, нам наверняка поможет. — Билл повернулся к Джозефине. — Инспектор Пенроуз даже не упомянул о том, что вы приехали в Лондон, — сказал он с притворным возмущением. — Когда вернусь в Ярд, я с ним поговорю.

Джозефина почувствовала себя виноватой.

— Билл, он и сам не знал этого до вчерашнего вечера. Просто у меня получилось приехать на пару дней раньше, чем я намечала. — Она понадеялась, что Селия не станет уточнять дату ее приезда. — К тому же у меня было много работы.

— Книга или пьеса?

— Книга. — Джозефина знала, что такой ответ сержанта обрадует. Фоллоуфилд с увлечением читал детективную литературу и являлся страстным поклонником ее романов, но к пьесам относился с прохладцей и в глубине души твердо был уверен, что Джозефина попусту растрачивает на них свой талант. — А знаете, Билл, — задумчиво глядя на него, добавила она, — вы, пожалуй, можете мне помочь. — Хотя Фоллоуфилд выглядел моложаво, ему было уже за пятьдесят и он мог бы рассказать ей о работе полиции во времена, которые она сейчас изучала. — Вы знаете что-нибудь о губительницах младенцев из Финчли?

На лице Билла вспыхнуло любопытство.

— Вы имеете в виду Сэч и Уолтерс? Бог мой, это ж было невесть когда! Сто лет не слышал, чтоб кто-нибудь о них вспоминал.

— Это было невесть когда? — встрепенулась Джозефина, боясь поверить своей удаче.

— Ну да, мисс Тэй. Занятно, что вы о них спрашиваете. Я ведь сидел в машине, которая везла Биллингтонов в «Холлоуэй» за день до казни.

— Вы везли палачей в тюрьму? — Она едва сдерживалась, чтобы не кинуться ему на шею.

— Ну да, со своим тогдашним сержантом. На такую работу всегда посылали двоих: вдруг что случится. Это было лет тридцать назад, а то и больше. — Он покачал головой, словно недоумевая, куда ушли прошедшие годы. — Я в полиции тогда еще был новичком, и это являлось одним из моих первых заданий, и уж точно первым таким заданием. Я его никогда не забуду.

Слова сержанта эхом повторили то, что сказала ей Селия, и Джозефина с изумлением подумала: на скольких людях — молодых, впечатлительных, едва приступивших к работе — отразилось преступление тех двух женщин.

— Вы сможете мне об этом рассказать, когда у вас будет время?

— Конечно, мисс. Я с радостью помогу и еще, наверное, свяжу вас с другими людьми, с которыми вам стоит поговорить. Я до сих пор поддерживаю отношения со многими из тех, кто тогда со мной служил.

Селия громко откашлялась.

— Надеюсь, у сержанта найдется время сосредоточиться и на преступлениях, которые еще не раскрыты, — проговорила она раздраженно. — Жалкие кражи, разумеется, не так эффектны, как убиения младенцев, но для тех, чьей собственности угрожает опасность, они намного важнее.

Довольная выданной на прощание колкостью, Селия направилась в клуб с такой решительностью, которая говорила сама за себя: и вам тоже неплохо бы заняться своими служебными обязанностями! Джозефина с Биллом переглянулись.

— Странно, почему у меня такое чувство, будто я снова за школьной партой? — пожал плечами Билл.

— Представьте себе, как я себя чувствую. Ведь она меня когда-то учила.

— Ну да?

— Учила. И еще она была надзирательницей Амелии Сэч в «Холлоуэе». Именно благодаря Селии я и взялась за эту историю. Она присутствовала при казни.

— Боже мой! — воскликнул Билл, глядя вслед мисс Бэннерман с растущим уважением. — Хороший для меня урок: не думай, что те, кто руководит шикарными клубами, не имеют никакого представления о реальной жизни. Присматривать за приговоренными к казни — дело не шуточное. В сравнении с ней наша работа кажется пустячной. — Он улыбнулся Джозефине. — А вы уже были в Клеймор-Хаусе?

— Дом для рожениц Амелии Сэч? Нет, не была. А он все еще существует?

— Да, существует, хотя район этот здорово изменился. У меня сегодня есть кое-какие дела неподалеку от Финчли, так что заглянуть туда не составит никакого труда. Хотите, я покажу вам этот дом, а по дороге можем поговорить?

Джозефина на минуту представила выражение лица Арчи, вдруг узнавшего, что в то время как у них работы невпроворот, она с Биллом отправилась смотреть достопримечательности. Но как можно было упустить такой шанс?

— При одном условии, — сказала Джозефина, — за ленч плачу я.

Из окна гостиной Люси увидела, как полицейский сел в машину и укатил вместе с женщиной, на которую она налетела накануне вечером. Люси тут же подумала: «Скоро они придут за мной». Конечно, очень мило со стороны Марджори брать на себя заботу о ней, но это все без толку — ее махинации всегда проваливались, и к тому же Люси теперь ее жизнь была совершенно безразлична.

Каждый раз, когда она вспоминала о своем ребенке, у нее появлялось чувство, словно в ее незажившей ране кто-то снова ковыряет ножом. Люси едва помнила тот день прощания — погоду, людей, свои слова, которые она сказала, в последний раз взглянув на малышку. Единственное, что действительно убеждало ее в том, что случившееся было явью, — нестерпимая, неутихающая боль. Все тогда уверяли ее: «Это к лучшему». Они скорее всего хотели ей добра, но не знали, что внутри у нее после этой утраты вырастет клубок гнева и ненависти; не знали, что всякий раз, когда на нее накатывают воспоминания, этот клубок будет разрывать ее душу.

— А что вы можете рассказать о Биллингтонах? — спросила Джозефина Фоллоуфилда, когда их машина проезжала по Кентиш-тауну. — Они ведь были братьями?

— Да, Уильям и Джон. Джон — младший в семье, но был еще один брат, тоже в этом же ремесле, однако я никогда его не встречал.

— Настоящий семейный бизнес, а? А теперь этим занимаются члены семьи Пьеррепойнт?

— Верно. Сейчас, когда вы о них упомянули, я вспомнил: Генри Пьеррепойнт был помощником палача во время казни Сэч и Уолтерс. Наверное, то, что такой бизнес становится семейным, вполне естественно. В этом деле, кстати, была большая конкуренция, чего я никогда не мог понять, и если кто-то приводил в профессию своих сыновей, то мог ждать до скончания века, пока они добирались до верхушки лестницы. Всех Биллингтонов выучил их отец. Я его уже не застал, но он явно был чудным типом: поначалу работал цирюльником, но, говорят, так хотел стать палачом, что построил у себя на заднем дворе мини-эшафот, чтобы практиковаться. — Билл покачал головой, изумляясь причудам человеческой натуры. — В те времена, что вас интересуют, это было уже лучше организовано. На самом деле Уильям стал первым палачом, которого обучали повешению.

— Вы хотите сказать, что раньше их допускали к этому делу без всякой подготовки?! — ужаснулась Джозефина.

Билл кивнул:

— Наверное, это было как и в любом другом ремесле: люди учились, наблюдая за процессом.

— Разве такое можно поручать любителям? И делать это впервые, должно быть, очень страшно: если что-то пошло не так, уже не переделаешь.

— Нет, не переделаешь. И было немало случаев, о которых никто и вспоминать не хочет. Но эти Биллингтоны, похоже, знали свое дело. Серьезные парни, скажу я вам. Вижу их перед собой как сейчас — бледные, в темных костюмах и котелках, тихо сидят себе на заднем сиденье. Пока мы ехали, они и двух слов не проронили, а держались с таким спокойствием и такой сдержанностью… ни за что не угадаешь, на какое дело люди едут. — Билл на минуту умолк, чтобы решить, как лучше проехать запруженный автомобилями перекресток возле Арчуэй-роуд, и тут же без зазрения совести вклинился между двумя шедшими ему навстречу машинами, благодарно помахав рукой одному из водителей за любезность, которая была, конечно, вынужденной. — Помню, смотрел на них в зеркальце заднего вида и думал: как же они молоды для того, чтобы отбирать чью-то жизнь, — по крайней мере в мирное время. Я был чуть младше их, а у меня даже от того, что я вез их в тюрьму, на душе кошки скребли.

— Меня всегда интересовало, какого сорта человек возьмется за работу, за которую все остальные не взялись бы ни за что на свете. Справедливость — великое дело, но не тогда, когда тебе приходится приводить приговор в исполнение самому. И не может быть, чтобы их все это не трогало. Наверное, в этом есть некое благородство. — Билл снисходительно хмыкнул, и Джозефина тут же повернулась к нему. — Мои рассуждения наивны?

— Мне не следовало вас прерывать, мисс, но, поверьте, эти ребята не были святыми. Не забывайте, что такая должность дает власть, и я слышал, что многие из них выгодно пользовались своей мрачной славой, хотя хвастаться такими делами им было не положено. Да и они сами, кстати, не всегда блюли закон. Уильям, например, отсидел месяц в тюрьме за то, что отказался содержать жену и детей и те из-за этого очутились в богадельне. А Генри Пьеррепойнт однажды явился на казнь пьяным, прямо на эшафоте подрался со своим помощником, и тюремному надзирателю пришлось их разнимать. Только Бог знает, что в это время пережил приговоренный к казни. После той истории Генри вычеркнули из списка палачей.

— А что с ними случилось потом?

— Генри давно умер. Уильяма сняли с работы года через два после казни Сэч и Уолтерс за то, что он отказался явиться на расследование после какого-то повешения в Ирландии, — он, я думаю, все еще жив. А Джон… — Билл смолк, и Джозефина заметила, как на лице его заиграла улыбка. — Я, наверное, не должен над этим смеяться… Произошел жуткий случай, и парню было-то всего лет двадцать пять, не больше, но я, видно, не очень-то хороший человек: меня та история здорово посмешила.

— Чем же? Что все-таки произошло?

— В Лидсе перед казнью он прилаживал платформу под виселицей и сам провалился в люк. Более-менее пришел в себя и сумел повесить приговоренного, но через пару месяцев умер сам.

Джозефина едва не расхохоталась.

— Ужасная история. — Она всеми силами старалась удержаться от смеха, а потом уже более серьезным тоном спросила: — Как вы думаете, их эта работа все-таки доставала?

— Как вы и сказали, они все же люди не совсем бесчувственные. Джеймс, например — старший из братьев Биллингтон, — в конце концов спился. Ему, как говорили, пришлось казнить своего приятеля, что его и доконало.

— Его, разумеется, нельзя было назначать на эту казнь, верно? Когда человека что-то лично касается, это же совсем другое дело. — Они проехали мимо станции метро «Ист-Финчли», и Джозефина на минуту умолкла, глядя в окно. — Занятно, я написала целую пьесу о том, что переживала Мария Стюарт в последние дни перед казнью, и на меня это не имело того воздействия, какое имеет история, о которой я пишу сейчас. Наверное, оттого что эти события еще хранятся в памяти современников, они куда более реальные. С тех пор прошло лет тридцать — не так уж и много, верно? Если б обстоятельства сложились по-другому, Сэч и Уолтерс все еще расхаживали бы по окрестным улицам. — Они вклинились в длинную череду машин, застрявших у перекрестка, и Джозефина попросила: — Билл, расскажите мне, как прошел тот день. Мне бы хотелось описать его в своей книге. Ведь это был день накануне казни?

Сержант кивнул.

— Палачи должны были явиться в тюрьму после полудня, ближе к вечеру, так что мы забрали их со станции и повезли в «Холлоуэй». Они ничего не везли с собой — их багаж был отправлен заранее. И я тогда подумал: если б не погода, кто-то мог бы подумать, что они едут в отпуск. Мороз был трескучий. Все это происходило вскоре после Рождества, я правильно помню?

— В начале февраля. Этих женщин забрали накануне Рождества — самый что ни на есть подходящий денек. А суд был в январе.

— Точно. К тому времени как мы добрались до Кэмден-роуд, уже почти стемнело, но толпа все равно не расходилась.

— Какая толпа? Те, кто за отмену смертной казни, или любители острых ощущений?

— В основном последние. В те времена не было таких протестов против казней, как теперь. Они начались только с дела Эдит Томпсон.[3] Что там говорить, большинство в этой компании были в отличном настроении: у ворот стояли наши ребята, так они с ними смеялись и шутили. Казалось, эти люди пришли не на смертную казнь, а на футбольный матч или отмечали какой-то национальный праздник. Зевакам, правда, уже не светило увидеть само повешение, как за тридцать лет до этого, но они были полны решимости хоть чем-то, да развлечься. — Машина продвинулась на несколько футов, но проехать перекресток они не успели, так как снова загорелся красный свет, и Фоллоуфилд продолжил свой рассказ: — Все они жаждали увидеть палачей: именно палачи были звездами представления, — так что, когда мы приблизились, шум поднялся будь здоров какой. Их встречали точно героев, и наша машина с трудом протискивалась в толпе — пока мы проезжали мимо, ее без конца похлопывали, и все вокруг радостно нас приветствовали.

— Ох уж эта слава, — с усмешкой заметила Джозефина.

— Если говорить по справедливости, не все явились туда для развлечения. Убиение младенцев вызвало тогда целую бурю — многих это преступление возмутило до глубины души. Когда вешали Дайер, к Ньюгейтской тюрьме пришли сотни людей. На Сэч и Уолтерс таких толп не было, но тоже народу собралось немало, особенно женщин.

— Интересно, пришли туда матери погибших детей? Представляю, с каким ужасом читали они об этом процессе, ведь, уходя из Клеймор-Хауса, матери считали, что их младенцев поместили в хорошие семьи.

— Я бы не удивился, если бы они туда пришли, но если даже их там не было, явилось множество других, которые были вне себя от гнева.

— Вообще, если рассуждать без эмоций, Сэч и Уолтерс делали то, что женщины делали веками, — избавлялись от детей, которых общество из-за отсутствия денег отказывалось воспитывать или вообще не хотело признавать. Они, наверное, говорили себе, что оказывают несчастным женщинам услугу. Я думаю, общество испугало то, что было поставлено на профессиональную основу. Одно дело — потихоньку регулировать количество членов своей собственной семьи, другое — подрывать социальный уклад, превратив это в бизнес.

— По моему опыту, при всех разговорах о справедливости и сострадании, люди реагируют на преступление в зависимости от того, насколько оно угрожает им самим. И кроме того, никому из нас не хочется верить, что женщины способны убивать детей. Это разрушает все сложившиеся у нас жизненные представления. — Снова зажегся и погас зеленый свет, но на этот раз Фоллоуфилд успел проскочить на желтый. — Справа сейчас появится Хартфорд-роуд, — сказал он, и Джозефина почувствовала, как разгорается ее любопытство.

При всей ее любви к художественной литературе, для нее не было ничего увлекательней, чем окунуться в жизнь реальных людей, в их повседневное бытие. Именно это помогало ей лучше всего понимать и мужчин, и женщин.

Через минуту-другую они уже свернули на боковую улицу и поставили машину возле ворот.

— Приехали, — возвестил Фоллоуфилд и указал на один из прилепившихся друг к другу домов на другой стороне улицы: — Клеймор-Хаус.

Не очень представляя, что ей предстоит увидеть, Джозефина, ориентируясь на звучность названия, воображала себе нечто более уникальное и внушительное, чем это простенькое, красного кирпича здание — точная копия своих соседей. Снаружи Клеймор-Хаус выглядел совсем небольшим, но число его дымовых труб говорило о том, что внешность бывает обманчива. Из описаний в газетах Джозефина узнала, что в лечебнице Сэч одновременно находилось несколько рожениц, да к тому же в доме проживала ее собственная семья; следовательно, он должен быть довольно просторным. И еще она заметила, что у него имеется подвальный этаж, а для дополнительных клиентов, возможно, и мансарда. От улицы дом отделялся крохотным садиком, а поднявшись на пару ступеней, можно было оказаться на маленькой террасе перед солидной парадной дверью с витражом — одной из немногих отличительных черт этого здания.

Взгляд Джозефины скользнул вверх к полукруглому окну — очевидно, хозяйской спальни, — и она заметила, что на табличке, на которой должно было значиться название дома, не написано ничего. После постигшей его дурной славы новые владельцы, видно, и признавать не хотели, что дом этот когда-то назывался Клеймор-Хаус.

— Я представляла, что увижу уединенно расположенное строение, — сказала Джозефина Биллу, когда они вышли из машины. — А этот дом весь на виду. Как тут можно было скрыть, кто приходит и кто уходит?

— Но на такой респектабельной улице никто ничего предосудительного и не ожидал. В этом-то и была вся хитрость.

Джозефина кивнула:

— Я думаю, окружающие видели именно то, что обычно и происходит в родильном доме. Билл, вы не могли бы оставить меня здесь ненадолго и заняться пока своими делами? А я похожу здесь немного по улице. Хочу почувствовать, как тут жилось в прежние времена.

Фоллоуфилд с сомнением посмотрел на Джозефину:

— Вы уверены, что хотите остаться одна?

— Конечно. Вы же сами сказали, что это место — сама респектабельность. А когда вы закончите дела, приезжайте и заберите меня отсюда.

— Хорошо, но я вернусь не позднее чем через полчаса.

Джозефина увидела, как он развернул машину и снова очутился в пробке на Хай-стрит. Старясь не привлекать к себе внимание, она перешла на другую сторону улицы, чтобы поближе рассмотреть Клеймор-Хаус. Дома на улице были в позднем викторианском стиле, и семья Сэч, очевидно, въехала сюда, когда их только что построили. «Откуда эта семья взяла деньги? Может, она смогла переехать сюда благодаря растущему бизнесу Амелии? Или у семьи были и другие средства — заработки мужа Амелии или какие-то другие доходы?» Она внимательно посмотрела на дом. Даже и по теперешним стандартам, он был вполне приличной резиденцией. Прочитав множество книг и статей о тех временах, Джозефина знала, какие условия жизни могли привести к убийству. Но здесь дело было не в нищете, здесь пахло расчетливым подъемом по социальной лестнице, и она теперь уверилась сильнее прежнего, что, хотя руки Амелии и не испачканы кровью, на ней лежала большая вина, чем на Энни Уолтерс. Почему Сэч, обученная медсестра и акушерка, не могла зарабатывать на жизнь честным путем? Джозефина подумала о тех молодых трудолюбивых медсестрах, с которыми каждый день встречалась в «Клубе Каудрей». Она видела, как они преданы своей профессии. Разумеется, за последние тридцать лет их общественный статус существенно вырос, но получаемое ими вознаграждение — по крайней мере материальное — в сравнении со многими другими профессиями было все еще довольно жалким. Но сколько медсестер исключительно из-за денег позволят себе применить свое умение в незаконных махинациях, воспользовавшись уязвимостью тех, кому, кроме них, некому больше довериться?

Всмотревшись в просвет между строениями, она с трудом разглядела участок позади дома. Интересно, о чем думала Сэч, наблюдая, как ее дочка играет на заднем дворе? Неужели она действительно верила, что строит для Лиззи надежное будущее? Или — и эта мысль ее ужаснула — Сэч просто прикрывалась заботой о дочери, чтобы скрыть свои преступления, выставляя ее как идеальное алиби для мира, в котором женщины рожают детей, но не убивают их? Чтобы не вызвать каких-либо подозрений, Джозефина прошла в дальний конец улицы и там, достав блокнот, набросала свои первые впечатления о доме и его окружении, мысленно меняя некоторые детали описания в первоначальном варианте, напечатанном ею накануне вечером.

В то время как она делала заметки, из дома напротив вышел мужчина и с любопытством посмотрел на Джозефину.

— Заинтересовались Хартфорд-роуд? — улыбаясь, спросил он. — Скорее всего из-за убийства детей. Вы, наверное, журналистка?

— Нет, просто занимаюсь кое-какими исследованиями для книги.

Мужчина посмотрел на нее с интересом, но, видимо, из вежливости не стал ни о чем расспрашивать.

— Вы здесь, случайно, не жили в те времена? — с надеждой спросила Джозефина.

Он покачал головой:

— Нет, мы с женой переехали сюда сразу после войны, и я не знаю никого, кто жил бы тут дольше нас. Но все мы слышали про женщину, которая была здесь хозяйкой родильного дома и убивала детей.

Джозефина не стала его поправлять, но подумала: как же со временем искажается история. Сэч пришла бы в ужас, узнав, что, несмотря на все ее тщательные старания не иметь ничего общего с фактическим кровопролитием, вошла в историю как убийца.

— Обо всем этом даже думать не хочется, правда? — сказал незнакомец и двинулся прочь.

К тому времени как Джозефина закончила свои записи, Билл уже подъехал к дальнему концу улицы, и она пошла ему навстречу.

— Увидели все, что хотели? — спросил он, не выходя из машины, и Джозефина кивнула. — Тогда как насчет короткой поездки в Ислингтон посмотреть на жилище Уолтерс? Если мы поторопимся, то успеем туда до темноты.

— Билл, у вас действительно есть время везти меня в Ислингтон? Я же знаю, как вы заняты, Арчи сказал мне, что дел у вас тьма-тьмущая.

— Вы представить себе не можете, сколько времени может уйти на допрос одного свидетеля. А уж пробки в районе Финчли в это время дня просто неописуемы. — Билл подмигнул Джозефине. — В любом случае инспектора Пенроуза не может расстроить то, о чем он не знает.

Джозефина села в машину, и тут же с приборного щитка на нее повеяло запахом бекона.

— Время ленча давно прошло, и я подумал, что вы, наверное, проголодались, — сказал Билл. — За углом есть приличное кафе, но если мы туда заглянем, то не успеем до темноты попасть на Дэнбери-стрит.

Тронутая его вниманием, Джозефина развернула жиронепроницаемую бумагу.

— Билл, я же сказала, что за ленч плачу я. Вы и так делаете мне уйму одолжений.

— Мне, мисс, это приятно. А в следующий раз вы меня угостите.

Сначала они катили назад по той же дороге, по которой приехали в Ист-Финчли, а потом резко свернули влево. Пока сержант пробирался по лабиринту маленьких улочек, отходивших от Каледониан-роуд, Джозефина восхищалась тем, с какой уверенностью он выбирал маршрут. Не будучи лондонцем по рождению, Билл, однако, слился с городом так, как нередко с ним сливаются те, кто переехал сюда жить по собственному выбору. Сейчас трудно представить, как чувствовал он себя в этом городе, когда перебрался сюда совсем юным парнишкой, — ведь именно таким Билл, судя по всему, и был во время процесса над Сэч и Уолтерс.

— А вы многое помните об этом деле? — спросила Джозефина.

Она доела бутерброд и, как Билл ей велел, бросила пакет себе под ноги, где он присоединился к куче остального мусора, скопившего там по крайней мере за неделю.

— Боюсь, что не очень. Если честно, я так был занят делами, в которых мне поручали участвовать, что уже было не до тех, к которым я не имел прямого отношения. Я, конечно, об этом деле слышал, и в Ярде о нем тоже без конца говорили, потому что Уолтерс жила в одном доме с двумя полицейскими. Но к тому времени, как меня к нему подключили, оно практически было закончено. Я лишь участвовал в доставке братьев Биллингтон.

— Когда я узнала, где жила Уолтерс, была просто потрясена. Как ее угораздило поселиться рядом с двумя полицейскими?

— Ну, судя по всему, она особым умом не отличалась.

— Если доверять ее показаниям, то она была совсем необразованна. Но что касается ума… Может быть, она специально притворялась глупее, чем была на самом деле?

— Возможно, тут имел место двойной блеф, и тогда это была с ее стороны невероятная наглость. Убийство детей под носом у полицейских настолько нелепо, что в такое невозможно поверить.

— Ей это и вышло боком.

Билл вопросительно посмотрел на Джозефину.

— То, что она приносила домой младенцев, вызвало у полицейских подозрения, и они стали за ней следить. Уолтерс поймали на месте преступления — с мертвым ребенком. Неизвестно, попалась бы она вообще, если бы жила в каком-то другом месте.

— А какие еще имелись против нее доказательства?

— Одна свидетельница рассказывала, что видела как-то Уолтерс в харчевне в Уайтчепеле, и в руках у нее был завернутый в одеяло младенец. У женщины возникли подозрения, потому что ребенок не ворочался и не издавал никаких звуков, а Уолтерс дала ей нелепое объяснение, что он под наркозом. Была еще одна свидетельница: кажется, ее звали Эванс. — Джозефина пошарила в сумке в поисках блокнота, полистала страницы, а потом отодвинула от себя блокнот так, чтобы прочитать свои записи без очков. — Прошу прощения, ее звали Нора Эдвардс. Похоже, она выдала их обеих. Эта женщина прочла в газете объявление Сэч и явилась к ней в лечебницу, чтобы родить ребенка. Сэч пыталась уговорить ее отдать младенца на воспитание, но Нора отказалась — решила оставить ребенка себе. Нора поселилась в доме у Сэч, став ее служанкой. На суде Эдвардс свидетельствовала, что Уолтерс постоянно уносила из дома детей, и служанке было строго-настрого приказано не рассказывать матерям, кто их забирал. — Джозефина отложила в сторону блокнот и задумалась. — Знаете, когда я читала отчеты из зала суда, эта часть мне была совершенно непонятна. Эдвардс явно знала, что происходит, в чем я еще больше убеждена сейчас, когда увидела Клеймор-Хаус. Почему же она оставалась в доме? Как она могла там находиться, зная, что ее собственное дитя едва избежало такой же участи? В лучшем случае Эдвардс, делая вид, что ничего не замечает, способствовала преступлению, а в худшем — играла в нем гораздо более важную роль. Вероятно, Эдвардс свидетельствовала против Сэч и Уолтерс для того, чтобы спасти собственную шкуру.

— Возможно, но не забывайте, что она была незамужней матерью. У нее тогда не имелось особого выбора, а Сэч предложила ей надежный кров — крышу над головой и никаких лишних расспросов. Для нее, наверное, это был дар небес. Принципы принципами, мисс, но когда тебя выбрасывают на улицу, тебе не до высокой нравственности.

Джозефина молча обдумывала его слова.

— Я не говорю, что эта женщина поступила правильно, — продолжал Билл. — И я, разумеется, не оправдываю того, на что пошли Сэч и Уолтерс. Но не забывайте, что женщины приходили в этот родильный дом. Не случайно, и я не слышал, чтобы кто-нибудь из мужчин, от которых те женщины забеременели, счел себя хоть в какой-то мере виновным.

— Интересно, что вы обратили на это внимание. Ну разве не возмутительно, что всем свидетельствовавшим в том деле мужчинам — я имею в виду отцов — позволили остаться анонимными, а именами и описаниями матерей пестрели все газеты? — Джозефина посмотрела на Фоллоуфилда и вдруг почувствовала стыд от того, что этот пятидесятилетний человек, работающий в таком месте, где презрительное отношение к женщинам далеко не редкость, отнесся к представительницам ее пола с большей снисходительностью, чем она сама. — Конечно, вы правы, Билл. Жаль, что вокруг нас не много таких мужчин, как вы.

Сержант улыбнулся:

— Я уверен, что сохранять в этом вопросе объективность намного проще холостяку, да еще в том возрасте, когда женщины уже махнули на него рукой.

Пробки в это время суток были почти непробиваемые. Они медленно проехали мимо станции метро, а потом мимо солидного, со знакомыми очертаниями здания Лайонс-Корнер-Хауса, которое в сравнении с окружавшими его обшарпанными домами, можно сказать, ласкало взор. И лишь когда Фоллоуфилд свернул на тихую Коулбрук-роу, Джозефина вздохнула с облегчением: пробки кончились. Тянувшиеся до половины улицы городские сады здесь составляли дружелюбный контраст с расположенными по обеим сторонам элегантными, но утомительно однообразными зданиями в георгианском стиле.

Дэнбери-стрит шла параллельно Коулбрук-роу, и вела к ней очередная цепочка однотипных домов. Здания здесь были несколько более современные — наверное, ранневикторианские, подумала Джозефина, — и не такие просторные: в них имелось всего три этажа, включая подвальный. Этот район находился ближе к центру города, и по всему чувствовалось, что дома тут густо населены и, следовательно, большинство квартир занимали не хозяева, а съемщики.

— Какой из них дом Уолтерс? — спросила Джозефина, открывая дверцу машины.

Фоллоуфилд указал на дом слева от него. Джозефина внимательно посмотрела на здание, в котором Энни Уолтерс убила по крайней мере двух младенцев, и, к своему удивлению, заметила, что оно было одним из немногих на улице, за которым любовно ухаживали. Уже почти стемнело, и в ноябрьском воздухе веяло снегопадом, однако было хорошо видно, что комнаты этого дома, освещенные мягким, теплым светом, не имели ничего общего с мрачной, удушающей атмосферой жилища Уолтерс, описанного в свое время в газетных репортажах. Дом находился явно в лучшем состоянии, чем окружавшие его строения, и, похоже, готовился к семейному торжеству: в одном из окон верхнего этажа висела детская игрушка, а справа от изящной двери гордо высилась стопка подарков.

Джозефина увидела, как в ванной комнате нижнего этажа привлекательной наружности женщина подвела к раковине девочку трех-четырех лет и приподняла ее, чтобы та смыла с рук остатки пирожного. Женщина заметила их обоих и улыбнулась, а Джозефина, смущенная тем, что ее застигли за подглядыванием, поспешно ретировалась, увлекая за собой Фоллоуфилда.

— Сейчас то самое время года, когда арестовали Уолтерс, почти день в день, но какая разительная перемена, правда? — сказала она Биллу, когда они поспешили вдоль по улице. — Как только я увидела в этом доме ребенка, у меня мурашки пробежали по телу. Я всегда считала: здания хранят следы своего прошлого, — но сильно сомневаюсь, что эта семья имеет хоть какое-то понятие о тех печальных событиях, которые здесь происходили. И слава Богу, что так, — их бы это, конечно же, ужаснуло. Одно дело — глазеть на дом с дурной славой, другое дело — жить в нем. — Джозефина огляделась вокруг, пытаясь выстроить в памяти картину той обстановки, в которой проживала Уолтерс, как вдруг ее внимание привлекло что-то мелькнувшее в конце улицы. — Там, случайно, не канал?

— Да, мисс, это Гранд юнион. — Фоллоуфилд был заинтригован ее внезапным интересом к каналу. — Это имеет какое-то значение?

— Не знаю пока. — Джозефина направилась к каналу, чтобы поближе его разглядеть. — Но в одном из газетных репортажей было описано, какое путешествие совершила в день своего ареста Уолтерс, чтобы избавиться от мертвого ребенка. Она добралась до станции метро «Южный Кенсингтон» — частично пешком, частично на автобусе, — и я предположила: Уолтерс это сделала потому, что не могла избавиться от младенца ближе к дому. Но ведь ей намного проще было сбросить тело в канал?

— Вы имеете в виду, как это делала Дайер?

— Так поступала Дайер?

— И это ей сходило с рук многие годы. Но однажды эта тупица обернула тело в бумагу, на которой были написаны ее имя и адрес.

Они остановились возле перил и всмотрелись в воду.

— С какой стати нужно было, прижимая мертвого младенца к груди, тащиться через весь город, когда меньше чем в ста ярдах от твоего дома есть канал?

— Возможно, потому что он слишком близко к дому. А может быть, она любительница острых ощущений. Есть ведь и такие. Они обычно начинают испытывать судьбу; и спасибо им за это, иначе нам их трудно было бы поймать.

Джозефина притихла, пытаясь вообразить, что чувствовала Уолтерс, прижимая к себе мертвого ребенка и расхаживая с ним по городу, в то время как у нее был существенно более легкий способ от него избавиться. Она снова вспомнила, как эта женщина с мертвым тельцем в руках заглянула в харчевню выпить какао и как приносила младенцев домой, вместо того чтобы немедленно от них избавляться.

— Наверное, я зря стараюсь ее понять. Возможно, она была попросту чудовищем.

— Тогда, мисс, она скорее всего исключение. Я за свою жизнь арестовал немало убийц, и, как это ни печально, большинство из них обычные люди — жертвы трудных обстоятельств, из которых они не знали, как выбраться. Злодейство встречается намного реже, чем слабость, — добавил он мягко.

— Злодейство это было или слабость, а результат для жертв один и тот же. Я не думаю, что мы хоть когда-нибудь узнаем, сколько их всего оказалось.

— Нет, не узнаем. В те времена мертвых детей находили довольно часто, и не только из-за подобного рода убийств. Для нас это были самые трудные дела, и от того, что такое случалось не так уж редко, легче не становилось.

— Судя по тому, что я прочла в отчетах сегодня утром, в Ист-Финчли таких случаев было больше, чем где-либо. Незадолго до ареста Сэч и Уолтерс трупы детей там находили один за другим, а на суде данный факт почему-то не обсуждался.

— В этом не имелось нужды: чтобы вынести смертный приговор, одного убитого ребенка было достаточно.

— Интересно: а что, если Уолтерс работала и на других женщин? — предположила Джозефина, когда они возвращались к машине. — Ее доля дохода в сравнении с тем, что получала Сэч, была мизерной, и мне пришло на ум, что у Уолтерс могли быть и другие клиенты. Убиение младенцев, как мы теперь знаем, в те времена являлось не таким уж редким преступлением.

— Однако такие дела делались на разном уровне. У одних женщин — вроде Сэч и Уолтерс — был процветающий бизнес, а других — за гораздо меньшие грехи — представили так, будто они все одним миром мазаны.

— Да, я читала об одной женщине, которую судили в то время, когда Сэч и Уолтерс взяли под стражу. Об этих двух историях какое-то время писали в газетах одновременно. Ту женщину звали Элеонор Вейл.

— Не помню такого имени.

— Она не была столь известной, потому что не убивала младенцев, оставляла в вагонах поездов, где их, конечно же, находили. Но чтение материалов о ней навело меня на мысль о том, насколько выгодным был этот промысел.

— Но ее ведь не повесили?

— Нет. Кажется, дали два года принудительных работ. Но что парадоксально: тот адвокат, что защищал Сэч, в деле Вейл выступал обвинителем.

— В этом суть правовой системы, мисс.

Джозефина рассмеялась:

— Билл, вы упомянули, что можете связать меня с кем-то еще. Кого именно вы имели в виду?

— Я могу найти ребят, которые знали полицейских, что жили в одном доме с Уолтерс. Одного из полицейских звали Сил, но он, насколько я знаю, умер, однако у него есть сын, который пошел по его стопам и тоже работает в полиции. Парня нетрудно будет разыскать. Даже если ему не довелось встречать Уолтерс, он по крайней мере должен помнить, как в то время выглядел их дом.

— Это было бы замечательно. А как насчет юриста? Я не говорю о том, кто участвовал в их суде — на это, я думаю, нельзя и надеяться, — но мне бы очень пригодилось мнение о данном деле специалиста. Мне в этой истории довольно многое кажется странным, хотя, наверное, потому, что я незнакома с правовой системой.

— Здесь, мисс, вам поможет инспектор Пенроуз. — Фоллоуфилд открыл ей дверцу машины. — И хотя все это случилось в старые времена, он вас свяжет с корифеями. — Билл посмотрел на часы. — Он уже, наверное, в Ярде. Хотите подъехать туда и поговорить с ним?

— Нет-нет. Я не хочу отвлекать его от работы.

Сержант улыбнулся и включил зажигание.

— Вы же знаете не хуже меня: он только обрадуется. У вас ведь разговор недолгий — объясните ему, что вам требуется, и он…

Его последние слова потонули в звуках ворвавшейся в машину полицейской радиосвязи. Знакомый голос сердито рявкнул:

— Фоллоуфилд! Где вы, черт подери, пропадаете?!

Джозефина удивленно подняла брови, а Билл поспешно нажал на газ.

— С этим разговором, наверное, лучше повременить, — предположила она.

— Пожалуй, вы правы, мисс. — Билл одной рукой вел машину, а другой шарил в поисках радио. — Можно, я вас высажу возле Холборна?